Глава 19 В Польше

Глава 19

В Польше

В Польшу наши войска ворвались в результате Белорусской наступательной операции 1944 года. Проводили эту операцию войска 2-го Белорусского фронта: 3, 49, 50-я армии и 4-я воздушная армия. После удачно проведенной Минской операции без всякой оперативной паузы советские войска бросились вперед. В июле началось освобождение Польской земли. В рядах атакующих немецкие укрепления были и польские воины. Но главная освободительная миссия принадлежит советским войскам, русскому солдату. Потому что главная нагрузка легла на его плечи. И самые большие потери понесли русские дивизии.

Гитлер ненавидел Польшу и поляков. В разговоре с Геббельсом он однажды сказал: «На поляков действует только сила. В Польше уже начинается Азия». На высокомерный, экзальтированный польский характер это подействовало сильно: они до сих пор не могут простить эти слова всем немцам. Как всем русским не могут простить смутную историю Катыни. Кстати, по сведениям немецкого историка и публициста Стефана Карнера, опубликованным в книге «Архипелаг ГУПВИ. Плен и интернирование в Советском Союзе», Красная армия за четыре года войны захватила в плен солдат и офицеров 24 национальностей, воевавших против СССР в составе вермахта и СС. Поляки занимают седьмое место, опередив, например, даже итальянцев. Наши наступающие войска захватили польских 60 280 солдат и офицеров, одетых в форму германской армии. Причем почти все они были захвачены на советской территории. Среди плененных было 5 польских генералов. Впечатляет, не правда ли?

Стоит здесь напомнить и еще один эпизод советско-польского боевого братства: когда немецкие дивизии стояли под Москвой, генерал Андерс эвакуировал польские части, экипированные и вооруженные, кстати, Советским Союзом, в Иран для прохождения военного обучения. Как показала дальнейшая история, Андерс так и не вернулся на русский фронт. Через Узбекистан, Иран, Палестину дивизия Андерса была переброшена, уже по приказу англичан, в Италию. И там в мае 1944 года в местечке Монте-Кассино она была уничтожена в одном бою: немцы их расстреляли из нескольких десятков пулеметов в ущелье. Поляки до сих пор, подвыпив русской водки, любят спеть песню: «Червоны маки на Монте-Кассино…» О моих земляках, освобождавших их Сопот, Гдыню, Познань, ни грустных, ни веселых песен благодарные поляки не поют.

В этой главе опубликуются странички из «Польского дневника» бывшего сапера 145-го отдельного автоинженерного батальона Ивана Матвеевича Шведова из поселка Черная Грязь, что неподалеку от деревни Стрелковки — родины Маршала Победы Г.К. Жукова.

— Вислу мы форсировали и начали расширять плацдарм. В то время я был уже помощником командира автоматного взвода. Звание — сержант.

После небольшой артподготовки рота пошла в атаку. Немцы, видимо, знали, что мы будем атаковать, и, чтобы не попасть под огонь нашей артиллерии, первую линию траншей и окопов оставили без боя. Отошли во вторую линию. Там у них была более выгодная позиция. Возвышенность. И с нее-то они простреливали перед собой по фронту буквально все.

Заняли мы немецкую траншею.

А нашего командира взвода, лейтенанта, во время атаки ранило в обе руки. И командование взводом пришлось принять на себя мне.

Подморозило. А когда бежали в цепи и стреляли по отступающим немцам, я вгорячах рукавицы где-то бросил. И теперь руки стали замерзать.

Занял позицию на правом фланге взвода. Справа от меня — соседний взвод. Поднялись, пошли. Впереди — второй эшелон немецких траншей. Они долго не стреляли. Подпускали на верный выстрел. И вот ударили. И цепи наши сразу положили. Наш взвод оказался ближе других к немецким траншеям. Ротная цепь вначале шла ровно, а потом сломалась клином. Как журавли мы на них летели…

Я вначале подумал, что мои автоматчики просто не выдержали и залегли. Немцы стреляли из пулеметов. Стреляли почти беспрерывно. Пулемет есть пулемет. Залег и я. Не бежать же в атаку одному, хоть я и исполняю обязанности командира взвода. Но вскоре я понял: взвод-то мой почти целиком расстрелян и я тут, перед немецкой траншеей, остался один! Лежу. Наблюдаю. Сердце мое колотится. Стрельбу они немного ослабили. Задвигались. Закричали. Это уже верный знак: к контратаке готовятся. Гляжу, и правда поднимаются. Прикинул: шагов сто до них. Что ж, думаю, никто из моих ребят не стреляет? Ведь кто-то же есть живой! А немцы идут. Тогда я приподнялся и с колена, прицельно дал несколько очередей. Посмотрел направо: соседний взвод тоже без лейтенанта и тоже уже отступает — бегут ребята что есть мочи! Только шинели заворачиваются! Пули вокруг меня — цив-цив! Я опять залег. Лег за труп своего товарища. А немцы опять встали и идут. Я снова вскочил, выпустил последние патроны и рванул к своим.

Бегу. По мне стреляют. Но стреляют уже другие. А эти, которые на меня шли, больше уже не вставали. Видимо, я их срезал последней очередью.

Прибежали мы, кто остался живой. Ротный нас встретил, говорит мне: «Молодец! Достоин высокой награды!»

Вот, думаю, за удачные атаки не награждали, а тут…

Ко мне ребята стали собираться, остатки взвода. У одного глаз выбит, висит, и он его в ладони придерживает. А другой, из недавнего пополнения: «Меня, товарищ сержант, в руку вроде ранило». И вертит своей перебитой рукой туда-сюда. В горячке. Я и сам еще плохо соображал.

На нейтральной полосе вскоре все утихло. Немцы больше не контратаковали. Из взвода нашего больше никто не вернулся. Стало вечереть.

— 1 декабря 1944 года, после второго ранения, я попал на курсы младших лейтенантов. Три месяца ускоренной учебы. Нам прилепили по одной звездочке — и на фронт. Назначение я получил в 1297-й стрелковый полк 160-й дивизии.

Бои уже шли в Польше. Мы шли на Данциг. Там мы окружили довольно большую группировку немцев. Но окружили их с суши, а с моря — нет. И они продолжали сражаться. Наша дивизия ударила в центр группировки с целью расчленить ее. Впереди перед нами лежал город Сопот. Там я впервые в жизни увидел море.

Но до моря было вот какое дело…

Местность под Сопотом лесистая. Артиллерию применить было нельзя. Мы с немцами сошлись так близко, что стрелять артиллеристы не решались, чтобы не перебить своих. Мой взвод был правофланговым в батальоне. Взводу придали расчет станкового пулемета. Справа шел другой батальон. Вот стык наших батальонов и должен был прикрывать этот пулемет.

Шли лесом. Впереди — овраг. И вдруг из-за оврага немцы открыли сильный огонь из пулеметов и автоматов. Мы сразу залегли. Моя позиция оказалась как раз перед оврагом. Спуск в овраг пологий. Я приказал пулеметчикам, чтобы контролировали перед собой по фронту противоположную сторону оврага и не пускали немцев сюда, если те вздумают контратаковать.

Расставил я свой взвод, жду. А слева от меня, смотрю, другие взводы нашей роты поднялись и, отстреливаясь, начали отходить. Я встал за деревом. Бегут пулеметчики соседнего взвода. «Куда? — кричу им. — Быстро ко мне! Устанавливайте пулемет и бейте вдоль оврага!» Те послушались. Быстро развернули «максим» и начали стрелять.

А немцы уже полезли в лощину. Но мы их остановили. Когда согласованно лупят два пулемета с флангов, трудно преодолеть их огонь.

Лежим. Одну атаку отбили, ждем новой. Пулеметчики соседнего взвода рядом со мной. Второй номер заправил новую ленту. И вдруг — взрыв! «Максим» — кверху колесами! Первый номер отбросило. Живой он остался или его тогда убило, я так и не узнал. Второй номер невредимый. А у меня от близкого взрыва такой шум в голове, что я и соображать-то стал плохо.

Оказывается, немец подполз к нашей позиции и выстрелил из фаустпатрона. Но счастье наше, немного промахнулся. Граната ударила в дерево и разорвалась поодаль. Я — к пулеметчику. Перевернули мы пулемет, поправили ленту. Я лег за гашетку. Немцы уже поперли. И начал я стрелять. Стреляли мы по ним почти в упор. И опять отбились.

Я лежу и думаю: что ж это за части нас контратакуют так ожесточенно? Совсем с потерями не считаются, напролом идут. Неподалеку, на краю оврага, лежит офицер. Не добежал до нас совсем немного. Я подполз к нему. На фуражке череп с костями. Так это же СС! Я снял с убитого часы. Хорошие, швейцарские часы. Долго потом, уже после войны, носил их.

Погодя приходит связной из соседнего взвода: «А вы здесь?!» — и смотрит на нас и на трупы немцев удивленными глазами. «Мы-то здесь, а вот вы где?» — «А мы, товарищ лейтенант, за лесом», — как ни в чем не бывало отвечает он. Мы с пулеметчиком даже засмеялись.

Собрались мы все. Командир роты пришел. Перешли овраг. Немцы оттуда ушли в Сопот. Теперь предстояло атаковать Сопот. Там меня и ранило.

— А ранило меня вот как.

Ворвались мы в Сопот. Отбили у немцев костел. Костел брали мы, мой взвод. Дальше пошли. От дома к дому. В одном месте спустились в подвал. В подвале много народу. Поляки. Когда мы вошли, поляки сразу протянули нам навстречу руки. Что такое? В руках, смотрим, часы и разная ерунда. Э-э, да нам, говорим, этого ничего не надо! Кое-как объяснили им, что мы не мародерничаем, а немцев ищем. Воюем. Тогда они сказали, что немцев в подвале нет.

Вышли мы из подвала. Пошли дальше. Слева по улице стоит наш подбитый танк, «тридцатьчетверка». Башня у нее вывернута, и ствол пушки уперся прямо в мостовую. Видимо, внутри был сильный взрыв. Под танком лежит танкист. Увидел меня, позвал: «Браток, пристрели». Это он мне такое говорит. Я ему: «Да что ты? Мы тебя сейчас вытащим. В тыл отправим». — «Меня уже никто не вытащит и не спасет. Пристрели. Прошу тебя. Сил моих больше нет. Вон, посмотри, на той стороне улицы сколько наших лежит. Пытались меня вытащить. И экипаж мой весь там». Я посмотрел через улицу — правда, лежат трупы наших бойцов и несколько танкистов. Я ему опять: «Потерпи, дружище. Поверь, уж я-то тебя вытащу». И так мне захотелось вытащить, спасти этого танкиста! Что ж, думаю, придумать?

Смотрю, идет двуколка. Колеса у телеги широкие. В телеге двое гражданских. Подъехали к танку, развернули двуколку. Подняли мы танкиста и положили в повозку. А ноги у него болтаются, перебиты. И пока мы грузили танкиста, ни один немец с той стороны не сделал ни одного выстрела. Дома напротив, откуда только что велся сильный огонь, как будто вымерли. И снайперы там сидели, и пулеметчики. А вот ни один не выстрелил.

Двуколка с двумя гражданскими и раненым танкистом уехала. И тут снова загремело.

Пошли мы дальше. Идем. И вдруг я стал валиться. И повалился на мостовую. Что это, думаю, со мной? Зачем это я повалился? Схватился за грудь. Потому что почувствовал, что вроде как воздуха не хватает… И встать уже не могу.

Мы ж там, между домов и в переулках, из-за угла друг в друга стреляли. Почти в упор. Так что просмотрел я своего противника. Офицер. Выскочил из-за угла и выстрелил из пистолета. Опередил меня. Это потом мне ребята рассказали.

Бойцы мои меня подхватили. «Командир, что с тобой? Командир, ты ранен?» Я хочу им что-то сказать, а у меня кровь изо рта. Хлюпает в горле, печенками выходит. Все, думаю, вот меня и убило… Видел я, как после таких ранений умирали.

А солдаты у меня во взводе были ребята бывалые. Некоторые из-под Вязьмы шли, в сорок втором в окружении там побывали. Может, слышали что про 33-ю армию да про ее командующего, генерала Ефремова? Так вот наша 160-я стрелковая дивизия вместе с Ефремовым и погибала тогда под Вязьмой. А я в нее пришел уже позже. Так вот ребята гимнастерку на груди разорвали, бинтами рану перемотали, чтобы кровью не изошел. Понесли в тыл. Они-то меня и спасли.

Это было 2 мая 1945 года. Третье ранение. Слепое пулевое. Пуля до сих пор сидит в легком. Доктора говорят: трогать, мол, не надо, она там вроде как обросла и прижилась. И правда не беспокоит.

— На реке Пилице сменили нас части Войска польского. Бывало как: своим сдавали то, что имели сами. А полякам приказано было сдать оборону в образцовом виде. Траншеи и ячейки копали всю ночь.

Утром они подошли. Оружие у поляков хорошее. Новое все. Кроме автоматов, много пулеметов и минометы. Ну, думаем, эти постоят. А у нас уже много потерь было. Из вооружения — одни автоматы. Пулеметов — раз-два и обчелся…

Но мы рады, что — во второй эшелон, что — на отдых, что — живы.

— В Познани. Город мы полностью еще не взяли. Одним махом не получилось. Стояли напротив немецкого госпиталя. Командир пронюхал это дело и говорит мне: «Так, Жаворонков, там должна быть водка. Или спирт». И послал меня разведать и, если что есть, принести.

Приказ есть приказ. Его надо исполнять. Пошел, делать нечего. Иду. Познань горит. Отблески от пожаров играют на стенах домов, высвечивают дорогу. Дело было в феврале сорок пятого года.

Подхожу я к госпиталю. Немцев нет. Вошел в госпиталь. Меня встретили врачи. Сразу, я еще не сказал ни слова, выложили на стол свои пистолеты. Пистолеты миниатюрные, разных систем. Я им показываю: найн, мол, мне этого не надобно. Они переглянулись, пожали плечами. Я им тогда: «Шнапс!» Тогда один из врачей повернулся и ушел. Вскоре вернулся. Протягивает мне бутылку коньяка. Я ему: «Данке». Повернулся и пошел. Пистолеты их остались лежать на столе.

Пришел я к командиру роты, отдал бутылку. А мне так спать хотелось! Я потом прилег где-то. Даже не прилег, нет, сел и сидя тут же уснул. А в те дни за удачно проведенную разведку ротный подарил мне новенький ППС — пистолет-пулемет Судаева. Он без приклада. Приклад откидывался, как у нынешних Калашниковых. Магазин рожковый. И покуда я спал сном праведника, мой пистолет-пулемет кто-то у меня спулеметил! Проснулся, хвать-хвать, а ведь я безоружен! Хорошо, что у меня был бельгийский пистолет и несколько горстей патронов к нему. Подарил мне его один солдат: «На, товарищ гвардии сержант, тебе он, в разведке, пригодится больше». Вот с этим бельгийским пистолетом я дня четыре и воевал. Пока не нашел себе новый автомат, простой ППШ, с которым провоевал уже почти полтора года.

Но до того как уснуть, я еще раз сходил «в разведку».

Офицеры бутылку коньяка выпили быстро. Что им одна бутылка? Мало. Посылают меня опять. Мне бы зайти за угол да постоять там с полчаса, а там вернуться и сказать: нету, мол, больше ни коньяку, ни водки… А я, дурак, пошел опять в госпиталь, к немцам. Прихожу. А уже стыдно: вот, мол, еще пришел… Я опять врачу: так, мол, и так, шнапсу еще командирам надо. А он: «Найн!» Ну, найн так найн. Я повернулся и пошел. И сразу мне легче стало.

Да, чуть не забыл! Вот что со мной приключилось по дороге в госпиталь.

Иду в темноте, а навстречу мне, из темноты, вдруг вынырнул немец. С автоматом, в каске. Я его узнал по каске и нашивкам. У них на левом рукаве шинели нашивки клинышками… Блеснули в темноте нашивки, и я подумал: это ж немец пошел… И я, и он на мгновение остановились, посмотрели друг на друга. И пошли дальше — каждый своей дорогой. Никто не схватился за автомат. Я-то понятно, в какую разведку ходил. А вот чего немцу не спалось? А видать, тоже разведчик был.

Командиру роты я доложил: нету больше. Ну, говорит, нету так нету. С тем он меня и отпустил. А я иду и думаю: зачем же я, дурак, ходил туда! Совесть свою, русскую, из-за вас, пьяниц горьких, мучил!

С тем и уснул.

— Однажды в Польше, где-то перед Вислой, шла наша колонна. Двигались вперед. Торопились. Немцы отступали. Мы им буквально на пятки наступали. И в лощине, при переправе через болотце, застрял в трясине наш танк. Начали его вытаскивать. Запрудили дорогу. Колонна остановилась. Пробка! И вдруг: «Жуков! Жуков едет!»

Мы, пехота, как раз проходили мимо застрявшего танка.

И вот подъезжает его «козелок». Маршал вышел из него. Подошел к танку: «А ну-ка, ребята, давай разом!» Тут — кто веревками, кто как. Другие танки подошли, тросы кинули. Вытащили севшую на брюхо «тридцатьчетверку».

Одет он был в плащ. В защитной фуражке. Невысокий ростом. Коренастый. Человек как человек, ничего особенного. Кому-то ж надо быть и маршалом. Повернулся, пошел к машине, сел в нее и уехал вперед. Вот так, мимолетом, я повидал командующего нашим фронтом.

— Воевал я в связи. В Крыму пришлось воевать, под Севастополем, под Одессой. Потом перебросили сюда, в Польшу.

И вот какой случай мне запомнился. В Варшаве, возле железнодорожного вокзала мы меняли кабель. Ремонтировали поврежденную связь. Кабель был проложен неглубоко, и во многих местах его перебило снарядами и минами. В разрывы попала вода, кабель, понятное дело, замок. Замкнуло. Мы старый кабель вытаскивали, скручивали в бухты, складировали. А новый закладывали. Так ночами поляки рубили наш новый кабель. Вначале не поняли, что такое происходит. Новый кабель положили, а связь молчит. Командиры бранятся. Но раз выставили посты и в первую же ночь поймали троих поляков. И топор при них, и кувалда. Подсунут топор под кабель — и сверху кувалдочкой…

Мы за них жизни свои… А они все боялись, чтобы русские их не обобрали. Все, бывало, со списками бегали, учет вели. А за пенензы мать родную продать были готовы.

Из «Польского дневника»

15 сентября 1944 года

Когда приехали сюда, окопались в лесу.

Много скопилось транспорта. В лощине.

С ротой Васильева пошел на минирование. Ставили противотанковые мины.

Я взял три коробки и пошел наверх. Только их положил, как рядом ударила мина. Ткнулся головой в сноп и лежу. Другая мина ударилась в трех метрах от меня и не разорвалась. Перебежал в свежую воронку. Вслед за этим ниже по склону и по самому низу ударило еще штук десять. И все затихло. Спускаюсь вниз. Уже по дороге лежат двое раненых и стонут. Внизу еще много. Ранен и Комаров. С ним сижу, успокаиваю. Вот подали повозки, и мы стали грузить раненых и убитых. Есть потери и у Занькова, и у Попова. Всего 14 человек. Целый обоз.

Потом было спокойно. С перерывами в 30 минут то туда, то сюда бросит один снаряд или мину.

Под один я едва не попал.

Пошел с Романовским и Поповым на «поле». Только стал выходить на улицу, а он бил по ней исключительно точно, как метрах в двадцати пяти от меня ударил снаряд и осколки прожужжали над моей головой и посбивали ветки с груши. Я кинулся на землю, переждал немного. А потом пошел другой дорогой. А их все-таки на той дороге зацепил. Романовского убило, а Попова ранило.

16–17 сентября 1944 года

Прошлую ночь последний раз на этом участке сходил на передовую линию. Обошлось все благополучно и вернулся жив и здоров. В этот день противник очень сильно стрелял из пулемета и раза три делал артналет. Снаряды ложились близко возле нас. Немец дожигает дома и деревни.

Пришел часа в четыре. Спал до обеда.

Наконец-то хоть одну ночку отдохнул здесь. Хотя вечером долго не мог уснуть и все думал обо всем. А потом снился сон, который мне почти не запомнился. Только помню, что у меня была жена и дочь и я то ли приехал домой, то ли уезжал куда…

А следующей ночью я опять дежурил. Ночи стали очень холодные. Оделся в шинель, накинул палатку. И лег подремать возле телефона. Когда укроешься палаткой и надышишь туда, то становится теплее. Немного сумел заснуть.

18–20 сентября 1944 года

Уже наступила осень, и стало холодно. Ляжешь ночью, постелешь палатку, укроешься шинелью, скорчишься в три погибели, а все же холодно. И согреться никак не согреешься.

23 сентября 1944 года

Сейчас ночь. С вечера все сидел возле рации и слушал известия. А потом пришел приказ переезжать. Все собрали и погрузили на машину.

С какой жадностью следим сейчас за событиями! Дела идут здорово. Интересно заявление Рузвельта, который вопрос о Германии уже считает решенным. Значит, точно, что скоро ей крышка. И скоро уже должен быть конец войне.

Наш участок пока молчит. Но на нашем тоже грохнут, и здорово грохнут немца.

24–26 сентября 1944 года

Сейчас все живем ожиданием того, что должно произойти в недалеком будущем, когда ударим немца здесь и погоним его уже в Германию и там будем бить.

Стоим возле дороги и видим, как по ней бесконечным потоком идет наша техника: танки, орудия, машины. Проходит пехота.

Скорее бы началось. Руки чешутся, злоба и нетерпение… Закончить зимой войну, а весной поехать в Россию.

Настроение сейчас какое-то ненормальное. Тоска или скука. Места себе не нахожу. Поскорее бы в бой. Очень часто вспоминаю о доме. Что я буду делать, когда закончится война?

29 сентября 1944 года

Сегодня день моего рождения. Исполнился 21 год. И все же быстро идет время. Еще совсем недавно 18-летним юношей пошел в армию, а сейчас уже 21 год!

30 сентября — 20 октября 1944 года

Разминировал. Работали хорошо. Много мин наших отыскали.

23 октября 1944 года

Сейчас опять живем в монастыре. Сырые стены. Словно в тюрьме.

8 ноября 1944 года

Дали водки вчера по 100 гр. И сегодня тоже по 100 гр. С них ни пьян, ни трезв.

Вечером вчера сидели у поляков, пили пиво, играли в карты.

А сегодня думаю, что раз не выходит напиться пьяным, чего очень хотел, то дай хоть высплюсь. И почти весь день валялся в койке.

Вечером — дежурить. По радио слушали Москву — концерт. Выступления знаменитостей. Москвичи бурно аплодировали. И поневоле такая тоска закралась по своей родной сторонке. Далеко же ты, родимая.

А поляки уже надоели со своим: «Ци пан даст?» да «Проше». Какой-то мелочный народ. Почти все торгаши. Держит лавку, а там 100 гр. табаку, коробок спичек и луковица. А попробуй о чем попроси, сразу: «А ци пан даст?»

Я сразу обратил внимание еще вот на что. В Польше лошадей в повозки запрягают не так, как у нас, в оглобли, а — в одно дышло. Но практического преимущества в этом я не увидел. Обратил внимание и на то, что в деревнях женщины и девушки ходят больше босиком. Даже и одеты, кажется, хорошо, а босиком. Очень чисто и опрятно обрабатывают и убирают свои поля, свои наделы. Вот это мне понравилось.

8 января 1945 года

Работали по строительству мостов. Но сначала делали проходы. Работа опасная и интересная. При этом все же были потери. Ранило Добычина и Копоищенко.

Особенно трудно пришлось при строительстве мостов. Мост строила третья-рота. Немец подошел и подорвал его. Начали снова. Когда подошли, то трудно было узнать местность: все изрыто воронками.

Ранило Минца. Другого капитана убило. Убило пять лошадей. Я в это время был в самом пекле. Не знаю, как и жив остался. Спасла яма. Оказал помощь Минцу.

Другой мост строила первая рота. Там обошлось.

13 января 1945 года

Наконец-то началось!

Утром 11-го в 5.00 началась артподготовка — и до 7.30. Сразу прорвали оборону. По всем дорогам бесконечным потоком идут танки, машины, орудия. Трудно проехать. В два, в три ряда и больше. Пробки. Всю ночь гудела земля от движения техники. Первая и вторая линии прорваны.

Валяются фрицы. Вот один лежит вниз лицом. Без штанов, руки раскинул…

Подошли к третьей линии обороны немцев. Ночуем в лесу, километрах в десяти от немцев.

Сейчас угро. Началась артподготовка.

Идем и идем. На Германию!

18 января 1945 года

Наступление идет стремительными темпами. Пошел в наступление 1-й Белорусский. Взяли Варшаву. Немцев не только гоним, а окружаем, разбиваем и рассеиваем. Позавчера остался позади Кельце. В городе еще бои. На улицах разбитая техника.

20 января 1945 года

До границы с Германией осталось 60 километров.

Сейчас эти строки пишу в машине. Остановились для выяснения обстановки. На реке Пилице выдержали бой с немцами, которые прорывались из окружения. Мы занимались ремонтом разбитого моста, когда подъехала колонна крытых грузовиков. Их было 100–150 человек. Они взорвали свои грузовики и бросились на нас в атаку. Человек пятьдесят сразу были убиты. Но и у нас тяжелые потери: убиты младшие лейтенанты Подсухин и Медведев. Рота осталась без офицеров. Но мост построили.

Здешнее польское население относится к нам хорошо. Много партизан. Очень помогли они нам при постройке моста. Понтонный мост пришлось строить самим. А когда строили деревянный, я ходил мобилизовывать.

Пошел рано утром, было еще темно. Когда шел назад, вижу, на дороге кто-то стоит. Подошел ближе: стоит немец с винтовкой. Сдается в плен. Руки поднял, что-то бормочет, засматривает в глаза, будто в сваты пришел… Я подошел. Снял с его плеча винтовку и разбил ее о булыжную дорогу. Отвел немца в штаб. Выяснилось, что он из тех, которые прорывались. Ратушняк его после расстрелял. А в обед — опять бой. Новая группа через мост полезла. Все офицеры СС. Есть небольшие трофеи.

Здесь стояли в хорошем панском доме.

21 января 1945 года

Сегодня стоим у переправы у р. Варта. Роты строят мост.

Сегодня добрались до фольварка немца и набрали мяса, баранины.

27 января 1945 года

Не спал уже четверо суток.

С моста на Варте снялись и пошли вперед. Через границу.

Первый немецкий город — Гильденбург, кажется.

Ехали целую ночь. Немец поспешно удрал за Одер. Пропали все. Населения никого нет. Во всех деревнях окна домов, магазинов, учреждений настежь открыты. Не отключено электричество, освещены витрины.

Остановились в одном немецком селении. Ночью — по трофеям. Утром тронулись дальше. Шли пешком. Села опять пустые. Многие деревни наши солдаты палят. Встречаются угнанные в Германию поляки и русские.

На другой день прошли 70 км. Сейчас стоим перед Одером. Река неширокая, но быстрая. Почти вся замерзла. Строим мост. Вчера днем налетели самолеты, сильно бомбили. Я чудом уцелел. Многие мои товарищи погибли и ранены: Чулков, Воробьев, Самойлов, Скобелев. Много потерь.

Вчера, когда закончили мост, немец взорвал где-то плотину, пустил воду, и весь наш мост снесло льдом. Пропал труд наш и кровь бойцов.

Ниже проложили прямо по льду настил из досок и пропускаем повозки.

2 марта 1945 года

Пришел приказ о награждении нашего батальона орденом Красной Звезды.

В эти же дни мы осваивали стрельбу немецкими фаустпатронами. Начальник штаба батальона Зятько показывал их устройство и действие. Довольно эффективное оружие ближнего боя, особенно против танков. Этих фаустпатронов мы захватили очень много и теперь возим с собой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.