Глава IV

Глава IV

1

Хуан Фернандес по-прежнему занимался обучением индейцев испанскому языку. Немалую помощь в этом ему оказывал Тепосо, который был освобожден от всех видов работ. Со своими соплеменниками он разговаривал исключительно на испанском, а те, открыв рты, силились понять, о чем толкует этот парень, снискавший доверие и уважение «богов». Но постепенно и их ухо стало привыкать к кастильскому наречию: сначала отдельные слова, потом — связки из двух-трех. Правда, толково и связно никто говорить не мог, зато понимать стали почти все.

К Хуану Фернандесу присоединился Антоньо Руис, которому надоело слоняться по лагерю, часами валяться в гамаке и играть в кости. Его конный отряд только три раза наведывался в Рабочий поселок, а в основном находился без дела. Любопытному Руису хотелось побольше узнать о стране, где он оказался волей случая.

Его земляк из Хереса, двадцативосьмилетний Раул Кортес,[22] когда-то служил под началом дона Иларио и был приглашен в команду, которая отправлялась за океан. Прибыв в родной город попрощаться с родителями, он встретил там своего приятеля Антоньо Руиса, отдыхавшего на родине после ранения в стычке с итальянцами. Позавидовав Кортесу, отправляющемуся в столь опасное и романтическое путешествие, Руис несчастно вздохнул, посетовав, что поневоле становится аскетом[23] и даже начал писать эклоги.[24] Друг понял его и предложил ехать с ним, взяв на себя смелость поговорить с доном Иларио о включении в команду ещё одного человека.

Родители благословили Антоньо и дали половину своих денег — 100 кастельяно. Полный тайных надежд, молодой идальго предстал перед суровыми очами командора. Это случилось в последних числах марта 1503 года. Раул Кортес отрекомендовал своего друга как храброго воина и достойного дворянина. И Кортес не врал — Антоньо Руис действительно был бесстрашным рыцарем. Понял это и Хуан де Иларио, испытующе глядя на благородное, бледное лицо молодого воина, носившее глубокий отпечаток аристократичности. Руис пребывал на седьмом небе, когда, стоя у фальшборта "Санта Марии", подставлял раскрасневшиеся щеки вольному ветру. И свежий бриз гнал корабль и его вместе с ним навстречу невероятным приключениям.

Руису было интересно все. Он засыпал Тепосо вопросами о жизни индейцев, об их обычаях, нравах. Болтливый индеец без удержу сыпал предложениями, состоявшими исключительно из двух-трех слов. Немало позабавил Руиса рассказ об одном племени, где совершенно оригинально происходит обряд посвящения вождя. Если перевести односложные фразы Тепосо на нормальный язык, то получится следующее.

В хижине старого вождя, сдающего бразды правления своему сыну, в одном из темных углов отгораживают небольшой участок — около двух квадратных метров — и помещают туда будущего правителя, который должен находиться там… четыре года. И все четыре года стоять! Правда, спит он в гамаке, устроенном там же. Выходить разрешается только ночью, а с рассветом — снова за загородку.

Обескураженный Антоньо недоверчиво покачал головой — "верить или нет?" — и спросил:

— А у вас не так?

— Нет, не так. У нас неинтересно, — ответил Тепосо и вздохнул. Тепосо был бы рад, если бы Паргаун простоял четыре года.

— Ты не любишь своего вождя? — спросил Руис, проницательно глядя на индейца.

— Я люблю вождя, — гордо сообщил он. — Но я ему завидую.

— Завидуешь, что ты не вождь?

— Нет.

— Тебе нравится его девушка? — продолжал допытываться испанец.

— Нет. Он убил гарпию! — в голосе Тепосо прозвучали завистливые нотки. — Все индейцы боятся её. Она из леса злого духа Уринагры. Паргаун не испугался. Убил, когда она схватила ребенка.

— Так ты завидуешь его смелости или его поступку?

Тепосо долго думал шевеля губами. Потом сказал:

— Я — смелый!

— Я в этом не сомневаюсь. — Руис хлопнул его по плечу. — Просто тебе не представился случай, который выпал на долю Паргауна.

— Да, — согласился Тепосо. — Это случай. Я много раз караулил других гарпий. Ничего не получилось. — Он опять пожевал губами и, открыто посмотрев в глаза Руису, сказал: — Тепосо больше не будет завидовать вождю.

— Ну и правильно, — одобрил молодой испанец. — А скажи мне, что там? Он указал рукой вверх по течению Амазонки.

— Там — Черная Вода. Я не видел. Другие — тоже. Говорят. А там, Тепосо показал в противоположном направлении, — откуда вы пришли, — Большая Вода. А если плыть две луны по Топажосу, то будет Громкая Вода.

— А почему «громкая»?

— Там вода падает в воду. Там живут белые люди.

— Белые люди? — удивился Руис.

— Да. Как вы. Только ещё белее. Они давно живут там.

— Они приплыли на кораблях? — В голосе Антоньо Руиса просквозила настороженность. Хотя он не очень доверял индейцам, склонным к преувеличению. "Как это — "белее вас"?"

— Нет. Давно живут. Их отцы жили. Отцы их отцов жили. Давно живут.

— Так это племя?

— Да, племя. Говорят, это дети богов. Спроси Атсорту, старейшину. Он много знает. Я переведу.

2

"Вот это новость! — думал Антоньо Руис, направляясь к шлюпке, чтобы отплыть на "Санта Марию" и доложить дону Иларио. — Конечно, командора трудно удивить, но если все окажется правдой… Боже, как интересно!"

Но он ошибся, был не прав, когда сомневался на счет способностей дона Иларио удивляться.

Командор сначала поднял брови, потом нахмурил их. В его взгляде чувствовалось недоверие и озабоченность. И он задал себе вопрос, который двадцатью минутами раньше влез в голову Руиса: "Как это — белые?", а вслух сказал:

— Если этот шут врет, я самолично вырву его лживый язык.

Командор поймал себя на мысли, что опять употребляет индейские выражения. От этого он ещё больше нахмурился.

— Поедем к этому старейшине. Хотя… Лучше привезите его сюда, а то они опять будут угощать своим пойлом. — Дон Иларио сморщился, индейскому вину из маиса он предпочитал «малагу», запасы которой хранились у него в каюте.

Руис, слегка поклонившись, вышел, оставив своего патрона в задумчивости.

Через сорок минут, усевшись в кресле, командор приготовился слушать старейшину — почтенного старца с гордо посаженной головой и совершенно белыми волосами.

Антоньо Руис сел рядом и показал рукой Тепосо, чтобы тот снял шляпу.

Converso с недовольным видом стащил её с головы и приступил к своим прямым обязанностям.

В течение часа лицо командора менялось несколько раз: то оно было недоверчивым, то удивленным; иногда по его челу пробегала тень явной заинтересованности. А под конец рассказа не только лицо, но и все его тело стало напряженным.

И было отчего. Вот о чем поведал в этот вечер старейшина урукуев Атсорта.

В 100 лигах[25] вверх по течению Топажоса находится небольшая страна белых людей, которые обосновались в сказочно красивой местности недалеко от водопада. По преданию индейских народов — в том числе и многочисленного племени топажо, не так давно разделившегося на несколько более мелких племен, — там, где живут эти люди, обитает грозный бог Уринагра, который обрушивает воды Топажоса с огромной высоты. Индейцы считают, что этим он проявляет свой гнев, — поэтому боятся близко подступать к тем местам, опасаясь увидеть нечто ужасное, неподвластное их пониманию.

А белые люди не боятся, значит, они отчаянно смелы или являются детьми гневного Уринагры; об этом свидетельствует их необычная внешность, несхожая ни с одним племенем, населяющим эти обширные пространства.

Их кожа значительно светлей, а волосы отливают золотистым блеском. Женщины очень красивы, с длинными волнистыми локонами, падающими на плечи. Они высокие и сильные, на полголовы выше любого индейца. У мужчин волосы темнее, как у них — испанцев, но в отличие от последних растительность на лице отсутствует.

Альмаеки — так их называют — очень искусные. Они научились делать легкую и прочную ткань, из которой шьют короткие одежды, их стрелы и копья снабжены наконечниками из металла темнее золота. Что касается именно золота, то в изготовлении из него всевозможных украшений — посуды, культовых скульптур — они достигли небывалого мастерства. Золота у них столько, что из него даже сделана огромная арка, ведущая в город.

Каждый дом, построенный из крупных, ровно обтесанных камней, скрепленных между собой глиной, украшен замысловатыми орнаментами из благородного металла. И когда встает солнце, то кажется, что под его лучами загорается весь город и отблески золотого пожара видны за несколько миль.

Альмаеки — миролюбивый народ, никто не слышал, чтобы они воевали. Это естественно, раз у них такой могучий покровитель, как Уринагра, готовый покарать каждого, кто захочет им зла.

— Ты видел этих людей? — спросил после недолгого молчания дон Иларио, изумленный рассказом Атсорты. — Ты видел золото в городе?

— Нет, — старейшина покачал головой. — Из наших племен никто не видел.

— Тогда откуда столько подробностей? — нарушил субординацию Антоньо Руис. — Может, это просто легенда, красивая сказка. Мне кажется, что из-за страха перед неведомым Уринагрой — чтобы смягчить пугающий вас образ, вы сочинили эту историю о добрых людях, успокаивая себя тем, что грозный дух не такой уж и страшный. — Руис посмотрел на командора и добавил: — Я думаю, этим все объясняется.

— Ну!

Дон Иларио пригвоздил взглядом к стулу ни в чем неповинного Тепосо, начиная сомневаться в правдивости повествования Атсорты, отнявшего столько времени на сказительное творчество. Да и довод молодого идальго показался ему всеобъясняющим.

— Спроси у него, — командор, не глядя, кивнул в сторону старейшины, что он скажет на это?

— Сеньор зря сердится, — после непродолжительных переговоров сообщил Тепосо. — Индейцы не врут. Есть белые люди. Есть Золотой Город. Отец Атсорты видел индейца с Высокой Земли (жест рукой в направление юго-запада). Он был там. Показывал стрелы с железными наконечниками подарок белых людей. Одна стрела у Атсорты в хижине. Индейцы не врут Тепосо гордо вскинул голову.

— Раз они такие добрые, что раздают подарки, почему вы ни разу не были у них, ни разу не видели?

— Они — добрые. Уринагра злой. Индейцы боятся его.

— Тьфу! — Дон Иларио сделал отмашку рукой, прекращая беседу. — Руис, прикажите, чтобы их отправили в поселок, и тоже отправляйтесь с ними. Привезите мне стрелу. Конечно, стрела — это не довод, но уж больно хочется верить. Езжайте.

— Quel talel padron? Что случилось с хозяином? — спросил возвратившегося через час Руиса шкипер "Санта Марии" Диего Санчес. Сердитый. Заставил мыть и без того чистую палубу.

Санчес перевел взгляд на десяток матросов, отчаянно полировавших мокрые от воды доски.

— Все в порядке, — улыбнулся Руис и, заговорщицки подмигнув, шепотом добавил: — Командор хочет освоить стрельбу из лука.

— Да что ты! — удивился Санчес.

— Точно. Вот, несу ему стрелу.

И Антоньо, оставив недоуменного шкипера наблюдать за работой груметес, поспешил войти в покои дона Иларио.

— Это бронза, — сказал командор, разглядывая наконечник длинной, в полтора метра, стрелы. — Похоже на работу испанских мастеров.

— Да, работа умелая, — подтвердил Антоньо Руис. — Но это не испанских рук дело, а индейских.

— Ты знаешь, — глаза дона Иларио задумчиво смотрели на молодого солдата, — глядя на эту стрелу, я почти уверился, что такое племя действительно существует. Белое оно или черное — это неважно. Главное Золотой Город, где, судя по рассказу старика, находятся несметные богатства. Я думаю, что в ближайшее время нам предстоит поход за сокровищами альмаеков.

— А как же грозный Урингра, отец альмаеков, который готов покарать каждого, кто осмелится причинить зло его детям? — попробовал пошутить Руис.

— Плевать я хотел на Уринагру и остальных идолов, которых они наделали из золота. Я прибыл сюда за звонкими монетами, и каким способом я их достану — неважно. Если понадобится, я уничтожу всех, сдирая с трупов украшения. Разрушу дома и сниму с них золотую отделку. А прежде чем свалить арку, я вздерну на ней касика и старейшин.

Глаза Хуана де Иларио блестели холодным огнем, а слова он отрубал словно сталью клинка.

Руис невольно поежился. Он не сомневался, что командор так и поступит, не подчинись ему эти неведомые пока люди. Один протестующий жест, один дерзкий взгляд с их стороны, и — ab uno obnes![26] Всех! Дети, старики, женщины не будут исключением.

— Любезный Антоньо, — мягко произнес дон Иларио, — не сочтите за труд, пригласите ко мне на экстренное совещание всех членов совета. Через час. Вас я тоже жду.

3

Но молодому идальго не суждено было выполнить просьбу командора.

Диего Санчес, ревниво исполнявший приказы своего начальника, продолжал испытывать терпение матросов, которые очередной раз обливали водой идеально чистую палубу.

Когда Руис выходил из каюты дона Иларио, чтобы по веревочной лестнице спуститься к шлюпке, груметес переключились на castillo de proa — переднюю часть корабля, куда молодой идальго и направлялся. Но его ноги, обутые в высокие, тонкой испанской кожи сапоги, предательски заскользили по глянцевой, будто смазанной салом, палубе. Антоньо хотел дотянуться до фальшборта, но правую ногу высоко подбросило вверх, и он, нелепо взмахнув руками, упал на спину, придавив всем телом левую руку, которой пытался смягчить падение.

Острая боль молнией ударила в предплечье и тут же полоснула мозг. Руис на мгновение увидел перед глазами молочную пелену, которая не стала долго задерживаться, уступая место разноцветным, искрящимся шарикам. Он уже готов был потерять сознание, но подкатившая тошнота не дала этого сделать. Стиснув зубы, Антоньо сел, глядя на огнем горевшую руку.

К нему уже бежали Диего Санчес и штурман "Санта Марии" Перо Эрнандес. Но они, впрочем, кроме как помочь ему подняться, ничего сделать не могли: рука была сломана.

Врач эскадры Химено де Сорья, после осмотра безжизненно висевшей руки, опухающей на глазах, неодобрительно покачал головой и торжественно заявил Руису, что на месяц-полтора тот может забыть о своей службе. И приступил к выполнению своих обязанностей — стал аккуратно накладывать шину на сломанное предплечье.

На следующее утро рука почти не болела. Только иногда начинало «дергать», неприятно отдавая в левом ухе. От этого Антоньо болезненно морщился.

За завтраком Раул Кортес сообщил другу несколько свежих новостей. Они одновременно порадовали и огорчили Руиса.

На вчерашнем совете было принято решение отправить небольшой отряд в район, где, по утверждению индейцев, жило белое племя. Этот рейд имел чисто разведывательные цели, хотя дон Иларио настаивал на более многочисленном отряде с возложением на него миссии захвата Золотого Города.

— Но члены совета не поддержали его, — рассказывал Раул Кортес, который тоже имел честь быть приглашенным на собрание. — Они высказали серьезные доводы против скоропалительности проведения подобной акции. Больше всех выступал Санчо де Гамма:

"Почему мы должны верить индейским россказням о золотом якобы городе? — заявил он. — Какие у нас основания принимать их легенды на веру?"

"Стрела с бронзовым наконечником. Она сделана столь…"

"Бросьте, дон Иларио, — перебил де Гамма. — Это не довод. Ну хорошо, существует это племя, они стоящие умельцы. Но где гарантия того, что пресловутая арка и всевозможные украшения не из того же металла, что и стрела, — из бронзы, а?"

Ты знаешь, Антоньо, командор даже растерялся на время. А Санчо де Гамма продолжал наступление:

"Не скрою, информация достойна внимания — но и проверки. Проверки, дон Иларио. Неужели будет разумно оголтело броситься в столь далекий поход, оставив несколько солдат для охраны форта и трех кораблей? А вдруг нападут те же барикуты, людоеды, которые ждут не дождутся, когда мы уберемся отсюда? Отрядом численностью в несколько сот человек они запросто могут захватить Бель-Прадо и полакомиться его защитниками. Да ещё перебьют урукуев, которые снабжают нас продовольствием. Что тогда? Начинать все сызнова, искать ещё одно племя? Бог мой, ради чего! Ради бронзовых ворот?"

Все, конечно, рассмеялись над пылкой речью де Гаммы, но смех был невеселый.

"Откуда вы знаете, что ворота из бронзы?" — строго спросил дон Иларио.

"А откуда вы знаете, что они из золота?"

Было похоже, что Санчо де Гамма совсем осмелел, если не сказать большего. Так разговаривать с командором!

"Я пока не знаю", — начал сдаваться дон Иларио.

Тогда де Гамма говорит:

"А! Вот видите! Вы не знаете! А я что говорил!"

"Что вы говорили?" — спросил командор.

"Я говорил, что для подтверждения требуется проверка. Предлагаю послать отряд разведчиков, которые, под видом добрых мирян, посетят этот Офир[27] и все там разузнают. Во-первых, численность населения. Во-вторых, расположение города, как и чем он укреплен. В-третьих, каким оружием альмаеки располагают. Ведь если судить по наконечнику стрелы, то становится очевидно, что в плане военного искусства они стоят на голову выше других племен. И ещё одно. Эти альмаеки очень изобретательны, раз умеют делать ткани, шить одежду, изготавливать разные поделки из золота и бронзы. Дома из камня, наконец".

Тогда дон Иларио говорит:

"Как вас понимать, любезный Санчес? Только что вы не верили ничему, а сейчас, похоже, убеждаетесь в обратном".

"Я, дон Иларио, не верю, но, как и вы, хочу в это верить. В золотые ворота, в золотой город, в золотые реки и вообще во все, что сделано из золота. Но вы не дали мне докончить. Так вот, от этого белого племени можно ожидать любых неожиданностей…"

Потом опять говорил дон Иларио. Он сказал, что не хочет уподобляться де Гамме и его сторонникам, которые решили удовольствоваться золотом одного Рабочего поселка.

"Нужно идти дальше, открывать и покорять".

С этим, конечно, никто не спорил.

— А когда назначен поход? — спросил Руис.

— На завтра. — Раул с сожалением посмотрел в глаза друга. — Пойдут два отряда: баркас с двадцатью пятью солдатами и пятнадцать конников. Командовать конным отрядом вместо тебя буду я. Так решили на совете.

— Это справедливо, — печально вздохнул Антоньо.

— Не завидуй мне, ведь неизвестно, чем все это кончится.

— Вот это меня и беспокоит. Если, не дай Бог, с тобой что-нибудь случится, я себе этого не прощу. Виноват буду я и моя рука, будь она неладна. — Он ещё раз вздохнул и спросил: — А почему решили разбить отряд на две части?

— Этим преследуются две цели, — охотно пояснил Кортес. — Первая: сухопутный отряд, продвигаясь вдоль берега, ищет наиболее удобный путь для своих последователей — если, конечно, результаты разведки окажутся положительными. Вторая: идя на баркасе, мы будем снимать промеры глубин. Это для того, чтобы, если альмаеки и впрямь представляют собой серьезного противника, все три галиона прошли проверенным фарватером, встали на рейде у стен города и огнем из пушек смели его с лица земли. Такой вариант тоже обсуждался.

— А сколько дней займет экспедиция?

— Суди сам. По незнакомой местности две мили в час — это хорошо, даже очень. Значит, за день можно будет проходить около 20 миль. Следовательно, мы должны добраться туда за 20 дней. И ещё пять уйдет на разведку. Мой бедный друг, — Кортес похлопал Антоньо по плечу. — Я смогу обнять тебя лишь через полтора месяца. Но зато ты примешь участие в основном походе и по праву возглавишь свой конный отряд.

— Надеюсь, что так оно и будет. Но мне неясно, почему решили так скоро организовать экспедицию? Ведь альмаеки не сбегут, да и мы пока не собираемся уходить отсюда.

— Этому только одно объяснение. Не за горами сезон дождей, и добыча золота в рабочем поселке прекратится. Ведь ежели верить индейцам, то вода здесь поднимается больше чем на десять метров. Пройдет чуть ли не полгода, пока возобновятся работы. Это очень долго. А тут — уже добытое, живое золото, и взять его можно ещё до наступления наводнения. Чем быстрее мы достанем его в нужном количестве, тем раньше сможем вернуться домой. Вернуться богатыми, Антоньо, понимаешь?

— Понимаю, — Антоньо кивнул головой. — А лично тебе какое количество золота необходимо?

— Я отвечу тебе словами командора, который по этому поводу думает очень правильно: много. Очень много.

Антоньо с удивлением отметил, что у Кортеса — в зависимости от настроения — меняется цвет глаз: от мягкого серого до жесткого стального. Раньше он этого не замечал.

Вообще Раул Кортес был полной противоположностью своего друга: небольшого роста, коренастый, широкоплечий; на щеках постоянно играл румянец, не сходивший никогда, — в приступах гнева он становился ещё ярче; борода была пострижена под острый клинышек, как у дона Иларио, но не в качестве подражания последнему, Кортес считал себя вполне состоявшейся личностью, да и другие выделяли в нем индивидуальность.

— Кстати, о командоре. Ты помнишь его речь в Кадисе перед началом путешествия? — спросил Руис.

Кортес улыбнулся:

— Если напрячь мозг, то вспомню.

— Он говорил о нашей Родине — об Испании, что мы отправляемся за бесценными сокровищами, которые сделают её более могущественной и прекрасной. С той поры я ничего подобного от него не слышал. А ты?

— Удивляюсь, почему это тебя интересует. Ведь на том публичном выступлении было столько народа! Другого он и не мог сказать. Ты только представь, что он бы сказал следующее: "Друзья мои! Мы отправляемся в далекие страны. Благословите нас на великие подвиги, дабы мы смогли покарать диких язычников, отнять у них драгоценности и вернуться домой богатыми, отдав, во имя святого Евангелия, для блага испанской короны причитающуюся ей пятую часть добычи".

Антоньо рассмеялся над импровизированной речью друга. А тот продолжил:

— Дон Иларио знает что делает. С ним не пропадешь. В крайнем случае он заплатит казне те жалкие проценты, но обвинить его в непослушании короне не сможет никто.

— Но мы же не подчинились в прямом смысле слова — не прибыли на Эспаньолу к губернатору Николасу Овандо, к которому у дона Иларио было письмо от королевы.

— Бедный Антоньо, — Кортес снисходительно посмотрел на друга. — Тебе нужна отговорка или ты боишься, что дон Иларио её не найдет, представ перед монаршими правителями? Вот тебе первая: мы попали в шторм и заблудились в море-океане, что стало счастливой случайностью открытия новых земель. Тебе нужно еще? Их можно набрать добрый десяток.

— Ты говоришь крамольные вещи, Раул.

— Перестань, Антоньо, а то мне становится тебя жалко…

На рассвете следующего дня два маленьких, но грозных отряда, возглавляемые Диегой де Араном из Эстремадуры, двинулись навстречу неизвестности. Провожать их вышли все оставшиеся в Бель-Прадо испанцы. Последнее «прощай» им скажет гарнизон на Рио-Рико, через который лежал их путь.

Начало первому крестовому походу дона Хуана Иларио было положено. Что будет дальше — покажет время. А пока… Ударили по воде весла, стукнули в мягкий ковер травы копыта лошадей, и разведчики, постепенно исчезая с глаз провожающих, отправились al nuevo cielo y munda.[28]