Брат на брата

Брат на брата

Заключение Московского Союзного постановления стало грубейшей политической ошибкой Ордина-Нащокина и царя. Польша уже надломилась, никакой реальной ценности союз с ней не представлял. Зато спровоцировал драму на Украине. Она раскололась вообще на четыре части. На западе верховодил гетман Хоненко, ставленник поляков. В Чигирине — Дорошенко, ориентирующийся на турок. На Левобережье — Брюховецкий, сделавщий своей резиденцией г. Гадяч. И независимое положение занимало Запорожье, где кошевого атамана избирали на год — тут лидировали то Суховеенко, то Сирко. А в Киеве спорили два митрополита — избранный украинским духовенством Тукальский и назначенный из Москвы Мефодий.

Пункт о совместном приведении «к послушанию казаков» паны от украинцев скрывать не стали. Он стал великолепным козырем в руках антироссийской партии, чем и воспользовался Дорошенко. Созвал в Чигирине раду, к нему примкнуло большинство полковников, митрополит Тукальский, Юрий Хмельницкий, сбросивший ради такого случая монашескую рясу. Прибыл и посол Крыма. И вызрел грандиозный заговор. Недалекого и неумного Брюховецкого окрутили, как ребенка, чтобы его руками оторвать Левобережье от Москвы. К нему обратились митрополит Тукальский и полковники, убеждая, что если он поднимет восстание, то и Правобережье подчинится ему, а Дорошенко отречется от гетманства.

Атмосфера нагнеталась слухами. Раздел Украины, в общем-то, определился изменами и антироссийскими настроениями правобережных полков, но теперь поляки на своей «половине» вновь насаждали власть розгами и виселицами — и в этом гетманская пропаганда обвинила «кацапов». Мол, продали панам наших братьев! И сговорились с ляхами извести казаков, заплатили Варшаве 14 миллионов на наем войска. (Хотя в действительности по условиям мира было уплачено 500 тыс. злотых — компенсация помещикам, утратившим собственность на Левобережье. Ту самую собственность, которая отошла к казачьей старшине). Изменил и российский ставленник митрополит Мефодий. Он тоже возмечтал о независимости от Московской патриархии. Объявил, что разрешает гетмана и войско от присяги царю. И в Гадяче собралась тайная рада, постановившая изгнать русских. Брюховецкий начал сноситься о союзе с Крымом и Турцией, организовывать провокации. Ради получения боярства и силовой поддержки он сам же выпросил увеличения гарнизонов на Украине и передачи сбора налогов русским чиновникам — теперь он представлял это как доказательства «закабаления».

По указаниям гетмана и полковников города отказывались платить подати, сборщиков налогов избивали, задирали ратников. В Москве о тревожных симптомах знали. И Ордин-Нащокин для умиротворения выдвинул формулу «вера — глава». Надо, дескать, просто перевести украинское духовенство из подчинения Константинопольской патриархии в Московскую. И организовать поездку царя в Киев на поклонение святым местам, что упрочит влияние России. Визит назначили на ближайшее лето, но это только подтолкнуло заговорщиков — приедет государь и может во всем разобраться! И объявление о предстоящем визите было тоже использовано для пропаганды. Мол, явится царь с войском, чтобы лишить Украину ее «вольностей»! Алексей Михайлович начал предпринимать меры по повышению военной готовности. Писал в Белгород Ромодановскому, призывая его быть настороже. Но события развивались быстрее.

Брюховецкий решил восстать зимой, чтобы весенняя распутица задержала русские войска и дала ему тайм-аут. 8 февраля он вдруг потребовал от гадячского воеводы Огарева убираться вон, иначе русские будут перебиты. У Огарева было всего 280 бойцов. Получив гарантии свободного ухода, он выступил из города. Но в поле на колонну со всех сторон обрушились пьяные гетманские казаки. В бою погибло 120 человек во главе с полковником Гульцем. 30 прорвались, но замерзли в пути, а 130 избитых и раненых взяли в плен, среди них и воеводу. В драке он отсек ухо сотнику, и тот отыгрался на жене Огарева. Несмотря на мороз, с нее сорвали одежду, провели голой по городу, и на площади сотник собирался изрубить ее на части. Но едва приступил к делу и отрезал женщине одну грудь, горожане возмутились и отбили ее.

Брюховецкий разослал универсал, что «послы московские уговорились с польскими с обеих сторон разорять Украину». И подготовленный мятеж полыхнул повсюду. Попали в плен воеводы Тихачев, Загряжский, Клокачев, Кологривов, их ратников перебили. В Стародубе погиб с отрядом Игнатий Волконский. В Новгороде-Северском дрался до последнего Исай Квашнин. Когда его силы растаяли, явились трое сотников, предлагая сдаться. В случае отказа обещали ему мучительную смерть, а его молодую жену отдать на потеху казакам. Квашнин велел их повесить. Чтобы избавить супругу от поругания, ударил ее саблей, а сам пал в рубке. Но его жена выжила и осталась единственной, кто поведал о трагедии гарнизона.

Нет, восстание не было всенародным. Действовали в основном казаки из полковничьих и гетманских отрядов. Что же касается горожан и селян, то часть была сбита с толку пропагандой, часть устала от войны и осталась индифферентной, а значительная доля сохранила симпатии к русским, но была ошеломлена и запугана стремительным переворотом. В Киеве большинство граждан приняло сторону воеводы Шереметева, и он удержал город. Удержались и крепости, где были значительные гарнизоны и где русские не поддались на посулы «свободно уйти» — Нежин, Переяславль. Воевода Андрей Толстой отбивался в Чернигове. Казачий полковник Самойлович занял «новый город», но Толстой укрепился в «старом», а на предложение капитуляции ответил вылазкой и побил многих осаждающих.

Всего от России отложилось 48 городов и местечек, изменники захватили 14 тыс. рублей, 142 тыс. четвертей хлеба (направленных правительством в помощь Украине!), 183 пушки, на 74 тыс. руб. пожитков русских чиновников и воинов. Брюховецкий отправил посольство Гамалея, Лавренко и Беспалого в Стамбул, великий визирь согласился принять гетмана в подданство. Пошли письма и на Дон: «Москва с ляхами постановила славное Запорожское Войско и Дон разорить». Донские казаки отвергли агитацию изменника, а его грамоты переслали в Москву. Но Брюховецкий знал и о втором атамане, пытался ссылаться с Разиным и призывал донцов быть «в братском единении с господином Стенькою».

Впрочем, сам Стенька о единении с «хохлами» даже не думал. Он зимовал в Яицком городке, и отвлечение царских войск на Украину играло ему на руку. А ратников из Астрахани воеводы не решились отправлять в поход через зимние уральские степи. Пробовали завязать переговоры, воздействовать на «воров» угрозами и обещаниями амнистии. Разин все обращения игнорировал, одного из гонцов утопил. Он вообще вел себя, как царек, терроризировал малочисленное яицкое казачество. Оно, как и донское, изверга не поддержало, и он так допек казаков, что они вспоминали Стеньку с проклятиями и омерзением даже спустя полтора века, когда Пушкин собирал на Урале материалы о Пугачеве.

Ну а по весне пиратская эскадра из 24 стругов покинула Яик, вышла в море и двинулась вдоль западного берега. У Тарков к ней присоединился Сережка Кривой с бандой в 700 человек. Напали на владения шамхала Тарковского, нахватали добычи. Дальше начиналась персидская территория, но Разину было без разницы, кого грабить. Его орда разорила все побережье от Дербента до Баку. Неожиданно налетали с моря, бесчинствовали и уплывали — добычу гребли солидную, а потери были минимальными. Но когда достигли Решта, там уже было собрано войско. Бандиты струхнули. Разин вступил в переговоры и сообщил, что они пришли наниматься на службу и просят дать им место для поселения. Правитель Решта разрешил высадку, выдал «кормы» и велел ждать ответа от шаха. Возможно, схитрил, но в любом случае Стенькина вольница перепилась, стала отнимать имущество у горожан, насиловать баб. Тогда персы ударили по пьяному лагерю, перебили 400 человек, с остальными Разин удрал в море. И отомстил, явившись в Ферахабад. Объявил, что пришел с миром и хочет лишь поторговать. Его пустили, 5 дней банда торговала награбленным. А когда притупила бдительность местных, Стенька подал сигнал, и пошла резня. Ферахабад разграбили и выжгли дотла. Потом разгромили Астрабад.

В это время в России возник еще и третий эпицентр смуты, на севере. До собора, низложившего Никона, церковная реформа часто связывалась в умах с персоной патриарха — прогонит его царь, и все вернется к старине. Поэтому во многих приходах и монастырях служили по-прежнему. Но Никона убрали, а реформы были подтверждены. И только тогда-то оно началось, раскольничье движение. Возглавил его Соловецкий монастырь. Здешние старцы отказались принять исправленные книги и начали рассылать по стране «соловецкие челобитные». Их пробовали увещевать, потом послали отряд. Но монастырь был сильной крепостью, имел большие запасы продовольствия и гарнизон стрельцов. Монахи их сагитировали — чему, кстати, способствовал никоновский запрет на употребление водки в монастырях, отвергнутый старцами вместе с остальными реформами. Те, кто стоял за переговоры, были отстранены от управления обителью, и она села в осаду. Штурмовать или бомбардировать ее, в общем-то, никто не пытался. Староверам только этого и требовалось, чтобы поднять шум о надругательстве над святыней. И инструкции царя запрещали активные действия. Монастырь обложили постами, и началось «соловецкое сидение».

Но на Украине война разгорелась нешуточная. Царь направил в Белев Юрия Долгорукова, собирать армию. Но ему было велено не выступать «до больших вестей», а приказ идти на Украину получил Ромодановский. Хотя расчет Брюховецкого на погодные условия вполне оправдался — а еще и весна запоздала, весь апрель стояли холода и лежал снег, не было подножного корма для коней. Алексей Михайлович гневался, что белгородские полки медлят, не трогаются на выручку осажденным гарнизонам. Писал такие письма, что мало не покажется! «Врагу креста Христова и новому Ахитофелу князю Григорью Ромодановскому. Воздаст тебе Господь Бог за твою к нам, великому государю, прямую сатанинскую службу…» И в мае, несмотря на грянувшую распутицу, князь все же выступил. Но бездорожье сказывалось. Да и не хотелось воеводе углубляться со всей армией на Украину — ее пришлось бы подавлять, как делали поляки, а это могло лишь усугубить антирусские настроения. Поэтому он остановился лагерем, обложив Котельву и Опошню, где засела примкнувшая к Брюховецкому часть запорожцев. А отсюда разослал легкие отряды клевать врага. Князь Константин Щербатый и Лихарев разбили казаков у Почепа, потом под Новгородом-Северским. Ромодановский выманивал противника к себе.

И сработало. Брюховецкий решил сам выступить против русских. Но наложился новый фактор. Изменник сам оказался обманутым. К нему собрались полковники с Правобережья, якобы отпавшие от Дорошенко. Приехал и мурза Челибей, посол от Турции и Крыма, чтобы принять присягу на верность султану (Брюховецкий принес ее на кресте и Евангелии). Пришло татарское войско. Но Челибей вдруг объявил, что оно отправится с гетманом только после уплаты 10 тыс. золотых. Сторговались на 7 тыс. А когда Брюховецкий с крымцами поехал к Диканьке, где он назначил сбор полкам, разыгрался последний акт заговора. Выяснилось, что туда же идет с войском Дорошенко. Потребовавший от левобережного гетмана сдать булаву, бунчук и знамя. Брюховецкий кинулся к Челибею, чтобы тот вмешался и именем султана приказал Дорошенко уйти. Однако мурза занял «нейтралитет» — дескать, ваши внутренние разборки ни меня, ни султана не касаются. Казаки вступать в сражение «за гетманов» отказались. А полковники, давно ждавшие этого момента, схватили Брюховецкого и выдали сопернику. По приказу Дорошенко его забили насмерть дубинами и бросили без погребения.

Да только и победитель просчитался — подобная расправа с гетманом возмутила рядовое казачество. Поднялась волна ненависти к Дорошенко, кричали, что он «татарскую веру принял». Ему неделю пришлось поить все войско, пока старшина не уговорила казаков признать его гетманом обеих частей Украины. Но настроения оставались шаткими. И татары, уже получившие с Брюховецкого плату «вперед», предпочли уйти в Крым, не забыв набрать украинцев в полон. Ушли и запорожцы. И поход на русских сорвался. Дорошенко вернулся в Чигирин, где чувствовал себя более уверенно, а на Левобережье оставил наказным гетманом Демьяна Многогрешного и своего брата Григория, поручив им ликвидировать оставшиеся очаги русского сопротивления.

Надо сказать, когда происходили эти события, канцлер (и глава Малороссийского приказа!) Ордин-Нащокин занял довольно странную позицию. Более важной задачей он почему-то счел реализацию статьи 8 договора с поляками — о балтийской торговой конференции. Убедил государя, что это «великое дело, какого в России издавна не бывало», и организовал посольский съезд в Курляндии, куда и отправилась делегация во главе с Ординым-Нащокиным. Были приглашены послы от Польши, Швеции, Бранденбурга. Чтобы вместе с поляками прижать шведов, а при посредничестве Бранденбурга превратить перемирие с Польшей в «вечный мир». Но затея с треском провалилась. Шведы отказались участвовать в съезде, указав, что условия их торговли с Россией уже оговорены Кардисским и Плюсским договорами, а с Польшей — Оливским, и менять что-либо они не хотят.

И поляки делегатов не прислали. Им было совсем не до этого. После заключения мира с Россией у них пошли сплошные свары. Ян Казимир в такой ситуации не желал портить отношений со шведамй. Он вообще уже цеплялся за соломинки. Силился одновременно получить поддержку как Москвы, так и Рима, как «русской», так и «католической» партий. В результате дошло до полной фантастики: он предложил царю свое посредничество в… заключении церковной унии. Дескать, в этом случае русские царевичи смогут претендовать на польский трон. А патриарх Московский сможет быть избран… новым папой римским, к чему он сам, Ян Казимир, приложит все усилия. Разумеется, Алексей Михайлович таких проектов даже и рассматривать не стал. И в августе под давлением магнатов король отрекся от престола.

В Польше забурлила борьба за трон. Шведы и Бранденбург проталкивали кандидатуру пфальцграфа Нейбургского, французы — принца Конде, австрийцы — кондотьера Карла Лотарингского. Из Рима примчалась Христина Шведская, предлагая себя. Литовская шляхта во главе с гетманом Пацем и Бростовским стояла за царевича Алексея Алексеевича. Но свистопляска заварилась такая, что даже Ордин-Нащокин возражал против участия в выборах, писал царю: «Корону польскую перекупят, как товар, другие». Сам же канцлер в Курляндии так и проторчал полгода совершенно бесцельно.

А Ромодановский действовал по своему плану. Он выждал, не вмешиваясь в междоусобицу Дорошенко и Брюховецкого. Взял Котельву и Опошню, помогал отбивающимся русским гарнизонам, однако держался близ границы. И только когда армии сторонников Дорошенко подошли на север, к осажденным городам, нанес удар. В сентябре выступил к Нежину, где оборонялся Иван Ржевский. Украинцы сняли осаду и бежали. Ромодановский повернул к Чернигову. Сюда привел свои основные силы наказной гетман Многогрешный. Он потеснил ратников Толстого, русским пришлось оставить и «старый город» и отступить на последний пояс обороны, в городской замок.

Но полки Ромодановского быстрым марш-броском внезапно вышли к Чернигову, и осаждающие, занявшие «новый город» и «старый город», сами попали в осаду. Кварталы «нового города» русские сразу же подожгли, вынудив казаков уйти в «старый». Где они, скучившись на небольшом пространстве, очутились меж двух огней. Ромодановский выставил батареи и подверг «старый город» жестокой бомбардировке, а со стен замка неприятеля расстреливали пушки Толстого. И Многогрешный прислал парламентеров — предложил оставить Чернигов, если ему позволят свободно уйти. Ну а заодно, получив ощутимый урок, закинул удочки о возвращении в русское подданство. Или Ромодановский ему закинул. Во всяком случае, стороны договорились. Казачье войско покинуло город, а вскоре приехали два полковника «бить челом». Многогрешный принес присягу царю и отправил посольство в Москву.

Таким образом, единое антироссийское «гетманство» раскололось. От Дорошенко стали отпадать и другие сторонники. Юрий Хмельницкий переметнулся к западному гетману Хоненко. Запорожский кошевой Суховеенко объявил, что Дорошенко — «гетман ханского величества», и начал переговоры с Ромодановским, предлагая восстановить договор на условиях Богдана Хмельницкого. А митрополит Тукальский и архимандрит Киево-Печерской лавры Гизель вступили в переписку с Ординым-Нащокиным. Правда, он снова навязывал украинским иерархам подчинение Московской патриархии, да еще и в рамках русско-польского союза, что их не устраивало. Тем не менее в начале 1669 г. в Глухове удалось созвать раду. Уполномоченными от царя на нее прибыли Ромодановский, Артамон Матвеев и дьяк Богданов. Правительство успело хорошо понять, какие слои населения сочувствуют России, а какие мутят воду, и потребовало, чтобы рада была «черной» — с участием простонародья. Этого не получилось. Опять собралась только старшина и немногие представители мещан и рядовых казаков. Но для стабилизации обстановки выборы все же провели, гетманом стал Многогрешный. Достаточным авторитетом он не пользовался, и в Москве его рассматривали как временную кандидатуру. Главное было — замирить Левобережье и вырвать из-под юрисдикции Дорошенко. Рада принесла присягу, восстанавливались гарнизоны в украинских городах.

Но у Дорошенко был могущественный покровитель! А международная обстановка менялась. Турция одерживала победы на всех фронтах. В 1669 г. она разгромила арабских повстанцев и вернула Басру. Одолела венецианские, папские и французские войска и вынудила противников к миру — после 24 лет борьбы Венеции пришлось уступить Крит. А Османская империя развязала руки для агрессии на других направлениях. И покровительство одному из гетманов давало прекрасный предлог для вмешательства в украинские дела. Султан вдруг сделал официальное заявление, что принимает Дорошенко в подданство — со всей Украиной. И ситуация снова приобрела угрожающий оттенок…

1669 г. вообще стал чрезвычайно тяжелым для Алексея Михайловича. В марте при родах тринадцатого ребенка умерла его супруга Мария Ильинична Милославская. Новорожденная Евдокия ушла вслед за матерью. Но беды этим не кончились. Возможно, среди потомства государя от Милославской имел место какой-то наследственный недуг: большинство девочек были здоровыми, а все мальчики — слабыми и болезненными. Моральная травма от смерти матери дополнительно сказалась на них. Вскоре заболел и умер четырехлетний царевич Симеон. И стало ухудшаться здоровье любимца царя, Алексея, уже объявленного наследником и даже коронованного в качестве «соправителя»…

Произошел и первый серьезный конфликт с Ординым-Нащокиным. Быстрое возвышение вскружило ему голову, он теперь стремился к полной самостоятельности и бесконтрольности в политике. Но характер имел склочный, да и комплекс выходца из «низов» давал о себе знать. Он перессорился со всеми боярами, а при малейших возражениях на свои предложения бежал жаловаться к царю, что его затирают за «худородство», нарочно мешают ему. Государю приходилось вмешиваться, мирить приближенных, что создавало в Думе нерабочую атмосферу. Оставаясь в плену личных симпатий и антипатий, канцлер лез брататься к полякам, но испортил отношения со шведским резидентом.

Весной 1669 г. Ордин-Нащокин выехал в Мигновичи, где затеял посольский съезд с поляками на тему «вечного мира» и союза. Но полномочных комиссаров Речь Посполитая не прислала, там еще кувыркалась выборная кампания. Прибыли только второстепенные представители. Когда же Алексей Михайлович вызвал канцлера в столицу для обсуждения украинских дел, тот ответил грубо и заносчиво: «Не знаю, зачем я из посольского стана в Москву поволокусь?» Ко всему прочему стало известно, что в порыве «дружбы» Ордин-Нащокин показывал полякам конфиденциальную переписку со шведами и украинцами, сетовал перед ними, что Украину приняли преждевременно. И самовольно, без консультаций с государем и боярами, затеял переписку с Крымом о заключении мира. Царю пришлось резко одернуть его, по всем пунктам ему было велено дать письменное объяснение.

Предшествующая инициатива канцлера, с созданием волжско-каспийского флота, в это время вроде бы реализовывалась. Эскадра во главе с «Орлом» была спущена на воду. В экипажи вошли капитан Бутлер и 14 голландских моряков, рядовых матросов набрали и обучили из русских. Бутлер и Ордин-Нащокин разработали первый в России корабельный устав, утвержденный царем и Боярской Думой: артикулы, как капитан должен «меж корабельных людей службу править и расправу чинить». Но когда в мае 1669 г. эскадра тронулась в путь… обнаружилось то, что можно было узнать и без дорогостоящих экспериментов. Если бы канцлер взял за труд поинтересоваться опытом прошлого — историей постройки и плавания по Волге немецкого корабля «Фридрих» в 1635 г. Теперь эта история повторилась. Для волжских условий навигации тяжелые «европейские» корабли совершенно не годились. И «Орел» полз до Астрахани больше 3 месяцев, то и дело садясь на мели. После чего ему пришлось встать на ремонт.

А те, против кого он был предназначен, вовсю гуляли по Каспию. Разин перезимовал на полуострове Миян-Кале, в заповеднике близ летней резиденции шаха, а весной решил пограбить восточные берега моря. Но туркмены дали ему сильный отпор, погиб атаман Кривой. И Стенька отступил на Свиной остров южнее Баку. Шаху уже надоели бесчинства пиратов, и он снарядил флот под командованием своего родственника Мамед-хана и какого-то немецкого офицера. Собрали 50 небольших судов, какие обычно использовались на Каспии, посадили на них 3700 воинов. Да только вот на море персы никогда не воевали. И не умели этого делать. Струги Разина, разделившись на несколько отрядов, атаковали флот с разных сторон. Он сбился в кучу, корабли мешали друг другу. А пираты расстреливали их из пушек, подожгли, пламя стало перекидываться с судна на судно, поднялась паника… И в результате уцелели лишь 3 корабля, на которых бежал Мамед-хан. Остальные сгорели, пошли на дно или были захвачены.

Разинцы взяли огромную добычу и решили возвращаться домой, грабя по дороге суда купцов и рыболовов. У астраханских воевод Прозоровского и Львова было 4,5 тыс. стрельцов и 500 орудий — вполне достаточно, чтобы покончить с бандой. Что они и готовились сделать. Но Ордин-Нащокин совершил еще одну ошибку. В казачьих делах он совершенно не разбирался, по его «шляхетскому» пониманию, все казаки были бунтовщиками и «ворами». Он безосновательно обеспокоился, как бы вооруженное столкновение не вызвало смуту на Дону — в дополнение к украинской. И уговорил царя на «мирное решение». Алексей Михайлович и сам предпочитал гуманные меры, согласился с ним. В Астрахань пошел приказ — если разинцы «вины свои принесут» и пообещают впредь не «воровать», пропустить их на Дон.

Львов вышел навстречу Стеньке на 36 стругах с 4 тыс. стрельцов. При виде этой силы пираты обратились в бегство. Воевода гнался за ними 30 км, после чего, к великому удивлению «воров», вступил в переговоры. Ну конечно же, они изъявили готовность «вины принести»! Явились в Астрахань как триумфаторы, в шелках и бархате, отдали властям половину трофейных пушек, часть пленных и устроили грандиозную гульбу, без счета соря деньгами и драгоценностями, расхваливая щедрость и удачливость своего атамана. А в Москву отправили посольство, извиняться. И Алексей Михайлович «пожаловал вместо смерти дать всем им живот», но за это потребовал, чтобы разинцы перешли в подчинение астраханских начальников и «вины свои заслужили».

Куда там! На обратном пути «послы», доехав до Пензы, напали на сопровождавших их стрельцов, ограбили, отобрали коней и ускакали на Дон. А из Астрахани банду удалось выпроводить лишь через месяц, запретив ей заходить в города. Но она двинулась по Волге не спеша, в селах «учиняли дурости и воровство». В Царицыне, плюнув на запрет, остановились еще погудеть — у воеводы Унковского гарнизон был маленький, он не смог воспрепятствовать. А когда у двух типов, грабивших горожан, воевода конфисковал ружье, сани и лошадей, Разин оттаскал его за бороду и пригрозил убить. Покутив всласть, часть орды разбрелась кто куда, а атаман с 1,5 тыс. громил вернулся на Дон и построил себе особый городок на р. Кагальник.

В Польше междувластие завершилось — на престол был избран ставленник магнатов Михаил Вишневецкий, ярый враг России и украинцев. И, несмотря на турецкую угрозу, идеи «вечного мира» и союза его абсолютно не заинтересовали. Первым делом он поднял вопрос о возвращении Киева, который был уступлен русским лишь на 2 года. И осенью в Мигновичах начались переговоры между делегациями Ордина-Нащокина и Гнинского. Где московский канцлер снова наломал дров. Он предложил для решения судеб Украины созвать в Киеве конференцию с участием Польши, России, Турции и Крыма. Украинцам было направлено совместное русско-польское обращение, извещавшее об этой конференции и требовавшее повиноваться с угрозой подавления. А полякам для усмирения правобережных казаков Ордин-Нащокин пообещал прислать калмыков.

Это обращение чуть не вызвало на Украине новое восстание. Покатились слухи, что русский канцлер, сговорившись с поляками, уже ведет войско карать украинцев. И в Москве забили тревогу, 10 декабря царь прислал в Мигновичи стрелецкого голову Лутохина, привезшего строгий приказ: переговоры перенести в Москву, съезд в Киеве и посылку калмыков не затевать, а украинские дела решать только с участием гетманов. Ордин-Нащокин был отстранен от руководства Малороссийским приказом. А что касается возврата Киева, то правительство с подачи Матвеева нашло хороший аргумент. Указало, что Польша уже нарушила договор, не оказала помощи царю против Брюховецкого, Дорошенко и татар. А значит, и о выполнении договора с русской стороны толковать нечего.

В 1669 г. имело место еще одно важное событие. Боярская Дума официально утвердила цвета государственного знамени России. Белый, синий и красный. Да, вопреки легендам, будто «триколор» придумал Петр, это случилось гораздо раньше. А цвета были выбраны из-за того, что именно они преобладают на иконе св. Георгия-Победоносца. Хотя строгий порядок их чередования еще не был установлен, и на знаменах различных полков эти цвета соединялись в разных сочетаниях, под разными углами, с делением поля на разное количество белых, синих и красных частей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.