Глава 14 СУДЬБОНОСНОЕ ЛЕТО 1944 ГОДА

Глава 14

СУДЬБОНОСНОЕ ЛЕТО 1944 ГОДА

Через несколько часов я приземляюсь в Фокшани в Северной Румынии. Моя эскадрилья сейчас располагается в Хуси, немного севернее Фокшани. Фронт держится много лучше, чем две недели назад. Он идет от Прута к Днестру вдоль плато к северу от Ясс.

Маленький городок Хуси притулился среди гор. На некоторых из них видны обширные виноградники. Интересно, сможем ли мы дождаться вина нового урожая? Аэродром располагается на северной окраине города, а поскольку наши казармы находятся на прямо противоположном конце, нам приходится проходить город каждое утро и каждый вечер. Население наблюдает за нами с интересом. Во время бесед горожане всегда показывают свое дружелюбие. Особенно близкие контакты с нами установили представители церкви – и причину объяснил мне священник, чьим гостем я часто бываю. Он часто говорит, что только наша победа может обеспечить религиозную свободу и независимость от государства и что он страстно желает нашей скорейшей победы. В городе много торговцев, здесь изобилие маленьких магазинов. Все это резко отличается от Советской России, которую мы недавно покинули и где средний класс исчез, проглоченный пролетарским молохом.

Что особенно изумляет меня, когда я прохожу по городу, так это удивительное число собак. Похоже, у этих стай нет хозяев. Собаки шляются повсюду; их можно видеть у каждого угла и на каждой площади. Я временно разместился на маленькой вилле с виноградником, на одной стороне которого протекает небольшой ручеек, где можно купаться. Ночью в этом винограднике бродят своры псов. Они движутся, как индейское племя, стаями по двадцать – тридцать собак. Однажды я еще лежу в кровати, когда в комнату заглянула огромная собака, поставив лапы на подоконник. За ней стали заглядывать и другие собаки – всего около пятнадцати штук. Когда я прогнал их, они, даже не лая, печально потрусили прочь, чтобы продолжить свою бесконечную прогулку.

Недостатка в еде нет. Мы живем прекрасно, поскольку получаем жалованье в леях и, даже несмотря на то, что купить здесь почти нечего, всегда берем яйца. Постепенно почти все наше жалованье начало уходить на их покупку. Лейтенант Штелер установил среди офицеров рекорд по потреблению яиц; он покупает их в огромных количествах. В те дни, когда недостаток бензина вынуждает нас оставаться на земле, этот новый источник энергии подвергается интенсивному испытанию – вся эскадрилья, как один человек, приступила к физическим упражнениям; обычно это кросс по пересеченной местности, гимнастика или, конечно, футбол.

Для меня эти упражнения еще недоступны, поскольку ноги еще не зажили, а при резких движениях дает знать о себе раненое плечо. Но для эскадрильи в целом эти дополнительные физические упражнения являются превосходным отдыхом. Кое-кто – и я среди первых – использует дополнительное свободное время для прогулок в горах или для каких-либо других спортивных упражнений.

Обычно нас отвозят на аэродром рано, чтобы мы могли сделать первый свой вылет где-то между четырьмя и пятью часами. На дальней стороне города мы часто въезжаем в огромное стадо овец с шествующим впереди ослом. Глаза осла почти полностью покрыты длинной и беспорядочной гривой; нас удивляло, как он ухитряется видеть. Из-за этой гривы мы назвали осла Затмение. Однажды, с трудом протискиваясь через стадо, мы в шутку дернули осла за хвост. Этот толчок вызвал целую серию последствий. Поначалу осел начал дико лягаться, как настоящий необъезженный жеребец, затем, видно вспомнив, кто он такой, замер неподвижно, после чего трусливое сердце подсказало ему, что лучше смыться, – и осел понесся прочь с быстротой ветра. Оставленное на его попечение стадо не понимает, что происходит, и причины, по которым осел лягается. Когда овцы увидели, как убегает осел, ими овладел страх, и они бросились галопом вдогонку за ним… Во время вылета мы встречаем сильное сопротивление – но нам все равно, поскольку у нас перед глазами все еще стоит устроенное животными комическое представление, и наши сердца полны радостью жизни. Это веселье позволяет забыть о грозящих нам опасностях.

Нам поручают задачи на сравнительно стабилизировавшемся участке фронта, где, однако, постоянно прибывающие подкрепления показывают, что Советы стремятся проникнуть в сердце Румынии. Район наших операций простирается от деревни Тыргу-Фрумос до плацдармов на Днестре южнее Тирасполя. Большая часть боевых вылетов совершается в район севернее Ясс между этими двумя точками – здесь Советы пытаются выбить нас с высот, окружающих Карбити около Прута. Самые отчаянные бои в этом районе разыгрались у развалин замка Станца на так называемой Замковой горе. Здесь русские несколько раз захватывают наши позиции, но мы снова их отбиваем.

К этому району Советы постоянно подбрасывают огромные резервы. Много раз мы атакуем речные мосты в этом районе; при этом мы летим над Прутом к Днестру, над Кишиневом и далее на восток. Мы надолго запомним эти названия – Кошица, Григориополь и плацдарм у Бутора. Короткое время на нашем аэродроме размещаются товарищи из 52-го истребительного. Ими командует майор Баркхорн, знающий свою работу от «а» до «я». Истребители часто сопровождают нас на боевые вылеты, и это создает им бездну трудностей, поскольку недавно появившиеся у противника новые «Як-3» время от время показывают свои возможности. У авиагруппы есть запасной аэродром в Яссах, откуда легче патрулировать воздушное пространство над линией фронта. Командир группы часто появляется на передовой для наблюдения за взаимодействием его подразделений с наземными войсками. Его пост снабжен радиопередатчиком, который позволяет связываться и с воздухом, и с землей. Пилоты истребителей говорят друг с другом и со своим командиром; пилоты «Штук» общаются между собой, со своим офицером связи на земле и с другими. Обычно мы пользуемся разными длинами волны. Хочу вспомнить забавный случай, о котором рассказал командир группы во время разбора полетов, – этот случай хорошо иллюстрирует его заботу о своих «овечках». Командир видел, как наша эскадрилья подлетает к Яссам. Мы направлялись на север, нашей целью были объекты в районе замка, которые армейское командование хотело нейтрализовать с нашей помощью, указывая цели с земли. Мы встретились над Яссами – но не с нашими истребителями, а с крупным подразделением самолетов «Ла». Через несколько секунд в небе началась бешеная суматоха. Медлительные «Штуки» с трудом могли соревноваться с быстрыми, как молнии, русскими истребителями, особенно если учитывать, что наш полет замедляли бомбы. Капитан нашей авиагруппы наблюдал за боем со смешанными чувствами – и он случайно подслушал следующий разговор. Штурман 7-го звена, решив, что я не вижу идущий на меня снизу «Ла-5», выкрикнул: «Оглянись, Ханнельоре, один из них собирается тебя сбить!» Я уже заметил этот самолет, но для маневра время еще не настало. Я не люблю вопли по радио – они расстраивают экипажи и мешают методичному выполнению задачи. Потому я ответил: «Тот, кто меня собьет, еще не родился».

Это была не бравада – я хотел показать пример самообладания другим пилотам, поскольку спокойствие в подобных обстоятельствах действует на всех отрезвляюще.

Командир завершил рассказ этой истории широкой улыбкой.

– Когда я услышал это, то больше не волновался за вас и ваше подразделение. В самом деле, в этой неразберихе можно было найти что-то забавное.

Сколько раз позднее на инструктажах я давал наставление пилотам:

– Любой, кто оторвется от меня, будет сбит истребителем. Любой отставший станет легкой добычей и не сможет полагаться на поддержку. Таким образом, держитесь рядом со мной. Зенитки часто промахиваются. Если вам не везет, то на вас все равно упадет плитка с крыши или вы вывалитесь из трамвая. К тому же на войне нужно рисковать.

Бывалые пилоты уже знали мои взгляды и принципы. Когда я учил новичка, они прятали улыбки и думали: «Возможно, он прав в этом». Тот факт, что мы практически не несли потерь из-за истребителей, подкреплял мою теорию. Новичкам следовало преподать несколько основных истин прежде, чем они отправятся к линии фронта.

К примеру, через несколько дней мы вылетели на боевое задание в тот же район – и снова были атакованы многочисленными вражескими истребителями. Недавно прибывший лейтенант Рем, перейдя в пикирование следом за своим ведущим, отрубил ему хвост винтом и повредил свой винт. К счастью, ветер отнес экипажи к нашим позициям. Мы выстроились в круг и охраняли спускающихся до самой земли, поскольку советские истребители стали регулярно открывать огонь по выбросившимся летчикам. Через несколько месяцев полетов с эскадрильей лейтенант Рем стал первоклассным летчиком, возглавлявшим во время боевых вылетов часть эскадрильи, а иногда и всю эскадрилью. У меня всегда сохраняются теплые чувства по отношению к тем, кто медленно учится.

Лейтенант Швирблат оказался не столь удачлив. На его счету было 700 боевых вылетов, за которые он был награжден Рыцарским Железным крестом. Ему пришлось в зоне нашей цели сделать вынужденную посадку после попадания снаряда. Лейтенант потерял левую ногу и несколько пальцев. Нам доведется воевать вместе в финальной фазе войны.

У нас нет передышки – ни в районе к северу от Ясс, ни к востоку, где русские захватили плацдарм через Днестр. Три самолета вылетели однажды в полдень в район, где Днестр делает петлю – между Кошицей и Григориополем – и где большое число танков «Т-34» прорвали нашу оборону. Меня сопровождают на бомбардировщиках лейтенант Фикель и унтер-офицер. Предполагается, что над петлей нас будут ждать наши собственные истребители. Приближаясь к месту, я замечаю истребители, низко летящие в районе цели. Поскольку я оптимист, то заключаю, что летят наши, и направляюсь к району цели, отыскивая танки. И тут вдруг понимаю, что истребители – это не наше сопровождение, это иваны. А мы по своей глупости уже оставили строй, разыскивая цели. Двое моих спутников не могут быстро догнать меня, и движутся они очень медленно. Поскольку беда не приходит одна, то сегодня иваны очень жаждут драться; это желание возникает у них нечасто. Очень скоро самолет унтер-офицера вспыхивает огнем и, уходя на запад, превращается в факел. Лейтенант Фикель докладывает, что он тоже подбит и должен уходить. Ко мне на хвост садится пилот «Ла-5», который явно знает свое дело; неподалеку от него еще несколько истребителей. Что я ни делаю, я не могу стряхнуть «Ла-5» с хвоста – он выпустил закрылки, чтобы уменьшить скорость. Я лечу в глубоких лощинах, чтобы заманить преследователя вниз и заставить его опасаться столкновения с землей. Но русский остается наверху, и время от времени трассы от его пуль пролетают близко от носа моего самолета. Лощина расширяется и поворачивает куда-то на юго-запад от реки – и я пытаюсь резко повернуть, тогда как «Ла-5» еще висит на хвосте. Гадерманн докладывает, что его пулемет заело. Трассы прошивают нижнюю плоскость крыла моего самолета. Гадерманн кричит:

– Поднимайся выше!

Я отвечаю:

– Не могу. Ручка и так уперлась мне в живот.

Меня начинает удивлять, что летчик позади меня ухитряется на своем истребителе маневрировать не хуже меня. По моему лбу течет пот. Я продолжаю тянуть на себя ручку снова и снова; пули продолжают свистеть под моим крылом. Повернув голову, я вижу напряженное лицо ивана. Другие «Ла-5» отстали, по всей видимости считая, что их коллега меня собьет. Такие полеты для них не сахар – повороты вверх-вниз на высоте 3–5 метров. Внезапно на вершине земляного укрепления я вижу немецких солдат. Они машут как сумасшедшие, очевидно не в силах понять, что происходит. Внезапно раздается радостный вопль Гадерманна:

– Этот «Ла-5» упал!

Гадерманн сбил его из своего пулемета? Или какой-нибудь лонжерон треснул из-за сильного давления и резких поворотов? Меня это уже не волнует. В своем шлемофоне я слышу громкие вопли русских и шум. Русские видели, что произошло, и это, по всей видимости, было чем-то необычным. Я уже не вижу лейтенанта Фикеля и лечу назад в одиночестве. Подо мной лежит в поле горящий «Ju-87». Унтер-офицер и его бортстрелок в целости стоят около машины, и к ним бегут немецкие солдаты. Так что завтра наши пилоты вернутся. Недалеко от аэродрома я догоняю машину Фикеля. Думаю, мы трое – я, Фикель и Гадерманн – можем отпраздновать второй день рождения. Фикель и Гадерманн поддерживают идею празднования. На следующее утро звонит офицер, управляющий полетами в этом секторе, чтобы сообщить, с каким беспокойством они наблюдали вчерашнее представление, и сердечно поздравляет меня от имени всей дивизии. Радиоперехват вчерашней ночи позволил сделать вывод, что пилотом истребителя был довольно знаменитый советский ас, дважды награжденный званием Героя Советского Союза. Он был хорошим летчиком, и это я должен признать.

Через какое-то время после этого события мне дважды доводится докладывать рейхсмаршалу. Первый раз я приземляюсь в Нюрнберге и следую в замок, унаследованный рейхсмаршалом от его предков. Войдя во двор, я в крайнем удивлении вижу Геринга, стоящего рядом со своим личным лечащим врачом. Он облачен в средневековый немецкий охотничий костюм и стреляет из лука в ярко расцвеченную цель. Геринг не обратил на меня никакого внимания, пока не расстрелял всех своих стрел. Меня изумило то, что ни одна из стрел не попала мимо цели. Я мог только надеяться, что ему не придет в голову показать свою спортивную ловкость, устроив соревнование со мной, – в этом случае Герингу пришлось бы узнать, что с моим раненым плечом я не в состоянии держать лук, не говоря уж о натягивании тетивы. Тот факт, что мне приходится докладывать ему в меховых ботинках, уже сам по себе говорил о моей физической форме. Геринг сказал, что уделяет много времени стрельбе из лука – таким образом он сохраняет форму. Его доктор вольно или невольно вынужден присоединяться к нему. После простого обеда в семейном кругу, на котором в качестве гостя присутствовал один генерал Лорцер, я узнал причину моего вызова. Рейхсмаршал решил наградить меня Золотой медалью пилота с бриллиантами и просит меня сформировать эскадрилью из новых, вооруженных 50-миллиметровыми орудиями, самолетов «Me-410» и затем возглавить ее. Он надеется, что с этим типом оружия мы достигнем решающего превосходства над четырехмоторными самолетами противника. Из этого я заключаю: поскольку совсем недавно я был награжден бриллиантами, новая награда дается с целью уговорить меня превратиться в пилота-истребителя. Уверен, что Геринг мыслит категориями Первой мировой, в которой все пилоты, награжденные Pour le M? rite, были пилотами-истребителями, как и он сам. Геринг явно благоволил к своей области в люфтваффе и к тем, кто принадлежал к ней, и потому хотел включить меня в эту категорию. Я рассказываю ему, как сильно я желал раньше стать истребителем и что этому помешал только случай. Но я упоминаю и про приобретенный бесценный опыт пилота пикирующего бомбардировщика, и что я категорически не хочу изменений. Я умоляю рейхсмаршала отказаться от своей идеи. Геринг сообщает, что уже есть одобрение фюрера по поводу этого перевода, хотя он и не был особенно рад, что я оставлю пикирующие бомбардировщики. Тем не менее фюрер согласился с ним, что я ни в коем случае не должен более приземляться за русской линией фронта, чтобы подбирать экипажи подбитых самолетов. Это приказ. Если нужно подобрать экипажи, то пусть это делают другие. Услышанная новость удивила меня. Среди наших правил было одно самое важное: «Любой сбитый должен быть подобран». Я придерживаюсь мнения, что как раз я и должен подбирать, поскольку имею больше опыта и потому эту операцию мне выполнить легче. Но возражать в данных условиях было бы пустой тратой сил. В критические моменты я буду поступать так, как этого потребуют обстоятельства. Через два дня я возвращаюсь обратно, чтобы принять участие в операциях в Хуси.

Во время паузы в несколько дней я решаю совершить небольшое путешествие в Берлин на совещание, которое долго откладывалось. На обратном пути я приземляюсь в Гёрлице, чтобы некоторое время побыть дома. Затем я продолжаю двигаться на восток через Вёслау близ Вены. Здесь кто-то пытается дозвониться ко мне ночью; утром я делаю звонок друзьям и выясняю, что из штаб-квартиры рейхсмаршала в Хуси пришло телефонное сообщение и меня повсюду разыскивали, но не могли до меня дозвониться. Я немедленно звоню Герингу, и его адъютант сообщает, что я должен немедленно проследовать в Берхтесгаден. Я подозреваю, что будет предпринята еще одна попытка либо привлечь меня к выполнению каких-нибудь особых поручений, либо назначить в штаб. Я спрашиваю:

– Для меня это будет хорошо или плохо?

Адъютант знает, что я имею в виду.

– Определенно не плохо.

Все еще с подозрением я впервые лечу низко вдоль Дуная. Погода – самая скверная из всех, что можно представить. Облака на высоте всего в 40 метров; практически все аэродромы запрещают посадку. Под Веной в густом тумане перед самолетом постоянно появляются из леса высокие деревья. Я лечу над долиной из Санкт-Пёлтена в Амштеттен курсом на Зальцбург, где и приземляюсь. Здесь меня уже ждут; отвозят в загородный дом рейхсмаршала недалеко от Бергхофа в Оберзальцбурге. Геринга нет – он находится на совещании с фюрером. Когда Геринг возвращается, мы садимся за стол. Его дочь Эдда уже взрослая и вполне оформившаяся девушка; ей разрешено сидеть с нами. После короткой прогулки в саду разговор принимает официальный оборот. Мне не терпится узнать, куда дует ветер на этот раз. И сад, и дом говорят о хорошем вкусе; ничего вульгарного или роскошного. Семья ведет простой образ жизни. Мы переходим в кабинет Геринга, освещенный из-за множества окон ярким светом. Из них открывается величественная панорама на горы, поблескивающие в лучах весеннего солнца. Геринг явно имеет слабость к древним традициям и старинным костюмам. Я даже не смог бы описать его одеяние – что-то вроде мантии или тоги, в которые облачались древние римляне, красно-коричневого цвета и скрепленная золотой брошью. Я не могу точно описать ее – с подобной одеждой я никогда не сталкивался. Геринг курит длинную, достающую до пола трубку с изящно разукрашенной фарфоровой чашечкой на конце. Помню, мой отец когда-то имел подобную трубку; в те дни трубка была длиннее, чем я. Поглядев на меня в молчании, Геринг начинает говорить. Меня вызвали, чтобы вручить еще одну награду. Он прикрепляет на мою грудь Золотую медаль фронтовой службы с бриллиантами в качестве награды за недавно выполненный двухтысячный вылет. Это совершенно новая награда, которую раньше не вручали никому, поскольку никто до этого не совершил столько боевых вылетов. Медаль сделана из цельного золота, но в центре находится платиновый венок с перекрещенными саблями, над которыми крошечными алмазами выложено число «2000». Я рад, что с этой наградой не связано какое-нибудь неприятное поручение, которое мне пришлось бы выполнять.

Затем мы обсуждаем положение на фронте, и Геринг высказывает мнение, что мне необходимо, не теряя времени, возвращаться на аэродром. Я намеревался сделать именно это в любом случае. Он сообщает, что готовится большое наступление и в следующие несколько дней следует ожидать сигнал к его началу. Он только что вернулся с совещания, на котором ситуация была обсуждена во всех деталях с самим фюрером. Геринг удивлен, что я не заметил на своем участке этих приготовлений, поскольку в операции должно участвовать примерно триста танков. Я не верю своим ушам. Число триста показалось мне невероятным. Примерно столько каждодневно присутствовало с русской стороны – но чтобы столько было у нас, верилось с трудом. Я выражаю вслух свои сомнения и позволяю себе вольность поинтересоваться названиями дивизий и числом находящихся в них танков, поскольку у меня имеется точная информация о большинстве подразделений на моем участке фронта и их укомплектованности пригодными к службе танками. Накануне моего отъезда с фронта я разговаривал с генералом Унрайном, командовавшим 14-й танковой дивизией. Это было две недели назад. Генерал горько жаловался мне, что у него остался только один танк, да и тот невозможно использовать для боя, поскольку танк переоборудован для управления полетами, что было куда более ценно для генерала, чем наличие обычного танка, поскольку хорошее взаимодействие со «Штуками» позволяло нейтрализовать многие объекты, не пуская в ход танки. Таким образом, я точно знал силу 14-й танковой дивизии. Рейхсмаршал с трудом поверил мне, поскольку у него были совсем другие цифры для этой дивизии. Он сказал мне, наполовину серьезно, наполовину в шутку:

– Если бы я не знал вас, арестовал бы за подобные разговоры. Но вы сейчас все сами узнаете.

И он отправился к телефону, чтобы связаться с начальником Генерального штаба.

– Вы только что сообщили фюреру, что для операции «Х» выделено триста танков.

Телефон был громкий, я мог слышать ответ.

– Так точно.

– Я хочу знать названия всех дивизий, которые будут участвовать в операции, и наличие в них танков на текущий момент. У меня есть человек, который хорошо знает данный район.

– Кто это? – спросил начальник Генерального штаба.

– Один из моих людей, который должен знать об этом в силу своих обязанностей.

К несчастью для начальника Генерального штаба, он начал с 14-й танковой дивизии. Он назвал для нее цифру в шестьдесят танков. Геринг едва мог себя сдержать.

– Мой человек говорит, что 14-я имеет только один!

На другом конце провода наступила продолжительная тишина.

– Когда он покинул фронт?

– Четыре дня назад.

Снова тишина. Потом:

– Сорок танков сейчас на пути к фронту. Остальные в ремонтных мастерских, что находятся на линиях коммуникаций, но все они будут в подразделениях ко времени операции, так что цифры правильные.

Такие же ответы были и по остальным дивизиям. Рейхсмаршал в гневе бросил трубку на рычаги:

– Вот как обстоит дело! Фюреру дали совершенно неверную картину, основанную на неверных данных, а он удивляется, почему нет ожидаемых успехов. Сегодня благодаря вам это случайно удалось выяснить – но как часто мы строим наши надежды на подобных утопиях! Юго-восточная зона с ее сетью коммуникаций в настоящее время постоянно подвергается налетам вражеских бомбардировочных подразделений. Кто знает, сколько из этих сорока танков, к примеру, доберется до линии фронта? Кто может знать – будут ли в мастерских в наличии запасные части и успеют ли с ремонтом в указанный срок? Я должен немедленно доложить об этом фюреру.

Все это произносится в гневе. Затем наступает тишина.

Когда я лечу к фронту, то обдумываю, что только что слышал. Какой была цель этих ложных и вводящих в заблуждение докладов? Случайно это делается или нарочно? В любом случае это на руку врагу. Кто и какие круги ответственны за это?

Я решаю сделать остановку рядом с Белградом. Когда захожу на посадку на аэродроме в Землине, в воздухе появляется группа американских четырехмоторных бомбардировщиков. Выруливая, я вижу, что персонал аэродрома поспешно бежит прочь. К западу от взлетной полосы находятся холмы, в которых, по всей видимости, вырыты туннели в бомбоубежище. Самолеты прямо надо мной. Попал я в переделку. Я выскакиваю из самолета и стремглав бегу за остальными – настолько быстро, насколько позволяют меховые ботинки. Когда я добегаю до входа в туннель, на аэродроме взрываются первые бомбы, поднимая огромные столбы дыма. Трудно поверить, что после таких бомб что-нибудь уцелело. Через какое-то время тучи дыма начинают развеиваться, и я возвращаюсь обратно на аэродром. Тут разрушено почти все; позади обломков стоит мой верный «Ju-87», немного поврежденный осколками, но с совершенно целым двигателем и потому способный летать. Основные элементы системы управления также работают. Я рад, что могу лететь дальше, и ищу, где можно взлететь с аэродрома. Мой преданный раненый самолетик точно доставляет меня обратно в юго-восточную зону к моему полку в Хуси.

Во время моего отсутствия полку придано румынское звено самолетов «Ju-87». Экипажи состоят в основном из офицеров; у некоторых из них есть некоторый летный опыт, но мы скоро понимаем, что румынам лучше летать с нами только в составе больших подразделений. В противном случае возрастут потери. Румыны очень боятся истребителей, и до них не сразу доходит то, что если медленно лететь на самолете в составе большой группы, то вероятность быть сбитым мала. Штабные офицеры пересаживаются на «Fw-190». Наша 1-я эскадрилья временно отстраняется от операций для восьминедельного отдыха на тыловом аэродроме в Саксиш-Регене. Здесь наши ветераны снова учатся – на этот раз для полетов на самолете нового типа. Рано или поздно переучиться предстоит всем, поскольку производство «Ju-87» прекращается. Пока мы находимся в Хуси, я между вылетами на боевые задания упражняюсь в полетах на одном из штабных «Fw-190», поэтому причин отстранить меня от операций нет. Я завершаю свое обучение двумя вылетами к линии фронта на самолете нового типа. В нем я чувствую себя практически в полной безопасности.

Наступил июль. Наши вылеты становятся намного чаще, задуманная локальная наступательная операция в районе Ясс идет полным ходом. Не с тем числом танков, что было запланировано, и позднее первоначальной даты, но, тем не менее, с более свежими силами, чем те, с которыми мы имели дело раньше. Необходимо захватить плато между Прутом и Тыргу-Фрумосом. Эту местность легче удерживать, и захват ее лишит противника удобного трамплина для наступления. Вся линия фронта в этом секторе находится в движении, и мы достигаем успеха, отбрасывая Советы на солидное расстояние. Но несколько ключевых объектов продолжают оказывать упорное сопротивление. Русским везет, поскольку атаки, призванные захватить эти объекты, уже некому производить. Несколько наших штурмовых групп отозваны, как «пожарные бригады», на участки, где разгорелись упорные бои. Во время этого наступления я совершаю свой 2100-й боевой вылет. Мои цели мне уже знакомы: мост в Скуленах, который жизненно важен для снабжения едва удерживающих позиции Советов. Каждый раз, когда мы совершаем заходы на цели к северу от Ясс, поле боя закрыто густым дымом, и мы никогда не можем быть уверены, что не бросаем бомбы близко от наших передовых порядков. Каждый раз, когда я вижу этот густой дым, я смеюсь, представляя лица иванов, которые внизу смотрят на наше приближение. Не надо быть лингвистом, чтобы перевести одно повторяющееся слово: «штука-штука-штука». Но наши дни пребывания в Хуси заканчиваются.

После празднования дня рождения в моем винограднике в первой половине июля мы получаем приказ перелететь в Замосць в центральном секторе Восточного фронта. Здесь русские предпринимают новое широкомасштабное наступление.

Мы прибываем на новый аэродром, пролетев над Северными Карпатами, над Струем и обойдя стороной Львов. Замосць – это прелестный маленький город, от которого остается хорошее впечатление. Мы размещаемся в старых польских бараках на северной окраине города. Наш аэродром лежит довольно далеко от города и состоит из нескольких покрытых стерней полей. Посадочная полоса узкая; она однажды становится причиной одной прискорбной аварии. Во время своего самого первого приземления на этом аэродроме самолет унтер-офицера В. переворачивается и пилот получает довольно серьезные травмы. Унтер-офицер является одним из моих лучших снайперов в борьбе с танками, но теперь вернется он к нам не скоро. У нас снова бездна работы по уничтожению танков – особенно на линии фронта, который здесь не стабилизировался и постоянно меняется. Прорывы танков – вещь каждодневная. Мы еще держим Ковель, но Советы обходят его и готовятся к переправе через Буг. Проходит совсем немного времени, и клинья их наступления появляются северо-западнее Львова – в районе Рава-Русской и Томашева. На этой фазе боев мы еще раз перебазируемся, на этот раз в Милек, небольшой польский город в 100 километрах от Кракова. Цель советского наступления ясна – русские хотят выйти к Висле на широком фронте. Мы атакуем колонны и технику, переправляющиеся через Сан к северу от Перемышля. Приходится принимать во внимание все чаще появляющиеся американские истребители, сопровождающие подразделения четырехмоторных бомбардировщиков. Они поднимаются со своих баз в Средиземном море и, отбомбившись, приземляются на русской территории для заправки. Затем снова делают боевой вылет, после чего приземляются на своих базах. Однажды во время боевого вылета в район реки Сан я встретил подобное подразделение «мустангов». Их было около трехсот. У нас же было пятнадцать бомбардировщиков без истребительного прикрытия, мы находились в 30 километрах от Ярослава – нашей цели на сегодняшний день. Чтобы не подвергать риску эскадрилью, в которой были необлетанные экипажи, я приказал сбросить бомбы, чтобы самолеты получили возможность легче маневрировать. Я не сразу решился отдать этот приказ – раньше мы всегда выполняли поставленную задачу, даже в условиях подавляющего преимущества противника. Это был первый раз – до конца войны он остался и последним. Но в тот момент у меня не было выбора. Сделав это, я довел эскадрилью до аэродрома без потери и смог выполнить поставленную нам задачу на следующий день при более благоприятных обстоятельствах. Мои действия оправдало услышанное вечером известие, что соседнее подразделение понесло тяжелые потери от этого огромного подразделения «мустангов». Несколькими днями позже в середине дня во время заправки нас неожиданно атаковало американское подразделение. Противовоздушная оборона нашего аэродрома была слабой, к тому же застигнутые врасплох зенитчики не сразу открыли огонь. Тем не менее американцам зенитный огонь пришелся не по душе, а поскольку в их программу не входило остаться на вражеской территории, они улетели в поисках легкой добычи, не причинив нам никакого вреда.

Телефонный звонок из штаба люфтваффе сообщает: в первый раз за войну русские ступили на немецкую территорию. Они двигаются вперед в Восточной Пруссии из района Волковыска в направлении Гумбиннен – Инстенбург.[5] Я хочу немедленно лететь в Восточную Пруссию; вскоре приходит приказ о переводе, и на следующий день я уже в Инстенбурге со всем своим летным персоналом. В мирной атмосфере Восточной Пруссии невозможно верить в то, что война подошла столь близко, что вылеты с бомбами и противотанковыми пушками придется осуществлять из этого тихого места. Население Инстенбурга еще не осознало всю серьезность нависшей опасности. На аэродроме до сих пор множество лишнего, что мешает развернуть наши действия в полной мере. И потому мы перебазируемся в Лётцен в районе Мазурских болот, где аэродром совсем мал, но где мы одни.

В этой прелестной местности Восточной Пруссии лето в самом разгаре. Неужели эта земля станет полем боя? Именно здесь мы понимаем, что боремся за наши дома и за нашу свободу. Сколько немецкой крови было пролито напрасно! Это не должно снова повториться! Именно эти мысли занимают нас, когда мы летим к нашей цели – к северу от Мемеля или Шяуляя, на Сувалки или на Августово. И на пути обратно нас мучают те же мысли. Мы снова там, где начинали войну в 1941-м; именно отсюда началось вторжение на восток. Приобретет ли этот монумент в Танненберге[6] еще более величественное значение? На самолетах нашей эскадрильи изображена эмблема немецкой кавалерии – никогда раньше эта эмблема не значила для нас столь много.

Вокруг Волковыска идут упорные бои; город переходит из рук в руки. Здесь обороняются небольшие немецкие танковые силы, которые мы поддерживаем от восхода до заката. Они несколько дней отражают непрерывные атаки русских. Несколько русских «Т-34» прячутся в высоком кукурузном поле. Мы поджигаем поле зажигательными снарядами. Когда танк больше ничто не скрывает, мы устраиваем охоту на них. Лето жаркое; поскольку мы живем довольно близко к воде, то часто купаемся во время получасовых перерывов между вылетами. Это настоящее наслаждение. Эффект нашей непрерывной работы ощутим: русское наступление заметно ослабевает. Контратаки становятся все более частыми, это позволяет в некоторой степени стабилизировать фронт. Но когда бои затихают на одном участке, это говорит, что они вспыхивают на другом. Советы движутся к Литве, стремясь отрезать наши армии в Эстонии и Латвии. А это означает, что нам всегда есть работа в воздухе. Советы сравнительно хорошо знают о силе нашей обороны как на земле, так и в воздухе.

После одного нашего вылета лейтенант Фикель снова считает, что у него прибавился еще один день рождения. Мы переходим в атаку на красных, и они снова проделывают старый трюк, переходя на нашу длину волны. Лично я не могу разобрать, что они болтают, но, по всей видимости, речь идет о нас, поскольку я узнаю слово «Штука». Мой коллега, знающий язык, а потом и солдат с наземной станции прослушивания, где имеется переводчик, впоследствии пересказывают мне всю историю. Вот что приблизительно произошло.

– «Штуки» приближаются с запада. Вызываю всех «красных соколов». Вы должны немедленно атаковать «Штуки». Их примерно двадцать. Впереди одиночная «Штука» с двумя длинными полосками – это определенно эскадрилья майора Руделя, того, кто подбивает наши танки. Вызываю всех «красных соколов». Вы должны сбить эту «Штуку» с длинными полосками.

Лейтенант Марквардт делает мне примерный перевод, когда мы находимся в воздухе. Фикель говорит со смехом:

– Если они собираются подбить ведущего, тогда их собьет ведомый.

Фикель обычно летает как мой ведомый и говорит то, что знает из опыта.

Впереди нас и ниже движутся иваны с машинами, артиллерией и прочим по идущей среди редких деревьев дороге. Начинает свое представление противовоздушная артиллерия. Появляются «красные соколы», нас атакуют «аэрокобры». Я отдаю приказ атаковать. Часть нашего подразделения пикирует на грузовики, часть на противовоздушные батареи. Все самолеты энергично маневрируют. Пилоты истребителей думают, что настало их время показать себя. Облака разрывов от зенитных снарядов вспыхивают совсем недалеко от нашего самолета. Перед самым уходом в пикирование лейтенант Фикель получает прямое попадание в крыло. Он поспешно сбрасывает бомбы и улетает в направлении на аэродром. Его самолет горит. Сбросив бомбы, мы выходим из пикирования. Я набираю высоту, чтобы посмотреть, куда Фикель направился. Он приземляется на очень неудобную для посадки землю, полную ям, канав, пней и прочих препятствий. Самолет проскакивает через две ямы, как резвый козлик, – удивительно, что он не перевернулся. Пилот и бортстрелок выбираются из самолета. Положение скверное – кавалерия, за которой следуют танки, направляется к самолету из леса, с явной целью захватить экипаж. А сверху меня яростно атакуют «аэрокобры». Я говорю по радио:

– Кто-нибудь должен немедленно приземлиться. Вы знаете, что мне это больше не разрешено.

У меня ужасное чувство: мне ясно запретили приземляться, и в таких обстоятельствах совершать посадку – явно нарушать приказ. Мы все еще кружим над сбитым самолетом. Фикель и Барч внизу наверняка считают, что в такой ситуации никто им не поможет. Советы постепенно приближаются, но ни один самолет до сих пор не опустился. Все внимание экипажей поглощено тем, как увернуться от истребителей. Решение приземлиться самому принять трудно, но я понимаю, что, если не сделаю этого, мои товарищи погибнут. Наилучшие шансы спасти их у меня. Неподчинение приказу, конечно, непростительно, но желание спасти моих товарищей сильнее, чем чувство долга. Я забыл обо всем, о последствиях, о том, что может произойти. Я должен вызволить их. Я отдаю приказ:

– Седьмое звено – вы должны атаковать кавалерию и пехоту с низкой высоты. Восьмое звено – вы должны построиться в круг на средней высоте, чтобы прикрыть Фикеля и меня. Девятое звено – вы должны остаться вверху и отвлечь истребители. Если истребители начнут пикировать, тогда девятое звено должно атаковать их сверху.

Я лечу очень низко над землей, чтобы выбрать место, на котором при доле везения можно совершить посадку. Медленно я увеличиваю газ, но впереди яма, и я снова уменьшаю газ. Следует ужасный удар, на какое-то мгновение хвост самолета поднимается к небу, и вот «Ju-87» останавливается. Фикель и Барч бегут спасать свою жизнь. Они быстро оказываются в кабине. Пули иванов летят так далеко, что на них можно не обращать внимания. Я снова даю газ в большом волнении, смогу ли я взлететь? Поднимется ли самолет в воздух раньше, чем в него попадет пуля или какое-нибудь препятствие превратит его в обломки? Впереди яма! Я тяну ручку на себя, самолет перелетает через яму и чуть стукает колесами о землю. Но остается в воздухе. Медленно напряжение исчезает. Эскадрилья строится в боевой порядок, и мы летим домой без потерь.

«Бродячий цирк Руделя» разместился на убранном поле около от городка Венден, неподалеку от латвийско-эстонской границы. Фельдмаршал Шернер приложил все силы, чтобы заполучить мою эскадрилью, и потому мы сейчас находимся на Курляндском фронте. Едва мы устроились на кукурузном поле, как к нам прибыл огромный торт с поздравлениями – везде, где я воевал, появлялись эти торты, обычно с «Т-34» из сахарной глазури и надписью, в которой было указано число уничтоженных мной к этому времени танков. На этот раз на торте красовалась цифра «320».

Общая ситуация здесь следующая: в районе Тукумса мы предприняли наступление, чтобы восстановить прерванную связь с остальной частью Восточного фронта. Прорыв осуществляется штурмовой группой под командованием весьма отличившегося полковника графа Штрахвица и идет успешно. Советы, однако, предпринимают постоянные атаки, чтобы отодвинуть наш фронт на востоке Курляндии. Этот сектор долго был шипом, упиравшимся в их бок. По это причине немецкие солдаты обороняют его с невиданной храбростью, несмотря на огромный перевес сил у противника. В данный момент сектор снова подвергается необычно сильному давлению. Чтобы его уменьшить, фельдмаршал Шернер обращается к нашей помощи. Во время первых же вылетов мы обнаруживаем, что фронт здесь не будет сильно меняться – русские укрепляют свои позиции и камуфлируют их. Зенитные батареи хорошо размещены и повсеместно достаточно сильны. Активность противника в воздухе не стихает и довольно высока. Мы видим орды вражеских истребителей и совсем немного наших собственных подразделений, поскольку снабжение совсем плохое. А запасы бензина, бомб и оборудования должны быть легко доступны, когда они нам требуются, – и им нужно много места. Еда здесь стоит дорого, везде, куда мы летаем: и на востоке, и на юге котла, на фронте у Тукумса, и на главном фронте, где идет русское наступление на Дерпт, имеющее цель захватить Таллин. Сделав несколько вылетов, мы успешно уничтожаем большой моторизованный конвой, в который входит множество танков. Конвой шел на Дерпт – но теперь наступление остановлено, и теперь армия может закрепиться. Откуда русские берут такие бесконечные массы людей и техники? Этого понять совершенно невозможно. Грузовики, которые мы уничтожаем, по большей части американского происхождения. Иногда мы видим небольшие группы «шерманов». Русским даже не нужны эти американские танки, поскольку их собственные лучше приспособлены к русским условиям и их число огромно. Это несметное количество техники приводит нас в замешательство, а часто и в уныние.

Мы часто встречаемся с произведенными в Америке самолетами, особенно с «аэрокобрами», «кинг-кобрами» и «бостонами». Американцы серьезно помогают своему союзнику с грузовиками, но особенно сильно с самолетами. Но в их ли интересах давать русским столько помощи? Мы часто спорим по этому поводу.

Однажды ночью, в половине второго, меня будит лейтенант Вайсбах, офицер разведки нашей эскадрильи. Фельдмаршал Шернер хочет со мной срочно поговорить. Уже долгое время я отключаю на ночь телефон, поскольку вылетаю рано и должен выспаться. Потому все ночные звонки получает офицер разведки, который не обязан вылетать рано утром, но для фельдмаршала я всегда на проводе. Он, как всегда, сразу приступает к делу:

– Вы не можете вылететь немедленно? Прорываются сорок танков с моторизованной пехотой. Наши фронтовые подразделения не могут остановить их своими силами и хотят закрыть брешь этим вечером. Но русские далеко углубились в наши позиции; нужно немедленно атаковать их, чтобы остановить распространение из зоны прорыва. Если не сделать этого, то русские могут нанести огромный урон нашим линиям снабжения в тылу армии.

Повторяется старая история. Я нахожусь у Шернера достаточно долго, чтобы не удивляться подобным новостям. Наши братья по оружию на земле отсиживаются в окопах и позволяют танкам проходить в тыл, а мы должны таскать каштаны из огня. Они оставляют нам разбираться с танками в их тылу, надеясь закрыть брешь этим же вечером или через два дня, чтобы таким образом обезвредить прорвавшиеся вражеские силы.

Здесь, в Курляндии, это особенно важно, поскольку крупное проникновение противника может привести к краху всего фронта.

После недолгого размышления я говорю фельдмаршалу:

– Сейчас очень темно, и боевые вылеты не имеют шансов на успех, поскольку мне нужен дневной свет для атак на танки и грузовики. Я обещаю взлететь на рассвете со своей 3-й эскадрильей и противотанковым звеном в тот квадрат на карте, который вы мне укажете. После этого я немедленно вам позвоню, чтобы сообщить, как обстоят дела.

Красные проникли на запад в районе озер, и сейчас их танковый клин движется по дороге между двумя озерами. Я прошу лейтенанта Вайсбаха собрать доклады о погоде по телефону из всех возможных источников. Нужно разбудить пилотов, чтобы еще в сумерках мы взлетели, а с первыми рассветными лучами уже были над целью. Я отдаю короткие инструкции штурманам по телефону – и дальше все идет автоматически. Что уже выполнялось сотни раз, можно повторить и во сне. Повар сам знает, как готовить кофе. Главный механик знает до секунд, когда наземный состав должен выстраиваться на аэродроме, чтобы починить самолет. Все, что необходимо, – это отдать короткий приказ звеньям:

– Первый боевой вылет в 5.30.

Ранним утром над аэродромом на высоте примерно 50 метров висит густой туман, но из-за срочности нашей задачи мы взлетаем. На юго-восток мы движемся на небольшой высоте. К счастью, местность здесь ровная, в противном случае полет был бы невозможен. Видимость не больше 400 метров, особенно из-за того, что еще не рассвело. Мы летим примерно полтора часа, как вдруг туман опускается почти до земли – из-за того, что мы уже долетели до озер. Я даю приказ на перестроение, из-за трудностей, связанных с полетами на высоте 50–70 метров. Ради безопасности мы летим в ряд. Я едва вижу самолеты – они движутся в облаках и время от времени исчезают в тумане. Успешную атаку в таких погодных условиях осуществить невозможно. Мы можем бросать бомбы лишь со столь малой высоты, на которой возникает риск быть поврежденными осколками. Это пользы никакой не принесет, и потому я отдаю приказ вернуться. Простое пребывание в зоне цели никому сегодня не поможет. Я рад, когда последний самолет приземляется благополучно. Когда я звоню фельдмаршалу, он говорит, что получил такой же доклад о метеорологической обстановке с линии фронта.

Наконец где-то ближе к девяти часам слой тумана над аэродромом немного рассеивается и поднимается до 400 метров. Я взлетаю с противотанковым звеном, в сопровождении 7-го звена, которому достанутся цели, требующие бомбардировки. Мы летим на юго-восток, и туман снова густеет. Скоро мы спустились до высоты 50 метров, видимость просто фантастически плохая. Наземных ориентиров не видно, и потому я лечу по компасу. Начинается район озер, погода остается отвратительной. Я еще не достиг места русского наступления, которое указал мне фельдмаршал, – я подбираюсь к нему по дуге, чтобы, выйдя из пике, сразу двигаться к собственному аэродрому. Это необходимая предосторожность для столь скверной погоды. Если силы противника и в самом деле столь сильны, как это мне сообщено, наверняка русские имеют соответствующее противовоздушное прикрытие. Не может быть речи о том, чтобы подойти к цели под прикрытием холмов или деревьев, поскольку на цель я выхожу со стороны воды, соответственно при выборе тактики следует принимать во внимание противовоздушную оборону. Мы не можем прятаться и в облаках, поскольку при атаках со столь малой высоты есть угроза столкновений при полете большими подразделениями. Помимо того, пилотам придется следить, чтобы не столкнуться с соседом, а это мешает концентрироваться на своей цели.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.