Цивилизация оазисов Тарима конца античного мира и начала средневековья

Цивилизация оазисов Тарима конца античного мира и начала средневековья

Контроль, который осуществляли китайцы в эпоху династии Поздняя Хань, на Шелковом пути, обеспечивал свободу трансконтинентальной торговли посредством двойной линии оазисов на севере и юге Тарима. Это стало благоприятным фактором для распространения буддистской религии. Вместе с этим, индийская литература и древнегреческое искусство также стали известны в бассейне р. Тарим. Точнее, шелковый путь, который являлся также дорогой индийских миссионеров, несших с собой буддизм в Кашгарию и Китай, способствовал тому, что торговля и религия продвигали совместно греко-римское искусство. Посланники Маеса Титианоса действовали в том же ключе, что и проповедники Будды. Наиболее посещаемым отрезком пути в то время, вероятно, был южный участок, который проходил через Яркенд и Хотан. В Юткане, бывшем Хотане, экспедиция Ауреля Стейна обнаружила римские монеты периода правления императора Валенса (364-378); в Раваке, на востоке от Хотана, ею была найдена целая серия греко-буддистских барельефов, с прекрасными древнегреческими драпировками, относящимися к гандхарскому стилю. Чуть далее к востоку, в Ния (Ни-йан), при раскопках городища, заброшенного в конце III в., экспедиция обнаружила римские печати и инталии, индоскифские монеты. В Миране, на юго-западе Лобнора, в древнем Шаньшане, та же экспедиция натолкнулась на превосходные греко-буддийские фрески, в частности с изображением Будды, его монахов и крылатых духов, с четко выраженным римско-азиатским оттенком. Эти фрески, похоже, относящиеся к III-IV вв. нашей эры, подписаны именем "Тита", индийским письмом, в котором можно усмотреть Титуса. [128]

Именно по этому Шелковому пути, в период расцвета Китая, в страну прибывали известные буддистские миссионеры: Нган Шэ-као – парфинянин, прибывший в Китай в 148 г., и умерший в 170 г.; Чу Шофо, индус, Чэ Чан – представитель народа юэчжи, то есть индо-скиф. И тот, и другой прибыли в 170 г., и основали монастырь в китайской столице-Лояне. В следующем веке, Чэ Кьен, сын посла Юэчжи, в период между 223 и 253 гг. перевел на китайский язык многие буддистские писания. Указание на юэчжи весьма любопытно, так как оно убедительно показывает, что кушанская империя, охватывавшая тогда Афганистан, Гандхару и Пенджаб, благодаря Шелковому пути, в большой степени способствовала распространению буддизма в бассейне Тарима и в Китае. Не менее важно знать, что наряду с кушанскими и индийскими миссионерами, туда проникали парфяне, принявшие буддизм, чтобы распространять прозелитизм в Верхней Азии и на Дальнем Востоке. Наконец, если Триптита-ка китайцев представляет нам также список миссионеров и переводчиков, пришедших через Тарим для работы в Китае, очевидно, что и в Тариме другие группы монахов, выходцев из восточного и северо-западного Ирана, занимались распространением их священных текстов на санскрите, с переводом на местные языки, начиная восточно-иранским, и заканчивая кучарским. Пример знаменитого Кума-радживы (344-413) весьма характерен и заслуживает внимания. Кумараджива был выходцем из индийской семьи, которая проживала в Куче. Его предки достигли высокого положения в стране. Его отец, страстный проповедник буддизма, стремился отказаться от всех почестей, чтобы целиком посвятить себя монашескому обету, но правитель Кучи вынудил его остаться в миру и предложил в жены свою сестру. В результате этого брачного союза на свет появился Кумараджива. С самого раннего детства мать привозила его в Кашмир, чтобы он овладел индийскими языками и письменностью, а также приобщился к буддизму. Возвращаясь из Индии, Кумараджива сделал остановку в Кашгаре, где он пробыл целый год, и провел время за изучением Абхидхармы. Текст его биографии [129] свидетельствует, что Кашгар, также как и Куча, был в те времена в такой степени притягательным очагом индийской философии, что правители этих двух городов оспаривали честь принимать у себя такого ученого монаха, каким являлся молодой Кумараджива. Когда же он вернулся в Кучу, государь страны, имя которого по-китайски звучит как По Шуэн, прибыл, чтобы поприветствовать его, а два юных сына правителя Яркенда стали его последователями. Он прожил в Куче со своими учителем-индусом Вималашой, родом из Кашмира, и переехавшим в этот город как раз в то время, когда китайский генерал Лю Куан, захватив Кучу, взял с собой в Китай и Кумарадживу. Во время правления Лю Куана, Куча выделялась великолепием дворцов, которыми китайский наместник очень восхищался. Удивление, которое он высказывал по этому поводу, дает нам право сделать вывод, что речь шла об архитектуре и произведениях искусства, которые напоминали китайский, однако, были ближе к индийскому и иранскому стилям. По утверждению Хаккина, к этому периоду следует отнести и первые живописные работы нового стиля пещер Кызыла.

Ареал цивилизации Верхней Азии, что видно из приводимых примеров, расчленен на две четко выраженные продольные зоны. На севере, от православной России до Маньчжурии и Ордоса, искусство степей, в частности, искусство кочевников, характеризуется накладками или рукоятками с набалдашником из бронзы, выполненными в стилизованном зверином стиле, с четко выраженным восточным орнаментом. На юге, вдоль Шелкового пути, начиная от Афганистана до Дунхуана, живопись и скульптура оседлых жителей оазисов, расположенных вдоль караванных путей, окружавших бассейн Тарима, испытывали непосредственное влияние греческого, иранского и индийского искусства. Все это было возможно благодаря Шелковому пути, на котором происходило объединение посредством учения Будды.

Истоки этого искусства Тарима, в конце древности и раннем средневековье, уходят корнями в Афганистан. Там в долине Кабула, в IV в., последние кушанские правители испытали на себе глубокое влияние Сасанидской Персии, в орбите которой они находились, как об этом свидетельствует кушано-сасанидская чеканка монет, исследованная Герцфельдом и Хаккином. [130] Сасанидско-буддистская цивилизация, как и сасанидско-буддийское искусство зародились в индоиранских границах. Напомним в связи с этим знаменитые фрески Бамийана и Какраки, созданные в конце III в. и в течение всего IV в. В типах и костюмах различных персонажей очевидно сасанидское влияние. Например, сасанидско-брахманская статуэтка, сравнительно недавно обнаруженная Хаккином в Хаирханехе около Кабула (конец IV в.), чисто сасанидские фрески Дохтари Ноширвана, неподалеку от Руи, по дороге из Кабула в Бактрию, где изображен сасанидский принц, правитель Бактрии (V в.). Все находки были результатом экспедиций Хаккин-Годара и Хаккин-Карла. Они позволяют говорить об Афганистане как о стране, в которой индийские верования и письменная культура тесно переплелись с материальной цивилизацией Персии эпохи Шапуров и Хосройев. [131]

Эту сасанидско-буддистскую амальгаму буддистские миссионеры, соперники Кумарадживы, внедрили во всех оазисах Тарима, на различных участках Шелкового пути, который благодаря им стал дорогой проповедей. Фрески Бамиана отражают связь первоначального стиля фресок Кызыла, расположенного к западу от Кучи, стиля, который характеризуется четкостью обработки материала, неброским и мягким колоритом цветов: серого, коричневого, красно-коричневого, темно-коричневого, и светлозеленого. Хаккин (которому мы обязаны составлением хронологии различных периодов), относит этот стиль примерно к 450 и 650 годам. [132] Индийское влияние, между прочим, остается еще доминирующим в раннем стиле, в изображении танца правительницы Чандрапрабхи, напоминающей очаровательные обнаженные фигуры индусов Аджанты; вместе с этим, мы ощущаем сасанидское влияние, в частности, в пещере павлинов и пещере художника, который создал самого себя в облике молодого иранского вельможи: с элегантным светлым, хорошо приталенным полукафтаном, украшенном на воротнике крупным кучанским лацканом. Это уже можно было заметить в Бамиа-не, на фресках, воспроизведенных госпожой Годар, где детали одежды, вплоть до штанов и высоких сапогов, были заимствованы непосредственно в Иране. В остальном, украшения из искусственного мрамора, обнаруженные в 1937 г. в Фондукистане, на западе Кабула, Хаккином и Жаном Карлом, датированные эпохой чеканки сасанидского монарха Хосрова II (590-628), усиливают нашу уверенность в том, что ирано-буддийский Афганистан продолжал, вплоть до начала арабского завоевания, влиять на моду и мужские наряды кучанского общества (Rev.d. Aris Asiat. XII, 1938).

Вторичный стиль фресок Кызыла Хаккин относит к периоду между 650 и 750 гг. Этот археолог указывает на упрощение моделей, наличие более ярких красок (голубой лапись-лазури, темно-зеленый цвет) и превалирование сасанидского влияния на нарядах и манере одеваться. Буддистские фрески Кызыла и Кумтуры, находящиеся в данное время в Берлинском музее, дают нам представление о процессиях дарителей и дарительниц, оживляющие для нас мир монаршеского двора Кучи V-VIII вв. Мы имеем возможность констатировать, что блестящая кучанская аристократия, явно принадлежащая к индоевропейской расе, была, без сомнения, также иранизирована в своих нарядах и во всей материальной культуре, как и индианизирована в вопросах религии и литературы. Наряду с этими дворцовыми костюмами, изображение военной тематики в Кызыле (к примеру, сцены "раздела реликвий"), показывает нам кучанскую "кавалерию", их рыцарей, закованных в латы с конической каской на голове, в кальчуге и с длинным копьем, что нам напоминает одновременно сасанидских рыцарей и сарматских всадников с фресок Керчь-Пантикапеи в Крыму. [133]

Весь этот ирано-буддийский набор встречается в южной части Тарима. В частности, на картинах деревянных панно Данадан-Юилика, оазиса, расположенного на северо-востоке Хотана (конец VII в.). К примеру, там же мы видим "наги" чисто индийского типа, родственного самым гибким обнаженным фигурам Аджанти. Или иранских всадника и погонщика верблюдов, бородатого бодисат-ву, покрытого тиарой, одетого в длинный, с широкими рукавами, плащ, в штанах и в сапогах, что дает образ непосредственно саса-нидского аристократа. Наконец, мы видим иранское влияние во фресках и миниатюрах в регионе Турфана: в Безеклике, Муртуке и т.д. В Безеклике изображения божеств, носящих латы, напоминают нам кучанских рыцарей в сасанидских доспехах Кызыла и Кумтуры, в то время как Авалокитечвара, по мнению Хаккина, сохранил чисто индийские благородные черты. В Муртуке мы обнаруживаем наряду с чисто индийскими бодхисатвами, дарителей, облаченных в те же доспехи, что и в Кызыле, и с касками на головах с развернутыми краями, что подтверждает чисто сасанидское влияние. [134]

С другой стороны, в небольшой скульптуре мы обнаруживаем изящные фигурки из искусственного мрамора Карашахра, найденные Аурелем Стейном, которые, странным образом, оказывают впечатление галереи этнических групп, напоминающих непосредственно грекобуддийские статуэтки, полностью аналогичные фигуркам Хадда, в Афганистане, которые сегодня находятся в Музее Гимэ.

Таким образом, до завоевания страны тюркскими народностями во второй половине VIII в., индоевропейские оазисы на севере и юге Тарима, начиная от Яркенда и Хотана до Лобнора, от Кашгара, Кучи и Карашахра вплоть до Турфана, в своем культурном развитии находились под влиянием не Алтая и степной цивилизации, а крупных ареалов цивилизации, таких, как Индия и Иран. Эти ареалы представляли территории внешней Индии и Ирана, доходящих вплотную до Китайской границы. Более того, Индия и Иран, благодаря этим фактам проникали в Китай, о чем свидетельствуют буддистские фрески и стяги, найденные в результате экспедиций Пельо и Ауреля Стейна неподалеку от Дунхуана, в местности, где Шелковый путь пересекал нынешнюю китайскую провинцию Ганьсу. [135]