1871 год 4-й год правления Мэйдзи

1871 год

4-й год правления Мэйдзи

Мэйдзи общался с европейскими монархами и их семьями все больше. Как непосредственно, так и заочно. Вильгельм I счел необходимым уведомить его, что стал германским кайзером. Мэйдзи отправил ему поздравление и два альбома японской живописи. Посетил Японию и великий князь Алексей Александрович, совершавший кругосветное путешествие на корабле «Светлана». Он был всего на два года старше Мэйдзи. Вероятно, это был первый русский, который видел Мэйдзи. Он вывез из Японии коллекцию предметов искусства и разных диковинок, но никаких записей о встрече не оставил[77]. Однако он не забыл сделать пожертвования на православные церкви в Токио и Хакодатэ[78].

Новое правительство стремилось к тому, чтобы Японию поскорее признали в мире страной «цивилизованной». Одним из признаков цивилизованности был современный уголовный кодекс. В соответствии с ним в начале года осудили трех самураев, напавших на англичан в Токио. Двоих приговорили к повешению, третьего – к 10 годам каторжных работ. С этих пор самураев стали судить, как всех остальных, то есть почетного для них харакири самураям больше не полагалось. А быть казненными тем же способом, как и прочие преступники, им не нравилось. В связи с этим нападений на иностранцев стало намного меньше[79]. Самураи боялись не смерти, а смерти на общих основаниях.

Правительство рассчитывало, что принятие кодекса поможет уговорить Англию и Францию убрать свои войска из Иокогамы (из каждой страны там было размещено по тысяче человек), но европейские посланники расценивали требования правительства как назойливые ходатайства, удовлетворять которые совершенно необязательно. Они продолжали утверждать, что жизни иностранцев в Японии по-прежнему грозит опасность.

В конце апреля в Китай отправился полномочный представитель Мэйдзи – Датэ Мунэки. В его задачу входило подписание договора о дружбе. Сначала он настаивал на договоре такого типа, который заключали западные державы с Японией. Только теперь в качестве неравноправной стороны должен был выступить Китай. Однако страны Запада разговаривали с позиции силы, а у Датэ Мунэки единственным аргументом были великояпонские амбиции. 14 июля договор все-таки заключили, но он оказался равноправным. Он предусматривал взаимные права по консульскому суду над своими подданными, свободную торговлю в отведенных для того портах, территориальную целостность и взаимную помощь. Договор мог бы послужить основой для оборонительного союза против Запада, но, как покажут последующие события, этого не случилось.

Этот год можно считать переломным в строительстве новой Японии – на место упраздненных княжеств пришли префектуры, а князья-даймё утратили большую часть своих привилегий. К этому шло давно, ассамблея Сюгиин (наследница Когисё), откликаясь на предложения правительства, постепенно ограничивала независимость княжеств, обязывая их тратить все больше средств на общенациональные нужды, в первую очередь на оборону. Мало кто сомневался в том, что интересы страны требуют большего единства. Ввиду финансовых затруднений и невозможности платить своим самураям рисовые пайки некоторые князья сами подавали прошения об упразднении княжеств и о создании на их месте префектур – так, чтобы государство взяло на себя их финансовые обязательства. Хотя и существовало множество различных мнений относительно будущей судьбы княжеств, это были различия в деталях, почти все сходились на том, что без ликвидации княжеств обойтись невозможно. Вопрос состоял только в том, какая группировка сумеет добиться принятия своего плана. Как и в большинстве подобных случаев, победила позиция юго-западной коалиции, которая, благодаря тесным контактам с придворными аристократами Сандзё Санэтоми и Ивакура Томоми, имела свободный доступ в покои Мэйдзи. Сайго Такамори, его младший брат Цугумити, Окубо Тосимити, Ояма Ивао, Кидо Такаёси, Иноуэ Каору и Ямагата Аритомо подготовили обращение к государю об упразднении княжеств.

14 июля в императорский дворец прибыли главы четырех княжеств, которые сыграли решающую роль в победе над сёгунатом. Правый министр Сандзё Санэтоми огласил перед князьями Сацума, Тёсю, Хидзэн и Тоса указ, в котором говорилось: в соответствии с вашими предложениями княжества упраздняются, а на их месте появляются префектуры, куда назначаются новые губернаторы.

Границы префектур совпадали с границами крупных княжеств, мелкие были объединены. В результате получилось 72 префектуры, три города, приравненных к префектурам (Токио, Киото, Осака), и один округ – Хоккайдо. Выделение Хоккайдо в особую административную единицу вызывалось необходимостью его колонизации – остров представлял собой дикий и малонаселенный край. Чтобы избежать ненужных ассоциаций, за редкими исключениями названия префектур не повторяли названий княжеств. В основном их называли по крупным уездам, располагавшимся на их территории. На должности губернаторов местные уроженцы назначались редко. В дальнейшем количество префектур менялось, в 1888 году их стало столько же, сколько и в настоящее время – 47.

Теперь государство получило полное право на распоряжение землей и княжескими предприятиями: рудниками, заводами, верфями. Правительство приняло на себя часть долговых обязательств княжеств, но зато отныне налоги стали поступать не в пользу князей, а в пользу императора. Правительство получило материальную и финансовую основу, без которой единая страна попросту не могла бы существовать. До этого времени три четверти государственного бюджета обеспечивали поступления с национализированных земель, которые раньше принадлежали сёгунату, а теперь в казну полились средства со всей страны. Прежним князьям вменялось в обязанность жить в столице. В этом отношении новое правительство позаимствовало опыт режима Токугава, державшего князей и их семьи в Эдо в качестве заложников.

Вместе с упразднением княжеств сразу два миллиона самураев и членов их семей стали «безработными» и лишились своих рисовых пайков. Нужно было каким-то образом интегрировать их в новые общественные и имущественные отношения. Задача оказалась непростой. Поскольку веками самураям запрещались любые занятия, кроме военного дела, многие из них оказались не готовы к тому, чтобы кормиться самим. Государство поступило с бывшими князьями и самураями вполне гуманно: оно сохранило им значительную часть их прежних доходов или же рисового пайка, но перевело его в денежное исчисление. При этом можно было получать пенсию ежегодно, а можно было получить выплату сразу за несколько лет, но отказаться при этом от пожизненной пенсии. Правительственные траты на выплату пенсий были огромными, в значительной степени они обеспечивались займами, сделанными в Англии.

Несмотря на определенное сопротивление и недовольство этими историческими реформами, упразднившими феодальную систему хозяйствования и управления, преобразования прошли на удивление спокойно. В отличие от «классических» европейских революций – французской и российской – социальная реконструкция в Японии была произведена не за счет массового истребления правящего слоя, а за счет перераспределения сил внутри элиты.

Прежняя система политической организации привела к тому, что княжества оказались малоспособны к горизонтальной солидарности. Многие князья, безусловно, больше думали о судьбе страны, чем о собственной выгоде. Кроме даймё юго-западных княжеств многие другие князья обращались к императору с петициями, прося зачислить своих вассалов в общенациональную армию. Им было ясно, что раздробленная на уделы страна не в состоянии противостоять Западу. Кроме того, главным в их мировоззрении была верность своему господину. А своим господином они стали считать Мэйдзи. Поэтому любой его указ воспринимался как обязательный к исполнению. У. Гриффис, находившийся на службе у князя Этидзэн, свидетельствует: 1 октября князь собрал «многие сотни своих потомственных вассалов, велел им сменить верность хозяину на патриотизм и в благородном обращении попросил их следовать национальным, а не местным интересам. На следующее утро все, как мне показалось, население города численностью в 40 000 человек высыпало на улицы, чтобы бросить последний взгляд на господина Этидзэн, который покинул свой родовой замок и отправился в Токио, где ему предстояла жизнь частного джентльмена без всякого политического влияния»[80].

Относительно отсутствия политического влияния Гриффис, конечно, несколько преувеличивал: многие даймё продолжали пользоваться значительным авторитетом. Однако нарисованная им картина бесконфликтного отказа от прежних привилегий действительно поражает. Кое-где крестьяне выступили против потери ими своего сюзерена, но ни на какой активный протест они оказались неспособны. Их петиции говорят не столько о любви к князю, сколько о подозрительности по отношению к новому правительству. Они боялись, что теперь воры и грабители получат свободу действий, что у них конфискуют их молодых дочерей, что иностранцы будут заправлять правительством и пить кровь японских женщин[81].

Иными словами: беспокойство крестьян в значительной степени питалось слухами и не имело под собой реальных оснований. А поскольку политика правительства была в целом разумной, то развеять слухи и выбить почву из-под крестьянских выступлений оказалось делом посильным.

Хотя политика правительства была в целом разумной, все равно многие его действия вызывали беспокойство. Курс на репрессии по отношению к буддизму вызывал ощутимое недовольство. Простые люди трактовали его как курс на христианизацию. В марте крестьянские волнения разразились в Микава. Крестьяне посчитали, что в правительственных учреждениях «засел Христос». Завидев чиновника, они кричали: «А вот и Христос пожаловал!» – и убивали его[82].

Недовольство вызывали и меры, направленные на приведение всего населения к общему знаменателю. Теперь настала очередь париев – «эта», или «сэммин» («подлый люд»). Они жили деревнями, напоминающими резервации. Начиная с августа этого года они тоже стали «простым людом» («хэймин»). Многим это не нравилось. Привычка считать, что есть люди, которые по определению «ниже» тебя, въелась в кожу и в сердце. Однако правительство понимало: только в том случае, если население придет в состоянии гомогенности, из него можно будет слепить «нацию».

Перспектива. Парии стали по закону полноправными подданными, однако сила традиции в японском обществе настолько велика, что и сейчас их потомки подвергаются серьезной дискриминации на бытовом уровне.

Революция и гражданская война принесли крестьянам не только немало беспокойств и бед, но и освобождение от многих прежних ограничений. Им разрешили торговать рисом и сажать на свои поля то, что они сами посчитают нужным. Теперь любой простолюдин имел фамилию (раньше – только имя), мог носить любую понравившуюся ему одежду и причесываться в соответствии со своими вкусами. Самураям тоже позволили самим определять свой облик и заниматься торговлей, сельским хозяйством и ремеслом. Браки между простолюдинами и военными также были разрешены.

Японские крестьяне

В сентябре Мэйдзи издал указ, в котором говорилось: традиционные придворные одежды, основой для которых послужили одеяния танского Китая, «производят впечатление слабости». Император Мэйдзи напоминал своим придворным, что в глубокой древности император был верховным главнокомандующим, а потому в нынешние времена и ему самому следует выглядеть по-другому. Он предупреждал: скоро вы увидите меня изменившимся. Одновременно он призывал своих подданных одеваться на заграничный манер.

Отмена ограничений на одежду и прически означала настоящий переворот в сознании. Теперь даже крестьяне могли одеваться в шелк, что раньше было им категорически запрещено. Самураям же разрешалось отказаться от бритого лба и косички (такая прическа называлась тёнмагэ). Парикмахеры зарабатывали хорошие деньги. Фотографы тоже – каждый хотел запечатлеть свой уходящий в прошлое самурайский облик на память потомкам. Не остались в стороне от этого бума и шляпники – многие бывшие самураи стеснялись своей непривычной внешности и прикрывались шляпами.

В народе получили распространение шуточные куплеты.

«Постучишь по выбритому лбу – услышишь музыку прежних времен».

«Постучишь по голове со свободно ниспадающими волосами – услышишь музыку реставрации императорской власти» (имелось в виду, что такую прическу носили многие ронины, выступавшие за восстановление власти императора).

«Постучишь по подстриженной голове – услышишь музыку цивилизации».

«Реформа причесок» не затронула, пожалуй, только буддийских монахов, которые, несмотря ни на что, по-прежнему продолжали бриться наголо.

Когда Петр I проводил первую российскую модернизацию, он велел брить бороды. В Японии же, наоборот, многие мужчины, желая показать свою «прогрессивность», обзавелись растительностью на лице. Раньше это позволялось лишь убеленным сединами старикам, теперь борода и усы служили признаком «европейскости».

Новая форма одежды сочетала в себе элементы европейского и японского костюма. Можно было увидеть щеголя, у которого на сюртуке между лопатками красовался фамильный герб, как если бы это была традиционная куртка хаори. Фетровая шляпа спокойно сочеталась с кимоно. Скроенная на европейскую фигуру одежда зачастую сидела на японцах мешковато – брючины и рукава выходили длинны. Но правительство распорядилось, что фрак и цилиндр являются обязательной «униформой», в которой чиновникам предписывалось совершать новогодние визиты. В присутственных местах теперь нужно было носить европейскую одежду и по будням. Помимо соображений моды, это было обусловлено тем, что отныне идеалом становился динамизм, а кимоно плохо соответствовало этой цели.

Вот как несколько лет назад характеризовал японскую одежду И. А. Гончаров: «Глядя на фигуру стоящего в полной форме японца, с несколько поникшей головой, в этой мантии, с коробочкой на лбу и в бесконечных панталонах, поневоле подумаешь, что какой-нибудь проказник когда-то задал себе задачу одеть человека как можно неудобнее, чтоб ему нельзя было не только ходить и бегать, но даже шевелиться. Японцы так и одеты: шевелиться в этой одежде мудрено. Она выдумана затем, чтобы сидеть и важничать в ней. И когда видишь японцев, сидящих на пятках, то скажешь только, что эта вся амуниция как нельзя лучше пригнана к сидячему положению и что тогда она не лишена своего рода величавости и даже красива. Эти куски богатой шелковой материи, волнами обильно обвивающие тело, прекрасно драпируются около ленивой живой массы, сохраняющей важность и неподвижность статуи»[83].

Перспектива. Большинство европейцев находило, что национальная одежда больше японцам к лицу. В 1878 году англичанка Изабелла Бёрд совершала путешествие по Японии с целью поправки здоровья. Она не нашла японский климат подходящим для лечения своих недугов, но Япония и ее обитатели произвели на нее в целом благоприятное впечатление. Ей тоже не показалось, что западный костюм красит японца. Во-первых, отказ от гэта (сандалии на деревянных подставочках) сделал японцев еще ниже ростом. Во-вторых, японская одежда имела свободный крой, а это, по ее мнению, было хорошо для их худых фигур, ибо делало их «размернее» и скрывало «недостатки» конституции. Действительно, японцы того времени не отличались дородством – ведь в традиционной диете животных жиров практически не содержалось.

В. Крестовский, побывавший в Японии в 1880–1881 годах, был согласен с англичанкой: «…у мужчин, особенно у молодых, нередко встречается смешение японских принадлежностей с европейскими, и не могу сказать, чтобы было особенно красиво, когда на каком-нибудь одном субъекте надеты киримоны (кимоно. – А. М.) и английская пробковая каска (а то еще цилиндр или вульгарный котелок), а на другом – жакет с крахмальной сорочкой и японские панталоны. То же самое и относительно обуви:…американские ботинки при голых икрах»[84].

С отменой княжеств к крестьянам пришла и свобода перемещения. Отходничество и паломничество получили достаточно широкое распространение еще при Токугава, но каждая отлучка требовала письменного разрешения, путешествия с семьей были запрещены, на дорогах стояли контрольно-пропускные пункты – заставы. Теперь – во всяком случае, с точки зрения закона – крестьянин мог отправиться куда ему заблагорассудится, наняться куда захочет или куда его примут.

Крестьяне получили много прав, но в это время они не могли и помыслить об участии в политической жизни, зато их дети станут деятельнее.

Мэйдзи, разумеется, не знал, что в этом году в крошечном городке Тоса-Накамура на острове Сикоку родился мальчик по имени Котоку Сюсуй. Мэйдзи узнает о нем только через 40 лет, когда Котоку приговорят к смертной казни по обвинению в покушении на жизнь императора.

Новое правительство – новые деньги. В мае в оборот поступили иены. На построенном в Осака монетном дворе, на английском оборудовании начали чеканить «всего» 14 видов золотых, серебряных и медных монет. При сёгунате же в обращении находилось более полутора тысяч денежных знаков! Подавляющее большинство из них, естественно, имели хождение только на очень ограниченной территории. С введением иены запутаннейшая денежная система сёгуната ушла в прошлое, деньги стали не разъединять страну, а объединять ее.

В Восточной Азии тогда господствовал серебряный стандарт, международные сделки обсчитывались в серебряных мексиканских долларах. Этому всячески способствовала Англия с ее золотым стандартом. Однако Япония стремилась заимствовать только самое лучшее и, несмотря на противодействие Англии, ввела у себя золотой стандарт. Япония не имела реальных возможностей для его поддержания, но заслуживает уважения амбициозность правительства.

Вместе с ликвидацией княжеств была создана и новая структура управления, которая больше подходила для централизованного государства. О реформе чиновничьего аппарата, разработанной Кидо Такаёси, было объявлено 29 июля. Дадзёкан состоял теперь из трех палат: Сёин (Центральная), Саин (Левая) и Уин (Правая). Центральная палата напрямую «подчинялась» Мэйдзи. На практике это означало, что он присутствовал на ее совещаниях, где решались важнейшие стратегические вопросы. Однако голоса он не подавал никогда.

Гото Сёдзиро

В Центральной палате были предусмотрены должности главного министра (ее занимал Сандзё Санэтоми, 34 года, аристократ), левого министра (пост остался вакантным), правого министра (Ивакура Томоми, 46 лет, аристократ), советников-санги (Кидо Такаёси, 38 лет, уроженец Тёсю; Сайго Такамори, 44 года, Сацума; Итагаки Тайсукэ, 34 года, Тоса; Окума Сигэнобу, 33 года, Хидзэн). Названия всех этих должностей имелись в штатном расписании двора еще в VIII веке.

Правая палата была исполнительным органом – правительством в современном понимании этого термина. В ее состав входили министры и их заместители. Министерств было учреждено девять: небесных и земных божеств, иностранных дел, финансов, обороны, образования, промышленности, юстиции, императорского двора и Министерство освоения Хоккайдо.

Левая палата являлась органом для разработки законов, ее председатель являлся одновременно советником-санги. На пост председателя Мэйдзи назначил Гото Сёдзиро (33 года, Тоса), заместителем стал Это Симпэй (37 лет, Сацума). В работе этой палаты также принимали участие министры и их заместители, то есть она отличалась от Правой палаты функциями, но не составом. В этом следует видеть явное желание сократить количество людей, причастных к принятию решений. За полной ненадобностью палату упразднили всего через четыре года. Идея разделения ветвей власти осталась в романтическом, но недалеком прошлом.

Большинство людей из этого состава правительства сыграли выдающуюся роль в последующих событиях, связанных с политикой, экономикой и культурой. Хотя княжества и сословия были отменены, происхождение того или иного человека продолжало иметь огромное значение. В составе нового правительства бывшие самураи доминировали над аристократами, а среди княжеств наибольшим весом обладали выходцы из Сацума и Тёсю, хотя были представлены также Тоса и Хидзэн. Но не бывшими князьями, а низкоранговыми самураями. Однако и они тоже рассматривали подведомственные им органы власти в качестве «владений» своих землячеств. Обсуждение бюджета страны часто превращалось в обмен обвинениями в недооценке «исторической» роли того или иного землячества.

В самом начале административного строительства в окружении Мэйдзи были представлены высшие придворные и князья антитокугавской коалиции. Летом 1868 года в должности старших советников (гидзё) находилось 5 принцев, 12 аристократов и 13 князей (или же их близких родственников). Должность младших советников занимали 43 высокоранговых аристократа, 6 низкоранговых, 53 самурая. В новом правительстве не было ни одного принца, количество аристократов также резко сократилось, князей не стало совсем. Иными словами, «благородные» не выдержали конкуренции с «худородными». Проводить реформы, ломать устоявшийся порядок могли только они.

Однако японское общество по-прежнему относилось с большим уважением к наследственному статусу и потому не могло рассматривать новый состав правительства как полностью легитимный. Особа императора, от имени и во имя которого проводились реформы, придавала правительству необходимую легитимность, позволяла всей административной конструкции сохранять равновесие и вес.

Основу правительства составляли низкоранговые самураи, которые, в отличие от аристократов и князей, провели свое детство в играх и упражнениях на открытом воздухе. У Ито Хиробуми был немыслимо большой дня изнеженного обитателя дворца размер ноги, поскольку все детство его заставляли бегать босиком. Члены нового правительства были физически крепки, и большинство из них прожило долгую жизнь, несмотря на то что многие из них вели не самый здоровый образ жизни – увлекались алкоголем и табаком. Обращает на себя внимание и молодость (в особенности по японским стандартам!) правительства, которому предстояло создавать новую Японию. Только граничащая с дерзостью смелость, кипящая энергия, необремененность грузом традиций и прожитых лет могли позволить этим людям на протяжении жизни одного поколения сделать из униженной Западом страны державу, с которой пришлось считаться всем. Правда, как покажут последующие события, многим из молодых реформаторов пришлось поплатиться за это жизнью. Они не были подвержены болезням, но это не могло уберечь их от покушений террористов.

Засилие землячеств с юго-запада в верхнем эшелоне управления несколько компенсировалось тем, что основу бюрократического аппарата на среднем уровне составляли выходцы из Токио и Сидзуока. Это были самураи – бывшие вассалы Токугава. Именно они обладали наибольшим опытом бюрократической работы. Руководящие должности им не доверяли, но именно они оказались наиболее компетентны в реализации решений, принятых наверху. Число чиновников стремительно возрастало. Если в 1868 году центральный чиновничий аппарат составлял всего 307 человек, то в 1872-м – уже более 4500.

Японцы привыкли познавать внешний мир через книги. Мало путешествуя за границу, они тем не менее прекрасно знали китайскую классику. Сейчас настало время для знакомства с Западом посредством книг. В стране один за другим издавались переводы с западных языков. Причем поначалу наибольшей популярностью пользовались не детективы и не романы, а книги познавательного свойства. В этом году увидела свет книга Самуэля Смайлса «Self-Help» («Самопомощь»). В этой книге были собраны биографии тех людей, которые сумели «сделать себя». Книга разошлась тиражом в миллион экземпляров! Особенной популярностью пользовалось жизнеописание Бенджамина Франклина. Книга Смайлса начиналась его знаменитым изречением: «Небо помогает тому, кто помогает сам себе».

Мэйдзи тоже прочел книгу Смайлса. Он считал, что Небо помогает тем, кто чтит своих предков. В этом году во дворце появилось святилище Корэйдэн. Считалось, что в нем пребывают души более 2200 предков действующего императора – императоров, императриц, наложниц и других членов императорской семьи.

Миякава Кодзан. Портрет Бенджамина Франклина на соуснике (1882 г.) Японцы были трудолюбивы и без всякой протестантской этики, которая утверждает, что труд – дело богоугодное. Однако, в отличие от Запада, для обоснования трудолюбия были выбраны другие основания. Японцы полагали, что лень и отсутствие движения ведут к застою жизненной энергии ки (кит. ци), болезням и смерти[85]. Таким образом, у японцев отсутствовала типичная для «отсталых» стран проблема, где идеалом времяпрепровождения является праздность, которая и тормозит «модернизацию». Авторитет Запада еще больше подхлестывал желание японцев трудиться и еще раз трудиться. Но трудиться не только для достижения собственного достатка, но и для блага страны. На фарфоровом соуснике поверх изображения Франклина в японском (!) одеянии, написано: «Франклин. Родился 18 января 1706, умер 17 апреля 1790. Известный государственный деятель, который горячо любил свою страну, Соединенные Штаты Америки, и преуспел в науках».

В этом году Мэйдзи окончательно стал полноправным правителем, ибо в 11-й луне была проведена третья, заключительная часть интронизации – Дайдзёсай (Великий праздник урожая). Этот ритуал последнюю тысячу лет неизменно проводился в Киото. Поэтому объявление о том, что на сей раз местом ритуала выбран Токио, возмутило многих. Стало ясно, что Мэйдзи останется в Токио до конца своих дней.

Дайдзёсай – это разновидность ежегодного праздника урожая. Однако ритуал Дайдзёсай отправлялся только в начале нового правления. Японского правителя породило сельскохозяйственное общество рисосеятелей.

Для того чтобы провести Дайдзёсай не в Киото, а в Токио, пришлось решить немало технических проблем. Предназначаемый для вкушения императором рис доставлялся раньше из двух провинций, расположенных неподалеку от Киото. Теперь с помощью гадания определили, что «священным полям» надлежит быть поблизости от Токио. Сам ритуал проводился на территории императорского дворца, где построили три павильона. Как и было заведено, ритуал проводился глубокой ночью при свете факелов. Как и было заведено, император вкусил священный рис вместе с божествами и стал одним из них. Вместе с тем и этого ритуала тоже коснулись нововведения.

Перед павильонами были выставлены различные продукты питания, полученные от частных жертвователей. Они предназначались как божествам, так и самому императору. Формула единения между императором и его подданными приобретала реальное «продуктовое» наполнение. После окончания всех церемоний для членов иностранных миссий был устроен пир, чего, естественно, тоже никогда не случалось.

Провинциальных чиновников угощали от имени Мэйдзи в местных офисах. Однако ни на одном из этих пиров Мэйдзи сам не присутствовал. На пиру с иностранцами заместитель министра иностранных дел Соэдзима Танэтоми выразил надежду, что запас добродетельности, полученный Мэйдзи в результате успешного исполнения ритуала, непременно достигнет правителей тех стран, представители которых собрались здесь сегодня[86]. Если Мэйдзи действительно обладал такой «дистанционной» харизмой, то, разумеется, он мог и не присутствовать на вульгарном банкете.

Каноны императорского поведения заставляли императора учиться и еще раз учиться. Харуко и ее свите было также позволено присутствовать на лекциях, которые читались для Мэйдзи. Традиционная политическая доктрина рассматривает правителя как культурного героя (покровителя поэзии, каллиграфии, словесности). Каждый месяц Мэйдзи выслушивал шесть лекций по учению Конфуция и еще шесть – по историческим японским хроникам. Чуть позже в программу включили средневековое сочинение Китабатакэ Тикафуса «Дзинно сётоки» («Записи о прямом и божественном императорском наследовании»). В этой книге обосновывается, в частности, уникальность исторического опыта Японии: в Индии и Китае неоднократно случались смены правящей династии, а вот в Японии этого не случалось никогда. По крайней мере со времен Китабатакэ японцы стали гордиться не столько обширностью своей территории, сколько тем, что их правящая династия не знает перерыва, а сами они живут там же, где жили их предки. Да и занимаются тем же самым. Пространство в таком понимании ценно не столько возможностью приумножения – тем, что его можно расширить за счет завоеваний, сколько счастьем сохранения уже имеющегося, возможностью обихаживать это пространство.

В свете высказанного замечания относительно хронологического кода японской культуры замечательно то, что в числе лекторов Мэйдзи был и потомственный ученый Хирата Нобутанэ, правнук знаменитого Хирата Ацутанэ (1776–1843), который принадлежал к синтоистским «почвенникам» и с особым жаром обосновывал божественную природу Японии. Почвенники – это приверженцы «отечественного учения» («кокугаку»). Они превозносили ту Японию, которая якобы существовала до начала материкового влияния – Японию синтоистскую, добуддийскую и доконфуцианскую. В период Токугава «отечественное учение» было в японской мысли периферийным, но при Мэйдзи оно оказалось по-настоящему востребованным. Разумеется, не в полном объеме. Если его антибуддийская составляющая эксплуатировалась весьма активно, то антиконфуцианский заряд получил ограниченное применение. Как показало будущее развитие японской государственности, она не смогла обойтись без китайских социологических построений.

С июля основным наставником Мэйдзи стал Мотода Накадзанэ (1818–1891), ученый-неоконфуцианец из Кумамото. Основываясь на классических текстах, он доказывал необходимость присутствия Мэйдзи при обсуждении важнейших государственных дел. Кроме того, он настаивал на большей открытости политической элиты, доступ в которую должен быть обеспечен благодаря способностям, а не рождению. Мэйдзи действительно присутствовал на большинстве совещаний, но его мнение остается для нас загадкой. Его роль заключалась не в том, чтобы иметь мнение, а в том, чтобы освящать любое решение своим присутствием. Что до второго пункта рассуждений Мотода, то следует отметить: несмотря на все ограничения, в правление Мэйдзи для вертикальной мобильности открылись такие возможности, каких никогда не существовало в японской истории.

Мотода был интеллектуальным наставником императора в течение 30 лет – вплоть до своей смерти. Решительно отказываясь от традиционной концепции созерцательности и неучастия в делах суетного мира (уединенная жизнь в горах была идеалом мудреца), он говорил о неразрывности мысли и ее практического воплощения. Мотода был одним из тех людей из ближайшего окружения императора, кто неустанно подчеркивал необходимость учиться у Запада естественным наукам. В то же самое время он считал, что в области морали Японии учиться нечему, следует лишь твердо придерживаться заветов Конфуция и Мэн-цзы. Таким образом, Мотода помог сформулировать едва ли не главный принцип правления Мэйдзи: Запад важен для Японии преимущественно как источник для развития естественных наук и техники; душа же народа должна оставаться при этом японской. Впервые подобные идеи были высказаны ученым Сакума Сёдзан (1811–1864) в последние годы существования сёгуната. Именно он говорил о необходимости «восточной морали и западной науки» – положение, которое в правление Мэйдзи было сформулировано как «японский дух, западное знание» («вакон ёсай»).

Существенная уступка западным способам воспитания монарха заключалась в занятиях верховой ездой. Вряд ли киотосские аристократы, привыкшие к малоподвижному образу государя, могли одобрить такие неподобающие императорскому статусу нововведения. А вот в Токио Мэйдзи позволялось упражняться по крайней мере шесть раз в месяц. Некоторые придворные ворчали, что лучше бы император уделял больше времени книгам. Мэйдзи прожил дольше многих своих предшественников. Отчасти это объясняется тем, что в отличие от них он упражнял свое тело.

Эти перемены вызвали неподдельный восторг Сайго Такамори, полагавшего, что теперь страна получит «динамичного» государя, способного к решительным действиям. Особенно радовало его то обстоятельство, что Мэйдзи проводит свое время не на женской половине дворца, а в своем рабочем кабинете и на плацу.

В этом году Мэйдзи приступил к изучению немецкого языка. Выбор именно немецкого был продиктован тем, что японская элита ощущала наибольшее родство с Пруссией. Недаром впоследствии при составлении японской конституции именно Пруссия была взята за образец. Однако занятия иностранным языком вскоре пришлось оставить. Вероятно, потому, что император оказался не слишком способен к языкам. Так или иначе, в отношении иностранных языков он получил вполне традиционное образование. То есть он говорил только по-японски и умел читать по-китайски.

Нововведения стали возможны лишь потому, что в этом году состав камергеров Мэйдзи претерпел решительные изменения. Если раньше непосредственный доступ к императору имели представители лишь аристократических фамилий, то теперь основу его окружения составляли потомки самураев. В их непосредственную обязанность входило образование Мэйдзи, доклад о текущих делах и его физическая подготовка. В женскую часть двора также ввели дочерей самураев.

Уже тогда пристрастие Мэйдзи к алкоголю вызывало тревогу. В Японии каждое ритуальное или же церемониальное действо сопровождается возлияниями. Поскольку император был естественным и главным участником всех мероприятий такого рода, то повод для винопития представлялся каждый день. Напомним, что его отец Комэй тоже страдал излишним пристрастием к алкоголю. Сначала Мэйдзи увлекался японским сакэ, потом пришла очередь французских вин и шампанского. Утверждали, что император мог выпить за вечер две бутылки шампанского. Бывало, что после обильных возлияний он не был в состоянии удерживать свое тело в вертикальном положении. Однако все очевидцы единодушно отмечали: никакого похмелья у императора не бывало – каждое утро он вставал с ясной головой и принимался за дела.

Тем не менее супруга Мэйдзи, Харуко, сложила стихотворение, где она высказала беспокойство по поводу вредной привычки императора:

Когда весной расцветают цветы,

Когда осенью пламенеют клены,

Надеюсь: сохранишь

Ты умеренность,

Чарку подъемля.

Вместе с западными алкогольными напитками в жизнь Мэйдзи постепенно входила и европейская еда. В конце года он внял рекомендациям врачей и попробовал молоко. С этого же времени на дворцовой кухне стали готовить говядину и даже баранину. Мэйдзи как бы говорил своим подданным: я разрешаю вам европейскую кухню. И не только разрешаю, но и призываю.

Придворная жизнь менялась достаточно быстро, но многие обыкновения оставались прежними. Придворные музицировали, сочиняли стихи. У Мэйдзи одна за другой стали появляться наложницы. Это была совершенно обычная практика. Харуко оказалась бесплодна. Наложницам было, как правило, меньше двадцати лет. От пяти из них у Мэйдзи родилось 15 детей. Выжило только пятеро. Все они считались детьми Харуко.

Мэйдзи привыкал к мясной пище вместе со своей страной. С самого начала «новой эпохи» Фукудзава Юкити и другие западники ратовали за то, чтобы японцы ели побольше мяса. В понимании Фукудзава мясо было способно сделать японцев сильнее и выносливее. Однако поначалу многие японцы смотрели на европейцев, «пожирающих» мясо, с неприкрытым отвращением. Князья-даймё, когда их проносили мимо мясной лавки, приказывали поднять свой паланкин повыше[87]. Но французские военные инструкторы, работавшие при последнем сёгуне Ёсинобу, жаловались, что японским солдатам не под силу управляться с современной амуницией, и требовали улучшить их рацион. В то же самое время непривычность японцев к мясной пище нравилась христианским проповедникам: они находили, что японцам легко соблюдать пост.

В этом году писатель Канагаки Робун (1829–1894) опубликовал книгу «Агуранабэ» («Сидя у кастрюли»), где он устами своего героя заявлял: «Мы должны быть весьма благодарны за то, что мы – ввиду того, что Япония неуклонно приближается к цивилизации – можем есть мясо. Разумеется, есть еще неотесанные мужланы, которые не желают избавиться от своих варварских предрассудков и настаивают на том, что употребление мяса оскверняет настолько, что ты уже не можешь поклоняться буддам и божествам».

Мясо появлялось на столах состоятельных горожан все чаще, оно сделалось признаком «цивилизованной жизни». Газеты, со столь присущей средствам массовой информации страстью к преувеличениями, утверждали, что мясоедение распространяется не со скоростью неспешной поступи коровы, а со скоростью полета пушечного ядра.

Япония столкнулась с проблемой модернизации. Нужно было сделать так, чтобы страна в кратчайшее время стала конкурентоспособной. Беда состояла в том, что поборники сильной Японии не совсем представляли себе, с кем им предстоит конкурировать. Ведь почти никто из членов правительства никогда не покидал пределов Японского архипелага. И тогда было решено отправить на Запад посольство.

Ито Хиробуми, который занимал должность заместителя министра промышленности, разослал письма высокопоставленным чиновникам, предлагая отправить в Европу и Соединенные Штаты представительную миссию для знакомства с государственным устройством, внешней политикой, военной организацией, торговлей и таможенными установлениями на Западе. Он полагал, что лучшее знание этих реалий поможет японцам пересмотреть неравноправные договоры, в которых указывалось: процесс их пересмотра может начаться 1 июля 1872 года.

Идея посольства получила одобрение. Предполагалось, что миссия вернется в Японию через 10 месяцев. Посольство вышло весьма представительным – за океан отправились многие ведущие члены правительства. В это время правительство не представляло собой команды единомышленников. Члены посольства опасались, что в их отсутствие могут быть предприняты какие-нибудь решительные действия, с которыми они не согласятся. Поэтому за три дня до отплытия, 9 ноября, Ивакура Томоми (от имени командированных за океан) и Сайго Такамори (от имени остававшихся на родине членов правительства) подписали договор. Он состоял из 12 пунктов. Правительство и миссия обязывались постоянно обмениваться информацией. Правительство обещало не проводить серьезных реформ. Взаимное недоверие между различными фракциями было настолько велико, что соглашение более всего напоминало договор между двумя странами, которые находятся не в слишком дружественных отношениях.

Руководство миссии Ивакура. Слева направо: Кидо Такаёси, Ямагути Наоёси, Ивакура Томоми, Ито Хиробуми, Окубо Тосимити

12 ноября миссия отплыла в Сан-Франциско на американском пароходе с непатриотичным названием «Америка». Кораблей, которые переплыли бы великий Тихий океан, у Японской империи по-прежнему не было.

Миссию возглавлял министр иностранных дел Ивакура Томоми. Его заместителями были назначены государственный советник (санги) Кидо Такаёси, министр финансов Окубо Тосимити, заместитель министра промышленности Ито Хиробуми и Ямагути Наоёси из Министерства иностранных дел. В состав миссии вошло 48 полноправных членов и 59 студентов, включая пятерых дочерей самураев – девушек в возрасте от 8 до 15 лет. За исключением Ито Хиробуми, все они покидали пределы родины впервые в жизни.

В Сан-Франциско миссию ожидал превосходный прием. В то время Америка по сравнению с Англией или Францией считалась страной «отсталой», и потому желание японцев познакомиться с Америкой и поучиться именно у нее наполняло сердца американцев гордостью. На торжественном приеме в «Гранд-отеле» собралось около 300 представителей американской политической элиты. После окончания ужина Ито Хиробуми произнес речь. В ней он утверждал: Япония полностью покончила с феодализмом «без единого выстрела, не пролив ни одной капли крови», что является уникальным случаем в мировой истории. Это было сильным преувеличением, ибо к этому времени жертвами гражданской войны стали уже тысячи человек. В ближайшие годы их число значительно возрастет. Однако создание нового «японского мифа» уже началось – Ито Хиробуми нужно было доказывать миру и себе самому уникальность Японии.

Поскольку залу гостиницы украшали флаги Японии и Америки, Ито произнес несколько патетических слов о японском государственном флаге: «Красный круг на нашем государственном флаге – это не сургучная печать, которая „запечатывает“ нашу империю, это символ, который предвещает вхождение страны в мировое содружество цивилизованных государств, благородный символ восхода диска утреннего солнца над линией горизонта».

Ито Хиробуми имел в виду, что миссии, отправляемые ранее сёгунатом в Европу и Америку, выступали под флагом совсем другой, закрытой страны, выехать из которой можно было только преступив закон. Члены посольства делали все возможное, чтобы представить Японию на Западе как современную и цивилизованную страну. В отличие от первых посольств сёгуната они неизменно появлялись на людях в костюмах с галстуками и в цилиндрах. И только Ивакура Томоми своим традиционным одеянием напоминал: мы приехали из Японии.

Члены миссии были введены в заблуждение теплым приемом и попытались начать разговор о пересмотре договоров с Америкой. На что им было твердо указано, что у Ивакура Томоми отсутствуют документы, дающие ему полномочия на такие переговоры. Окубо и Ито срочно вернулись в Токио, чтобы выправить документы, подтверждающие его полномочия.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.