Глава 1 Венгерская «Drôle de guerre» — Рождество 1944 года в осажденном Будапеште

Глава 1

Венгерская «Dr?le de guerre» —

Рождество 1944 года в осажденном Будапеште

«Вскоре Эдё вернулся с великолепной рождественской елкой. До войны она стоила 10 пеньгё [валюта Венгрии до 1946 года]. «Ты ее достал, — сказала ему жена, — но это все равно, так как русские уже в Будакеси» [западная окраина Будапешта]. Конечно, мы не воспринимали все всерьез… По будапештскому радио крутили рождественские песни в сопровождении органной музыки».

Ни венгерское, ни немецкое командование не было готово к обороне Будапешта с запада. Если не считать нескольких траншей и бункеров, следы которых до сих пор можно увидеть между горами Янош и Хармашхатар, на западных окраинах не было никаких укреплений. Они являли собой полную противоположность Пештскому плацдарму, где изначально предполагалось создание усиленной линии обороны. Она планировалась там даже во время теоретических разработок обучавшихся в Военной академии венгерских офицеров. Вдвойне удивительно, что в группе армий «Юг» узнали о планах советского генералитета окружить город с запада только в середине декабря. Когда 20 декабря Красная Армия осуществила прорыв немецкой линии обороны у озера Веленцай, то штаб группы армий «Юг» запросил у генерал-полковника Гудериана отвести 8-ю кавалерийскую дивизию СС. На это предложение Гудериан ответил отказом. Он мотивировал свое решение тем, что подобный маневр ослабил бы оборону города на восточных рубежах. 21 декабря командование группы армий «Юг» попыталось вытащить из города моторизованную дивизию «Фельдхеррнхалле». Однако Верховное командование сухопутных сил запретило делать и это. Между тем части 3-го Украинского фронта устремились в прорыв, возникший между озером Веленцай и Мартонвашаром. Мартонвашар был захвачен буквально с ходу. Затем были взяты Вал и Дьюрё. Потом Красная Армия без каких-либо проблем вошла в Альчют и Пустазамор. Вечером 22 декабря под угрозой оказались Бичке и Биа. В этих условиях генерал-полковник самовольно отвел с восточных позиций 8-ю кавалерийскую дивизию СС. Эсэсовцы были переброшены с Пештского плацдарма на запад в место предполагаемого удара советских частей, которыми командовал маршал Толбухин. Когда несколько дней спустя Гудериан доложил об этом Гитлеру, тот впал в неистовство. «Я не понимаю, — кричал он, — почему такая огромная танковая армия, больше которой нигде нет на Восточном фронте, не может остановить врага». Однако при этом фюрер забывал, что эти танковые армады не были подкреплены достаточным количеством пехоты. Именно пехота могла бы оберечь их от бесцельного уничтожения.

Тем временем на следующий день в будапештской опере давали «Аиду». Один из современников так описывал это событие: «Непосредственно перед вторым отделением перед занавесом появился одетый в форму венгерского солдата актер. Он передал привет фронту, выразил удовлетворение тем, что по сравнению с недавним прошлым зрители ведут себя значительно спокойнее и увереннее. Воодушевленной публике он с чистой совестью обещал, что Будапешт останется венгерским и нашей поразительно красивой столице нечего бояться».

В таком же безмятежном духе шли представления и в других театрах. В Пештском театре давали «Дикую утку» Ибсена с Эммой Буллой в главной роли. В национальном театре шла «Аннушка», в Театре комедии и Новом венгерском театре играли соответственно «Короля Португалии» и «Уличное знакомство». В Театре оперетты ставили «Графа Люксембурга». Скрывшиеся от наступающих советских частей театральные труппы Клужа (Калузенбурга), Суботицы (Мария Терезияопеля) и Кошице (Кашау) значительно обогатили культурную жизнь Будапешта. Спектакли шли неделями напролет. Заново стали открываться варьете. В городе заработало 24 кинотеатра. Казалось, Будапешт пытался забыться перед наступлением и ожидавшими его ужасами и бедствиями.

А утром 23 декабря советские части взяли Секешфехервар и вышли на линию Бичке — Херцегхалом — Биа. Тем самым было нарушено важнейшее железнодорожное сообщение между Веной и Будапештом. Теперь снабжение венгерской столицы было возможно лишь по железнодорожной ветке Гран — Будапешт. Но это была узкоколейка, а стало быть, много продуктов подвезти по ней было нереально. Во второй половине дня в Биа и Херцегхаломе немецкое сопротивление было подавлено. Генерал Говорунюнкош отвел 18-й танковый корпус в Бичке, единственный крупный узловой пункт, который продолжал оказывать наступающим советским частям серьезный отпор. Но и здесь оборона не была хорошо организована. О скорости продвижения частей Красной Армии говорит хотя бы тот факт, что 25 декабря советские части взяли Бичке. Поздним вечером 23 декабря части 2-механизированного корпуса вышли к Херцегхалому и почти сразу же достигли территории расположенной у Будайских гор общины Пать. Советские танки покрывали за день расстояние в 20–40 километров. Они обтекали оказывавшие более-менее серьезное сопротивление населенные пункты, предоставляя возможность штурмовать их накатывавшейся второй волной русской пехоте.

Благодаря подобной тактике стало возможно, что уже утром 24 декабря советские танки по шоссе, связывающему Пать и Будакеси, смогли преодолеть лесные массивы Будайских гор и выйти к окраинам Будапешта. И это в то время, как к востоку от Биа немецко-венгерские войска еще пытались удерживать линию Эрд — Тёрёкбалинт (Гросструвал) — Будаёрш. Но и этот отпор не был продолжительным. 23 декабря советские части взяли Эрд, а 24 декабря — Эрдилгет и Надьтетень.

Группа армий «Юг» и части, которыми командовал Пфеффер-Вильденбрух, смогли только 23 декабря предпринять некоторое подобие контрмер. Согласно записям в журнале боевых действий значилось, что группа армий «Юг» пыталась «предотвратить вражеское проникновение на восток и север посредством оперативного командования танковой группы моторизованной дивизии «Фельдхеррнхалле» в районе Биа». Показательно, что в тот момент немецкое командование не решилось перебросить дивизию полностью с восточных рубежей на западные. То есть, судя по всему, оно уже смирилось с неизбежностью окружения венгерской столицы. Временное использование танковой группы моторизованной дивизии «Фельдхеррнхалле» не представляло угрозы для обороны Пешта, так как на Пештском плацдарме немцы почти никогда не использовали танки. В итоге советская сторона не сразу смогла заметить внезапно появившееся подкрепление. Данная боевая группа состояла из двенадцати 150-миллиметровых орудий «Хуммель» («Шмель») на самоходном лафете, двенадцати 105-миллиметровых орудий «Веспе» («Оса»), пятнадцати танков и сотни бронированных машин пехоты. Они должны были сдержать натиск трех советских мобильных корпусов, которые находились в 20 километрах от юго-западных окраин Будапешта. Предложение Гудериана о том, что силы 8-й кавалерийской дивизии СС и горнострелкового корпуса СС должны были сдать Пештский плацдарм, было отвергнуто Гитлером, как и прежде. Вместо этого на эти позиции под Бичке посылались небольшие части вроде 4-го и 21-го венгерских артиллерийских дивизионов. Будто бы они могли сдержать массированные атаки советских танков. О критической ситуации, складывающейся вокруг Будапешта, было известно не только высшему военному руководству, но и офицерам штабов отдельных дивизий. В штабе 10-й пехотной дивизии о прорыве обороны у озера Веленцай стало известно 23 декабря. Ни для кого не было секретом, что со дня на день советские части могли появиться в Биа, Пать и Херцегхаломе, расположенные в Буле снабженческие части получили от командования 1-го армейского корпуса команду незамедлительно выставить разведчиков по маршруту Пилишчаба — Пербаль — Жамбек, а также вдоль линии Пербаль — Будаенё.

24 декабря в 13 часов 10 минут генерал-лейтенант Грольман, начальник штаба Фрисснера, набрал по телефону Гудериана и потребовал от него немедленно принять решение по «будапештскому вопросу».

«Столица еще никогда не оборонялась с запада. Командующий полицейскими частями СС, обергруппенфюрер Винкельман, высказал мнение, что рейхсфюрер СС непременно поддержал бы подобное решение. Нужно предельно срочно принять решение об отходе как минимум одной из дивизий для направления ее на Будайский фронт».

45 минут спустя Гудериан на свой страх и риск самостоятельно принял решение об отводе 8-й кавалерийской дивизии СС. В те дни Гудериан был замучен многочисленными заботами. За несколько дней до этого началось наступление в Арденнах. Оно начало останавливаться, что вызывало гнев Гитлера. Кроме этого, разведка доносила ему, что советские части концентрировали свои силы на берегах Вислы для удара в направлении Берлина. Хотя бы в силу этих обстоятельств Гудериан хотел остановить наступление на западе Европы, чтобы перекинуть высвободившиеся воинские соединения на Восточный фронт. Но речь шла о Висле, а отнюдь не о Карпатах. Гудериан предполагал, что новое советское наступление начнется в середине января 1945 года — как показала история, он не ошибался. Однако Гитлер был убежден, что приоритет в решении военных вопросов надо было отдать обороне Будапешта. Несмотря на протесты Гудериана, в Венгрию был направлен последний резерв — 4-й танковый корпус СС. Но снят он был не с Западного фронта, а с Восточного, как раз с берегов Вислы.

24 декабря в 16 часов 50 минут, то есть тогда, когда советские танки уже достигли трамвайного парка «Сепилона» и находились всего лишь в 5 километрах от замка, Гитлер веерки подписал приказ об отступлении 8-й кавалерийской Дивизии СС. Но, тем не менее, в приказе фюрера значилось, что данное отступление не могло иметь следствием сдачу Пештского плацдарма. И это несмотря на то что Гудериан равно как Герман Балк, унаследовавший от Фреттера-Пико пост командующего 6-й армией, не считали целесообразным удерживать данные позиции. Но для Гитлера, как и для Сталина, Будапешт был важнейшим политическим вопросом, решение которого по своей важности выходило далеко за рамки Центральной Европы. В итоге Гитлер послал в Венгрию еще две пехотные дивизии и громогласно поклялся, что Будапешт не будет взят Красной Армией.

Немецкое и венгерское командование Будапешта прекрасно понимали, насколько далеко продвинулись вперед советские части. Но, тем не менее, они не предприняли ничего, чтобы предотвратить военную катастрофу. Если бездеятельность Ивана Хинди понятна, ибо он не имел права предпринимать самостоятельных шагов, то апатичности Пфеффера-Вильденбруха едва ли можно найти логичное объяснение. А ведь именно у него в руках сосредоточились все ниточки управления Будапештом. Только редкий смельчак мог выступить против немецкого командования и по собственной инициативе заняться подготовкой к штурму венгерской столицы. Но ни Хинди, ни Пфеффер-Вильденбрух, которые были назначены командованием группы армий «Юг» в качестве гражданского и политического комендантов города, не собирались предпринимать спешных мер.

Гитлер узнал о подобном бездействии. Но у него в распоряжении не было никаких свободных частей, чтобы срочно послать их в Венгрию для исправления ситуации. В припадке ярости 23 декабря 1944 года он сместил со своих постов генерал-полковника Фрисснера и генерала артиллерии Фреттера-Пико, заменив их соответственно пехотным генералом Вёхлером (8-я армия) и генералом танковых войск Балком (группа армий «Г»). Однако подобная рокировка не принесла никаких существенных изменений. Дело в том, что Фрисснер и Фреттер-Пико сделали уже все, что было под силу человеку. Они даже предсказали последовательность событий, которые будут развиваться в ближайшие месяцы. Они надеялись, что их безутешный военный прогноз убедит немецкого диктатора в необходимости послать в данный регион больше войск. Но Гитлеру не были нужны прогнозы, он нуждался в «козлах отпущения».

Генерал Фрисснер описывал детали своей отставки в мемуарах: «22 декабря, на третий день решающего сражения за Будапешт, уже не оставалось никакого сомнения, что русские, после того как им не удалось осуществить свой оперативный замысел, решили теперь ограничиться ближайшей задачей — окружением венгерской столицы ударом с запада. Для того чтобы воспрепятствовать этому, мы сосредоточили в районе северо-восточнее Секешфехервара 4-ю кавалерийскую бригаду. Она должна была остановить продвижение противника в районе между Секешфехерваром и Ловашберенью. Кроме того, командование группы армий обратилось к главному командованию сухопутных войск с просьбой о сокращении линии фронта на будапештском плацдарме, что позволило бы вывести 8-ю кавалерийскую дивизию СС с плацдарма и перевести ее на заранее подготовленные позиции внутреннего пояса обороны венгерской столицы.

По мнению командования группы армий, одновременное контрнаступление танковых групп в центре, а 4-й кавалерийской бригады и 8-й кавалерийской дивизии СС — на флангах вражеского прорыва между Секешфехерваром и Мартонвашаром было бы более перспективным, чем оборонительные действия по всему фронту. Оно могло перерасти в общее контрнаступление, и положение на этом угрожаемом участке было бы восстановлено. В противном случае мы вряд ли могли бы избежать прорыва противника, а следовательно, и окружения Будапешта. Решить этот вопрос Должен был сам Гитлер.

22 декабря Гудериан по телефону сообщил мне решение Гитлера. Высвобождать 8-ю кавалерийскую дивизию СС с будапештского плацдарма для ликвидации прорыва нам было запрещено. Не разрешалось и сокращать линию фронта. Гитлер приказал не отступать ни на шаг. При этом он якобы Руководствовался политическими соображениями, далеко входящими за рамки Венгерского района театра военных Действий. Вывод 8-й кавалерийской дивизии СС с будапештского плацдарма мог помешать реализации этих соображений.

Я пробовал было возразить Гудериану, заявив, что тогда следует ожидать окружения города с запада, а вместе с этим и окружения четырех дивизий, находящихся на будапештском плацдарме. Я вновь указывал на то, что на фронте юго- западнее Будапешта не хватает пехоты, из-за чего восстановить прочный фронт обороны не представляется возможным. Я особо отметил катастрофическое положение, сложившееся со снабжением Будапешта продовольствием, и указал на возможность возникновения в связи с этим беспорядков в тылу войск, ведущих тяжелые бои. Гудериан ответил, что не считает продовольственное положение венгерской столицы угрожающим. Ведь город еще не окружен, и продовольствие у венгров есть. Еще раз возник разговор о принципах использования танковых войск. Гудериан заявил, что он не понимает, как это мы не можем сдержать противника той «танковой армадой», которая нам дана. Ведь подобного скопления танковых войск никогда еще не было на Восточном фронте. На мои повторные возражения, что решающим моментом является нехватка пехоты, он ответил, что пехоты у него нет. Впрочем, он не верит, что Венгрию можно удержать, если вывести с плацдарма всего лишь одну немецкую дивизию. «Фюрер считает, — сказал он, — что потеря Будапешта в момент успешного немецкого наступления на Западе снизит эффект последнего на 50 процентов».

В заключение Гудериан открыто упрекнул меня в том, что танки якобы не всегда использовались правильно. Командующий армейской группой генерал Фреттер-Пико, как и командование 3-го танкового корпуса, будто бы с самого начала вражеского наступления не понял всей его важности и не сумел руководить своими войсками с надлежащей энергией. Это было тяжелое и несправедливое обвинение! Очевидно, в ставке искали козла отпущения. Тон Гудериана был далеко не таким, каким он беседовал со мной 18 декабря в Цоссене. Что заставило его так резко изменить свои взгляды — остается для меня необъяснимым и по сей день. По- видимому, причину нужно искать в докладе Гудериана Гитлеру. Генерал от артиллерии Фреттер-Пико был неожиданно и без всяких оснований снят со своего поста.

В ночь на 23 декабря мой начальник штаба генерал-лейтенант фон Грольман был вызван к телефону тогдашним начальником штаба оперативного руководства при верховном командовании генерал-лейтенантом Венком. Фон Грольман был в это время у меня на докладе. Случилось так, что я тоже подключился к аппарату при этом разговоре.

Венк прямо, без всяких обиняков, сообщил ему, что я должен сдать командование группой армий генералу Велеру и отбыть в «резерв фюрера». Фон Грольман озадаченно спросил, что это должно означать: «Генерал-полковник только что был в ставке и после доклада расстался с Гудерианом в полном согласии. Кроме того, я сам постоянно поддерживаю связь с ОКХ. Я абсолютно ничего не понимаю…» Венк ответил, что он не знает деталей, но полагает, что речь, по-видимому, идет о каком-то новом, внезапном решении Гитлера. Здесь я включился в разговор и потребовал сообщить о причине моей отставки, на что я, как генерал и командующий войсками группы армий, находившейся в столь критическом положении, имел, как мне казалось, полное право. Поскольку Венк стал убеждать меня, что не может сообщить какие-либо подробности, я попросил его связать меня с генералом Гудерианом. Но и последний не дал мне ясного ответа. Тогда я позвонил начальнику управления кадров и спросил его, когда бы я мог лично явиться на доклад к Гитлеру. Ответом было: «Фюрер благодарит вас».

Видя бесполезность попыток выяснить причину отставки, я на следующий день приступил к передаче дел генералу Велеру. Это было сравнительно просто осуществить, поскольку Велер знал обстановку не хуже меня. Некоторым утешением для меня было то, что моим преемником становился человек, которого я исключительно высоко ценил как опытного военачальника, обладающего большими полководческими способностями.

23 декабря 1944 года я попрощался с моими командующими армиями и моим штабом. А вечером того же дня согласно приказу я покинул поле битвы под Будапештом. Я покидал войска с тяжестью на сердце. Ныне я рад, что судьба избавила меня от участия в боях на немецкой земле».

В специальной литературе широко распространено мнение, что появление советских танков в окрестностях Буды поразило немецко-венгерское командование как гром среди ясного неба. На самом деле, как мы видим, это широко растиражированное мнение является глубоко ошибочным. За несколько часов до вступления советских танков в Буду генеральные штабы (венгерский и немецкий) проинформировали об этом венгерскую жандармерию. В итоге жандармские части оказались раскиданными по окрестным деревням, откуда постоянно сообщали об оперативной обстановке на данном направлении. Капитан Золтан Микё, командующий саботажным отделом в венгерском и немецком штабах, уже 23 декабря привел своих подчиненных в боевую готовность. Утверждение, что «ни венгерским железнодорожникам, ни венгерским жандармам не пришло в голову проинформировать будапештскую «крепость» о приближающейся опасности», нуждается в дополнительной проверке. На практике все выглядело с точностью до наоборот. И железнодорожники, и жандармы неоднократно посылали сообщения Пфефферу-Вильденбруху, что подтверждается отрывком из воспоминаний генерала Балка: «25 декабря в руки противника попал склад с горючим. И это несмотря на то, что начальник склада 24 декабря и дважды 25 декабря сообщал в эсэсовский корпус об угрозе, нависшей над складом. Он просил дать ему разрешение на эвакуацию горючего или отменить запрет на уничтожение склада. 25 декабря вражескими частями был также захвачен склад с продовольствием. При этом была потеряна часть грузовиков, которые должны были вывезти с территории склада продовольственные запасы».

Как видим, защитники достаточно бездарно потеряли часть необходимых во время осады припасов еще до наступления таковой. И это в тех условиях, когда буквально несколько недель спустя в венгерской столице начался голод.

Капитан Дьёзё Бениовски

Иван Хинди прекрасно представлял, что ожидает в ближайшем будущем город, а потому еще 24 декабря 1944 года выслал из Будапешта собственную семью и семью своего деверя генерал-майора Энё Рёдера.

То, что Пфеффер-Вильденбрух знал о возможном развитии событий, говорит хотя бы тот факт, что 22 декабря, то есть тогда, когда об окружении венгерской столицы еще не велось речи, он потребовал от немецкого командования наладить снабжение Будапешта с воздуха. В полдень 23 декабря 1944 года лейтенант Биро, адъютант командира 10-й пехотной дивизии, получил от командования корпуса приказ усилить агитационную и разъяснительную работу. Начальник штаба Дьёзё Бениовски в 10 часов вечера лично посетил Пилишсентиван и проверил боеготовность всех подразделений. На следующий день высланные вперед патрули в первой половине дня сообщали о появлении советских частей у деревень, расположенных по берегам речушки Жамбекер. Внезапности прорыва мало соответствовали действия подразделения квартирмейстера 1-й танковой дивизии, которое на тот момент оказалось в Пашарете. Сам квартирмейстер исходил из того, что к 24 декабря в направлении Хювёшвёльдья (Холодной долины) должны быть направлены противотанковые орудия и самоходные артиллерийские установки. В то же самое время из Холодной долины в направлении Сенной площади (Сенаплац) устремилось множество венгерских и немецких легковых автомобилей. Вдобавок ко всему Пфеффер-Вильденбрух приказал всем находившимся в Будапеште частям снабжения и подразделениям 13-й танковой дивизии срочно покинуть город. Все это наглядно показывает, что для немецко-венгерского командования окружение Будапешта не было неожиданностью. Добавим ко всему этому то, что 23 декабря на высотах Будадьёндье, которые находились рядом с шоссе, ведущим в Будекаси, в двух местах были установлены батареи немецкой противотанковой артиллерии. Также Верховное командование сухопутных сил Германии отдало приказ о формировании особого подразделения. Оно должно было состоять из минеров военно-морского флота. Их должны были срочно перебросить из Любека в Венгрию. Главной задачей этого нового подразделения должна была стать не только подготовка взрыва мостов Будапешта и Грана, но частичное минирование Дуная. Непосредственно на Рождество 1944 года эта команда, руководимая обер-лейтенантом Тегетхоффом, находилась уже поблизости с Венгрией, в Вене. Из этого сообщения видно, что даже Верховное командование сухопутных сил Германии не строило никаких иллюзий относительно судьбы венгерской столицы.

Показательно, что в то же самое время между немецким и венгерским командованием, а точнее штабами Пфеффера-Вильденбруха и Ивана Хинди, не происходило никакого обсуждения относительно планов ведения боев в условиях окружения. Причины подобной военной сонности можно было бы найти в бюрократическом духе, в недоверии Пфеффера-Вильденбруха к венграм, в растущей с октября 1944 года антипатии к немецким структурам со стороны Ивана Хинди. Кроме этого не стоило забывать, что Иван Хинди с самого начала был лишен каких-либо военных функций и полномочий, он должен был заниматься исключительно административной работой. Сам же Пфеффер-Вильденбрух в общении со своим венгерским «коллегой» вел себя снисходительно. Немец не считал необходимым сообщать Хинди даже какие-то крохотные сведения, представляющие оперативную значимость. Есть множество признаков того, что венгерскому генералу опостылела война, и ему было уже все равно, что произойдет с Будапештом, в котором хозяйничали немцы.

Между тем ночью 23 декабря советские войска форсировали Дунай в районе Надьтетени. После этого они начали развертывать боевые порядки на восточном, Будайском берегу. Немецкое командование с показательным безразличием восприняло сообщение об этом. Впрочем, надо отметить, что еще прошлым вечером в тот район была направлена танковая группа из состава моторизованной дивизии «фельдхеррнхалле». На следующий день этим войскам удалось отбить у Красной Армии Тёрёкбалинт (Гросструвал). В тот момент недостающие танки заменялись артиллерийскими орудиями типа «Хуммель» («Шмель»). Впрочем, у этих орудий было достаточно слабое фронтальное бронирование. Вторая половина данной боевой группы, состоявшая из двух батальонов и артиллерийского дивизиона, объединившись с остатками 13-й танковой дивизии, смогла прорвать северный фланг советских позиций и уйти от угрожавшего ей окружения. Вахтенный батальон «Будапешт», который к тому времени не представлял реальной боевой силы, был удален из окрестностей Чёмёри. Он был направлен также в Хювёшвёльдья (Холодную долину).

В утренние часы 24 декабря жандармерия из Будакеси передала в штаб венгерского корпуса, располагавшегося в монастыре Нотр-Дам де Сион, что перед деревенькой были замечены первые советские танки. Приблизительно в то же самое время подполковник Сёдьени, командир группы ПВО «Юг», не знавший о сообщении венгерской жандармерии, направил своего адъютанта лейтенанта Пинтера в Будакеси, чтобы разведать на месте возможности использования для обороны венгерской столицы зенитной артиллерии. К 10 часам утра лейтенанту, ехавшему на машине, удалось пробраться через западный элитный квартал до седловины горы Сепьюхасне. Он так вспоминал об этих событиях: «Там неожиданно меня остановил какой-то старший лейтенант. Я вышел из машины. Он спросил меня, куда я направляюсь. Я ответил, что в Будакеси, чтобы осмотреть позиции. Было где-то пол-одиннадцатого утра. «Ты не сможешь туда попасть, — сказал он. — Разве ты не знаешь, что находишься на передовой?» — «Как это?» — спросил я. «Поворачивай назад, а то за тобой находятся СС»… Старший лейтенант попросил отдать ему пару ручных гранат, так как у него не было даже пистолета».

В 10 часов 30 минут перед седловиной горы Сепьюхасне появились первые советские солдаты. Не встретив серьезного сопротивления, к полудню русские танки стали медленно приближаться по идущей вниз дороге к перекрестку, где начиналась улица Хидкути (сейчас улица Хювёльдьи). Они остановились у заправочной станции, которая располагалась как раз перед трамвайным парком, и стали заправляться из венгерских автомобильных цистерн. Видя подобную ситуацию, немецкие солдаты пытались предпринять контратаку, чтобы отбить бензин. Завязался тяжелый бой. Пока шла перестрелка, бензин вытекал прямо на землю.

Между тем к Будакеси подтянулась советская пехота. Часть красноармейцев пыталась следовать по улице прямо за танками, но со временем она отстала. Другая часть устремилась по дороге в Маккошмариа через Будакесийский лес в направлении Швабской горы (Шваб-хедь). Почти сразу же после полудня части Красной Армии атаковали позиции зенитной артиллерии, установленной на Чиллеберке. Атака была предпринята так, что орудия не могли стрелять по нападавшим красноармейцам. В итоге венгерские зенитчики вытащили артиллерийские затворы и отступили. Как рассказывали свидетели, советский авангард, вооруженный пистолетами-пулеметами, смог затесаться среди пассажиров, которые ожидали на Швабской горе пригородный поезд (там располагалась конечная станция зубчатой железной дороги). Вместе с испуганными и озадаченными гражданскими лицами советские солдаты погрузились в несколько вагонов.

Военное командование предполагало, что в ближайшее время стоило ожидать русское наступление. Но оно не смогло свести воедино поступавшие к нему сведения наблюдателей и разведчиков, что в итоге для немецко-венгерских частей имело роковые последствия.

Если обратиться к судьбе лейтенанта Пинтера, то он, сделав изрядный крюк, смог все-таки выехать на улицу Хидкути. Он увидел 88-миллиметровую пушку, установленную рядом с аптекой перед трамвайным депо «Сепилона». Судя по всему, из нее удалось подбить один из советских танков. Поодаль стояло еще четыре советских танка, которые, казалось, только и ждали момента, чтобы ринуться по улицам Будакеси. Чуть подальше на улице Тарогато располагались немецкие позиции. Они активно обстреливались советской артиллерией. Немцам удалось связаться с командованием дивизии «Фельдхеррнхалле», они просили подкрепления, но на другой стороне провода заверили, что опасаться нечего. Среди сражавшихся оказался водитель венгерской санитарной машины, которая осталась чуть западнее. Он заверял, что его транспорт был обстрелян советскими танками. Ему отказывались верить. Когда кто-то позвонил еще в штаб дивизии, то ему порекомендовали «не распространять панические фантазии». Тому, что «фантазии» были реальностью рушившихся домов, которые обстреливались советскими танками, на другой стороне провода отказывались верить. Внезапно после одного из орудийных выстрелов связь прервалась.

Приблизительно в то же самое время один из служащих Будапештской транспортной службы («Бескарт») привел трамвай № 81 к конечной станции, которая располагалась у монастыря, в котором базировался штаб венгерского корпуса (Нотр-Дам де Сион). Он обратился к одному из офицеров: «Вы знаете, что в городе русские? Я видел их на одной из станций. Они составили винтовки пирамидой и раздают населению продукты. Что я должен делать?» Вопрос адресовался капитану Ференцу Ковачу. В ответ вагоновожатый услышал: «Ничего! Оставайтесь по возможности неприметным. Глядишь, все обойдется. Я не могу ничем помочь вам, кроме этого совета. Кстати, спасибо за сообщение!»

Почти сразу же после этого сообщения Ковач начал обрывать телефон, пытаясь выяснить точное месторасположение советских солдат. Не раз в ответ, когда поднималась телефонная трубка, он слышал русскую речь. Он вспоминал: «По приглашению я поднялся к Шандору Хорвату (начальник штаба армейского корпуса) и пересказал ему случившееся. Он несколько удивился, но не предпринял никаких действий. Возможно, он уже говорил с Лиданеу, но не получил никакого ясного приказа. Следовательно, я должен был доложить об этом немцам».

В штабе немецкого корпуса на появление советских солдат прореагировали приблизительно так же — удивились, но не более. Там уже знали о полицейском, который регулировал уличное движение около «Сепилоны». Тот жутко испугался при появлении первого Т-34. С испугу ему даже померещилось, что танк стал наводить на него орудие.

Во второй половине того же дня штаб немецкого корпуса принял решение переместить в Буду части 8-й кавалерийской дивизии СС. Официальное разрешение на эти действия от Гитлера прибыло лишь на следующий день. Поначалу же из резервов был извлечен разведывательный отряд, который переброшен в Холодную долину в местечко под названием Розовый холм (Розадомб). Он должен был оборонять батарею зенитной артиллерии, которая расположилась на площади Жигмонд. Однако перегруппировке войск мешали горожане, которые забили все улицы, стремясь совершить рождественские покупки (!). На Сенной площади образовались форменные заторы, которые рисковали в любую минуту перерасти в смертельную давку. Лейтенант артиллерийских войск Бела Сесидловски вспоминал об этих событиях: «Население было неугомонным. На улице Оштром члены нилашистской партии вышли из машины и тут же растворились в толпе. Я видел, как офицер полиции тащил на спине мешок с мукой. Только в этот момент я начал понимать, что происходило… Командир минометной батареи [Тасилё Тарнай] в это время был уже на месте на площади и обстреливал Холодную долину. У меня же под рукой оказался ресторан «Зёльд Хордё», а потому я позволил себе откушать гуляша».

Тем временем между 15 и 16 часами близ трамвайного депо «Сепилона» между наступающими красноармейцами и немцами завязался кровопролитный бой. Приблизительно в это же время на Швабскую гору был доставлен боевой отряд нилашистов, которым командовал Антал Оштиан, ведущий киножурналист из окружения Салаши, сделавший стремительную карьеру. На тот момент он был начальником отдела пропаганды партии и уполномоченным по общению с будапештской прессой. Не исключено, что эти салашисты просто-напросто пытались скрыться из города, но в районе Швабской горы (поблизости от конечной станции зубчатой железной дороги) они неожиданно для себя столкнулись с частями Красной Армии. В ходе непродолжительного огневого столкновения было убито несколько нилашистских функционеров, в том числе и сам Оштиан. Остатки боевой группы салашистов отступили и заняли оборону в садах, которые тянулись вдоль улицы Мартонхедь.

Около 17 часов из своих домов были срочно мобилизованы служащие 1-го университетского штурмового батальона. Почти все они праздновали Рождество в кругу семьи. Приказ об их мобилизации был отдан Эмилем Коварцем, который на тот момент являлся министром по делам тотальной мобилизации. Оповещение всех заинтересованных лиц проходило по заранее оговоренному принципу, который получил условное название «Снежный ком». Каждый, кто получил информацию, должен был оповестить еще двух других заранее определенных студентов. В итоге три роты, составлявшие 1-й штурмовой университетский батальон, были поставлены под ружье где-то в течение часа. Изначально молодежный руководитель нилашистской партии Иштаван Жаке решил, что университетские батальоны должны были покинуть город вместе с боевыми отрядами салашистов. Но в последний момент лейтенант Дьула Элишер, командовавший 1-м университетским батальоном, принял иное решение — студенты должны были остаться в венгерской столице. Около 8 часов вечера грузовики, в которые были погружены вооруженные студенты, достигли Холодной долины, а именно части города, которая называлась Будадьёндье. Среди этих добровольцев был Дьюла Камочай. Позже он вспоминал: «Когда мы прибыли на место, то дальше внизу, где пересекались улицы Будакеси и Хидегкути, увидели нечто напоминавшее огненный шторм. Это был действительно огонь, но мы видели только синие всполохи… «Не боись, парни, наши машины достаточно большие. Мы прорвемся сквозь огонь», — крикнул командир и запрыгнул в первую машину… Мы находились посреди огненного хаоса, когда перед нами внезапно выросли два немца: «Хальт! Стоять!» Наши машины остановились как раз посреди огненного океана. Один немец сказал, что у них имелось слишком много раненых. Другой настаивал, что раненых можно было положить на открытый прицеп, а машины надо было загрузить дизельным топливом. Пока немцы пару минут решали, что делать, я рассматривал улицу Будакеси. Мне удалось заметить, что за поворотом стояло три сожженных русских танка… После того как танки были подбиты, из них на улицу потекло масло. Первый разрыв гранаты воспламенил его».

Венгерские студенты оставили основную часть батальона в Холодной долине и пустили несколько патрулей по улицам между «Сепилоной» и Будадьёндье. В первый же час патрулирования одна из этих групп задержала двух подозрительных прохожих. Они были одеты в штатское, имели при себе оружие и говорили по-русски. Другому патрулю удалось подорвать советский танк, который в районе полуночи пытался прорваться в Будадьёндье. Тем временем в вечерние часы батальон венгерской жандармерии общей численностью 600 человек занял позиции у так называемого Кровавого луга (Вермезо). Он рассредоточился вдоль линии зубчатой железной дороги, путь которой проходил у Академии Бойай и новой больницы Святого Иоанна. Периодически жандармы совершали разведывательные вылазки. Согласно задумке немецкого командования эти 600 венгерских жандармов должны были занять позиции шириной 4–5 километров чуть севернее Будаёрша. Они должны были принять участие в контратаке, которая была запланирована германцами на следующий день. В тот день Ласлё Золнай, позже ставший известным археологом, в районе 8 часов вечера собирался направиться в гости к своим родственникам (как-никак Рождество). По пути следования он видел царивший в этом районе хаос. Впоследствии он так описывал увиденное: «Я пытался пройти пешком вдоль аллеи Олас (сейчас аллея Силадьи-Эржебета). Улица по всей своей ширине была забита толпами солдат и военными автомобилями. Они перемешались с ордами пеших швабских крестьян, несущих узелки со своими пожитками. Крестьяне бежали из Будакеси. Было фактически нереально прорваться сквозь этот немыслимый поток и куда-то пройти. Испуганный крик этой человеческой массы словно в музыкальном такте сопровождался треском винтовочных выстрелов и звучавших со стороны «Сепилоны» артиллерийских залпов. Я пытался свернуть в направлении Варошмайора и хоть обходным путем продвинуться вперед. Но и здесь я столкнулся с толпами людей, которые пытались скрыться в городе. В одном из проездов на улице Эцредеш мне удалось прорваться сквозь гудящую толпу. Далее я следовал с пистолетом в руке… Как только я достиг площади Марнсибаньи, меня ослепил пронзительный свет прожектора. Привыкнув к резкому свету, я увидел, что вся площадь была забита воинскими подразделениями. На мое счастье, меня остановил один из венгерских солдат. На его вопрос я ответил: «Хочу пробраться в Пашарет, чтобы вместе с моими родственниками отпраздновать Рождество. Но никак не могу пробраться туда». Солдат даже не стал смотреть мои документы. Он сказал мне, что даже если бы не задержал меня, то все равно мне вряд ли бы удалось пробраться. Дело в том, что русские уже заняли Пашарет, и меня наверняка подстрелил бы кто-нибудь из сражающихся».

Тем временем город вел свою странную безмятежную жизнь. Кандидат в офицеры генерального штаба Венгрии Иожеф Паулич вспоминал: «24 декабря. Рождество 1944 года. На следующий день был подан праздничный обед. Это был куриный суп, жаркое из телятины с рисом, салат, выпечка, наполненная орехами и маком, а также стаканчик Доброго вина. Откуда-то была приглашена музыкальная капелла. Высокородная публика всегда приглашала их во второй половине дня. Все присутствовавшее на этом милом мероприятии общество осталось настолько им довольно, что организовавшие его пообещали организовать нечто подобное с обедом, танцами и музыкой на следующий день».

Тем временем штаб венгерского армейского корпуса, Располагавшийся в монастыре Нотр-Дам де Сион, ограничился обычной совместной молитвой. Скромный ужин полагался лишь Хинди и его окружению. Но и они, закончив трапезу, тут же отошли ко сну.

Если 24 декабря мы бы перенеслись на Пештский плацдарм, то могли бы заметить, что советские атаки становились более частыми и сильными. Советское командование хотело во что бы то ни стало предотвратить перегруппировку немецких войск. Именно по этой причине Пештский плацдарм атаковывался с разных сторон. В итоге частям Красной Армии в нескольких местах удалось прорвать линию немецкой обороны. В итоге к концу дня советская артиллерия могла спокойно обстреливать северо-восточные окраины венгерской столицы.

18 октября 1944 года. Салашисты начинают массовое преследование будапештских евреев

В силу ряда причин советские командиры решили не продвигаться дальше на Будайской стороне Дуная. К 24 декабря Буды достигло лишь 20 советских танков, которые поддерживались незначительным количеством пехоты. Однако Красная Армия предпочитала избегать уличных боев с использованием только танков, так как те рисковали стать легкой добычей на узких улочках предместий Будапешта. Советская сторона и без того потеряла несколько Т-34, пытаясь проникнуть в глубь города. Контроль же над захваченными районами без достаточного количества пехоты был достаточно условным. Далеко не случайно, что даже после блокирования столицы нескольким получившим увольнение венгерским солдатам удалось без лишних проблем выскользнуть из кольца окружения.

Согласно некоторым историческим источникам, имелся целый ряд причин, по которым советские войска не стали активно развивать свое наступление. С одной стороны, советское командование опасалось увеличения количества мародерства и грабежей. Будапешт был весьма богатым городом даже по сравнению с теми крупными населенными пунктами, которые приходилось до этого брать Красной Армии. Советские солдаты могли оказаться не готовы к адекватному отношению к жителям Будапешта. С другой стороны, передовые части были достаточно слабыми, а потому были так или иначе вынуждены дожидаться подхода главных сил. В результате получалась парадоксальная ситуация: советские солдаты остановились не потому, что они занимались грабежами (что для войск первой волны всегда было нехарактерным явлением), а совершали грабежи, так как были вынуждены простаивать на месте.

Однако для многих прибытие советских солдат означало долгожданное освобождение. Были спасены некоторые будапештские евреи. Прежде всего речь шла о тех детях, чьи родители были направлены в лагеря, а сами дети оказались в специальном гетто-интернате в Будакеси. 24 декабря салашисты заявились в это место, видимо, для расправы над детьми, но были вынуждены в скором времени покинуть это гетто. Дело в том, что они отчетливо слышали лязг гусениц советских танков и громкие русские команды. Та пригородная деревня перешла в руки Красной Армии. Если же говорить о самих нилашистах, то для них в отличие от военного командования появление советских танков в Буде действительно было неожиданностью. Это привело к хаотическим действиям венгерских фашистов, что сохранило жизнь многим еврейским детям. Так было, например, в специальном еврейском детском доме на улице Мункачи Махая. Ранним утром салашисты ворвались также в детский дом, который располагался в казармах Радетского (позже казармы Бема, за памятником Бему). Детей вместе с их воспитателями стали выгонять во двор, где уже ждал пулеметный расчет. От массовой расправы детей уберегли неожиданно поступившие сведения об окружении венгерской столицы. В итоге более 100 человек были просто-напросто вывезены в гетто, располагавшееся в VII городском округе.