Андрей Боголюбский

Андрей Боголюбский

Еще на Киевской земле, где Андрей какое-то время посидел на столе, его сородичи приметили странную особенность князя: он

«…в боевой удали не уступал своему удалому сопернику Изяславу, любил забываться в разгаре сечи, заноситься в самую опасную свалку, не замечал, как с него сбивали шлем, – поясняет Ключевский, – Все это было очень обычно на юге, где постоянные внешние опасности и усобицы развивали удальство в князьях, но совсем не было обычно умение Андрея быстро отрезвляться от воинственного опьянения. Тотчас после горячего боя он становился осторожным, благоразумным политиком, осмотрительным распорядителем. У Андрея всегда все было в порядке и наготове; его нельзя было захватить врасплох; он умел не терять головы среди общего переполоха. Привычкой ежеминутно быть настороже и всюду вносить порядок он напоминал своего деда Владимира Мономаха. Несмотря на свою боевую удаль, Андрей не любил войны и после удачного боя первый подступал к отцу с просьбой мириться с побитым врагом».

Известный историк Татищев к этому добавляет:

«Сей князь роста был не вельми великого, но широк плечами и крепок, яко лук едва кто подтянуть мог, лицом красен, волосы кудрявы, мужественен был в брани, любитель правды, храбрости его ради все князья его боялись и почитали, хотя часто и с женами и дружиной веселился, но жены и вино им не обладали. Он всегда к расправе и распорядку был готов, для того мало спал, но много книг читал, и в советах и в расправе земской с вельможи упражнялся, и детей своих прилежно тому учил, сказуя им, что честь и польза состоит в правосудии, расправе и храбрости». Киева Андрей не просто не любил, он его, кажется, ненавидел. Ненавидел он и усобицы князей, и жестокие нравы, и саму природу юга. Когда Юрий посадил его поближе к себе в Вышгороде, Андрей немного посидел, потом взял с собой чудотворную икону греческого письма и отправился в свою Ростово-Суздальскую землю. Привезенная им с безнадежного юга икона стала известна как Владимирская Богоматерь, она считалась потом главной святыней суздальцев. По преданию, там, где по дороге домой споткнулся конь, перевозивший икону, было основано сельцо Боголюбово, куда перебрался жить князь Андрей. Больше он так и не наведался в Киев, а когда стол занял волынский князь Мстислав, и это он посчитал обидой – ведь князь происходил из той ветки, которая враждовала с его отцом, Андрей собрал суздальское войско и двинул под командованием старшего сына на Киев. Город был взят и разграблен так, как делают лишь с покоренными вражескими городами.

«Были тогда в Киеве на всех людях стон и туга, скорбь неутешная и слезы непрестанные», – пишет киевский летописец, добавляя напоследок, что ушел, посадив Глеба, сын Андрея Юрьевича домой с суздальскими полками «с честью и славою великою, и с проклятием», – это было наихристианнейшее проклятие, как печенегу или половцу, от матери городов русских.

Этим, пожалуй, сказано все.

Южного летописца понять можно – обидно ему было видеть, как любимый город уничтожают князья, вставшие на других князей. Однако если прежде такая беда до Киева не доходила, то вот и ему нашлась своя пора. Между северными и южными князьями ненависть зрела давно и вызрела отменно. До этого, сразу после смерти Юрия Долгорукого, по всем южным городам были сразу же за этим радостным известием перебиты суздальские люди, приведенные князем с севера. Интересно, что Андрей, восстанавливая порядок, не просто согнал с киевского стола Романа Ростиславовича Смоленского, он разом показал на выход с киевской земли всем его родственникам:

«Не ходишь ты, Роман, в моей воле со своей братией, так пошел вон из Киева, ты, Мстислав, вон из

Белгорода, а ты, Давид, вон из Вышгорода; ступайте все в Смоленск и делитесь там, как знаете».

То есть – берите себе Смоленское княжество, живите в нем и распределяйте в нем владения, а на Киев не претендуйте, если не будете исполнять высших указаний. Роман не стерпел обиды, так с ним никто еще не разговаривал, он же считался старшим, киевским князем! В голосе Андрея звучал металл. Какие там родственные чувства! А горячий Мстислав, недаром получивший прозвание Храброго, в пылу обрил бороду послу Андрея и отправил восвояси с такими вот словами:

«Мы до сих пор признавали тебя отцом своим по любви; но если ты посылаешь к нам с такими речами не как к князьям, а как к подручникам и простым людям, то делай что задумал, а нас бог рассудит».

Что так возмутило князя? Да то, что братья могли спорить, могли идти друг на друга войной, но никогда им еще не приказывали столь отчужденно, как совершенно чужим людям, родства не имеющим! Эти кровные узы, которые, хоть и стали за века условными, тем не менее, блюлись более всего, а тут вдруг, в один раз, какой-то северный и плохо знакомый князь Андрей посчитал, что имеет право разговаривать с князьями как господин с холопами. Далее, в Верхневолжской Руси, а потом в Московской, такой приказной тон, нечеловеческий с точки зрения южан, станет нормальным и вполне естественным. Перед великим князем, а затем и перед царем и императором самые знатные князья, имеющие не меньше права на власть, будут ползать на коленях и по восточному образцу, но южане просто не представляли, что такое безобразие может где-то существовать. Они были люди гордые. Такого пренебрежения человеческим достоинством снести они не могли.

Была и другая причина непонимания. Андрей, который по всем правилам должен был как старший князь сесть на стол в Киеве, городом пренебрег. Он обидел не только князей, он обидел Киев, посчитав его недостойным своего пребывания! Это не просто меняло порядок, это болезненно задевало как величайшее из оскорблений. Добавьте сюда разорение Киева как вражеского города, да еще побольнее, чтобы не скоро оправился… Что были южным князьям те Сузаль и Ростов, которые предпочел Андрей? Захолустье. Медвежий угол. Дикий край. Представьте на минуту, что вы всю жизнь считали Москву столицей, любите этот город и вдруг является какой-то новый правитель, который сносит эту Москву или предает ее пожару, получает власть, но говорит вам: «Э, не нравится мне ваша Москва, пусть тут присматривает мой чиновник, а я делаю столицей город Ханты-Мансийск, буду в нем жить и править через чиновника буду оттуда». Почему-то мне кажется, что москвичи сочтут такого правителя сумасшедшим и увидят обиду Москве таким небрежением! Получалось так, что Андрей побрезговал Киевом, точно считал его городом второго сорта, а жителей – людьми второго сорта. На самом деле для Андрея именно так и было. Деревню Боголюбово он считал куда более приятным местом, нежели стольный Киев!

Была еще одна странность, которая современниками Андрея не могла быть незамеченной. Если прежде старшинство князя определялось не только его положением на родовой лестнице, но и тем, владеет он Киевом или не владеет, а конкретнее – находится он в Киеве или не находится, то теперь Андрей предлагал вроде бы считать его великим, то есть старшим князем, а сам в этот Киев ни ногой. Город как бы отрывался от князя, а князь отрывался от города. Такого со времен Олега не бывало! Такое и представить было нельзя! Князь и Киев были вещи неразделимые. А это означало, что власть и место пребывания власти могут быть разделены. Для нашего современного москвича это тоже выглядело бы кошмарно: город Москва больше не столица, место пребывания власти к ней не привязано, значит, что – куда пойдут финансы? В Ханты-Мансийск? А Андрей дал понять: он согласен взять всю власть на Руси, какая есть, но финансы пойдут в Боголюбово, Ростов, Суздаль. Беда! И этому еще и подчиняться? А если смотреть в перспективу, так худо от такой перспективы. Больше не будет никакого перемещения князей по городам Днепровской Руси, сидеть им точно на тех же местах, на которых они сидят, потому что потерян смысл перемещения, если власть у черта на рогах. Боюсь, ощутили они тогда себя не князьями, а холопами, которых куда князь посадит, то и хорошо. Конечно, скорее всего, они в эту перспективу не заглядывали, потому что иначе увидали бы там и будущее крепостное право, и единоличную самодержавную власть московских царей, и много всего непонятного и неприятного, но главное – полное ограничение собственных прав и потерю надежды когда-нибудь, в перспективе, сравняться правами с этим новоявленным узурпатором.

А Андрей, усевшись в Суздальском княжестве и не отдав его на передвижку всем остальным, выключил эту землю из общего княжеского обихода. Он поступил как изгой, но почему-то это его нисколько не беспокоило. К тому же претензий на Киев он для себя тоже не отменил, только теперь уже просто спихивал в этот Киев, кого считает угодным. В мнении современников Андрей выглядел революционером: одним махом он только что создал второе великое княжение с центром в Суздале. Так, кроме Днепровской Руси, с установлением великого суздальского княжения вполне официально, хотя и против старого закона, появилась северо-восточная верхневолжская Ростово-Суздальская Русь. Свою родину, город Владимир-на-Клязьме, Андрей сделал стольным городом этой Руси.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.