Глава 5 СВИТКИ И ИИСУС

Глава 5

СВИТКИ И ИИСУС

Взгляд Швейцера на Иисуса

Чего боятся больше всего — и надо признать, что основания для этого имеются — так это того, что новое знание, проистекающее из открытия Свитков, повлияет на наш образ Иисуса. Мы говорим «образ», поскольку, как мы видели ранее, подлинную биографию Иисуса написать невозможно. Имеющийся материал носит слишком неопределенный характер и, во всяком случае, недостаточен. Но при определенных условиях можно сформировать то, что мы назвали образом.

Те из ученых богословов, которые придерживались традиционной веры, надеялись, что евангелия, несмотря на присущие им проблемы, могут позволить составить образ Иисуса как универсального Спасителя и Господа. С другой стороны, те, чья вера носила более модерни-стский и либеральный характер, питали надежду на образ Иисуса как пророка и учителя, причем имеющий значение как для нынешней эпохи, так и во все времена.

Приблизиться к первому варианту, не прибегая к теологии, чрезвычайно трудно, чтобы не сказать — невозможно. Разумеется вопросы, на которые приходится отвечать, являются не теологическими, а текстуальными и историческими. Если же, однако, при рассмотрении этих вопросов мы изберем теологический критерий, то искомый образ может быть сформирован, но при этом он будет носить теологический характер.

Некогда считалось, что сформировать образ по второму варианту намного легче. Казалось, что либеральным ученым, вроде Ренана, удается добиться значительных успехов в этом направлении, однако процесс этот затормозился в начале XX в. Результатом этого явилось даже не столько восстановление традиционного образа, сколько уяснение того обстоятельства, что образ, сформированный на основе материалов Нового Завета, становится все труднее делать внутренне непротиворечивым и значимым с точки зрения современной мысли.

Ученым, который более других преуспел в восполнении этого пробела, был Альберт Швейцер. В своем монументальном труде «Von Reimarus zu Wrede», опубликованном в 1906 г. на немецком языке, а на английском — в 1910 г. под названием «Поиск имторического Иисуса», он выдвинул тезис о том, что Иисус был, по его, Иисуса, собственному мнению, еврейским мессией, который навлек на себя гибель в ожидании, что это приведет к парусии, объявлению его «помазанником» Израиля (греческое слово парусия означает пришествие, явление, то есть ожидаемый момент, когда станет ясно, что мессия таковым является). Тезис Швейцера находит довольно основательное подтверждение в скрупулезных ссылках на материал синоптических евангелий Нового Завета, причем Швейцер упорно настаивает на том, что не выходит за пределы этих документов, включая все их эсхатологические разделы, которые, как полагали либеральные ученые, были вставлены либо авторами первоначального текста, либо позднейшими переработчиками, дабы согласовать евангелие с преобладающими эсхатологическими идеями.

По мнению Швейцера, либеральные ученые страдали тем же недостатком, что и традиционалисты, позволяя субъективным соображениям влиять на их работу. На самом же деле было ничуть не больше оснований сомневаться в эсхатологических разделах евангелий, или в мессианском собрании, которое евангелия приписывают Иисусу, чем в любых других разделах. Либералы, загипнотизированные собственным взглядом на то, что, по их мнению, могло быть наиболее естественным, никак не могли поверить, что Иисус воспринимал доктрины мессианства по-своему, что он совершенно буквально отожествлял себя с мессией Израиля. Это не согласуется с остальным его учением. Авторы евангелий вряд ли были в состоянии изобретать или заимствовать из иных источников притчи и рассуждения, которые никак не связаны с мессианской ролью; поэтому они, должно быть, вставили эсхатологические пассажи для того, чтобы Иисус лучше соответствовал взглядам апостольского периода, когда мессианские ожидания стали преобладающими.

Что, к примеру, прикажете делать с таким отрывком:

«И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются; тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою. И пошлет Ангелов Своих с трубою громогласною, и соберут избранных его от четырех ветров, от края небес до края их» (Матфей, XXIV, 29–31).

Как согласовать изложенное с доктриной «Царства Божьего внутри тебя», а также метафорой насчет дрожжей, постепенно распространяющих брожение по миру, пока он не обратится, наконец, в обитель мира и доброй воли, любви и братства, что вроде бы было обещано Иисусом? Как мог Иисус одновременно проповедовать катаклизм и постепенный прогресс? Либеральные ученые решили, и не совсем безосновательно, что вряд ли летописцы Иисуса могли бы изобрести его «внутреннее Царство Божие» и идею постепенного реалистического движения человека к совершенству; в то же время было бы вполне естественно, если бы авторы евангелий заимствовали мессианские отрывки из известной им апокрифической литературы и адаптировали их применительно к истории Иисуса.

Швейцер заявил, что, напротив, нет никаких причин высказывать подобное предположение, кроме одного; оно лучше соответствует взглядам либеральных ученых. Иисус же жил в прошлом, в другие времена, и мог иметь совершенно иную точку зрения. Единственной разумный подход состоит в том, чтобы принять писание в том виде, как оно существует, и посмотреть, какие выводы могут проистекать из него. Твердо придерживаясь этой позиции, во всяком случае, по отношению к эсхатологическим отрывкам, Швейцер предложил собственное истолкование. Не будучи сам традиционалистом, он, тем не менее, не желал делать ни малейших уступок либерализму или чему-либо еще, жертвуя хоть самой малостью из текста Нового Завета. Результат его интерпретации оказался диаметрально противоположным либеральной точке зрения и состоял в следующем: Иисус несомненно считал себя израильским мессией.

Тем не менее Швейцер мог ошибаться, и это могло бы порадовать как либеральных ученых, так и более традиционных толкователей. Автор настоящей книги не собирается скрывать, что ему также хотелось бы, чтобы возобладала либеральная точка зрения. Однако желания и ожидания — две разные веши, а торжествовать всегда должна правда. Поэтому повторим: либеральный взгляд имеет право на существование; образ Иисуса — немессианского учителя может быть справедлив; эсхатологические элементы в евангелиях могут оказаться вставками. Но вероятность этого меньше, чем некогда представлялось. И это тоже результат (скорее, правда, косвенный, чем прямой) открытия Свитков Мертвого Моря.

Что же случилось такого, что повысило вероятность правоты Швейцера? Насколько было известно во время его работы над книгой, в эсхатологическом движении эпохи Иисуса не много было такого содержания, которое добавил Иисус.

Согласно Швейцеру:

Креститель и Иисус не родились на волне общего эсхатологического ожидания Кругом стоит тишина. Появляется Креститель и вопиет: «Покайтесь, ибо Царство Божие близко!» Вскоре приходит и Иисус, и в знании того, что он — Сын Человеческий, скрыта потенциальная возможность совершить последний оборот мирового колеса, который положит конец обычному ходу истории. Но колесо отказывается повернуться, и Иисус кидается на него. Тогда оно поворачивается и раздавливает Иисуса. Вместо того чтобы спровоцировать эсхатологические условия, он их разрушил.

Швейцер (что вполне простительно) заблуждался в том, что касалось отсутствия общего эсхатологического движения, которое могло бы явиться историческим контекстом для Иоанна Крестителя и Иисуса. Сегодня мы знаем: такое движение существовало. Более того, идея, завладевшая Иисусом (что мессией должен быть «страждущий раб Божий», которому надлежит умереть во имя становления нового мирового порядка), получила довольно широкое распространение к тому моменту, когда Иисус обратил на нее внимание. Профессора Браунли и Дюпон-Соммер показали, что с довольно большой вероятностью идея мессианства была к этому моменту развита в Кумране, а Дюпон-Соммер даже связывал ее с Учителем Справедливости.

Обратимся теперь вместе со Швейцером к первоисточнику и посмотрим, как мессианство Иисуса описывается в Новом Завете.

Иисус как Мессия Израиля

Строго говоря, нигде в синоптических евангелиях мы не встречаем ясного и буквального указания на то, что Иисус с самого начала своего пастырства считал себя мессией. В то же время нельзя и исключить этого. В любом случае, как указывает Швейцер, пришло время, когда Иисус разослал своих учеников, чтобы объявить о наступлении Царства Божьего в Израиле, причем уточнил, что оно должно возникнуть еще до окончания их миссии. Его приказ, согласно евангелию, звучал следующим образом: «На путь к язычникам не ходите и в город Самарянский не входите; а идите наипаче к погибшим овцам дома Израилева». Иначе говоря, он был мессией Израиля и планировал свою парусию на ближайшие недели. Но этого не произошло. И когда выяснилось, что этого не происходит, в нем случилась перемена, «преображение», и он стал говорить о том, что направляется в Иерусалим, чтобы претерпеть там страдания и смерть. Согласно Швейцеру, это было связано с тем, что он воспринял то, к чему, возможно, шел все время: уже упомянутую выше точку зрения, что мессией должен быть «страждущий слуга Божий», о котором ранее пророчествовали (Исайя), и лишь агонией своей он может способствовать появлению чудесного царства.

Исходя из новых документов и из их воздействия на наше понимание материала, которым мы уже располагали, как библейского, так и не библейского, это истолкование представляется правдоподобным. При этом, говорит Швейцер, только Иисус думал о себе как о мессии. Другие же считали его лишь пророком — предшественником мессии. Теперь мы знаем намного лучше, чем ранее, что такое ожидание пророка — предшественника было характерным для новозаветного мессианства и для того периода. Те, кто, подобно Кумранской общине, верил в Мессию, ожидали, что перед священником — мессией Аарона и потомком царя Давида — мессией Израиля им явится некий предтеча — пророк, который будет исполнять ту самую роль (как считали его последователи), которую и играл Иисус. Согласно евангелиям, этим предшественником должна была быть реинкарнация Илии.

Иоанн Креститель направлял из своей камеры посланцев к Иисусу, чтобы они узнали, не является ли он, Иисус, этим пророком. Иисус дал им довольно осторожный ответ. В сущности, вряд ли его слова вообще можно было считать ответом. Позднее, Иисус разъяснил части своих учеников («троим»), что Илией был сам Иоанн, пророк-предшественник, а он, Иисус, является мессией. Он попросил сохранить это в тайне. Но Петр, в порыве энтузиазма, проболтался, и об этом узнали все двенадцать. Именно этот секрет, говорит Швейцер, Иуда выдал иерусалимским священникам, что дало им идеальный предлог, чтобы разделаться с Иисусом.

Что говорить, повод обвинить в предательстве был хоть куда. Во-первых, исходя из иудаистских законов, Иисусу можно было предъявить обвинение в богохульстве; во-вторых, римские власти, которые не очень верили в «царство не от мира сего», вполне могли счесть «помазанника» претендентом на иудейский престол, бунтарем, желавшим стать царем. Подобных они уже видели достаточно; ни в одной провинции не было так трудно поддерживать порядок, как в Иудее. Так что священнослужители вполне могли положиться на римлян.

Теперь поговорим об Иуде. Почему он донес властям? Конечно, не за «тридцать сребреников». Вполне возможно, что, будучи смелее остальных, он отвел себе роль, весьма существенную для планов Иисуса. Дело в том, что, судя по тому, что говорил Иисус, он сам искал смерти, ожидая, что она приведет к его парусин: его явлению в качестве мессии. Так что когда Иуда позднее повесился, это явилось актом не раскаяния, а безутешного разочарования: парусин не состоялась, Иисус — не мессия.

Однако, говорит Швейцер, независимо от роли Иуды, Иисус сам сознательно навлек на себя смерть; это выглядит еще правдоподобнее в свете новых знаний. Приходится также признать, что смерть Иисуса не повлекла за собой возникновения мессианского царства. Может быть, следует заново вслушаться в трагические слова, прозвучавшие с креста: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»

Тем не менее, согласно Новому Завету, его последователи не поверили в ошибку Иисуса. Они чувствовали, что он все еще жив, что он еще явится, хотя позже, но при жизни этого поколения. Их община постепенно формировалась в пределах большего сообщества, в их ожиданиях к ним присоединялись все новые приверженцы. Так возникло то, что канонически известно под именем иудейско-христианской церкви.

Что произошло с этой церковью? Сначала она была центром нового движения, тем более что находилась в Иерусалиме. К ней принадлежали ученики Иисуса, причем некоторые занимали видные посты. Но когда началась война, окончившаяся падением Иерусалима в 70 г. н. э., эта церковь перебралась в Пеллу, за Иордан. И тогда ее престижу пришел конец. Возможно, она некоторое время просуществовала еще в составе поздних эбионитов. В итоге можно сказать, что Иисусу не удалось стать мессией Израиля. В этом смысле его ожиданиям не удалось осуществиться, как в плане чудесном, так и естественно-историческом.

Тем временем, благодаря деятельности апостола Павла, происходил рост нееврейской церкви, на который Иисус никоим образом не рассчитывал. Центром ее стал не Иерусалим, а Рим. Вместо спасения «заблудшей овцы дома Израилева», было провозглашено искупление именем Иисуса всего Средиземноморья. Постепенно, как мы видели, эта нееврейская церковь стала элементом движения, которое привело в итоге к становлению христианства; последнее же вместо воплощения мечты о мессианском царстве вылилось в синкретическую систему на базе ряда религий, которой суждено было получить выражение в виде многочисленных сект и церквей.

Иисус как учитель всех времен

Каково же в этом случае место Иисуса? Он, говорит Швейцер, оказывается человеком, который принадлежал своему времени, чье мышление совершенно отличалось от нашего, который верил в собственное мессианство, причем таким образом, который лишен для нас смысла. Иисуса никак нельзя превратить в учителя, чья мученическая гибель увенчала дело его жизни. Он был преисполнен мессианскими ожиданиями своей эпохи и считал себя избранным, дабы осуществить их.

Возможно. Но остается серьезный вопрос. Давайте поразмышляем о человеке, который рассказывал притчи. Создается впечатление, что он собирается уходить. Возьмем притчу о Добром Самарянине, притчу о Блудном Сыне: в них есть этический компонент, который не имеет ничего общего с мессианскими ожиданиями, да и не рассчитан на это. Более того, существуют контрасты, причем довольно резкие, между Иисусом, как о нем говорит евангелие, и всем, что нам до сих пор было известно о еврейских сектах. Ессеи, например, очень серьезно относились к вопросам иерархии. Каждый из них находился в подчинении у кого-то и обязан был выполнять его приказы. Иисус же в этом вопросе занимал прямо противоположную позицию: он говорил, что вышестоящий должен быть слугой всех, в том числе буквально, имея в виду черную работу. В этом смысле он сам подавал пример, моя ноги своим ученикам, как будто бросал тем самым вызов порядкам в ессейских сектах.

Сектанты были аскетами. Они употребляли в пищу только то, что готовилось в общине. А Иисус аскетом не был. Он легко принимал гостеприимство и даже жаловался, что его называют пьяницей. Его считали также чуть ли не другом мытарей и грешников, конкретно сборщиков налогов и их женщин. А когда его попросили объяснить свое к ним Отношение, он ответил, несколько витиевато, но многозначительно, что тем, кто здоров, лекарь не требуется, поэтому он проводит время в обществе больных. Если Иисус и был некогда монахом — из евангельского описания это не следует — его проповеди не свидетельствуют о сильной зависимости его учения от некоей группы, к которой он принадлежал. Как гласит Евангелие от Матфея, «он поучал их, подобно власть имеющему, а не как книжники их». Эти особенности жизни Иисуса столь же важны, как любые другие, и они рисуют независимую и сильную личность.

Мы должны также учитывать, что Иисус считал себя способным стать выше Моисеева Закона. Да, он говорил, что пришел «не для того, чтобы разрушить, но чтобы блюсти» Тору. Однако сама потребность дать такое объяснение показывает, какой путь он прошел. Вспомним, что он подверг ревизии lex talionis (закон возмездия); вместо «око за око, зуб за зуб» он потребовал, чтобы люди «возлюбили врагов своих». Не исключено, что к этому этическому императиву приходили и другие приверженцы Нового Завета. К этому же приближается и ряд не вошедших в Библию еврейских рукописей, которые подверглись новой датировке под влиянием Свитков. Тем не менее в своих нравоучениях Иисус проявляет определенную смелость, и мы чувствуем в нем личность с независимым мышлением и сильным духом.

Достойно упоминания, что Иисус не слишком строго соблюдал шабат — в отличие от сектантов, которые соблюдали, причем категорически. «Суббота», — говорил он, — «для человека, а не человек для субботы». Не правда ли, звучит довольно необычно для израильского мессии из эсхатологических текстов? Ничего похожего на атмосферу Кумранского монастыря, ни капли аскетизма. Не означает ли это, что Иисус порвал с сектой, к которой ранее принадлежал? Не привлекал ли он своих последователей более светлым, что ли, характером своей религии? Ведь он говорил: «Бремя мое невелико, ноша моя легка». Насколько отошли впоследствии от этого положения «галилеяне», собравшиеся вокруг него назаряне из его секты? Забыли ли они его? Нам это неизвестно.

Имеется еще и учение о «Царстве Небесном внутри себя», которое довольно трудно увязать с ожиданием катаклизма. Жизнь в Палестине была очень напряженной. Народ желал свергнуть власть Рима и положить конец власти своих растленных правителей. Особенно он ненавидел римлян, но Иисус специально предупредил: «Если же кто из римской стражи повелит тебе послужить ему носильщиком одну милю, то следуй с ним две мили. Если же высокомерный ударит тебя по одной щеке, то подставь ему другую».

Или еще: «Воздавай добром за зло; возлюби врагов своих. Бог посылает дождь свой равно на грешника и на благочестивого. Будь же равно справедлив. Будь совершенен, как совершенен твой Отец Небесный». Это настроение в корне отличается от вынашивания мессианского ожидания, за которым следует сверхъестественное прославление.

Религия, как говорит Иисус, может быть сведена к двум принципам: «Люби Бога искренне и других людей, как самого себя». Что же касается этических проблем, которыми столь многие были поглощены и педантично их исследовали, то Иисус сводил их, по сути, к одной фразе: «Поступай с другими так, как хотел бы, чтобы они относились к тебе». Он не изобретает этих выводов «Закона пророков», но явно выражает свое отношение самим фактом их отбора.

Или вот ещё:

«Не творите молитв долгих, — говорит он, — прося у Бога всякие глупости. Он лучше вас знает, что для вас благо, и ему не надо подсказывать, чем ему интересоваться. Когда молитесь, постарайтесь понять, чего Бог ждет от вас; что намного важнее того, что вы ждете от Бога».

«Не тратьте больше времени, чем необходимо, на беспокойство о вещах материальных. Хлопоты такого рода не только бесполезны и необязательны, но и лишают вас радости, которую должна доставлять жизнь. Понаблюдайте за другими формами жизни — за птицами и цветами: их не беспокоит цена пышного убранства; однако даже царственный Соломон не был лучше наряжен. Сосредоточьте же свои мысли на том, что действительно жизненно важно: на Царстве Божьем и том, как вы можете послужить ему; тогда все прочее займет должное место и вас не будет беспокоить ложное чувство пропорции». «Когда вы заняты тем, что объясняете другим людям, в чем их ошибки, остановитесь и посмотрите на себя. Вы сможете лучше разглядеть сучок в глазу брата вашего, если вынете бревно из своего глаза. Бойтесь лживых слов, особенно от людей, которые только и твердят о своей религиозности. Лжепророков можно узнать, проследив за их поведением. «По плодам их узнаете их». Спастись можно не правильной верой, не конформизмом и даже не постоянным обращением ко мне «Господи, Господи!». Вашу сущность определяет то, какой жизнью вы живете; именно по этому я отличу своих последователей».

И еще много в том же духе. Мы специально приводили здесь свободный перевод разговорной речи с использованием современного словаря. Для своего времени был разговорным и. греческий язык синоптических евангелий, и, видимо, арамейский, на котором ясно и свободно изъяснялся с людьми Иисус, чтобы они могли легко понимать его.

Иисус далеко не всегда был мрачен. Он мог быть и остроумным, и ироничным. Если кто-то пытался перехитрить его в споре — что случалось нередко, — он принимал скоромную позу и подыгрывал оппоненту до тех пор, пока тот не попадался в собственную ловушку. Вполне можно представить, что Иисус получал удовольствие от этой игры, хотя в то же время мог чувствовать и сострадание. Спокойствие ему не всегда удавалось-сохранять, иногда он сильно горячился. Как неоднократно отмечалось, он бывал особенно резок с фарисеями.

Методически его проповеди бывали, пожалуй, наиболее успешны, когда он, чтобы растолковать свою мысль, пользовался баснями — или притчами, как мы называем. «Влейте новое вино в старые мехи, — говорит он, — и вы потеряете и то, и другое: мехи порвутся, вино вытечет». Так же обстоит дело со старыми культовыми структурами и новыми учениями. Такие иллюстрации часто давали немедленный результат. С другой стороны, притчи вроде истории Сеятеля имели не очевидный смысл, но по просьбе слушателей Иисус бывал готов дать дополнительное разъяснение. Притча о Добром Самарянине общеизвестна и учит тому, что наш сосед — это любой, кому нужна наша помощь. Притча о Блудном Сыне учит, что прощение не зависит ни от жертв, ни от искупления, а является даром Божьим; при этом Бог признает и запоздалое раскаяние, идя навстречу раскаявшимся грешникам. Если опираться на эту притчу, то не только исчезает надобность в искупи-тельстве, но и сам мессианский апокалипсис представляется нереальным и далеким.

Мы привели здесь краткое изложение учения Иисуса, чтобы читатель мог увидеть, почему либеральному ученому трудно поверить, что такой Учитель мог искать смерти израильского мессии. Но жизнь и история таковы, каковы они есть все вместе. И тайна Иисуса остается тайной.

Слово, которое все еще звучит

Между тем многие люди могут чувствовать себя обделенными в результате того, что новое знание лишает их многого из того, что они считали надежным и привычным; впрочем, процесс этот и так уже шел с самого появления современного научного подхода, и остановить его мы не смогли бы, даже если б захотели. Однако тем, кто не знаком с научным подходом, постоянно кажется, что их чего-то лишают, особенно в начале.

Но не в конечном счете. Процитируем еще раз Швейцера:

«Иисус как конкретная историческая личность остается в наше время загадкой, но дух его, скрытый в его словах, известен своей простотой, причем действует непосредственно… Он является нам как Великий неизвестный и безымянный, так же, как некогда он явился к не знавшим его людям на берегу озера. И говорит нам те же самые слова: «Следуй за мной!» и обращает наше внимание на задачи, которые он должен решить для нашего времени».

Это — язык мистицизма. Но это также и язык правды, обретенной опытным путем. Если это и теология, то теология сердца, не навязанная, самопроизвольная. Мы жаловались на теологию, но такую, что вгоняет историю в свое прокрустово ложе. В приведенном выше отрывке мы получаем непосредственное впечатление от того, что честно смотрим в лицо истории. Если это впечатление и носит мистический характер, то одновременно оно глубоко этично. То же самое происходит, если мы слушаем пророков Ветхого Завета. Так может случиться и под воздействием поэтического произведения, трогательного рассказа, романтической истории. Так часто случается, если слушать Иисуса. В том смысле, как это звучит у Швейцера, Иисус продолжает говорить с нашим временем.

Если Иисус и потерпел поражение в своей конкретной задумке, то в целом свою миссию он выполнил. В более широком смысле, чем ему представлялось, когда он считал, что Бог непосредственно направляет его поступки, он приобрел власть над душами людей, которая сохраняется уже много веков. Это уже не поражение, а невыразимый триумф. Как бы ни было трудно разглядеть его конкретно-исторические поступки, мы знаем и еще долго будем знать, что он продолжает воздействовать на нашу жизнь и учить нас. Мы будем продолжать восхищаться его верой и мужеством. Нас будет так же трогать его любовь. Много из того, что с ним связано, скрыто в тумане времени. Но осталось то, что не будет никогда потеряно. Он сохраняет способность вызывать восхищение многих поколений. И еще сохранит. Потому что существует дух, который проходит через историю, и хотя это дух не только Иисуса, нет больше никого, через чье посредство он бы воссиял так ярко. И мы еще будем бродить с ним по Галилее и радоваться, что заблудшие и грешные могут найти в нем друга. Будем стоять в благоговейном трепете в Гефси-манском саду, вслушиваться в его молитву: «Да будет воля твоя». И хотя часто разум наш не сможет чего-то постигнуть, это смогут сделать наши сердца.