ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

А вот Алоиз разочаровывался в сыне все больше, и кто знает, чем закончилось бы его с каждым днем становившееся все более жестким противостояние с сыном, если бы в январе 1903 года Гитлера-старшего не разбил апоплексический удар за бокалом вина. Управляющий отелем послал за врачом и священником, но когда те появились в гостинице, Алоиз уже не нуждался ни в чьих заботах.

На следующий день линцская газетенка «Тагеспост» с глубоким прискорбием известила горожан о безвременной кончине отличавшегося «прогрессивным мировоззрением» Алоиза Гитлера и превознесла до небес его добродетели и домовитость. Не забыл при этом автор некролога и страстную любовь покойного к пчелам.

Как отнесся к безвременному уходу отца Адольф, который, задыхаясь от рыданий, рухнул на гроб отца? На этот счет имеются разные мнения. Одни утверждают, что он тяжело переживал утрату, другие уверяют, что не особенно скорбел. Думается, не правы ни те, ни другие. Да и какую скорбь мог испытывать четырнадцатилетний мальчик по человеку, к которому, мягко говоря, никогда не испытывал симпатии? Испуг, растерянность — да, но долгую печаль — вряд ли. Для этого у юноши еще не было настоящего понимания жизни. Что же касается его рыданий, то это была скорее всего поза, а на самом деле Адольф испытывал известное облегчение, поскольку теперь некому было стоять у него над душой и читать набившие оскомину нотации. Да и будущее — будущее великого художника — виделось ему теперь совсем в другом свете. Особенно если учесть, что прекрасные условия его жизни после смерти Алоиза совсем не изменились. Вдова получала приличную пенсию, и Адольф ни в чем не испытывал недостатка. Если же верить тем, кто считал Алоиза тираном, а его детей жертвами, то Адольфу стало намного лучше, ибо теперь его мать могла без оглядки на «дядю Алоиза» баловать своего ненаглядного сынка: когда тот всего через год после смерти родителя бросил школу, она даже не возмутилась.

Почувствовавший слабину матери и испытывавший на любой вид деятельности самую настоящую аллергию, Адольф целыми днями слонялся по улицам с такими же великовозрастными бездельниками и не думал ни о какой работе. Да и зачем? Мать имела приличный доход и не только сытно и вкусно кормила сына, но и модно одевала его, и с отрочества питавший страсть к франтовству Адольф уже в пятнадцать лет щеголял с тросточкой с набалдашником из слоновой кости. Богема всегда оставалась богемой, и будущий великий художник не мог одеваться иначе. В своем великом будущем Адольф по-прежнему не сомневался и искреннее верил, что пройдет еще несколько лет, он окончит академию изящных искусств и… весь мир узнает о художнике Адольфе Гитлере.

Вся беда будущего Рембрандта была только в том, что о своем будущем величии он больше мечтал, нежели приближал его непосильным трудом, без которого вряд ли можно стать не только великим, а хотя бы средним художником. Однако Адольф свято верил в свои выдающиеся способности и не утруждал себя тяжелой работой. И справедливости ради надо заметить: все предпосылки для того, чтобы стать если не знаменитым, то уж во всяком случае хорошим художником, у него были.

* * *

Каким бы благосостоянием ни обладала Клара, не задумываться о как можно более обеспеченном будущем для своего сына она не могла. Врачи подозревали у нее рак, и, когда ей подвернулась возможность выгодно продать дом, она вместе с Адольфом переехала в Линц. После вычета долгов по ипотеке и причитающихся Адольфу и Пауле в соответствии с законом об опеке денег у нее оставалось целых пять тысяч крон, что вместе с вдовьей пенсией давало ей прекрасную возможность вести приятную во всех отношениях жизнь.

Но еще более приятной эта самая жизнь стала для ее «гениального» любимчика Адольфа, который после смерти отца уже не знал слова «нет» и при каждом удобном случае заглядывал в материнский кошелек, не делая при этом ничего, чтобы хоть как-то пополнить его. Он осмелел (или обнаглел) до того, что потребовал от матери разрешения оставить осточертевшую ему школу. Однако обычно покладистая Клара воспротивилась и с огромным трудом уговорила сына закончить хотя бы четвертый класс реального училища, как того хотел отец.

Адольф согласился, но отнюдь не в угоду матери и желанию покойного отца. Плевать ему было на них! Чтобы поступить в академию художеств, надо было иметь аттестат об окончании средней школы. Стиснув зубы, Адольф продолжил образование, но ничего путного из этого не получилось: он лишь мучил мать, себя и учителей. Чего стоила одна только эпопея с французским языком, без сдачи которого его никогда бы не перевели в четвертый класс!

«Гитлер, — говорил его бывший преподаватель французского языка Эдуард Хюмер, — несомненно, был юношей одаренным, хотя и односторонне; плохо умел владеть собой и, во всяком случае, слыл строптивым, своенравным, упрямым и быстро впадающим в ярость: ему было явно тяжело держаться в школьных рамках. Не был он и прилежным, иначе при своих бесспорных способностях мог бы достигнуть куда большего».

После длительных и жестоких боев с герром Хюмером Адольф все-таки победил и перешел в государственное реальное училище второй ступени в Штайре. Он поселился в пансионате судейского чиновника Конрада Эдлера фон Чихини на той самой площади Грюнмаркт, которая в 1938 году станет площадью Адольфа Гитлера. Но и здесь повторилась та же история: Адольф прекрасно успевал по немецкому языку и рисованию и совершенно не интересовался математикой и физикой. А результаты первого промежуточного экзамена оказались настолько плачевными, что Адольф использовал выданное ему свидетельство… в качестве туалетной бумаги после того, как отметил переход в другой класс в крестьянском трактире. Тост следовал за тостом, и вконец опьяневший Гитлер упал по дороге домой. Его разбудила молочница, и пред светлые очи «мамочки», как он называл свою квартирную хозяйку, Адольф явился в самом непрезентабельном виде. После того как он привел себя в порядок, «мамочка» напоила его кофе и попросила показать свидетельство. И вот тогда-то Адольф поведал сердобольной женщине драматическую историю о том, как ветер вырвал свидетельство у него из рук в тот самый момент, когда он показывал его кому-то из знакомых в поезде. Затем будущий фюрер отправился с объяснениями к ректору.

«Все, что наговорил мне ректор, — вспоминал он в «Майн кампф», — я просто не могу передать. Это было ужасно. Я поклялся всеми святыми, что никогда в жизни не буду больше пить. Я получил дубликат. Мне было так стыдно! Когда я вернулся к «мамочке», она спросила: «Ну и что он вам сказал?» — «Этого я вам не могу сказать, но скажу одно: я никогда в жизни больше не буду пить!» Это был такой урок, что я больше никогда не брал в рот спиртного».

Гитлер сдержал слово и на протяжении всей своей жизни не питал к вину никакого пристрастия. Единственное, что он мог себе позволить, — это кофе или чай с ромом. Равнодушным он остался к табаку и наркотикам. Обладая на редкость здравым рассудком и прекрасно развитым логическим мышлением, Гитлер не имел ни малейшего желания замутить свой разум с помощью табака. И далеко не случайно на дверях его квартиры висела табличка «Курильщиков просят не переступать этого порога».

Он безжалостно высмеивал своих курящих товарищей сначала по школе, а потом и по партии, и больше всех доставалось Герману Герингу, любившему позировать с трубкою в зубах, и личному фотографу Генриху Гофману, который курил каждые десять минут. В своем отвращении к табаку Гитлер дошел до того, что намеревался провести после войны всегерманскую кампанию против курения. «Валюту, — весьма справедливо заметит он, — надо тратить на что-нибудь полезное, а не на импорт яда. А начну я с молодежи. Ей нужно будет только сказать: не берите пример со стариков, и все будет в порядке! Я потерял столько выдающихся людей, которые отравили себя табаком…»

Что же касается наркотиков, то известный эзотерик и «чернокнижник» Алистер Кроули утверждал, что в процессе обучения Гитлера магии ему приходилось потчевать вождя нацистов мескалином и прочими экзотическими наркотиками. Но, скорее всего, это была ложь, вызванная желанием привлечь к себе внимание и сделать имя на своей близости с великим злодеем. Гитлеру не нужны были никакие искусственные стимуляторы, поскольку его главным наркотиком был вырабатываемый им самим адреналин.

* * *

С неимоверными усилиями осенью 1905 года Адольф сумел-таки получить удовлетворительный аттестат и «переползти» в пятый класс. Мать несказанно обрадовалась и добилась от сына обещания посещать училище и дальше. Но одна мысль о том, что ему придется снова присутствовать на уроках, выводила Адольфа из себя, и, чтобы покончить со школой, он нашел у себя «тяжелое заболевание легких».

На самом деле это был обыкновенный бронхит, вызванный, как утверждал домашний врач Эдуард Блох, частым курением. Ни о каком уходе из училища не было и речи; единственное, что посоветовал ему врач, — провести несколько недель на деревенском воздухе. Тем не менее возвратившийся в Линц Адольф весьма искусно симулировал перед матерью свою тяжелую болезнь, и та поверила, что здоровье ее сына сильно подорвано и изнурительное обучение в училище может убить его. Да и что ей оставалось еще делать? С каждым днем ее собственное здоровье становилось хуже, и у нее уже не хватало сил даже на споры. Тем более что сын пообещал, и пообещал твердо, «сразу же после выздоровления» подать заявление в Венскую академию художеств.

В ожидании «выздоровления» Адольф зажил жизнью освобожденного от каких бы то ни было обязанностей бездельника из привилегированного сословия. И именно этот отрезок времени он назовет «прекраснейшей порой» своей жизни. Материнских денег он не жалел, и жители Линца с удивлением взирали на новоявленного денди, который с утра до вечера расхаживал по улицам города и беззаботно помахивал тросточкой. Вдоволь нагулявшись, Адольф отправлялся в кафе «Баумгартен», где собиралась городская элита, и с великим знанием дела начинал бесконечные рассуждения об искусстве. С неменьшим наслаждением он поглощал в огромном количестве пирожные и пломбиры, которыми славилось это кафе.

Одних прогулок ему показалось мало, и Адольф стал платным членом различных музейных обществ и народно-образовательных феррейнов, как назывались в Германии многочисленные союзы и объединения, где и продолжил высокопарные и нудные рассуждения о живописи, музыке, литературе, истории, а не искушенные в искусстве члены феррейнов с интересом слушали его. И особенно внимательно — ученик местной музыкальной школы Август Кубицек. Чаще всего Гитлер говорил о Рихарде Вагнере, которого считал самым великим композитором всех времен и народов.

Впервые он услышал музыку Вагнера в 12 лет. Это была опера «Лоэнгрин». «Я, — скажет он позже, — был сразу же очарован. Мое восхищение искусством байрейтского маэстро не знало границ. Снова и снова меня тянуло в театр слушать его оперы». Слова молодого бездельника не расходились с делом, и он не пропускал ни одной оперы великого композитора в Линце, благо денег на лучшие места в театре у него пока хватало.

Великая музыка наводила на размышления, и, по словам известного биографа Гитлера Иоахима Феста, именно под ее воздействием будущий фюрер «культивировал в себе ожидание и самосознание гения». Трудно сказать, так ли это было на самом деле, но уже тогда Гитлер поведал несказанно изумленному услышанным Кубицеку о том, что существующий мир следует «основательно изменить во всех его составных частях». Ну и, само собой разумеется, изменить его надлежало немцам. Как видно, уроки Хагна и Потша не пропали даром, и Адольф хорошо усвоил основные положения ариософии, расцветавшей в те годы буйным цветом в Германии под влиянием известной русской искательницы приключений и оккультистки Елены Петровны Блаватской. В своей знаменитой «Тайной доктрине» она убедительно доказала, что настоящая человечность может быть создана только пятой корневой расой, которая прошла через четвертый космической круг, и ею должна была стать арийская раса.

К счастью для мира, до его изменения дело еще не дошло, и Гитлер ограничился перестройкой Линца. Целыми днями он рисовал бесконечные эскизы зданий театра, феодальных вилл и музеев и замучил Кубицека своим планом строительства моста через Дунай. Но что самое интересное: через 35 лет Гитлер прикажет построить мост через Дунай по своим юношеским эскизам. А в марте 1945 года, когда советские войска стояли у ворот Берлина, Гитлер будет часами заниматься планами перестройки Линца, внося бесконечные поправки.

Скоро все эти рисунки и планы Гитлеру наскучили, как и сам Линц. Он перерос небольшой городок, его дарования требовали более широкого размаха, и в один прекрасный вечер он объявил матери о своем отъезде в Вену, правда, забыв при этом спросить, как на это смотрит сама Клара. Да и зачем? Она давно уже смотрела на все глазами сына…

Получив пусть и формальное, но все же благословение, Адольф целый вечер рассказывал матери о том, как он закончит академию и весь мир узнает о великом художнике Адольфе Гитлере. В Вену «гениальный» сынок увез не только материнское благословение, но и туго набитый кошелек.

* * *

Но ничего путного из этой поездки не вышло — Адольф и не подумал поступать ни в какую академию. Предоставленный самому себе, он целыми днями разгуливал по Вене, а вечерами наслаждался операми своего любимого Вагнера. А в академию Адольф решил поступать на будущий год.

Он вернулся домой и уговорил мать купить ему пианино и нанять учителя. Как и следовало ожидать, его терпения хватило ровно на неделю, после чего он перестал посещать уроки. Музыка оказалась отнюдь не таким простым делом, а учиться серьезно у него не было никакого желания. Да и зачем мучиться над какими-то там гаммами и композициями, если можно было и не учась написать оперу в вагнеровском духе! Однако смотревший на него до сего дня снизу вверх Кубицек взбунтовался и подверг дилетантское творение своего приятеля уничижительной критике. Это вызвало у Адольфа настоящий припадок — даже сейчас тот не пожелал смириться с мыслью, что ему может быть что-то недоступно. Но музыку тем не менее оставил.

Тем временем матери сделали операцию по удалению злокачественной опухоли. Собрав последние силы, Клара вернулась домой, изо всех сил стараясь не показывать степень своего нездоровья, чтобы только не расстроить любимого сынка и не отвлечь его от столь важного дела, как подготовка к экзаменам в художественную академию. Наивная, она все еще верила, что ее Адольф будет упорно трудиться над какими-то там светом и тенью.

Трудиться он вообще ни над чем не хотел и с большим удовольствием продолжал свою богемную жизнь. А когда подошло время экзаменов, сын, к великому удивлению Клары, даже не заговорил о них. И тогда постаревшая на двадцать лет Клара сама настояла на его отъезде в Вену.

Присутствовавший при отъезде Адольфа Кубицек, пораженный болезненным видом матери своего приятеля, только грустно кивнул головой, когда Клара с невыразимой грустью негромко произнесла:

— Адольф, не считаясь ни с чем, пойдет своим путем, словно он один на всем этом свете…

Ни Кубицек, ни сама Клара и не подозревали, насколько она оказалась права в своем пророчестве. А тот, которому было суждено «идти своим путем», даже не заметил ни укоризненного взгляда приятеля, ни слез матери, катившихся по высохшим щекам, ни смертельной тоски в ее глазах. Ему было не до этого. Его ждали Вена и беззаботная жизнь с посещением знаменитых на весь мир музеев и театров и ничегонеделанием.

Академия? Да он о ней даже не задумывался, уверенный, что уж кто-кто, а он, такой талантливый, будет непременно принят.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.