ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

В середине ноября 1908 года Гитлер снял комнату на Фельберштрассе. Но если раньше он при регистрации в полиции называл себя художником, то теперь решил стать студентом. Чтобы хоть как-то забыться, он много читает, но делает это совершенно бессистемно. И если в поэзии он предпочитал Гете и Шиллера, то в прозе его вкусы оказались на редкость примитивными.

Тем временем жизнь все настойчивее стучала в окно снимаемой им комнаты. Деньги от наследства медленно, но верно таяли, и теперь на его счет поступали всего 25 крон его сиротских денег. Летом 1909 года Адольфу пришлось отказаться от столь любимых им походов в оперу, а еще через месяц он начал распродавать свой гардероб. Продав даже зимнее пальто, Гитлер щеголял в порядком поношенном синем костюме. А когда закончились последние деньги, он за ненадобностью расстался со всеми своими кистями и красками.

С квартиры Адольфу пришлось съехать. Ночевал он на скамейках в парках, а днем выстаивал в длинных очередях за бесплатным супом. Зима 1909 года выдалась на редкость холодной и снежной, и полузамерзший «студент» с трудом передвигал одеревеневшие ноги, на которых от ходьбы по снегу начинали отмерзать пальцы. Получив сиротские деньги, он на месяц стал так называемым коечником, потом снова отправился на улицу, и после долгих мучений у него была только одна дорога: в приют для бездомных.

Почти месяц Адольф боролся с гордыней. Да и как ему, сыну государственного чиновника, идти в ночлежку? Но в декабре, когда ему стало совсем невмоготу, грязный и завшивевший, со свалявшимися волосами и заросший бородой, он отправился в майдлингский приют. Его рваную одежду забрали на дезинфекцию и выдали билет, дававший право на кровать, хлеб и суп в течение пяти дней. Этот период обещали продлить только при условии, если неудавшийся художник и студент будет искать работу.

С омерзением переступил Гитлер порог ночлежки, где его ждало новое унижение. В столовую пускали только после мытья в душе, а он панически боялся быть увиденным голым. Возможно, этот страх объяснялся наличием у него одного яичка в мошонке, и он опасался насмешек. Но несчастным было не до него — у них и своих проблем хватало. Да и кого интересовало какое-то там анатомическое отклонение такого же изгоя, каким были все обитатели этого дна! Более того, завсегдатаи ночлежки взяли Адольфа под свое покровительство, а один из них, некто Райнхольд Ханеш, уроженец Судетской области и в недавнем прошлом хороший график, стал его другом. Именно с ним Гитлер носил чемоданы на Западном вокзале и, трясясь от холода, убирал снег. Однажды, когда они чистили площадь перед входом в отель «Империал», в гостиницу проследовали эрцгерцог Карл и эрцгерцогиня Зита. С нескрываемой завистью смотрел Гитлер, как они медленно и важно вышагивали по расстеленной красной бархатной дорожке. Из «Империала» доносилась веселая музыка, пахло сытостью и достатком. И только представив себе, как сейчас эти важные особы войдут в светлый теплый зал и сядут за роскошно накрытый стол, а он вернется в свой ужасный приют, Гитлер воскликнул:

— Чего бы мне это ни стоило, но я войду в ту же самую гостиницу по такой же красной дорожке!

Вернее всего, это только легенда, поскольку Ханеш ничего подобного не слышал, а столь трогательную историю рассказал своим приближенным сам Гитлер, после того как вернулся в Вену после ее аншлюса в 1938 году. Ну а тогда, холодной весной 1909 года, ему было не до мифотворчества. И не о красной ковровой дорожке думал он, а о том, что очень скоро снова окажется на улице. На работу он так и не устроился. Да и кто взял бы его, исхудалого, с нездорово блестящими глазами, с неухоженной бородой и обильно посыпанными перхотью немытыми волосами? С одеждой дело тоже обстояло не лучшим образом. Когда-то черное, а теперь порыжевшее пальто, засаленный до зеркального блеска котелок и какое-то подобие развалившихся ботинок могли испугать кого угодно.

На помощь снова пришел Ханеш, которому каким-то чудом удалось продлить их пребывание в приюте еще на пять дней. Однако со стройки, куда они устроились разнорабочими, Гитлера выгнали. Изнеженный своей предыдущей жизнью, Гитлер оказался слишком слаб для тяжелой физической работы. И все же худшее для него осталось позади, поскольку в марте Гитлер снова получил свое сиротское пособие.

Деньги быстро кончились, и Гитлер снова затосковал. А когда Ханеш спросил его, почему он, профессиональный художник, не может найти себе более или менее сносную работу, Гитлер откровенно ответил:

— Если честно, я и сам не знаю.

Ханеш на мгновение задумался, потом сказал:

— Ты будешь рисовать открытки с видами Вены, а я буду их продавать. Прибыль будем делить пополам. Согласен?

Воспрянувший было духом Гитлер мгновенно согласился, но уже в следующее мгновенье оживление сбежало с его лица.

— Ничего не выйдет, — уныло покачал он головой. — Для рисования нужны бумага, краски и кисти! А все это стоит денег!

Ханеш загадочно усмехнулся и потащил Гитлера в ближайшее кафе, где тот под его диктовку написал письмо своей горбатой тетке из Шпиталя с просьбой прислать ему немного денег для учебных занятий. И какова же была его радость, когда он получил целых 100 крон и мог не только купить краски и кисти, но и потеплее одеться.

Рабочий день приятелей начинался рано утром. Адольф садился за стол, а Ханеш отправлялся в поход по венским пивным и кафе и рассказывал их посетителям душещипательную историю о больном чахоткой талантливом художнике Адольфе Гитлере, которому не на что жить. Тем, кто проявлял интерес к судьбе несчастного художника, он показывал выполненные на довольно высоком художественном уровне картинки с изображенными на них зданиями, церквями и площадями Вены. Какова же была радость приятелей, когда открытки начали покупать! И не только посетители кафе и туристы. Венские торговцы вставляли творения Адольфа в дешевые рамки, и их охотно покупали торговцы мебелью.

За короткий срок предприимчивый Ханеш обзавелся широкой сетью изготовителей рам и продавцов мебели. Гитлер трудился не покладая рук, и в феврале друзья переехали в только что открытый ночлежный дом для мужчин на Мельдеманштрассе и остались очень довольны увиденным. Конечно, их новое пристанище ни в какое сравнение не шло с роскошными номерами «Империала», но на нормальное жилище оно уже было похоже. Бездомным же здесь вообще был рай: отдельная кабина-бокс с железной кроватью, матрацем и набитой конским волосом подушкой; уборные, ванные комнаты и душевые… Для желающих самостоятельно питаться имелась кухня, а в столовой можно было хорошо пообедать по себестоимости. Более того, в доме имелся специальный зал, где его обитатели могли играть в домино, шахматы и карты.

Фирма процветала, но уже скоро Ханеш столкнулся с другой проблемой. С каждым днем Гитлер работал все неохотнее и придумывал любой предлог, чтобы увильнуть от рисования. Стоило приятелю уйти, как Гитлер бросал кисти и начинал политические дискуссии с обитателями приюта, среди которых было много образованных людей. Впрочем, это были скорее монологи, а не дискуссии. Гитлер оказался совершенно нетерпим к чужому мнению, и стоило кому-нибудь из обитателей ночлежки высказаться против, он входил в такой раж, что потом очень долго не мог успокоиться. Конечно же, это отражалось на работе.

Поначалу Ханеш смотрел на развлечения Адольфа сквозь пальцы, но после того как тот самым бессовестным образом подставил его и ему пришлось платить неустойку, он попытался надавить на приятеля уже по-серьезному. Но все было напрасно. Стоило Ханешу только отвернуться, как Гитлер бросал работу. А когда он пытался образумить друга, Адольф заводил бесконечную песню о вреде евреев. Это очень не нравилось Ханешу, которого больше волновало дело, а не пустые разговоры. Помимо всего прочего главными контрагентами фирмы «Гитлер и Ханеш» были евреи Якоб Альтенбург, Моргенштерн и Йозеф Ландбсберг. «Торговцы-христиане, — вспоминал позже Ханеш, — покупали только тогда, когда у них иссякал запас, а еврейские продолжали покупать независимо от того, распродан товар или нет».

Платили евреи по десять крон за картину. Увы, Гитлер и здесь оказался верен себе и постоянно выбивался из установленного Ханешом графика — по одной картине в день. И когда Гитлер снова начал поносить евреев, Ханеш не выдержал.

— Хватит тебе! — резко оборвал он приятеля. — Если бы не эти евреи, мы с тобой уже подохли бы с голода! А если ты их так ненавидишь, что же ты позволяешь мне продавать им твои картины? Или деньги не пахнут? И потом, — уже с насмешкой продолжал Ханеш, — неужели ты серьезно полагаешь, что похож на воспетого Ницше гиперборейца! Да ты только взгляни на себя в зеркало! Самый настоящий еврей!

Гитлер закусил губу. В обтрепанном синем костюмчике, с длинными волосами и бородой он в самом деле куда больше напоминал спившегося раввина, нежели того арийца, чье превосходство он уже начинал всячески прославлять.

— А ноги! — продолжал издеваться приятель. — Ты только взгляни на свои еврейские ноги! А знаешь, почему они у тебя такие?

Гитлер покачал головой.

— Потому что твоим предкам пришлось столько веков тащиться по пустыне!

Говоря откровенно, Ханешу было наплевать и на Гитлера, и на евреев, и заботился он сейчас только о себе. У него не было сиротской пенсии, которую снова начал получать его приятель, и прекрати он работать, в первую очередь проиграл бы он сам. Тем временем Гитлер пришел в себя и бросился в контрнаступление. Он только что прочитал статью уже известного нам Ланца фон Либенфельса и горячо принялся доказывать Ханешу, что он потому и продает евреям свои рисунки, что они занимают в этом бизнесе чужое место и именно поэтому их надо гнать отовсюду поганой метлой.

Ханеш махнул рукой и вышел из комнаты. Он уже по опыту знал, что теперь Гитлера не остановишь. А тот еще долго не мог успокоиться и продолжал проклинать жидов, заполнивших весь мир.

* * *

Многие биографы Гитлера считают, что в Вену он приехал уже сложившимся националистом и антисемитом. Возможно, они и правы, и учитель истории Леопольд Потш сделал все возможное, чтобы пробудить у Гитлера любовь к родине с явно националистическим уклоном. И все же куда большую роль в дальнейшем развитии его мировоззрения сыграло крушение всех его надежд, которыми он жил до своего провала в Академию художеств. Неспособный превратить свою мечту в жизнь, он стал искать причины неудач не в себе самом, а в окружающем мире. Просроченная плата за комнату, переполненные бесплатные столовые, грязные ночлежки, улицы, кишащие иммигрантами из провинции, и евреи с их странными одеяниями и привычками — все это было для него олицетворением падшего мира. А многоязычная Вена и многонациональная империя Габсбургов казались ему теперь полной противоположностью сказочному образу Германии-матери с ее чистой национальной культурой.

Кто виноват в том, что мир так плох? Евреи и марксисты, большинство которых были тоже евреями. «Стоило мне сделать это открытие, — говорил позже Гитлер, — как шоры упали с моих глаз. Пришел конец моей многолетней внутренней борьбе… я осознал наконец, кто те злые духи, что сбивают с толку наш народ».

Что надо было сделать, чтобы изменить мир к лучшему? Уничтожить этих самых «злых духов». Сделать это должна была «белокурая раса господ» — чистокровные немцы. Именно это предлагали такие известные оккультисты, ариософы и антисемиты того времени, как руководитель пангерманского движения Георг Риттер фон Шенерер, мэр Вены Карл Люгер, лишенный сана монах-цистерианец Йорг Ланц фон Либенфельс и Гвидо фон Лист. И, встречая чуть ли не каждом шагу в Вене «обезьяноподобных», которые «с длинными черными пейсами и в долгополых кафтанах» высвечивали перед ним всю отталкивающую сущность «еврейства», Гитлер все более убеждался в правоте своих духовных отцов.

«Лиiь только я взялся за исследование этого вопроса, — писал он в «Майн кампф», — как Вена предстала передо мной в ином свете… Да нашлось ли хоть одно темное дело, хоть одна грязная история, прежде всего в культурной жизни, в которой не принял бы участия хотя бы один еврей? Едва ковырнув ножом подобный нарыв, тотчас наталкиваешься, как на червя среди гнили, на некого еврейчика, который тут же принимается жмуриться на свету».

Таким образом, именно этот самый жмурившийся на свету «еврейчик», по мнению Гитлера, оказывался повсюду и был виноват во всем, что так ненавидел и чего так боялся Гитлер в модернистской музыке и искусстве, в порнографии и проституции, в организации белой работорговли и в антинациональных эскападах прессы. Будущий фюрер был полностью согласен и с тем, что существует фантастический общий заговор Великой интернациональной партии против немцев, который нашел выражение в таких проявлениях, как демократия, парламентаризм, феминизм и «еврейские» влияния в искусстве, прессе и бизнесе. Тем не менее Гитлер далеко не сразу разобрался в так его волновавшем «еврейском вопросе», и больше всего его потрясло открытие, что евреи — вовсе не немцы, исповедовавшие иную религию, как он полагал раньше, а другая раса.

В юности Гитлер вряд ли имел четкое представление, что надо делать для решения «еврейского вопроса» и обдумывал возможность тотального уничтожения евреев. Но то, что именно антисемитизм и понятие расы стало основополагающим взглядом Гитлера на историю и формирование его мировоззрения, несомненно. Это лишний раз подтверждает следующая история.

В свою бытность в Вене Гитлер написал некое подобие пьесы о конфликте между христианскими миссионерами и германскими жрецами языческих гробниц в горах Баварии. Тема была не нова — нечто подобное писал фон Лист, а первый роман о битве христианских рыцарей с их противниками — «Парсифаль» — был написан еще в 1200 году Вольфрамом фон Эшенбахом и уже тогда являл собой аллегорию борьбы за обладание Копьем судьбы.

Австрийский еврей из Вены Йоханнес Штайн, который учился в ариософской школе Рудольфа Штайнера в Штутгарте, посвятит этой теме целое исследование. Но самое интересное другое. Каким-то чудесным образом Штайн сумел отыскать в оккультной книжной лавке старой Вены экземпляр «Парсифаля». К его удивлению, книга была полна пометок и комментариев к тексту, которые представляли поэму как испытание посвященных, открывающее им путь к достижению трансцендентных вершин сознания. На полях было огромное количество цитат из восточных религий, алхимии и астрологии, и через все эти пометки и комментарии проходила тема расовой ненависти и пан-германского фанатизма.

Имя на внутренней стороне книжке указывало на то, что ее владельцем был Адольф Гитлер. Штайн сумел разыскать Гитлера и часто встречался с ним в конце 1912 — начале 1913 года. Из своих бесед с ним он понял, что этот человек свято верит в то, что Копье судьбы наделяет его обладателя неограниченной властью и к хорошему, и к плохому. И если это на самом деле так, то Гитлер уже тогда очень серьезно относился к проблеме очищения расы и тем чудесным возможностям, какие открывало обладание так запавшим ему в душу Копьем судьбы.

Наряду с евреями и марксистами именно в Вене Гитлер возненавидел парламентаризм. Он несколько раз наблюдал за работай рейхсрата (парламента), и «бурное скопление людей, которые отчаянно жестикулируют и орут друг на друга», произвело на него отвратительное впечатление. Но особое презрение вызвал председательствующий — какой-то жалкий старикашка, который изо всех сил звонил в колокольчик, пытаясь навести порядок и призывая парламентариев вспомнить о чувстве собственного достоинства. Хотя по тем временам Гитлер считал диктатуру «преступлением против свободы и разума», возможно, именно в те самые минуты, когда он наблюдал за разгулом парламентских страстей, в нем неосознанно зарождалась ненависть к демократии. Он уже тогда считал, что успешно могли развиваться только те партии, которые укрепляли свой авторитет, опираясь на массовые политические организации и «доверие среди тех слоев населения, существованию которых грозит опасность», т.е. лавочников и дельцов, ремесленников и мастеровых, мелких чиновников и муниципальных служащих, всех тех, кто ощущал давление социально-экономических перемен на свое положение в обществе и жизненный уровень.

Что же касается его ненависти к марксизму, то она еще более усилилась после того, как он в дни своего «душевного смятения» увидел на улице демонстрацию венских рабочих. Их шествие длилось целых два часа и произвело на Гитлера тягостное впечатление, и он еще больше проникся сочувствием к своим соотечественникам, объяснив их странное для немца поведение тем, что они стали жертвами наглых лидеров социал-демократии. Именно они, считал он, с помощью ловкой манипуляции использовали их бедственное положение и старались лишить национального чувства. Как говорил позже сам Гитлер, он долго «штудировал» марксизм, эту «науку разрушения», и изучал ее связь с еврейством. И чем больше он постигал эту самую науку, тем все более его возмущала та безмятежность, с какой в Германии воспринимали опасность, исходящую от марксизма и еврейства.

Как известно, история не терпит сослагательного наклонения, и сегодня уже никто не скажет, а что было бы, если бы Гитлера приняли в академию. Но… его не приняли, и он пошел другим путем — путем ненависти к тем, кто не принял его в академию, и эта ненависть перешла на все общество в целом. Только так он мог хоть как-то смягчить крушение мира грез, в котором пребывал и которые были так безжалостно разбиты самой жизнью.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.