ЭПОХА МОГУЩЕСТВА ТЕВТОНСКОГО ОРДЕНА

ЭПОХА МОГУЩЕСТВА ТЕВТОНСКОГО ОРДЕНА

Гроссмейстер в Мариенбурге.

Весь прусский город Маринбург — это один сплошной памятник былого величия рыцарей, но поразительнее всего в нем два замка Тевтонского ордена. Древнейший из них образует прямоугольник в 60 метров длины и 53 ширины; его высокие стены были некогда прорезаны двумя рядами стрельчатых аркад, но, к несчастью, их замуровали, приспособляя старый дворец к его новому назначению — служить хлебным амбаром. Не менее пострадала и церковь замка: иезуиты разукрасили ее деревянной вычурной резьбой с факелами, пылающими сердцами и разными другими католическими нелепостями. Среди этого распущенного рококо сохранились на хорах дубовые кресла рыцарей; одно из них, принадлежавшее гроссмейстеру, прикрыто дубовым навесом. Снаружи церковь, чистый готический стиль которой остался неприкосновенным, представляется гигантскою ракою, врезанной в здание дворца. За алтарем огромная, ослепительных красок мозаика, в 8 метров вышины, изображает Деву Марию с Младенцем Иисусом, которого она держит шутя, как перышко, на левой руке: это — мощная женщина, дышащая не милосердием, а грозной силой, как и подобает покровительнице тех Тевтонов, от которых она приняла в жертву целый народ, не пролив капли милости в их сердца.

Второй замок образует собою трапецию, раскрытую в сторону первого, к которому он примыкает большим своим флигелем, имеющим 96 метров длины; противоположный флигель заканчивается павильоном гроссмейстера, построенным очень причудливо: над тяжелым нижним этажом из каменных плит с шестью контрфорсами и всего одной очень низкой дверью поднимаются шесть легких аркад на колонках; во всей этой верхней части вплоть до городчатых краев огромной черепичной крыши темный кирпич оживляется украшениями из белого камня, которые входят в вырезки крыши и ее окаймляют. Образец постройки был взят из Венеции: это настоящая венецианская архитектура, которая чарует своею прелестью даже тогда, когда дает несообразное соединение хрупкого с массивным. Новому замку более посчастливилось, чем старому: его реставрировали. В нем есть три дивные залы: в двух меньших весь свод спускается в виде сталактитов на один приземистый гранитный столб, и чудится, будто этот столб кидает струю воды, которая летит вверх, раскидывается сводом и скатывается по стенам правильными завитками. Три более стройные колонны, увенчанные лепными капителями, поддерживают свод большой залы, которая освещается с одной стороны четырнадцатью высокими стрельчатыми окнами.

Реставрация этого замка является делом почитателей родной старины. Упрекнуть их можно, пожалуй, в том, что они через чур уже не щадили замазки и краски; нельзя не пожалеть также, что на стеклах окон красуются имена и гербы вкладчиков, принимавших участие в расходах: исторические памятники не на то созданы, чтобы служить счетной книжкой пожертвований в пользу истории. Нужно было бы также убрать со стен развешанные на них литографии и фотографические карточки разных господ в сюртуках. Маленький походный алтарь гроссмейстеров в этом дворце у себя дома, но как не идут к нему ковровые кресла или вышитый прусской принцессой платок, который сторож вынимает из шкафа и с знаками глубокого уважение показываешь посетителям. Может быть, со временем в этом замке устроят собрание всех предметов, дошедших до нас от рыцарских времен: это стоило бы труда. С какой стороны ни взгляни на замок — со двора ли, с набережной ли Ногата, откуда павильон гроссмейстера кажется высокой и мрачной зубчатой крепостью, увенчанной башнями, или от подножия статуи Фридриха, перед которой развертывается главный фасад, — он производит глубокое впечатление, заставляя изумляться тому, как дух человеческий может преобразовывать камень. Ибо Тевтонские рыцари, эти странники, остановившиеся, наконец, у берегов Вислы, соединили в своем дворце, представляющем смешение сарацинской, итальянской и немецкой архитектуры, отголоски Палестины, Германии и Италии: историей этих монахов, вооружившихся на защиту церкви и превратившихся в властителей, дышит весь этот гигантский памятник — монастырь, крепость и дворец сразу.

В этот самый Мариенбургский замок и перенес свою резиденцию Тевтонский гроссмейстер в первые годы XIV столетие.[13] Неверные отняли у христиан в Св. Земле все владения до последней пяди, и рыцарским орденам приходилось покинуть край, где они возникли. Какая участь ожидала их? Породили их крестовые походы, т.е. война, предпринятая против неверных обладателей Св. Гроба всем христианским миром без различие народностей по призыву главы церкви, который был тогда могущественнее императора и королей. Эти монахи, которые являются то больничными служителями, то солдатами, то ухаживают за больными и ранеными, то лихо рубят сарацинов, были истинными сынами милостивой и воинствующей церкви средних веков, каким был и Людовик Святой, умывавший ноги беднякам и находивший, что при спор с неверными нет лучше довода, чем хороший удар шпагою. Духовно-рыцарские ордена были проникнуты универсальным духом церкви: по крайней мере Иоанниты и Храмовники не принадлежали ни к какой стран, и если у них было отечество, то это была Святая Земля!

После потери Св. Земли у них не было недостатка в местах убежища, так как им принадлежали бесчисленные владения в Европе. Но как Европа изменилась! В то время, когда зарождались военные ордена, королевская власть во Франции скромно начинала свое поприще. Филиппу I, королю грабителю купцов, наследовал Людовик VI, мировой судья и жандарм, вечно рыскавший по горам и долам, потевший под своей броней перед крепостями и возбуждавший восторги Сугерия, который с гордостью сообщает нам, что короля его боялись даже в глубине Берри. В то время, когда стала закатываться звезда рыцарей, торжество королевской власти во Франции было делом почти законченными Филипп Красивый занят был тем, что отбирал у англичан захваченные ими королевские земли и у феодалов захваченный ими королевский авторитет; его советники и он сам питали холодную ненависть к прошлому и презирали его представителей. Германский император вздумал заявить свои старинные права на бургундские лены и города; на тяжкие разглагольствование германской канцелярии Филипп отвечает такими простыми словами — латинскими по звуку, французскими по духу: «Nimis germanice — это чересчур по-немецки». Папа вздумал присвоить себе некоторые права королевской власти; всем известно, что ответом на это явились неслыханные оскорбления и покушение на Бонифация VIII. Вверившись этому государю, алкавшему власти и денег, и поселившись среди мира легистов, этих «рыцарей закона», смертельных врагов истинных рыцарей, магистр Храмовников поступил крайне опрометчиво. Дух универсальности в европейском мире исчез; из двух верховных вождей христианства один, папа, был в плену, а другой, император, являлся просто князьком, занятым своими мелкими делишками; о крестовых походах говорили только на пирах и попойках. Но Храмовники постоянно продолжали думать о Св. Земле: инстинктивно чувствуя, что с прекращением крестовых походов рыцарские ордена должны погибнут, они обсуждали план экспедиции в Палестину, когда палач наложил на них свою руку. Судьба Тевтонов отнюдь не была столь трагична. Им принадлежали не только рассеянные по разным местам владения, но завоевание дало им родину. Основанный немцем для немцев, их орден никогда не был универсальным, как два другие, и дело, предпринятое Тевтонами в Пруссии, где их сотрудниками являлись немецкие купцы и переселенцы, было столько же немецким, сколько христианским. Даже после изгнания из Палестины их существование не утратило смысла, и все понимали, к чему красуется на их плаще крест, так как Литва, соседка их Пруссии, оставалась языческой, а, следовательно, подлежала завоеванию и обращению в христианство. Вот почему участь Тевтонов оказалась так не похожа на судьбу Храмовников: одни покинули Св. Землю, чтобы погибнуть, другие, чтобы царствовать, и Мариенбургский дворец поднялся к небу одновременно с костром Храмовников.

Мариенбург сделался столицею большего государства. Орден не замедлил перенести свое владычество за пределы Пруссии и Ливонии: он приобрел Померанию с Данцигом и сохранил за собой эту провинцию после тридцатилетней войны с Польшей,[14] а завоевание Эстонии у датчан передвинуло к Пейпусу его границы, доходившие на запад до Лебы. В этой области орден сделал очень важное приобретение в начале XV столетие: немецкая колонизация в Бранденбургской марке распространилась было до Вислы, но с прекращением Асканийской династии марка пришла в упадок и едва совсем не погибла. Тогда орден купил у маркграфов Новую марку, расширив таким образом свои владение до Одера и обеспечив себе сообщение с Германией.[15] Ни одно государство в Восточной Европе не могло сравниться по могуществу и ни одно в целой Европе по совершенству управления с тем, главою которого была властительная корпорация Тевтонов.

Учреждение Тевтонского ордена.

Эта корпорация при наборе своих членов свободна от всяких аристократических предрассудков. Основанный совершенно неизвестным человеком, обязанный поддержкой и средствами к новому возвышению, после падение Иерусалимского королевства, любецким торговцам, сам являясь таким же торговцем и, одновременно с этим, земледельцем и промышленником, орден не может относиться презрительно к буржуазии. В состав ордена входят духовные и светские братья: духовные братья, служащие священниками в его общинах, надобны ему, чтобы как можно меньше зависеть от епископов. Светские братья делятся на рыцарей и просто братьев; только первые носят белый плащ с черным крестом и имеют право на высокие места; вторые, так называемые серые плащи, занимают маленькие должности, на которых они оказывают ордену большие услуги, так как рыцари совершенно неспособны входить в частности сложной администрации, изводящей много пергамента на доклады и отчеты. Но простые братья не запрятываются в канцелярии, и на них никто не смотрит свысока: они сражаются на войне, входят в состав почетной стражи гроссмейстера, заседают и подают голоса в консистории, которая его избирает.

Избрание главы ордена совершается с торжественной простотой. Когда умирает гроссмейстер, гонцы уведомляют об этом все командорства Пруссии, Ливонии и Германии, призывая каждого командора явиться в Мариенеург в сопровождении «лучшего» из братьев командорства. В назначенный день собирается консистория. Рыцарь, исполняющий должность гроссмейстера, назначает «командора-избирателя»; этот последний выбирает второго избирателя, который сообща с ним присоединяет к себе третьего и т. д., пока не сформируется вся коллеги. Всего в ней тринадцать избирателей: священник, восемь рыцарей и четыре простых брата. При выборах обращается внимание на то, чтобы каждая область ордена имела своего представителя и ни одна не имела бы большинства. Тринадцать избирателей дают клятву не выбирать ни незаконнорожденного, ни рыцаря, который был присужден к годичному наказанию за преступление против целомудрия или за кражу; затем командор называет своего кандидата и повелевает другим объявить своих с полной откровенностью и свободой. По окончании выборов звонят в колокола, братья духовные поют Te Deum, и новый избранник отправляется в церковь. Там ему говорят речь касательно обязанностей, налагаемых его саном, чтобы он не остался насчет их в неведении и не мог отговориться этим неведением в день Страшного Суда; затем он получает кольцо и знаки гроссмейстерства из рук священника, которого он целует. При всей этой церемонии нет ни прелата, ни нунция, ни посланника; орден сам у себя хозяин, сам вершит свои дела без всяких свидетелей, и это избрание является актом верховной власти, обставленным таким образом, что случайности при нем почти нет места: избранник назначается из среды достойнейших по их собственному выбору.

Гроссмейстер не деспот; он — глава, аристократического правительства. Законодательная власть принадлежит генеральному капитулу, с согласия которого Гроссмейстер назначает высших сановников ордена. Главнейшие из них — магистры Германии и Ливонии. С Мариенбургским капитулом он избирает прусских сановников: великого командора, великого госпиталария и других, которые образуют при нем род совета министров. Его единоличному решению подлежат только самые незначительные дела: так, в вопросе об отчуждении собственности стоимостью в 2000 марок уже необходимо согласие магистров Германии и Ливонии; когда дело идет о меньшей сумме, требуется согласие высших сановников Пруссии, и Гроссмейстер имеет при себе только один из трех ключей от казны.

Территория ордена делится на командорства, подразделяющаяся в свою очередь на округа. Командор живет в одном из главных замков. Рыцари-чиновники, управляющие отдельным округом, называются, смотря по характеру местности, начальниками лесов или рыбных промыслов. Они собирают свой совет каждую пятницу, а командор — каждое воскресенье, так как орден строго следует правилу, что дела идут тем успешнее, чем обстоятельнее их обсуждают. Дисциплина в ордене обеспечена его религиозным уставом. Братья дали обет целомудрие: устав запрещает им целовать даже родных сестер и матерей; они дали обет повиновение: в знак своей покорности носят они короткие волосы; они дали обет бедности: у них нет ничего своего; на них нет ни золота, ни серебра, ни ярких красок, никаких отличительных украшений ни на щите, ни на броне; оружие и лошадь можно взять у одного брата и передать другому, и как бы рыцарь ни любил своего коня, он не смеет делать ни малейшего возражения. Мельчайшие подробности их одежды определены уставом, и каждая минута их жизни имеет свое назначение. За общим столом после молитвы они слушают чтение, содержанием которого служат по большей части рассказы о подвигах воинов времен Моисея и Иисуса Навина или о подвигах воина Иуды Маккавея и его братьев. Три дня в неделю братья питаются молоком и яйцами; в пятницу, один из этих дней, они постятся, и после постного ужина, между вечерней и повечерием, до самого отхода ко сну все должны говорить вполголоса и только о назидательных предметах. Братья спят в общей спальне, освещенной лампой; они ложатся в постель полуодетые, кладя шпагу под рукой. Они не должны иметь тайн от своих начальников и не могут ни писать, ни получать известия без их ведома.

Легко понять, какими силами эта корпорация, где все единичные воли подчинялись верховной воле гроссмейстера и сановников ордена, располагала все время, пока в ней сохранялся религиозный пыл и повиновение уставу. Но чем объясняется, что Тевтоны не только хорошо управляли сами собою, а с чрезвычайным искусством правили и другими? Тем, что у, них была громадная опытность: они начали приобретать ее в Св. Земле и кончили в Пруссии, куда стекались колонисты и крестоносцы изо всех стран Германии и Европы. К этому следует прибавить широко раскинутые торговые связи и правильные сношение с командорствами и магистерствами вне Пруссии. Если и доныне остается правдой, что путешествие расширяет умственный горизонт и что с изучением нового языка люди приобретают новую душу» то еще вернее это было в Средние века. У нас есть книги, газеты и школа, с помощью которых лучи света западают в самые темные уголки; но в Средние века только те знали Мир, кто видел его собственными глазами. Самые короткие для нас расстояние оказывались тогда огромными. Когда при Людовик VII жеводанский епископ приехал к королю, чтобы засвидетельствовать ему свою преданность, король был так удивлен, так хвалил и так горячо благодарил епископа, что можно было подумать, будто Жеводан находится на краю света. Отечество каждого так мало, и сколько удивительного ожидает тех, кто выходить за его пределы! По пути в Св. Землю перед каждой городской колокольней крестьяне сейчас же спрашивают, не сам ли это Иерусалим. Жуанвиль, попав в Египет, воображает, что он у врат земного рая, откуда вытекает Нил, неся на своих водах инбирь, ревень, алоэ и корицу — плоды деревьев, срываемые ветром в раю. Горе тому, кто захотел бы отыскать источники этой реки. Там, на отвесной со всех сторон крутизне, куда никому не подняться, собраны всякого рода и вида чудища — львы, змеи и олифаны, которые глядят сверху на воду реки. Так говорит Жуанвиль, а он еще истый скептик по сравнению с Людовиком Святым. Идеи людей того времени были узки, как их родина, и в Средние века церковь была так могуча именно потому, что она обладала наибольшей суммой идей. Величие Тевтонов обусловливалось теми же причинами: их универсальность помогает им в специальном их деле — управлении Пруссией, и ни одна кроха из их разнообразного опыта не могла пропасть ни под каким видом. Корпорации никогда не расстаются с тем, что раз попало в их руки.

Находившийся под управлением Тевтонов народ состоял из пруссов, поляков и немцев. Немцам принадлежало первое место по числу и по значению; они приходили из всех областей Германии, и в Пруссии немец мог услышать все наречие родной земли — нижненемецкие в Данциге и верхненемецкие в Торне. Колонисты из различных провинций принесли с собой и свои антипатии, которые были очень сильны в Средние века и не сгладились совсем и до сих пор. Немцы очень высокого мнение о своей нации, но не слишком уважают друг друга, и различные немецкие области постоянно обмениваются между собою грубыми насмешками. Немец из северных провинций неистощим в издевательствах над швабом и баварцем. Швабами он зовет клопов и рассказывает, что если бы толстый баварец получил от какой-нибудь феи право высказать три пожелание, то он прежде всего попросил бы себе пива вдосталь, потом кучу денег и потом, немного поразмыслив, еще пива. Такое отношение к баварцам в Пруссии существовало еще в XIV столетии, и степенный Дюсбург, который родился по-видимому на Рейне — так можно по крайней мере думать, судя по его имени — вставляет в свой рассказ плоские анекдоты только для того, чтобы иметь удовольствие поднять на смех баварцев. Эти мелкие провинциальные распри станут опасны, когда орден будет близок к падению, и в междоусобных войнах XV в. баварец и шваб пойдут сражаться против прирейнских немцев и саксонцев; но пока не наступили черные дни, эти люди, стекавшиеся в Пруссию со всех концов Германии, оказывались полезными общему делу своими специальными способностями.

Орден создал Пруссию, на этом зиждилось его право повелевать ею. Епископам, свободным людям, феодальным владельцам, горожанам и крестьянам — всем указал он их место и обязанности. Он явился раньше их и стоял выше их. Папа и император, уступившие прусскую землю Герману фон-Зальца, являлись до некоторой степени сюзеренами ордена; но император не был в состоянии пользоваться своими правами, а папская курия ограничивалась получением с ордена доходов. Живший в Риме прокуратор ордена не скупился на деньги; он делал щедрые подарки в известных торжественных случаях, как, напр., после избрание гроссмейстера. Но если Тевтоны много платили, то они не поступались ни одним из своих прав. Никогда они не дозволяли римской курии взимать с орденского духовенства один процент его доходов, как это делалось в других местах; никогда в Пруссии не собиралось денария св. Петра. Принадлежа к церкви, эти рыцари ее не боятся; когда приходится, они мужественно переносят отлучение, и если папский приговор им не нравится, они апеллируют на папу, впавшего в ошибку, к папе, лучше осведомленному. Притязание римского первосвященника иногда доводили их до бешенства, и гроссмейстер Валленрод любил повторять, что по настоящему на каждое государство было бы довольно одного священника, да и того следовало бы держать в железной клетке, чтобы он не мог никому делать вреда. У Тевтонов мало было монахов: единственные богатые монастыри, Олива и Пелплин, находились в Помереллии, присоединенной провинции, и возникли еще ранее присоединение; в самой же Пруссии монастыри были малы и бедны, да и тех было немного. При всех завоеваниях, совершенных мирянами, напр., в меровингской и каролингской Германии, епископ и монах являются очень важными лицами, о которых прежде всего приходится думать — и действительно думают — при разделе имуществ: первые города Северной Германии возникли у подножия монастырей или епископских церквей. Но Тевтоны были в одно и то же время монахи и рыцари: они не хотели и слышать о том, чтобы делиться с «капюшонниками», как выражается один орденский священник, насмехаясь над обжорством и праздностью монахов. «Капюшонник», говорит он, «мог бы быть довольно счастлив, если бы брал для питья воду из реки и захотел выращивать овощи; но аббат бросает блюдо бобов, лишь только завидит рыбу, и бросает рыбу, как только завидит мясо. Его капюшон не поведет его на небо; разве поможет строгость устава, если душа нечиста?»

Три собственно прусские епископства при своем основании были богато наделены землями; но чтобы воспрепятствовать бесконечному приращению неотчуждаемых имений, закон повелевал церквам продавать всякое новое попавшее в их руки имение не позже года и одного дня. Гроссмейстер почтительно обращается с епископами и не позволяет себе по отношению к ним того повелительного тона, каким он говорит с орденскими сановниками; но тем не менее в епископских землях правит он, не исключая даже Ливонии, где епископ — основатель ордена Меченосцев предоставил Рижской церкви большие привилегии. На одном съезде в Данциге в 1366 г. ливонские епископы просили, чтобы их не принуждали являться с ополчением на войну, если война эта была объявлена без их согласия. На это рыцари отвечали: «Так делается не по принуждению, а по достохвальному обычаю этой земли. Будучи одинаково соседями неверных, мы и вассалы Рижской церкви имеем обыкновение помогать друг другу в борьбе с ними, как в случаях нападения, так и в случаях защиты. Прилично и необходимо, чтобы так это всегда и оставалось». Рижский епископ требует для себя и для своих викариев права посылать к литовцам и русским послов и в особенности миссионеров с проповедью слова Божия. «Дай Бог», отвечали рыцари, «чтобы вы как можно чаще посылали туда своих миссионеров и сами ходили проповедовать неверным; но во всех других случаях ваши посланные, отправляясь в Литву, должны идти с нашими и лишь для исполнения того, что будет им повелено: так это всегда делалось». В Пруссии орден не оставлял епископам тени сомнения относительно их обязанностей. Однажды, когда отряд епископства эрмландского не явился в назначенный срок, гроссмейстер, обращаясь к людям епископа, сказал: «Знайте, что вы должны платить нам службой, которою вы нам обязаны, точно так же, как делают это наши подданные; ибо орден создал епископов, а не епископы орден».

Неуклонно требуя от епископов исполнение всех обязательств по отношению к нему, орден, с другой стороны, предоставлял им полную свободу управление в их богатых владениях, куда они привлекали колонистов и где основывали, подобно рыцарям, деревушки и города. Самой замечательной особенностью управления Тевтонов является именно то, что они, строго настаивая на правах государства, в то же» время предоставляют различным классам своих подданных широкую независимость. Так, например, прусские города были почти республиками. Эта свобода их объясняется историческими обстоятельствами: положение колониста в Пруссии в эпоху завоевание было опасно, и для привлечения переселенцев приходилось обещать большие льготы; орден на них не скупился, и первые основанные им города получили грамоты, которым могли бы позавидовать наиболее свободные из немецких городов XIII столетия. Кульмская грамота 1233 г. признает за горожанами право самим избирать своих судей. Она определяет границы городской территории, которая позднее будет расширена под условием, что горожане сами будут заботиться об охране своего города; в пределах этой территории орден не может покупать домов, и если он получить их по завещанию, то должен, как и всякий другой владелец, подчиняться городским налогам и порядкам. Граждане владеют своим имуществом на правах полной собственности, передают его потомкам в вечное наследство и могут его продавать, при чем требуется только, чтобы покупатель был способен отбывать воинскую повинность, определенную законом соразмерно величине собственности, и платить небольшую поземельную подать, которая была знаком верховенства ордена —in recogninionem dominil. Сначала граждане должны были отбывать воинскую повинность по всякому требованию ордена, но с окончанием завоевания они обязывались защищать только Кульмскую область между Древенцой и Осой. Город не был обязан принимать к себе гарнизон, был свободен от постоя и мог даже отказывать в пропуске проходящим войскам. Только одна монета должна была находиться в обращении векульме и во всей Пруссии, и ценность ее должна была оставаться неизменной. Рынки должны были быть свободны от всяких дорожных и таможенных пошлин. Таковы главные постановление этой Culmische Handfeste, льготы которой распространились в Пруссии на большую часть городов и свободного населения деревень и которая сделалась таким образом как бы великой хартией прусских вольностей. Самые большие города, Данциг, Эльбинг, Торн, Кульм, Браунсберг, Кенигсберг, пользовались естественно и наибольшими привилегиями; они присоединились к Ганзе, посылали своих депутатов на ганзейские сеймы и даже имели свои собственные сеймы и свои отношения, в которых орден не принимал никакого участия; они воевали с государствами, с которыми орден был в мире. Один раз они обратились к гроссмейстеру за посредничеством в ссоре с королем датским; в другой раз они предложили ему свое посредничество, чтобы покончить войну с литовцами.

Вне городов в Пруссии тоже было довольно много свободных людей, своего рода вассалов ордена: это были немцы, пруссы, заслужившие свободу своею непоколебимой верностью, и привилегированные поляки. Непосредственно вслед за ними шли крестьяне немецких деревень. В Пруссии, как и в Бранденбурге, деревни строились с подряда. Подрядчик получал от гроссмейстера или от одного из командоров концессию на участок земли, обязываясь найти колонистов и гарантировать уплату следовавшей с участка поземельной подати по истечении нескольких лет свободного пользование им; лично он пользовался Кульмским правом и, по основании деревни, становился в ней наследственным судьею и администратором. Крестьяне получали свои земли от него, а не прямо от ордена, как Кульмские граждане; но грамота, данная подрядчику, определяла условие их зависимости от него и защищала их от его произвола. Они должны были платить поземельную подать и отбывать воинскую повинность, к чему скоро присоединилась государственная барщина; их собственность не была таким образом вполне свободной, но они пользовались полной личной свободой, и немецкие крестьяне в Пруссии впали в рабство лишь после крупных погромов XV в. До того времени только прусские и польские крестьяне не имели никаких прав: они не были защищены никаким договором, и их действительно можно было обременять податями и барщиной по произволу.

Тевтонские чиновники собирают в своих округах определенную городскими и деревенскими грамотами поземельную подать, а также десятину, которая принадлежит ордену в силу условий, заключенных с епископами. Кроме того, орден, как и все государи, имеет фискальные права на рудники, воды и леса, на охоту и рыбную ловлю, и его огромные домены дают ему отличные доходы. Орденские чиновники являются вместе с тем военными начальниками округов и заседают в городских и сельских судилищах (Landgerichte), где свободные люди, живущие на Кульмском праве, судятся своими равными под председательством выборного судьи. Однако командоры и другие доверенные лица ордена имеют право только присутствовать на суде, но не принимают в нем никакого участие; орден может судить лишь своих членов и принадлежащих ему польских и прусских крестьян. Тут еще раз обнаруживается это замечательно искусное соглашение между правами суверена и привилегиями подданных.

В цветущий период существование ордена, т. е. в XIV» в., управление его было легко для управляемых; ни подати, ни воинская повинность не были тяжелы, потому что у ордена были собственные крупные средства и сам он представлял собою постоянную армию. Налагаемые им обязательства являлись признанием тех благодеяний, которые он оказал колонистам, дав им земли и свободу, и которые он оказывал им ежедневно своим управлением. Он вознаграждает своих подданных за причиненные им войною убытки, помогает им в случаях голода, и это еще не самые крупные его заслуги. Уже одной той статьи Кульмской хартии, где заявляется, что во всей Пруссии будет только одна монета постоянной ценности, достаточно было для привлечение колонистов в такое время, когда каждый князь, каждый большой город имел свою монету и когда купец должен был постоянно прибегать к размену, подвергаясь при этом крупным убыткам и опасности разорение, благодаря подделке монеты. Строгая полиция командорств охраняет безопасность сухопутных и водных путей, а торговая политика рыцарей открывает прусским торговцам рынки по всем направлениями. Наконец, сам орден дает пример земледельческого и промышленного труда, и история может сказать почти то же самое, что говорил один гроссмейстер в XIV в., указывая на заслуги своего правление: все наши города и простой народ живут под хорошей охраной; прелаты, вассалы и простонародье не нарадуются миру и справедливости; мы никого не давим, ни на кого не налагаем беззаконных тягостей; мы не требуем того, что нам не принадлежит, и все, благодаря Богу, управляются нами с одинаковою благосклонностью и справедливостью».

Процветание орденских земель.

Трудно было бы поверить удивительному процветанию тевтонских земель, если бы оно не подтверждалось множеством свидетельств и неопровержимых фактов. Мы не раз еще встретимся с ними в дальнейшем изложении, но самый разительный из этих фактов заключается в том, что собственно Пруссия насчитывает у себя в это время 85 городов, 60 из которых были основаны в XIV в., и 1400 немецких деревень, не считая прусских и польских. Всюду кипит поразительная деятельность. Орден всяческими мерами помогает развитию земледелия. Сейчас еще среди каменных статуй, украшающих мост в Диршау, можно видеть статую рыцаря, опирающегося рукой на колесо: она поставлена на память о больших осушительных работах в том болотистом и заросшем лесом и камышом округе, который тянулся между Вислой и Ногатом. Там были построены плотины, и бесчисленные деревушки скучились по вердерам, или осушенным участкам, которые давали и теперь дают богатые жатвы. На всем протяжении прусской территории существовали особые управление для осушительных и оросительных работ, вверенные присяжным лицам. Каждая деревня обязана была следить за чистотой рек, прудов и колодцев, и надзор за этим был поручен особым присяжным надсмотрщикам. В Пруссии сеяли пшеницу, рожь, ячмень, овес, бобы, горох и морковь, которая играла важную роль в народном пропитании. Рыцари ввели неизвестные прежде в стране растение: так, в их счетных книгах значатся перец и шафран, которые вместе с хмелем разводились на более плодородных участках Пруссии, и не без удивление читаем мы в летописи, что в суровую зиму 1392 г. мороз побил виноград и тутовые деревья. Тогда были в ходу торнские, кульмские и данцигские вина, бочки которых орден хранил в своих погребах; надо, однако, полагать, что вина эти можно было пить, не впадая в грех чревоугодия.

В этой солдатской и земледельческой стране разведение лошадей было предметом особенных забот. Наряду с туземной породой, малорослой и неутомимой, годной для почтовой гонки и легкой конницы, колонисты вывели лошадей для земледельческих работ и тяжелой конницы. Орден ввел в своих землях новую породу рогатого скота, вывезенную из Готланда. В Пруссии было тогда множество овец, и если вывоз шерсти был запрещен, то не потому, чтобы ее было мало: дело в том, что Пруссия сама вывозила сукна, и орден хотел сохранить сырой материал для ремесленников своих городов. Желудями дубовых лесов кормилось множество свиней. Коз также было очень много; так как они меньше занимают места и менее требовательны, чем коровы, то их разводили при замках, как провиант на случай осады. Домашняя птица водилась в изобилии: в числе доходов, собираемых орденом натурою, значится 60 тысяч петухов. По официальным данным тевтонского счетоводства можно составить себе некоторое представление о богатстве страны в начале XV стол. У ордена было около 16 000 лошадей, 10 500 голов крупного рогатого скота, 61 .000 овец, 19 000 свиней; его домены обнимали собой около 1100 квадратных километров.

Вывоз зерна являлся одним из главных предметов прусской торговли, так как несмотря на густоту население, страна производила больше хлеба, чем потребляла. Это объясняется господством мелкой земельной собственности, возникшей благодаря тому, что орден очень рано отказался от дачи крупных владений. Если в наши дни слишком мелкая собственность является препятствием для развития земледелие, то крупная собственность была бы пагубна в то время, когда не существовало машин, когда сельскохозяйственное счетоводство было очень несовершенно и пути сообщение неудовлетворительны. Эксплуатация лесов была прибыльна. Дерево вывозилось в виде кольев для заборов или луков; кроме того в лесах добывали смолу, поташ и золу. Сверх той дичи, которая встречается в прусских лесах и теперь, охотники били там зубра, медведя, волка, бобра, белку и куницу; дичи было так много, что она шла даже на провиант для армий. В лесах, наконец, собирали мед диких пчел, и этим промыслом жили многие деревушки, расположенные у входа в пустыню, как называли тогда обширное, покрытое лесом пространство между Пруссией и Литвой — опасную область, где охотника, рыболова и пчеловода подстерегали разбойники. Гроссмейстер часто отправлялся туда с многочисленным конвоем и приглашал соседних князей на большие охоты, которые длились иногда целые недели.

В Пруссии промышленность не была привилегией городов, так как замки ордена нуждались в ремесленниках. Многочисленные мельницы служили не только для помола зерна: их двигательная сила находила себе разнообразнейшее применение. Рыцарям принадлежало 390 мельниц, на которые они не щадили издержек: некоторые из этих основательных сооружений стоили от 20 до 30 тысяч талеров, и помол, производившийся на них, можно определить в 300 000 гектолитров, что достаточно было для прокормления более 560 000 человек. Список ремесел тот же, что и во всех странах: булочники, мясники, сапожники, пивовары в огромном числе — в одном Данциге их было 476; цирюльники и хирурги, медики, визиты которых оплачивались дорого и между которыми бывали специалисты по каменной и глазным болезням; аптекаря-кондитера, приготовлявшие сласти, которые рыцари забирали с собой в поход; судостроители — известны случаи продажи суден англичанам и фламандцам; морские и речные лодочники. Для работы по управлению орден держал писцов и землемеров; для своих праздников — певцов, мимов, шутов, вожаков медведей, словом всех средневековых придворных забавников; для своих церквей и замков — строителей органов, скульпторов и живописцев, получавших иногда очень щедрое вознаграждение; так одному мариенбургскому живописцу было раз заплачено за картину 2880 талеров.

Прусская торговля в XIV столетии находилась в цветущем состоянии. Ордену нетрудно было направить через Пруссию транзит товаров, шедших из Польши и Южной России к берегам Балтийского моря. Несмотря на то, что польские и русские города едва начинали развиваться, там уже успело водвориться множество немецких семей: так во Львове их насчитывалось 1200. Немецкие колонисты в Пруссии и немецкие колонисты в Польше легко вошли между собой в соглашение. Кроме того орден нашел лучшее орудие торговой пропаганды в своей единообразной и надежной монете. В XIV в. его монета проникла во все северные провинции Польши и получила там полные права гражданства. Таким образом у Торна, расположенного на южной границе Пруссии, завязались очень оживленные сношение с Краковом и Галицией, и торговый путь с запада на восток пошел через Пруссию. Силезские города были полны немецкими колонистами, которые отправляли товары в Россию и вывозили оттуда ее произведения, и когда польский король Казимир закрыл для бреславских горожан путь через свое государство, то они, заключив договор с орденом, стали ездить через Пруссию. В Средние века самые короткие дороги вовсе не были самыми удобными, и объездом можно было сильно сократить путь, если он проходил по стране, где не было ни междоусобных войн, ни разбойников. Польский король, жалуясь, что орден отвлекает к себе движение и таким образом уменьшает его королевские доходы, дает этим самым похвальный отзыв тевтонскому правительству. Но главное торговое транзитное движение шло с юга на север по естественному пути, Висле. Орден запрещал иностранцам плавание по этой рек, и корпорация привислинских судохозяев, учрежденная с его согласия, получила от него большие льготы на условии построить все пристани на правом, т. е. на прусском берегу реки. Эта монополия раздражала поляков; но Висла была самым коротким и в то же время самым безопасным путем к Балтийскому морю, и польским купцам приходилось вверять свои товары прусским судохозяевам.

В языческую эпоху торговля собственно прусской области — само собою разумеется, почти ничтожная — состояла в ввозе соли и железа и вывозе янтаря и куньих шкур. С превращением Пруссии в культурную страну она стала поразительно расти. Сначала Пруссия питалась польским хлебом, но в XIV в. она сама уже вывозить зерно, лесные продукты и даже некоторые произведения промышленности, как например, мариенбургские серые сукна.

Крупная торговля в Пруссии находилась в руках городов, принадлежавших к Ганзе.[16] Этот обширный союз, обнимавший собою все города тех стран, которые говорили на нижненемецком наречии, распадался на четыре округа: прирейнский, где столицею был Келен; саксонский, главными городами которого были Магдебург и позднее Брауншвейг; вендский, где господствовал Любек и прусский, где Данциг не замедлил затмить собою Торн. Эти два последние города разбогатели ранее других, потому что Балтийское море было тогда самым рыбным в Европе. Семга и угорь кишели в устьях рек, и сельдь проплывала ежегодно через Зунд в бесчисленном множестве. Страсть к приключениям и религиозный пыл играли, без сомнения, крупную роль при колонизации берегов Балтийского моря, и нужно отвести важное место в истории папским буллам, увещевавшим христиан идти на завоевание царства св. Девы; но не следует забывать и о селедке; сельдь тоже была важным историческим лицом, очень своенравного характера, и ее причуды не раз до глубины души волновали весь северный мир и стоили жизни тысячам людей. До конца XII в. она шла вдоль померанских берегов, где ее было такое множество, что стоило бросить в море корзинку, и она оказывалась полна рыбы. Тогда возвысились Любек, Висмар, Росток и Стралезунд. В ХШ в. рыба, изменив путь, пошла мимо Шонена и норвежских берегов; северные моряки последовали за ней, и ганзейцы, дав ряд сражений англичанам, шотландцам и голландцам, разрушив множество датских крепостей и пустив ко дну немало иностранных кораблей, удержали за собой поле битвы.

Лов сельдей положил начало благосостоянию прусских городов. Они являлись владельцами части знаменитого рыболовного учреждения в Шонене, который был отвоеван себе ганзейцами и превращен в укрепленное место. Каждый город, или каждый союз городов имел там свой квартал, отделенный от других оградой и управляемый законами родины. Там был ряд каменных домов, где солили и коптили рыбу, и множество деревянных кабаков и лавок. Церковь и кладбище, помещавшиеся в центре, были общие. Во время рыбной ловли, между праздниками св. Иакова и св. Мартина, флотилии Северного и Балтийского морей причаливали к Шонену. Тогда днем и ночью по всему побережью, при свете солнца или факела, рыбак без устали закидывал свои сети, а на берегу между тем непрерывно стучал бочарный молот. Шонен служил также рынком, куда стекались всякого рода товары; туда привозили южные материи и вина и восточные пряности. По окончании кампании колонисты исчезали, и в Шонене оставались лишь гарнизон солдат, да те страшные собаки, которых ганзейцы дрессировали для охраны своих факторий.

Прусские ганзейцы встречаются и в Новгороде, где немцы теснились в укрепленных кварталах св. Олафа и св. Петра, наваливая тюки товаров внутри самих церквей в таком количестве, что едва оставалось немного свободного места у алтаря. Подчиняясь правилам, напоминающим монастырский устав, эти колонисты ели в определенные часы за общим столом, ложились спать, как только сторож прокричит, что пришло время тушить огни, и выходили из дому только по делам; им запрещено было ходить в чужие кабаки и нельзя было приводить с собой вечером в квартал незнакомого человека; впрочем, собаки сами не пускали в свой квартал никого чужого. На другом конце Европы прусские корабли ежегодно отправлялись в залив Бургнев за солью, которая считалась лучшей для солки сельдей; сюда купцы тоже привозили с юга вина, плоды, шелк, и на побережье устраивались большие ярмарки. В Лондоне на долю прусских городов приходилась третья часть торговых оборотов Ганзы. О тогдашнем богатстве и могуществе этих городов можно судить по тому, что на них падало обязательство выставлять третью, часть наличного состава ганзейского войска во время жестоких войн с пиратами и северными королями. Еще и теперь ряд памятников свидетельствует об их прежнем величии, и ратуши прусских городов не менее замечательны, чем рыцарские замки и церкви.

Орден богател одновременно со своими подданными и одинаковыми с ними способами. Представляя собою крупного потребителя и крупного производителя, он в то же время был торговым домом с очень обширными коммерческими связями. Великий Schaffer, состоящий при гроссмейстере, был своего рода министром торговли, и в каждом командорстве был свой Schaffer. Эти чиновники посылали своих комиссионеров во все торговые центры и обладали значительным оборотным капиталом; у мариенбургского Schaffera собиралось иногда в кассе до 4 320 000 франков на наши деньги. Широкая независимость, предоставленная командорам, очень поощряла их коммерческую предприимчивость. Командор был подчинен надзору орденских ревизоров и был сменяем; но случаи отставки были редки, а пока командор оставался на своем посту, он был царьком в своем округе, имел свою казну, выдавал из нее деньги на местные расходы и удерживал в ней все сбережения. Когда он умирал или оставлял службу, сбережения эти передавались в Мариенбург. Рыцарская казна считалась самой богатой во всем христианском мире, и крестоносцы, направляясь в Литву через Пруссию, удивлялись процветанию этой страны, где все мирно работали, где заработная плата, как это бывает во всякой новой земле, оплодотворенной трудом, была очень высока, и где каждый год вырастали город за городом и деревня за деревней. Рыцари, пришедшие в 1339 году из Метца, рассказывают, что они видели в Пруссии 3 007 городов! Дело в том, что они принимали за города богатые деревни на вердерах и в Кульмерланде. Да и не трудно было им ошибиться; записи убытков, понесенных деревнями, сгоревшими во время войн 1411 и 1418 гг., где даны точные цены на скот и зерновой хлеб, сообщают нам, что для некоторых из таких деревень убытки эти высчитывались по современной стоимости денег в 200 000 франков!

Военное могущество и историческое значение ордена.