Глава 2. Страны империи

Глава 2. Страны империи

Для таких явлений я предложил бы термин ксения.

Л. Н. Гумилев

Кроме территорий, до освоения которых никак не доходили руки, неразгрызенные куски были еще двух сортов:

1. Европейские страны, сохранявшие внутри империи свое национальное лицо.

2. Страны мусульманского мира.

СТРАНЫ В СОСТАВЕ ИМПЕРИИ

С самого начала Польша и Финляндия были не обычными губерниями, а причудливыми полугосударствами внутри государства. «Финляндия — не провинция, Финляндия — государство» — эти слова Сперанского были руководством к действию. У Финляндии был свой сейм, в который избирались депутаты от разных сословий. Сейм издавал законы, по которым жила Финляндия. А правил Государственный совет — Сенат. Генерал–губернатор был лишь представителем царя в Финляндии, но не самовластным правителем.

Финляндия и до 1917 года дожила в роли эдакого полугосударства и была лояльна Российской империи. В 1812 году Выборгский егерский полк занял место русского гарнизона Петербурга, ушедшего на войну с Наполеоном. Егеря верно несли службу, не вызывая ни подозрений в неверности, ни нареканий.

Почти такую же автономию имел и Остзейский край с множеством областей применения немецкого языка. Уже в ХХ веке в рижской газете могли дать объявления: «Требуется няня. Обязательное знание всех местных языков». Местных — это русского, немецкого и латышского. Русский язык был лишь одним из местных языков, жить только с ним в этих областях было нельзя.

Русский человек вполне определенно был своим в любой из этих стран. Известнейший деятель эмиграции первой волны, В. Д. Поремский хорошо помнил детство, проведенное в Ченстохове. Сын офицера, часть которого стояла в этом священном городе, он постоянно играл с польскими ребятишками и хорошо знал польский язык. Но все равно Польша оставалась особой страной и была особым полугосударством.

Точно так же, по особой конституции и с учетом мнения выборных лиц, должна была управляться и Польша… Но Польша оказалась неблагодарной и «бунташной». После очередной смуты 1831 года, которую в России называли мятежом, а в самой Польше — войной, ее свободы и права самоуправления урезались.

Как ни парадоксально, но польский народ ухитрялся жить не только по тем законам, которые предписывали ему власти. Дело доходило чуть ли не до организации своего рода подпольного польского государства… По крайней мере, поддерживались отношения между людьми, которые позволяли очень быстро организовать государственные структуры. Поляки и организовывали их в 1812 году, в 1813, в 1863… Разные поколения поляков восставали и неизменно оказывались в состоянии организоваться. То, что финны имели легально, по разрешению начальства империи, поляки получали против воли властей и в постоянной мечте восстановить свое государство.

Очень показательны картины из картинной галереи в Кракове… По крайней мере, три полотна признанных мастеров и классиков живописи написаны на одну и ту же тему, — как видно, исключительно важную: «Прусский герцог приносит клятву вассальной верности польскому королю».

Великолепна картина Матейко «Четверка»… Но ведь только слепой не поймет, что написана она, как откровенный ответ на русскую «Тройку» («а у нас вот четверка!»).

Еще интереснее «Сибиряки», сибиряками в Польше называли ссыльных и каторжан из Сибири. у поляков было свое представление и о том, кому следует учиться в университетах и на каком языке. Правительство Российской империи еще в 1808 году открыло университет в Варшаве… и закрыло его в 1832 году, после восстания–войны.

В 1862 году университет открыли было, под названием Главная школа. В 1869 году Главную школу снова закрыли и завели в Варшаве университет .. но с преподаванием на русском языке (тут имеет смысл напомнить: в Кракове, в Австрийской империи, преподавали на польском языке). Полякам же почему–то казалось, что учиться можно и по–польски …

В Российской империи девушки не получали высшего образования. В 1878 году в Петербурге открылись Высшие женские курсы, прозванные в народе Бестужевскими — по имени популярного профессора русской истории Н. К Бестужева–Рюмина, их основателя и первого директора. Но эти курсы вовсе не были университетом, они даже не были приравнены к высшему учебному заведению. Правительство не финансировало Бестужевские курсы, а окончив их, девушки могли преподавать в средних классах женской гимназии и в младших классах мужской. Но уже в старшие классы женской гимназии путь бестужевкам был прочно закрыт, — не говоря о таких ужасах, как занятия наукой, преподавание студентам или серьезная работа самостоятельного специалиста.

Ну, а в Польше думали иначе и стали создавать подпольные университеты. Собирается молодежь на вечеринку — а это студенты пришли послушать лектора. Профессор прочитал лекции, ответил на вопросы и уехал. А завтра молодежь опять собирается, только у кого–нибудь другого, и в роли пожилого родственника выступает другой профессор подпольного университета… Так и учились, так и сдавали экзамены.

Само существование польских подпольных университетов в России до сих пор стараются не вспоминать — не самая это светлая страница в нашей истории. Официально этой страницы как бы и не было, и о судьбе знаменитой Марии Склодовской–Кюри пишется: «В 1883 окончила с золотой медалью гимназию в Варшаве, после чего давала частные уроки. В 1891 году поступила в Парижский ун–т. В 1895, окончив его, вышла замуж за П. Кюри …» [76, с. 512].

Справочник в очередной раз лжет… говоря мягче, не договаривает. Между 1883 и 1891 годами Мария Склодовская как раз училась в подпольном университете.

Боюсь, что у кого–то из читателей может возникать раздражение всякий раз, когда я называю Россию отстающей от государств Запада. Очень уж это болезненная, неприятная для нашего национального сознания тема. Так вот, судьба Марии Склодовской — прекрасная иллюстрация к этой, может быть, и неудобной теме. Вот она, отсталость во всей красе — полное отсутствие женского образования. В одно и то же время в Париже девушке можно учиться вполне легально; в Варшаве — только нелегально, а в России вообще нельзя. Никак.

Давать названия запрету учиться на родном языке не буду. Пусть читатель сам назовет эту систему так, как она заслуживает. Если он считает, что все в порядке, назвать ее следует мудрой, и что эта мера помогает сближаться народам — ладно! Пусть будет по–твоему, дорогой читатель. Лишь бы тебе было хорошо.

СТРАНЫ МУСУЛЬМАНСКОГО МИРА

Такими же полугосударствами были и страны мусульманского мира. Формально только Хива и Бухара были вассалами русской короны, свободными в вопросах внутреннего управления. Фактически же мусульмане постоянно оказывались в положении поляков и гнули свою линию тайно или полутайно. И даже в отношениях с казанскими татарами и с азербайджанцами, не стремившимися выйти из империи, постоянно возникали проблемы… Ведь мусульманские страны относятся к другой цивилизации, а обращение в ислам прошло уже очень давно. Азербайджан мусульмане завоевали в 639 году, Междуречье Сырдарьи и Амударьи (Мавераннахр) и Бактрию — в 673–674 и до конца в 706–716 годах.

Миссионеры ислама исламизировали Булгарию в IX–X веках, Башкирию в Х–ХII, Кабардино–Балкарию и Черкесию в XIV, Чечено–Ингушетию в XVI–XVII веках.

В одном Узбекистане было до революции свыше 200 медресе, а махтабы (сельские духовные школы) были в каждом кишлаке. А муллы даже в цивилизованном Поволжье стали непререкаемо авторитетными людьми.

Очень трудно объективно оценить последствия присоединения Средней Азии к России. Официально полагалось отмечать, что «присоединение С. А. к России объективно имело прогрессивные последствия для ее народов» [77, с. 382].

И правда: в 1913 году из 228 хлопкобумажных заводов всей Российской империи 220 находилось в Средней Азии. Промышленный рост налицо. Но ведь прав и Авторханов: «Когда западные империи делали то же самое в своих колониях, привозя сюда капитал к дешевым рабочим рукам», то БСЭ это называет не прогрессом, а колониальным грабежом [78, с. 147].

В Российской империи мало обращали внимания на пресечение работорговли, на обучение туземцев, — это казалось чем–то слишком обычным. Так, фрагментик «бремени белого человека». А ведь, может быть, ислам приходил к народам с лозунгом «в исламе все люди — братья» [78, с. 169]… но сколько было рабов в Средней Азии!

Что же до просвещения… Медресе и махтабы — это, конечно, замечательно, но к началу ХХ века в Турке стане появились совсем другие учебные заведения:

Тип учебных заведений Число Число учащихся

Мужская гимназия 5 1949

Женская гимназия 5 2451

Учительская семинария 1 87

Реальное училище 1 383

Ташкентский кадетский корпус 1 280

Мариинское училище 1 240

Ремесленное училище 1 83

Городское училище 21 3091

Приходское 16510728

Начальное и сельское училища 89 4787

Русско–туземная школа 82 3072

Железнодорожное училище 22 1997

Итого 39429148

«Кроме того, в пределах Бухарского края имелось 6 начальных училищ с 300 учащимися. Частных учебных заведений в Туркестане насчитывалось в 1906 году 12 с 835 учащимися. Таким образом, в 1906 году общее число русских учебных заведений в крае составило 413 с 30 326 учащимися; около 20% этого последнего числа составляют туземцы–мальчики» [79, с. 80].

Казалось бы, радоваться надо: 6 000 туземцев получают европейское образование! Но, оказывается, относиться к этому можно и по–другому: «К этим цифрам нечего прибавить. Они дают документальное доказательство православно–националистического мракобесия» [79, с. 81].

Это, оказывается, «в числе прочего, царское правительство занялось здесь русификацией. Черносотенные «миссионеры» Остроумовы и губернаторы Лыкошины обращали «нехристей» в православие и учили думать и чувствовать по–русски» [79, с. 80].

И вообще «европейский империализм отрезал эти народы от широкой дороги исторического развития» [79, с. 9].

Что считать этой самой «широкой дорогой», не особенно ясно.

Наверное, туркестанский социал–демократ Сафаров полагает, что квинтэссенция исторического развития — это и, есть работорговля, ковыряние земли деревянной сохой, нравы раннего феодализма, многоженство и чудовищная антисанитария, холера каждые пять лет и чума каждые пятнадцать. В этом пункте понять его трудно.

Но если даже просвещение инородцев можно понимать как примитивную русификацию, — видимо, У какой–то части туземцев приобщение к цивилизации вызывало дикий протест.

С самого начала этот протест был религиозным. Уже с момента завоевания Кокандского ханства, то есть с 1860 года, началось движение басмачей. Политически басмачество возглавляли две организации: «Шири–и-ислама» — Совет ислама, и «Шураи- Улема» — Совет ученых. Себя же басмачи называли «Армия ислама».

Так что басмачество — это именно цивилизационный протест! В мусульманских регионах Российской империи зреет не азиатская форма национализма, а нечто иное, покруче.

К Первой мировой войне «в недрах мусульманских народов России, исповедующих ислам, окончательно созрело и оформилось понятие о мусульманских народах как о национально–социальной общности» [80, с. 70].

О национально–социальной?! Разумеется, дело не в национальности — исповедовать ислам могут хоть таджики, хоть норвежцы. Это — цивилизационная общность, да к тому же все сильнее осознающая себя как общность угнетаемых.

В 1905 году состоялся 1 Всероссийский съезд мусульманских народов. На нем оформилась «Иттифак» — политическая партия мусульман во главе с крымчаком И. Гаспринским. Партия требовала культурной и политической автономии для мусульман и социальной справедливости. Мусульманская фракция была во всех четырех думах, и она требовала примерно того же.

В 1911 году в Баку оформилась «Мусульманская демократическая партия Мусават». «Мусават» — значит «равенство». Национал- демократия, однако.

Стоило пасть Российской империи, и началось… В начале 1917 года муфтий Крыма Челебиев возглавил правительство Национальной директории Крыма. В мае 1917 года съезд горцев Кавказа требовал создания горского государства. Узун–Ходжа- под названием Северо–кавказский эмират. Уже в ноябре–декабре 1917 года 1 Чрезвычайный съезд народов Туркестана потребовал автономии Туркестана на основе шариата и заявил о создании Кокандской автономии.

Но это — цивилизационный протест, принявший заимствованную у европейцев форму. Государство, а уж тем паче директория — вах, это не восточная деталь.

Но одновременно росло и осознание мусульман не как сообщества завоеванных, а как угнетенной, классово униженной общности.

«В 1916 году была объявлена мобилизация киргизов на окопные работы. Доведенные угнетением до отчаяния, они восстали с дубинками и кетменями, первобытными орудиями труда и защиты. Усмирение было чудовищным по своей жестокости.

Резали и стреляли без числа женщин, детей, стариков. Потоки крови смешивались с грязью разрушаемых глинобитных стен.

Десятки аулов в Джизакском уезде, в Семиречье и в Сырдарьинской области были стерты с лица земли. Земля, имущество, скот и постройки были конфискованы и отданы в награду русским кулакам, принявшим живейшее участие в усмирении. В кишлаки и аулы мог приходить всякий И брать все, что ему хотелось. Еще и сейчас разрушенные стены в усмиренных уездах стоят как живые памятники российского самодержавия. Память о 1916 годе еще и сейчас крепко живет в сознании мусульманской бедноты» [79, с. 79–80].

Порой религиозно–цивилизационный и социальный протест смыкались, во всяком случае, не противоречили друг другу.

В 1917 году часть мусульманского духовенства выдвинула лозунг «За советскую власть, за шариат!».

А при Народном комиссариате национальностей (Наркомнац) возник Мусульманский комиссариат.