Мифы Пятикнижия

Мифы Пятикнижия

Ты, ставшая скрижалями веков,

Соперниц и соперников не зная,

Как будто состоишь ты не из слов,

А из песчинок слеплена Синая.

И если ты творенье божества,

То имя божеству тому Природа,

Основа человечьего родства

И сгусток человеческого рода.

О жизни, историческом прошлом и религии древних евреев впервые стало известно не из глиняных табличек с клинописными надписями, извлеченных из-под насыпанных ветрами времен песчаных холмов, не из надписей на стенах гробниц, а из Библии, передававшейся на протяжении трех тысячелетий из поколения в поколение первоначально таким же образом, как до изобретения книгопечатания переписывались и передавались из рук в руки поэмы Гомера и Вергилия, труды античных философов и историков [1].

Библия — это сборник из нескольких десятков книг религиозно-исторического, законодательного, пророческого и литературно-художественного содержания. В ней выделяют две части: Ветхий завет и Новый завет. Христиане признают священными обе эти части, но непосредственно с христианством связан Новый завет, в котором идет речь о жизни, смерти и учении Иисуса Христа, а также его ближайших последователей. К истории древнего Востока относится лишь Ветхий завет, наиболее объемная часть Библии.

Ветхий завет распадается на три крупных раздела: 1. Пятикнижие; 2. Пророки; 3. Писания. Пять книг первого раздела — это «Бытие», "Исход", «Левит», "Числа", «Второзаконие». Во второй раздел ("Пророки") входят книги "Иисус Навин", «Судии», две "Книги Самуила", две "Книги царей", рассказы о двенадцати "малых пророках". В раздел «Писания» входят «Псалтырь», "Притчи Соломона", «Иов», "Песня песней", «Руфь», "Плач Иеремии", "Книга проповедника" ("Экклезиаст"), «Эсфирь», книги пророков Даниила, Эзры, Неемии, две книги Хроник.

Пятикнижие — не только первая, но и основополагающая часть Ветхого завета, о чем говорит и название еврейского оригинала «Тора» (Закон). Здесь раскрывается концепция "избранного народа" и его договора с богом, согласно которому бог оставил прародителю Аврааму и его потомству страну Ханаан, а Авраам обязался почитать только этого бога и выполнять все его предписания. Во исполнение договора-обещания бог с помощью Моисея выводит народ из рабства в Египте, дает ему в пустыне заповеди и законы и приводит к границам страны Ханаан, которую Моисею дано было узреть перед кончиной, но не войти в нее.

Первые пять книг Ветхого завета как иудейская, так и христианская традиция приписали Моисею. Сомнения в его авторстве высказывались уже в древности, а затем в Средние века. В ХVII в. благодаря труду Баруха Спинозы эти сомнения приобрели характер аргументированной критики, опирающейся на элементарную логику: описание смерти и погребения Моисея не могло принадлежать ему самому. Новый этап в критике Пятикнижия составили работы ученых ХVIII в., обративших внимание на различное написание в книге «Бытие» имени бога: Йахве и Элохим. Это позволило выделить параллельные повествования, восходящие к авторам, использующим каждое из этих имен. Так, уже к XIX в. удалось приблизиться к пониманию сложной картины формирования Пятикнижия и других частей Ветхого завета.

К концу XIX в. критики Ветхого завета выделили в нем уже четыре составные части; наряду с Яхвистом и Элохистом — Деутрономист (автор "Второзакония") и Жреческий кодекс, отрывком из которого начинается книга «Бытие». В соответствии с представлениями критиков об исторических судьбах народа-творца Библии и развитии его религии были выдвинуты гипотезы о происхождении и хронологии каждого из четырех первоначальных источников Ветхого завета. Так, выдающийся немецкий исследователь Ветхого завета Ю. Велльгаузен был уверен, что Жреческий кодекс — самый поздний из первоначальных источников, поскольку в нем наиболее явственно проявляется идея единого бога. По мнению Велльгаузена, большая часть ветхозаветных текстов относится к VI–V вв. до н. э. — к эпохе Вавилонского пленения и времени, непосредственно ему предшествующему. Это считалось наивысшим достижением критики Библии. Однако находки внебиблейских текстов, на которых мы остановимся ниже, привели к тому, что концепция Велльгаузена (за неё до самого последнего времени продолжали цепляться лишь в нашей стране, полагая, что позднее жреческое происхождение Библии льет воду на мельницу антирелигиозной пропаганды) рассыпалась, как вавилонская башня.

XIX век в области изучения Ветхого завета завершился также мощной, но, как вскоре выяснилось, фальшивой нотой панвавилонизма, сводившего все богатство культуры древнего Израиля к заимствованиям из Вавилона. Ошибочность этой концепции стала в полной мере ясна после введения в научный оборот шумерских религиозно-мифологических текстов, показавших, что сама вавилонская литература была по отношению к шумерской вторичной.

В самом начале XX в. в ходе раскопок Суз, одной из столиц Персидской державы, был обнаружен базальтовый столб с текстом законов вавилонского царя Хаммурапи, впервые бросивших свет на ветхозаветные законы, приписываемые Моисею. Такое же значение имело открытие более древнего кодекса законов царя шумерского города Ларсы Липитиштара (XX в. до н. э.) и законов хеттских царей (ХIV в. до н. э.).

Публикация в середине XX в. текстов шумерских эпических поэм о Гильгамеше, Энмеркаре и Лугальбанде, рассказов о сотворении мира, нисхождении в подземный мир позволило зафиксировать влияние шумерской мифологии на текст Ветхого завета. Это влияние было определено в мотивах "божьего сада", жены первочеловека, первоначального единства языка, впоследствии утраченного при смешении языков. Изучение формирования в шумерской мифологии образа верховного божества многое объяснило в метаморфозах Йахве. Шумерские пословицы и поговорки выявили происхождении ряда афоризмов в книге "Притч царя Соломона".

Уже в XIX в. Египет дал значительный литературный и иконографический материал, параллельный ветхозаветным рассказам о пребывании Иосифа в Египте, исходе евреев из Египта и завоевании Израилем земли Ханаан. В начале XX в. в распоряжении науки оказался архив фараона-реформатора Эхнатона (Аменхотепа IV) из Телль-эль-Амарны конца XV — начала XIV в. до н. э., содержащий переписку фараонов с палестинскими и сирийскими царьками (династами). Это дало массу параллелей для понимания темного периода формирования ветхозаветных преданий и особенно легенд о завоевании страны Ханаан Иисусом Навином. В Библии говорится, что Иисус Навин вел войну с 31 царем этой страны (Нав., 12: 24). Из текстов Телль-эль-Амарны стало известно о существовании городов-государств, частично совпадающих с библейскими, об их внутренних трудностях и внешней угрозе им со стороны апиру (кочевых племен или разбойников). Некоторые письма царьков Ханаана адресованы приближенному фараона, египетскому должностному лицу Ианхуму, имеющему титул "носитель опахала". Видимо, этот человек (судя по имени, семит) занимал при дворе то же положение, что и библейский Иосиф. Это доказывает, что и после изгнания гиксосов, которые иногда отождествлялись с евреями, семиты продолжали жить в Египте, а некоторые из них занимали видное положение при фараоне. Предположительно может быть отмечено также влияние религии солнечного бога Атона на формирование концепции Йахве, которую традиция связывает с именем выходца из Египта Моисея.

Особенно очевидной беспочвенность концепции создания Библии жрецами-фальсификаторами выявилась после открытия и введения в научный оборот в 30 — 40-х гг. ХХ века религиозно-мифологических текстов Угарита, написанных на языке семитского происхождения, родственном древнееврейскому. Если раньше каждый общий мотив Библии и произведений шумеро-вавилонской литературы были склонны объяснять прямым заимствованием, то со времени открытий в Угарите стало очевидным существование общесемитских мифологических представлений — общего источника, питавшего поэму о Гильгамеше, эпос об Акхите и книгу Бытия.

Ветхий завет долгое время был единственным источником сведений о быте, обычаях, этнической, политической и культурной истории не только евреев, но и многих других народов Переднего Востока — египтян, финикийцев, сирийцев, вавилонян, хеттов. Не было и, видимо, никогда не будет книги, которая содержала бы о своем времени столько разнообразных и точных сведений, и в этом значении Библия сопоставима с целой библиотекой, поскольку перед нами действительно огромное собрание отдельных книг, содержащих уникальную информацию

На бесчисленном количестве примеров подтверждена безупречная точность римской поговорки: "Книги имеют свои судьбы". Одним суждено забвение, другим — вечность. Среди последних Библия отличается настолько сложной и запутанной литературной судьбой, что вряд ли когда-либо будет доступно полное её постижение. Поэтому уместно ограничиться характеристикой основных этапов истории Библии. Первый из них — долитературный период, когда у израильско-иудейских племен, обитавших в пустыне, но уже вступивших в контакт с земледельческим населением страны Ханаан, складывался свой фольклор как светского, так и религиозного содержания, когда фигуры героев-предков и жрецов-пророков обрастали корою преданий, постепенно закрывавших историческую сердцевину.

Длительность долитературного этапа истории Библии не может быть установлена. Но само содержание включенных в её книги шедевров народного творчества говорит о том, что в них очень древнее смешано со сравнительно поздним. И это общая закономерность, прослеживаемая в культурах разных этносов (например, индийский эпос объединил представления целого тысячелетия).

Второй, столь же длительный период истории библейских текстов — это превращение фольклора в литературу (Фрезер, 1989). Его начало — появление у древних евреев письменности — совпадает, как у большинства других народов, с возникновением государственности и государственной религии. Находившиеся на царской службе писцы наряду с записью царских указов, описью дворцовых и храмовых богатств и ведением царской переписки составляли книги, которые известны нам по названиям (например, "Книга Праведного"). Это были сборники религиозного и патриотического характера, включавшие как фольклорные произведения, так и хроникальные записи. Ссылки на эти книги и отдельные выдержки из них сохранились в дошедших до нас ветхозаветных книгах.

Составители вошедших в Библию книг обращались к своим современникам, преследуя вполне определенные цели. Поэтому библейские книги, независимо от того, какова была их дальнейшая судьба, изначально тенденциозны. Их авторы стремились представить историю отдельных племен, иногда чуждых в этническом и языковом отношении, как повествование о разросшейся семье, происходящей от одного предка. Другая генеральная тенденция — жизнь племен с древнейших пор направлялась волей бога, с которым праотцы заключили соглашение почитать его одного в обмен на покровительство и поддержку в конфликтах с другими народами. Концепция договора давала возможность обращаться к фольклорным произведениям, в которых присутствовали иные боги, объясняя поражения или бедствия "избранного народа" нарушением этого договора.

Возражение против использования термина «миф» в отношении Библии связано с его упрощенным истолкованием в значении «выдумка» [2]. Миф непременный элемент народного творчества и первоначального научного знания, присутствует в Библии в формах этиологических преданий, этнографических и культовых легенд, а также сказок. Этиологические предания представляют собой попытки объяснить на мифологическом уровне происхождение названий городов и местностей, например, Вавилона — смешением языков (Быт., 12: 9), соляных столпов на берегу Мертвого моря, напоминающих человеческие фигуры, — любопытством жены Лота (Быт., 19: 28). Примерами этнографических легенд является объяснение зависимого положения народа хананеев недостойным поведением их предка Хама (Быт., 9: 22 и сл.), этнонима измаилиты — от Измаила, сына Авраама и рабыни Агарь (Быт., 16: 11 и сл.). Культовые легенды объясняли происхождения обрядов от празднеств и священных предметов, например, обрезание свидетельствует о заключении договора между Богом и народом (Быт., 17: 9 — 11; Нав., 5: 7 — 8). Следы сказок сохранились в некоторых образах животных, например, появление говорящих животных (Быт., 3: 1 и сл.). Часть этих сказок, первоначально связанных с тотемистическими представлениями, постепенно приблизилась к нравоучительным басням.

"Все течет, все изменяется". Это изречение эллинского мудреца применимо не только к реке, в которую нельзя войти дважды, но и к бурному потоку человеческого сознания, в котором рождались боги. Образ ветхозаветного бога напоминает меняющих свой облик богов языческих. В книге Бытия бог Элохим (Эл) — типичный бог племен, кочующих по степи от Месопотамии до Египта. В Исходе он уже Йахве, и в его облике явственны черты египетского бога солнца Атона и угаритского громовержца Баала. Вместе с богом изменилось и его окружение.

В этом отношении наиболее показательны метаморфозы змея, появившегося первоначально как существо, высказавшее сомнение в правдивости творца и наказанное за это (Быт., 3). В дальнейшем змея стали называть «сатаной» (евр. «сатан» — «противник», "наветчик") (I Цар., 29: 4; II Цар., 19: 23). В послепленный период сатаной уже зовут одного из "сынов божьих", который по поручению Йахве должен был выполнять функции обвинителя (Зах., 3: 1 и др.). И лишь позднее под влиянием дуализма персидской религии сатана превращается в особое сверхъестественное существо и в главу невидимых сил, враждебных богу. Несмотря на это, Сатана не стал равновеликим противником Йахве, каким был Хаос и его порождения в вавилонской и угаритской религиях. Он мог ужаснуть людей, но самому богу не был страшен. Спор между Йахве и «противоречащим» ему (в книге "Иова") — лишь риторический и художественный прием с целью доказать сомневающимся могущество бога.

Крайняя редкость употребления в Пятикнижии титула «царь» применительно к Йахве указывает на то, что ветхозаветные авторы, сообщая об отдаленном прошлом, старались избегать этого обозначения, — видимо, оно не присутствовало в памятниках народной поэзии, служивших им источниками. С другой стороны, наделению Йахве царским титулом могло препятствовать отрицательное отношение народа и жречества к царской власти. Свидетельством этого является как известная библейская притча о выборе царя деревьями, так и вложенное в уста Самуила осуждение царской власти. Все это говорит в пользу того, что титул «царь» применительно к Йахве современен появлению царской власти Давида и Соломона. В соответствии с господствующей на Переднем Востоке идеологией цари стремились использовать представления о царе-боге для укрепления своего авторитета и могущества. При этом источником, оказавшим влияние на формирование концепции Йахве-царя, мог быть ханаанский культ Баала.

Специалисты считают, что первые пять книг Библии сформировались не ранее Х в. до н. э. [3]. Однако, в них речь идет о событиях (воображаемых или исторических), имевших место в XVII–XIII вв. до н. э., когда у евреев не было письменности. Соответственно, в распоряжении авторов Пятикнижия были фольклорные памятники. Опираясь на них, жрецы и писцы царских канцелярий изложили события, исходя из интересов складывающегося яхвизма (веры в Йахве, бога одного из двенадцати племен Израиля — Иуды (Иехуды), из которого происходили цари Давид и Соломон). Первоначально племя Иуды было на второстепенных ролях, а Йахве был не единственным богом израильских племен, а одним из многих племенных богов. Иудейское единобожие, связываемое в Пятикнижии с исходом из Египта и деятельностью Моисея, было у древних евреев следствием длительного общественно-политического и религиозного развития, стимулированного завоеванием евреями страны Ханаан.

Таковы некоторые пояснения, предваряющие наше вступление в мир мифов Пятикнижия. Да, это мифы, потому что только в мифах, а не в реальной жизни, происходят чудеса: расступаются моря, животные говорят человеческим языком, по мановению руки праведника останавливаются небесные светила и т. п. Да, это мифы, отражающие примитивное сознание древних кочевников и земледельцев. Но мы не можем от них избавиться, ибо они пронизывают нашу культуру, наше искусство, наше сознание. Не можем и не хотим!

В текстах Пятикнижия много такого, что сегодня может быть понято только ученым, знатоком религий, истории, быта, фольклора и языков народов Ближнего Востока. Сквозь сдержанность и сухость хроникальных повествований прорываются потоки поэзии, словно бы хлынувшие из небесной тверди через окна, внезапно распахнутые творцом. Эти бурные потоки носят имена «Экклезиаст», с его чеканной, ритмической прозой, или "Песня песней", с её лирической проникновенностью. Но множество живительных ручьев создают оазисы поэзии в самых неожиданных местах этой удивительной книги.

Вот, например, рассказ о заговорившей ослице Валаама, пытающейся остановить своего хозяина от его намерений проклясть Израиль. Валаам все же взбирается на холм, чтобы совершить злодеяние. Но вместо проклятия из уст его вырывается благословение: "Как прекрасны шатры твои, Иаков, жилища твои, Израиль! Расстилаются они, как долины, как сады при реке, как алойные деревья, насажденные Господом, как кедры при водах" (Числ., 24: 5 — 6).

Моисей, страдавший дефектами речи, на пороге страны обетованной поет свою лебединую песнь, которая плохо согласуется с его обликом человека косноязычного: "Внемли, небо, я буду говорить. И да слышит земля изречения уст моих! Польется, как дождь, учение мое, брызнет, как роса, речь моя, хлынет, как ливень на землю и как сильный дождь на траву!" (Втор., 32:1 3).

Неожиданность подобных поэтических всплесков соответствует природе, в которой вырос народ-творец Ветхого Завета. Поэзия библейских мифов — это оазисы в пустыне с их яркой зеленью и свежестью, которые так контрастируют с окружающими песками.

Двенадцать колен Израиля отождествляются с двенадцатью драгоценными камнями (рубином, топазом, бериллом, яхонтом, агатом, изумрудом, карбункулом, сапфиром, аметистом, хризолитом, ониксом, ясписом (Исх., 39: 10 — 13). Колено Рувима сравнивается с крепостью, верхом величия и могущества (Быт., 49: 3), колено Иссахар — с крепким ослом, лежащим между загонами (осел не вызывал современных ассоциаций) — (Быт., 49: 14), Иуда с львенком, протянувшим лапы к шее врага (Быт., 49: 9), Дан — со змеем, ползущим по дороге и жалящим коня (Быт., 49: 17), Иосиф — с деревом, разбросавшим ветви над источником (Быт., 49: 22), Нафтали — со стройной серной (Быт., 49: 21). И все эти поэтические сравнения приписываются умирающему Иакову, знающему не только характеры своих сыновей, но и их будущие владения в ещё незавоеванной стране Ханаан.

Непременным элементом эпической поэзии являются фольклорные формулы, хорошо известные нам по гомеровским поэмам и русским былинам. Библеисты выделили такие формулы в различных частях Ветхого завета. Вот пример. Одна из формул в дословном переводе: "умер, насыщенный днями". Она применяется и к героям патриархальных времен, и к лицам, которых можно считать историческими. Так же, как у Гомера, вместо того, чтобы сказать "пришло утро", говорится: "Встала младая с перстами пурпурными Эос". "Насыщенность днями" — поэтическая метафора, заменяющая выражение "умер счастливым". Но то, что счастье передается понятием «сытость», вполне объяснимо.

Одушевление природы, являющееся свидетельством близости к ней общества героического века, нашло выражение не только в приведенных примерах, но и в наполнении повествования сценами, участниками которых выступают животные или растения. Одна из таких сценок в Ветхом завете отражает злободневную для эпохи разложения первобытнообщинных отношений тему: рождение царской власти, вытесняющей родоплеменные демократические институты. Участниками собрания являются деревья, которым предстоит выбрать древесного царя. Плодоносные деревья, которым предлагают царскую власть, отказываются от неё под благовидным предлогом: она, не давая ни славы, ни уважения, приносит одно беспокойство. Царем соглашается стать бесполезное колючее деревцо терн, которому нечего терять.

Размышляя о причинах живучести верований, часто говорят о красоте храмов и привлекательности обрядов, забывая о том, что Библия — один из самых совершенных храмов, какие когда-либо создавало человечество. Чем пристальнее в него вглядываешься, тем он становится прекраснее. Речь идет не столько о религиозном содержании, сколько о художественной форме. Она не в последнюю очередь обеспечила торжество Библии над умозрительными доктринами, свидетелями которого стали мы. При этом следует помнить, что величие этого памятника раскрыто прежде всего учеными, исследовавшими каждый из составляющих его камней и всю структуру здания в целом, а также писателями и поэтами разных народов, сумевшими воспроизвести его эпизоды средствами современных языков.

Книги Ветхого завета, содержащие мифы, стадиально относятся к тому времени, когда на основе легенд и мифов складывались эпические произведения типа вавилонской поэмы о Гильгамеше и поэм Гомера «Илиада» и «Одиссея», которые вскоре легли в основу развивающейся греческой историографии. От Ветхого завета в той его части, которая содержит изложение мифов, нельзя ожидать большего историзма, чем от гомеровских поэм, но поскольку других, чисто исторических трудов на еврейском языке применительно к ранней эпохе не существует, приходится извлекать историческую информацию и из них.

1. Понятие «книга» в Библии, равно как в произведениях античных авторов, не совпадает с современным употреблением этого слова применительно к печатным книгам. Объем древней книги зависел от длины папирусного свитка, определявшейся удобствами чтения при его развертывании. Отсутствие технических возможностей соединения отдельных «книг» в единый свиток обуславливало неизбежность повторений, особенно в начале книг, чтобы у читателя создавалось цельное впечатление о произведении в целом. Это же частично вызывало появление противоречий в повествовании разных книг, в большей мере, чем это имеет место в современных книжных томах.

2. С этим возражением нам приходилось встречаться на бытовом уровне, но даже западные исследователи, авторы книги "Mythologies of the Ancient World", переведенной на русский язык, не осмелились включить библейскую мифологию в свой обобщающий труд, хотя в разделе "Хананейская мифология" рассматривают её как часть мифологии Ханаана.

3. Впрочем, в конце XX в. открылся новый виток гиперкритицизма по отношению к ветхозаветным текстам, дающий основание говорить о тупике, в котором оказалась библеистика. Так Ф.Р. Дейвис полагает, что ни одна из ветхозаветных книг не может быть датирована ранее персидской или эллинистической эпохи и что по этим текстам нельзя судить не только о II тысячелетии до н. э., но и первой половине I тысячелетия до н. э. (Davies, 1995). Таким образом мифами оказались и Исход, и завоевание страны Ханаан, и царство Давида и Соломона. Эта концепция никак не согласуется с близостью библейских и угаритских образов. Откуда бы могла появиться эта близость, если бы тексты создавались в эпоху, отделенную от гибели Угарита шестью веками? Зачем беглецам из Вавилона и Суз (именно им Дейвис приписывает создание ветхозаветных текстов) нужно было к пленениям VII–VI веков приписывать ещё одно — египетское?