ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

С появлением достатка к Гитлеру возвратились и былые привычки. Он снова стал завсегдатаем кафе, где поедал огромное количество столь любимых им пирожных, и после долгого перерыва появился в обожаемой им опере. Причем он ходил в нее теперь во фраке, который ему подарил… еврей Йозеф Нойман. А вот к работе, к великому негодованию Ханеша, охладевал все больше. Тот уговаривал, грозил, снова уговаривал и снова грозил, но все напрасно: Гитлера властно тянуло к политике. И если раньше Адольф принимался за чтение газет и книг в отсутствие Ханеша, то теперь он пускался в жаркие политические дискуссии и при нем. В конце концов случилось то, что рано или поздно и должно было случиться: презрев все заказы и договоры, Гитлер исчез на целую неделю. Вспомнив недавнее беззаботное прошлое, он все эти дни бродил по музеям, целыми часами просиживал в кафе и, стараясь наверстать упущенное, уминал по пять-шесть кусков торта.

Ханеш пустился на розыски блудного компаньона и после долгих поисков по Вене обнаружил пропавшего в одном кафе, где тот в очередной раз вещал о мировом зле, какое принесли на землю евреи. Завидев приятеля, Адольф даже не смутился и как ни в чем не бывало пригласил его принять участие в политической дискуссии. Однако Ханешу было не до болтовни: он взял аванс у нескольких торговцев, и ему надо было во что бы то ни стало убедить Гитлера вернуться к работе, поскольку от этого зависело и его собственное благополучие. И даже в большей степени, поскольку у Ханеша не было никаких пенсий и ему приходилось рассчитывать только на себя.

Не тут-то было! Снова почувствовавший вкус к безделью Гитлер и не подумал слушать приятеля. Да и зачем? Деньги у него были, и корпеть целыми днями ему не хотелось.

— Нет, — махнул он рукой на увещевания Ханеша, — я устал, деньги у меня есть, да и не кули я, которого можно гонять туда-сюда!

Однако эйфория продолжалась недолго, и уже очень скоро снова оставшийся без единой кроны Адольф, к великой радости Ханеша, уселся за рабочий стол. Но радоваться было рано. Как и раньше, Гитлер то и дело бросал работу и принимался за бесконечные разглагольствования о евреях, не щадя при этом и того самого Йозефа Ноймана, который подарил ему фрак. Ханеш все чаще срывался и советовал Гитлеру не принимать подарков от евреев, которых он ненавидел такой лютой ненавистью.

На Гитлера его призывы не производили ни малейшего впечатления, а вот к самому Ханешу он стал относиться прохладнее. Тот напоминал ему его отца, который с утра до вечера требовал заняться делом, в то время как ему до чертиков надоели все эти домики и садики и волновало только одно: политика.

Сыграл свою роль в охлаждении Гитлера к Ханешу и другой обитатель ночлежки, некий Йозеф Грайнер, плакатист по профессии, делавший вместе с Нойманом свой маленький гешефт на рекламе. Это был самый обыкновенный демагог, и ему не составило большого труда убедить Гитлера заняться рисованием рекламных щитов. Рекламное дело, по его словам, являлось кратчайшим путем к богатству, и, быстро разбогатев, они, по уверениям Грайнера, могли преспокойно жить и работать в свое удовольствие. И все же решающим аргументом стало отнюдь не красноречие Грайнера, а то, что, в отличие от Ханеша, он довольствовался всего 20 процентами выручки, тогда как Ханеш забирал себе половину.

Как только стороны договорились, Грайнер принес первый заказ: плакат на 30 крон для обувной фирмы под веселым названием «Ха-ха». Прежде чем приступить к работе, друзья устроили небольшую пирушку в ресторане гостиницы «Мархольд», где Гитлер поразил своего нового компаньона количеством съеденных пирожных. Еще через несколько дней Грайнер принес заказ от аптечной фирмы на рекламу товара, устраняющего дурной запах от ног под названием «Тедди не потеет», и Гитлер только покачал головой в ответ на вопрос Ханеша, будет ли он рисовать почтовые открытки. Реклама казалась ему куда выгоднее, и новоиспеченный плакатист поспешил изобразить двух почтальонов, один из которых брезгливо рассматривает свои носки, а второй предлагает ему патентованную пудру. Для большей убедительности Гитлер написал на плакате стишки, которые оказались под стать изображенному им: «Ходишь, ходишь взад-вперед, тут тебя и пот пробьет! А вот Тедди наплевать — любит пудрой посыпать!»

Но напрасно он выдавливал из себя эти шедевры стихотворчества: ни его плакат, ни тем более убогие вирши заказчику не понравились, и получивший очередную пощечину Гитлер вернулся к старому компаньону. Ханеш особой радости не испытывал, поскольку хорошо знал тяжелый характер и ленивую натуру своего непостоянного приятеля.

Гитлера хватило на несколько дней, после чего он, к великому неудовольствию Ханеша, решил попробовать себя в живописи и принялся писать масляными красками венскую ратушу. Закончив свою более чем посредственную картину, он запросил за нее целых 12 крон. И напрасно Ханеш уговаривал его сбавить цену — избалованный рекламными опытами Адольф упрямо стоял на своем.

Как это ни удивительно, но после того как от картины отказались все торговцы живописью, ее купил торговец рамами Венцель Райнер. Ханеш уговорил его приобрести еще одну акварель с видом бенедиктинского монастыря. Получив свою половину, Гитлер пришел в крайне возбужденное состояние и обвинил компаньона в том, что тот занизил сумму за его шедевры. Не выдержал и Ханеш и откровенно высказал все, что думал о живописи доморощенного художника.

— Скажи спасибо, — кричал он, — что нам и эти деньги дали за твою мазню! И вместо того чтобы обвинять меня, ты бы лучше закончил портрет той старой дамы, с которым ты возишься уже столько времени! Она уже несколько раз справлялась!

— А мне плевать и на даму, и на ее портрет! — взвизгнул вконец вышедший из себя Гитлер. — Художник может работать только тогда, когда у него есть настроение! Так что пусть ждет!

— Да не хочет она больше ждать! — возразил Ханеш. — Как и я не могу понять, где ты увидел художника! Если таковым ты считаешь себя, то ошибаешься! И советую тебе запомнить, что без меня ты сдохнешь с голоду!

Оскорбленный в своих лучших чувствах и уже не отдавая себе отчета в том, что говорит, Гитлер взорвался, брызжа слюной:

— Если кто и может судить об этом, то только не такой холуй, как ты!

Это был конец. Ханеш собрал свои пожитки и покинул ночлежку. Разъяренный Гитлер долго еще не мог успокоиться. А когда успокоился, понял: уход Ханеша означал для него катастрофу. Да, писать открытки с одними и теми же домами было утомительно, но куда более утомительным было продавать их. Особенно ему, не обладавшему и десятой долей способностей пробивного и, как и всякий продавец, в меру наглого Ханеша. Попытавшись продать несколько своих творений и потерпев неудачу, Гитлер ждал, что вот-вот откроется дверь и в комнату войдет его улыбающийся приятель.

Но дверь не открывалась, и Ханеш не появлялся. Тогда Адольф решил отомстить ему. Он отправился в полицию и обвинил бывшего компаньона в присвоении 50 крон «в форме подлежащей продаже картины». Ложь сработала, и толком не разобравшийся в деле судья отправил ни в чем не повинного Ханеша на шесть суток в тюрьму. А отправивший прокричал ему вслед:

— Где мы встретимся для окончательно расчета?

Как это ни печально для будущего фюрера, но окончательно рассчитаться с Ханешом ему так и не пришлось: после выхода из тюрьмы тот решил держаться подальше от способного, как он теперь убедился, на любую подлость Гитлера.

После прихода к власти Гитлер сам отыщет его. Дотошные журналисты будут преследовать Ханеша по пятам. Уж кто-кто, а он мог рассказать многое о жизни фюрера в его далеко не лучшие годы. Гитлер не хотел нежелательных для него откровений и бросил своего старого друга в гестапо. По одной версии, Ханеш умер в тюрьме от воспаления легких, по другой — повесился после захвата Гитлером Австрии…

* * *

Но все это будет потом, а пока Гитлер оказался в незавидном положении. Мало того, что теперь некому было продавать его «шедевры», так после доноса на Ханеша на него вдобавок стали косо посматривать обитатели ночлежки. Очень многие из них имели проблемы с законом и не желали общаться с человеком, который ради собственной выгоды мог сдать любого из них в полицию. Что же касается Ноймана, то после разрыва Гитлера с Ханешом тот переехал в Германию. И надо отдать ему должное: он позвал-таки Адольфа с собой. Однако Гитлер по ведомым только ему причинам отказался.

Надвигалась зима, и хорошо помнивший все ее «прелести» Гитлер совсем упал духом. Но грустил он недолго. Совершенно неожиданно ему предложили работу в мастерской по эмалировке и золочению предметов из императорского дворца — она получила заказ на реставрацию нескольких залов.

Как всегда, заработанные деньги ушли быстро, и опять ему нечем было платить за ночлежку. У него имелось несколько готовых картин, он выгодно продал их хорошо ему известному Моргенштерну и познакомился через него с процветающим адвокатом Иозефом Файнгольдом, который прославился тем, что помогал подававшим надежды художникам.

— Ну что же, — пожал плечами адвокат, не испытывая особой радости от знакомства с человеком с лицом фанатика и не умолкавшим ни на минуту, — давайте попробуем, может быть, что-нибудь у нас и получится…

Увы, из многообещающего знакомства ничего не вышло. Даже при всем своем желании делать деньги Гитлер уже не мог заставить себя работать. Ханеша за спиной не было, а сам Гитлер на подобные подвиги оказался не способен. К тому же зачем насиловать себя, когда у него теперь есть другое занятие! Дни он проводил за чтением газет и книг, а вечерами до хрипоты спорил со всеми, кто только попадал ему под руку, благо среди обитателей ночлежки людей, любивших поболтать о политике за кружкой пива, хватало. Но уже очень скоро они стали избегать Гитлера, который мгновенно впадал в раж и не слушал своих собеседников.

Чтение, конечно, — вещь полезная, вот только денег оно не прибавляло, и, наконец, наступил тот столь печальный для Гитлера день, когда ему пришлось выложить последние кроны за предстоящую неделю. Ну а дальше… ему даже и думать не хотелось о том, что будет дальше. Но думать было необходимо, и Адольф снова вспомнил о своей горбатой тетке, которая однажды пришла ему на помощь. В новом послании далекой родственнице Гитлер описал свое страстное желание подняться по социальной лестнице… с ее помощью. К великой радости Гитлера, Иоганна сняла со своего счета в шпитальской сберкассе все сбережения и торжественно вручила поспешившему на встречу с ней племянничку целых две тысячи крон. Пусть поднимается, а заодно и оплачивает налог на наследство. Надо ли говорить о той радости, какую испытал Гитлер, получив столь огромную для него сумму! Ведь теперь, при разумной экономии, он мог беззаботно прожить целых два года.

* * *

Как видно, не зря существует пословица: деньги к деньгам, и воспрянувший духом после поездки в Шпиталь Адольф лишний раз убедился в этом. В начале 1911 года в Вене снова появился Йозеф Грайнер и завалил его выгодными заказами. Гитлер рекламировал обувную ваксу, стиральный порошок, мыло — все, что только попадало под руку. Но особенно он гордился своим плакатом, который красовался на стене собора Святого Штефана и призывал жителей Вены и ее гостей покупать для стирки белья порошок «Нойбозон». Все тот же Грайнер, который теперь занял место Ханеша и время от времени подстегивал Адольфа, устроил его в контору архитектора Флориана Мюллера на должность художника-проектировщика. И пусть это была временная работа, Адольф увидел в этом добрый знак.

Человек быстро привыкает к хорошему, и Гитлер не был исключением. Он мгновенно забыл все выпавшие на его долю лишения и был уверен, что ничего подобного в его жизни больше не повторится. Он — избранный, и должен жить достойно. Его вера в себя и свои недюжинные способности дошла до смешного, и в один прекрасный день он отправился в «Венский театр» пробоваться на роль… участника хора.

По просьбе директора Адольф исполнил арию Данилы «Пойду к Максиму я» из любимой им оперетты «Веселая вдова», и пораженный его вокальными способностями директор направил молодого человека к хормейстеру. Как это ни удивительно, тот тоже не имел ничего против участия Гитлера в театральном хоре, но… у Гитлера не оказалось необходимого для пения в хоре фрака, и его карьера певца была отложена, как оказалось, навсегда.

Побывав в театре, Гитлер в очередной раз убедился в том, что хорошая одежда не только роскошь, но и средство достижения цели. Давний любитель шикарных костюмов преобразился, и вместо заросшего обитателя ночлежного дома в засаленном до блеска одеянии, которому можно подать милостыню, перед изумленными обитателями ночлежки предстал щеголь, одетый в элегантный костюм и подстриженный у одного из лучших мастеров Вены.

А затем… началась тяжба с сестрой. После смерти облагодетельствовавшей Адольфа тетки та потребовала передать ей получаемую братцем сиротскую пенсию на основании того, что у него и без этих грошей денег предостаточно. Да и получал он эту самую пенсию, по ее официальному заявлению, неправильно, поскольку заверил суд, что является студентом.

Линцские судьи попросили коллег из леопольштадского суда выяснить реальное положение финансовых дел Адольфа Гитлера, и в протоколе судебного заседания появилась запись о том, что «Адольф Гитлер… готов передать всю сумму своей пенсии по случаю потери родителей своей сестре, дабы таким образом подчиниться результатам дознания, согласно которому он… является обладателем значительной суммы, подаренной ему теткой Иоганной Пельцль в целях содействия его карьере художника».

И все же этот в высшей степени благородный жест был продиктован отнюдь не заговорившей в «проживающем на Мельдеманштрассе в качестве художника» Адольфе Гитлере совестью. Ничего бы он никому не дал, если бы не его пока так и невыясненное отношение к военной службе. Гитлер просто-напросто не желал привлекать к себе внимание властей и уж тем более портить с ними отношения. Да и что ему по тем временам были какие-то 25 крон, которые он, шутя, зарабатывал своими картинами в два дня? Он не слишком огорчился, когда в начале мая 1911 года Линцский суд передал 15-летней Пауле его сиротскую пенсию: заказы продолжали сыпаться на него словно из рога изобилия, и он зарабатывал хорошие деньги.

* * *

Каждое утро Гитлер делал эскизы рисунков на бланках почтовых открыток, после легкого, но весьма сытного обеда раскрашивал их и относил торговцам. И встречали его теперь с некоторым почтением. Элегантный костюм, чисто выбритое лицо и аккуратно подстриженные усики — именно так теперь выглядел недавний бродяга, от которого шарахались прохожие.

Приятно пораженный произошедшей с Адольфом переменой один из его главных контрагентов Альтенберг не спешил расставаться с ним после выплаты гонораров и приглашал художника на чашку чая в роскошную гостиницу «Бристоль». Странное дело: отъявленный антисемит, каким себя уже успел зарекомендовать Адольф Гитлер, беседовал с еврейским торговцем о чем угодно, но только не о том зле, какое, по его глубочайшему убеждению, принесло в этот мир то самое племя, к которому тот принадлежал. Убеждения убеждениями, а работа работой, даже если она зависела от носителей этого самого мирового зла.

Все шло хорошо, и все же Адольф все чаще испытывал желание… покинуть Вену. Причина оказалась весьма прозаической: Гитлер вступил в призывной возраст, и ему не хотелось быть призванным в австрийскую армию. Ну а раз так, то надо было как можно скорее переехать в один из германских городов. В провинции — без оперы, музеев и привычного городского уклада — Адольфу жить не хотелось. В немецкоязычном мире помимо самой Вены было всего два города, которые в той или иной степени отвечали запросам Гитлера: Дрезден и Мюнхен.

Над выбором Гитлер особо не задумывался — Мюнхен и только Мюнхен, с его аурой романтичности и множеством знаменитых на всю Германию людей. Да, правившая в Баварии королевская семья Виттельсбахов не шла ни в какое сравнение с объединившими Германию Гогенцоллернами, и тем не менее они были немцами, которые властвовали над другими немцами. И только одно это поднимало их в глазах Гитлера. Не могло не вызывать благоговейного трепета у Гитлера и то уважение, какое оказывал покойный Людвиг II Вагнеру. Даже не побывав еще в Мюнхене, он уже был очарован словно пришедшими из сказок королевскими дворцами и замками, которые видел в художественных альбомах. Вызывали у него уважение Людовик III и кронпринц Рунпрехт, поскольку оба говорили на том самом баварском диалекте, на котором изъяснялся он сам.

24 мая 1913 года Гитлер снялся с полицейского учета и отправился в Мюнхен, где снял комнату у портного Поппа с отдельным выходом на Шлейсхеймерштрассе. Портной встретил своего нового постояльца с распростертыми объятиями, и ему даже в голову не могло прийти, что совсем недавно этот молодой и элегантно одетый «художник» влачил жалкое существование на самом дне венских трущоб. Прекрасный специалист, у которого шили многие мюнхенцы, по достоинству оценил гардероб своего постояльца.

После короткого и приятного во всех отношениях знакомства Попп поведал Гитлеру о том, что прошлой ночью в Вене застрелился начальник штаба восьмого корпуса гомосексуалист полковник Альфред Редль.

— Поговаривают, — улыбался портной, — что этого самого полковника шантажировала русская контрразведка, вот и не выдержал, а там, — многозначительно покачал он головой, — кто знает…

Гитлер равнодушно махнул рукой. Он ненавидел гомосексуалистов, и его мало интересовала судьба одного из самых знаменитых немецких разведчиков, страдавшего этим отвратительным пороком. А затем произнес потрясающую по своей прозорливости фразу:

— Я не люблю Габсбургов и союз с ними Германии… Австро-Венгрия давно уже перестала быть немецким государством, и попомните мое слово: эти самые Габсбурги втянут нас в неприятную историю!

Пройдет совсем немного времени, и Габсбурги на самом деле втянут Германию в войну.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.