«Разделение земли и градом»
«Разделение земли и градом»
Москвичи надолго запомнили небывалый царский эксперимент по основанию «опричного» государственного устройства. «…Попущением Божием за грехи наши возъярися царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии на все православное християнство по злых людей совету Василия Михайлова Юрьева да Олексея Басманова и иных таких же, учиниша опришнину разделение земли и градом. И иных бояр и дворян, и детей боярских взяша в опришнину, а иным повеле быти в земских», — предварял рассказ о том, как «большая беда зачалася», неизвестный составитель Пискарёвского летописца в середине XVII века{1}.
В опричнину Иван Грозный забрал ряд городов на западе, юге и в центре страны. В неё вошли территории, пограничные с Великим княжеством Литовским: Вяземский, Козельский, Белёвский, Лихвинский, Малоярославецкий, Медынский, частично Перемышльский уезды. В центре опричными стали Суздальский и Можайский уезды. В опричнину попали и земли Аргуновской волости Переславль-Залесского уезда вокруг Александровской слободы. Отдельные волости были отписаны и в других местах, в том числе и неподалеку от Москвы: Гжель, Олешня и Хотунь на Лопасне (на границе с Дмитровским и Коломенским уездами), Гусевская волость и сельцо Муромское Владимирского уезда, Домодедовская волость на реке Пахре с заливными лугами, окрестности озёр Селигер (волость Вселуки) и Ладожского (погост Ладожский порог на Волхове), где ловили рыбу для царского стола.
Вошли в опричные владения платившие большие налоги северные земли с черносошным или дворцовым крестьянским населением. Поморские волости и уезды — Устюг, Двинской край, Вологодский уезд, Каргополь, Вага и Галич, Пинега с Мезенью, а также дворцовый Юрьевецкий уезд на Волге, Плёсская волость и Буйгород — должны были составить финансовую базу опричнины. Соляная торговля Севера (Соль Вычегодская) и Северо-Запада России (Старая Русса), Заонежья (Каргополь), Заволжья (Солигалич) и Нижегородчины (Балахна) давала основной доход опричной казне.
В дальнейшем территория опричнины расширялась: «…которые городы поимал в опришнину; а вотчинников и помещиков, которым не быти в опришнине, велел ис тех городов вывести и подавати земли велел в то место в ыных городех, понеже опришнину повеле учинити себе особно». В самом начале 1567 года царь забрал в опричнину Костромской уезд — тамошние дворяне во главе с князем Василием Рыбиным-Пронским участвовали в подаче коллективной челобитной об отмене опричнины. Челобитчики были брошены в тюрьму и биты палками, а главные зачинщики крамолы казнены: «…про тех государь сыскал, что они мыслили над государем и над государскою землею лихо». Но мнительный царь решил не только примерно покарать главных «изменников», но и окончательно произвести «перебор людишек» во всём уезде, тем более что костромичи ранее уже вызывали его гнев. Оттуда родом были недавний глава правительства Алексей Адашев и его «сродники» Ольговы, Путиловы и Туровы — они первыми лишились земель в Костроме. Других костромских дворян Иван IV отправил в ссылку в Казань, а их конфискованные земли стал раздавать для испомещения опричникам. Теперь этот процесс был завершён: примерно треть местных дворян была выселена, остальные попали на опричную службу, что увеличило численность опричного корпуса сразу на 400–500 человек.
К концу того же года в опричнину были взяты те земли Боровского уезда, которые не входили в удел Владимира Андреевича Старицкого, у которого двоюродный брат отобрал Старицу (она стала одной из любимых резиденций Ивана IV). В 1568/69 году в опричнину была включена часть Белозерского уезда; в XVII веке местные жители вспоминали, что «царь Иван Васильевич изволил белозерских помещиков и вотчинников всех из Белоозера перевести в ыные городы, а их поместья и вотчины изволил взять на себя государь».
«Лета 7077 (1569) генваря в 21 день взял царь и государь князь великий Иван Васильевич Ростов град и Ярославль в опришнину». Тогда же в царский удел вошло и Пошехонье. Под самый конец опричнины, после разгрома Новгорода, Иван Грозный включил в неё Бежецкую и Обонежскую пятины Новгородской земли и Торговую сторону самого города, вслед за чем начался вывод новгородских помещиков с этих территорий. Последним, кажется, попал в опричнину подмосковный Дмитров.
В опричнину могли брать не только целые уезды и волости, но и их куски, например часть Ржевского (другая была по-прежнему подведомственна земскому «Тверскому дворцу») и Клинского уездов, а также часть новгородской Шелонской пятины. Царь не раз распоряжался приписать к дворцовым волостям отдельные сёла и деревни опальных или просто чем-либо приглянувшиеся ему земли ни в чём не повинных владельцев. Так, в Углицком уезде он взял «в свою царскую светлость в опришнину» вотчину дворян Раковых. По челобитью самих «дворцовых мужиков» в Тарусе «в опришнину» попало поместье Т. Г. Хомякова, а к опричному дворцовому селу Чаронде Белозерского уезда были приписаны несколько деревень, принадлежавших Кирилло-Белозерскому монастырю. В опричнине же ведались земельные владения особо приближённых обителей. В жалованной грамоте опричному Симонову монастырю от 18 февраля 1566 года на село Дикое Вышгородского уезда говорилось, что монастырских людей судит сам царь или боярин «в опришнине». В 1565/66 году несколько сёл Шаровкина монастыря были отмежёваны «к опришнему городу к Белеву»{2}.
Сообщая в своем «Послании» о переселении костромских «детей боярских», Таубе и Крузе отметили, что те «должны были тронуться в путь зимой, среди глубокого снега», а «если кто-либо из горожан в городах или крестьян в сёлах давал приют больным хотя бы на один час, то его казнили без всякой пощады». Возможно, последнее утверждение является преувеличением, однако за известными опричными казнями разворачивалась масштабная трагедия: сотни семей бывших владельцев — не только князей Рюриковичей, но и обычных провинциальных дворян — выселялись на окраины либо в «иные города». По царскому указу они покидали свои обжитые владения и родовые усадьбы и вынуждены были отправляться в далёкие и незнакомые места, где предстояло заново устраивать свою жизнь. Даже если такой переселенец получал равноценное возмещение и не пострадал в опричные времена, то это не означало, что новые владения оставались за ним навечно.
Когда грозное время миновало, последовали обратные переселения; к тому же иные из поневоле переехавших стремились всеми правдами и неправдами вернуть свои родовые земли. Не случайно составители писцовых наказов первой половины XVII века предписывали чиновникам следить за тем, чтобы «которые вотчины у вотчинников иманы в опричнину и раздаваны были в поместья», не захватывались прежними хозяевами.
Если и для более поздних и спокойных времён формула «два переезда равны одному пожару» кажется справедливой, то трудно даже представить, в каких условиях совершалась эта процедура в XVI веке. Сначала в тихую провинцию являлся вестник несчастья — царский гонец. Такой вестник, как рассказывали новгородские мужики, привёз «заповедную грамоту и высыльную в великое говино (говенье, то есть пост. — И.К., А.Б.) в лети 7070 осмом (1570) году, а велили опришных высылать из жемщины». Затем по разбитым дорогам в распутицу, зной или мороз, на телегах или санях (на которых много не увезёшь) семьи «детей боярских» и их холопы с домашним скарбом тащились десятки и сотни вёрст в незнакомые места, где их никто не ждал. Измерить прямой ущерб от таких массовых переселений уже никто не сможет. Но дело не только в хлопотах, потерях и болезнях. Каково было отцу семейства сознавать, что родовое гнездо без всякой вины отбирается и переходит неведомо к кому? Кроме того, ему предстояло обивать пороги приказов, чтобы подавать челобитные, проходить верстание поместными окладами, получать грамоты и льготы на землю да ещё сплошь и рядом самостоятельно «приискивать» подходящее поместье, если он не хотел месяцами ждать полагавшиеся по царскому указу «деревни». Иногда дьяки так и заявляли просителям, а те потом говорили, что царь «велел против тое вотчины в ыных городех дати, где приищем». Нам известны жестокие подробности опричных казней, но источники не сохранили описания мытарств тысяч дворянских фамилий, вынужденных покидать родные места. Проблемы господ отражались и на крестьянах: кто знает, как будет себя вести новый хозяин и чего от него ждать?
В обычной российской неразберихе едва ли удавалось строго отделить опричных овец от земских козлищ. Удачливые новые опричники могли сохранить свои владения в земщине, а на новом месте захватить понравившееся имение «без государева указу». Но судьба улыбалась и кое-кому из земских — они сумели оставить за собой вотчины на землях, взятых в опричнину. К примеру, это удалось Андрею Тимофеевичу Михалкову. В наследство от тестя он получил два села в Костромском и Угличском уездах с условием заплатить долги и сделать вклады в Троице-Сергиев монастырь по душам тестя и двух его сыновей. «И те вотчины в опришнину были взяты и розданы в роздачю, — сообщал впоследствии владелец. — И я о тех вотчинах бил челом государю, что я за те вотчины по духовной тестя своего и шурьев своих дал по их душам 300 рублев. И государь теми вотчинами меня пожаловал и в грамоте велел написать, что те вотчины мне и сыну моему Ивану и в род неподвижно за мою за литовскую службу, что я был посылан в Литву». Из этого следует, что потерявший было вотчины Михалков не был опальным (иначе он бы их не вернул), а практика допускала изъятия из общего правила, запрещавшего земским владеть землями в опричных уездах. Опричники, в свою очередь, имели владения не только в составе государева «удела», но и в земских уездах. Так, в земском Рузском уезде вотчины или поместья были у опричников С. А. Черкасского, Г. Д. Ловчикова, В. П. Яковлева, Я. Ф. Волынского, О. ПМ. и Д. М. Щербатых и Д. Б. Салтыкова.
Кто-то из земских, как костромской служилый вотчинник Фёдор Протасьев, получал новые владения сполна, да ещё и в столичном уезде, и по-прежнему в вотчину. В январе 1568 года Протасьеву была дана грамота на владение «в Московской уезд во Жданской стан в половину деревни Медведкова Кортуновского, в половину селищя Солгина, в половину селищя Долгана, в полдеревни Гаврилкова на Медведкове враге, к ней же припущена в пашню селище Денисовское, в полдеревни Люлина на враге на Люлинъском, что была та половина деревень и пустошей в поместье за Васильем за Левонтьевым сыном Степанова, и Василей то поместье отказал, всем крестьяном, которые в тех полудеревнях и на полуселищях на Васильеве Степанова половине живут. Пожаловал есми теми полудеревнями и полуселищи Федора Григорьева сына Протасьева против его костромские вотчины, против пашни ста дватцати пяти чети, против села двусот тритцати пяти копен, к белозерской его вотчине ко штисот к пятинатцати четвертям, что ему дана против костромские ж вотчины. А по книгам московских писцов писма Ондрея Лодыгина с таварищи лета 7059-го в тех полудеревнях и на селищях на Васильеву Степанова половину пашни добрые земли восмьдесят пять чети да перелогу четырнатцать чети, и обоего пашни и перелогу девяносто девять чети с осминою в поле, а в дву по тому ж, сена двесте тритцать копен, лесу пашенного дватцать семь чети в поле, а в дву по тому ж»{3}.
Другие не могли этого сделать годами. Если учесть, что опричники наделялись землей по повышенным нормам, то сданных ими в казну поместий не хватало для раздачи всем высланным. Поэтому для наделения стали использоваться государственные («чёрные») земли. Так, в Каширском уезде «чёрные» земли раздавались «детям боярским», выселенным из Суздаля; костромичам достались «чёрные» земли во Владимирском и Ярославском уездах, что едва ли радовало местных мужиков. Если и этих территорий недоставало, власти использовали родовую собственность тех «детей боярских», которые продолжали жить в земских уездах и которых опричные переселения как будто не должны были затрагивать. Так, в 1567/68 году в Рязанский уезд был послан писец Степан Иванович Колединский, который отписал у местных вотчинников половину земель и раздал их в поместья «иных городов веденцом», то есть переселенцам, ведь иначе они не могли нести службу.
Недавно в Рязанском архиве был обнаружен документ, который позволяет судить о масштабах таких переселений. В 1568 году писец Кузьма Морин и подьячий Михаил Васильев составляли «отдельные книги» о наделении землёй костромских «детей боярских», переведённых в Бежецкую пятину Новгородского уезда. В них перечислены сотни дворянских родов: Алядиковы, Аминевы, Базаровы, Баскаковы, Батинские, Бестужевы, Бритвины, Буланины, Волынцевы, Грамотины, Дуловы, Елизаровы, Карцовы, Коптевы, Коробьины, Кричевы, Кушинские, Лихаревы, Львовы, Люткины, Немировы, Немчиновы, Нудомовы, Норины, Овцыны, Писемские, Ратковы, Рожновы, Строевы, Чашниковы, Щастинские, Шипиловы — всего 310 фамилий. Одни из них, даже переселившись, продолжали и позднее, в начале XVII века, служить (то есть участвовать в смотрах и собираться в походы) по Костроме; другие утратили связи с «городом».
Эти же книги показывают, что переселение было долгим и трудным делом: от времени взятия Костромы в опричнину до перевода костромских «детей боярских» в Новгородский уезд прошло около полутора лет. За это время многие землевладельцы успевали пройти все необходимые процедуры и получить царские грамоты на земли в Новгородчине. Испомещение провинциальных дворян происходило по государеву наказу, определявшему размеры их будущих владений: «…в половину окладов живущего, а другая пустая в Бежецкой пятине»; таким образом, они получали неравноценное возмещение.
Одновременно прежние владельцы также отправлялись в указанные государем места. В тех же «отдельных книгах» перечислялись владения одного из «добрых» костромских дворян «четвёртой статьи», сумевшего получить значительное по размерам и не запустошённое поместье, а также «льготные лета»:
«За Замятней за Иевлевым сыном Чеглокова в Деревской пятины в Тухолском погосте Андреевское поместье Михайлова сына Ямского, да его братанича Фетковеского Петрова сына Ямского ж, Якушевские деревни Скачелского усадишо сельцо Новинка на речке на Нивке: двор помещиков, да крестьянских четыре двора, пашни 27 четвертей в поле, земля худа, сена 15 копен, лесу пашенного три десетины обжа; деревня Глинки: 1 двор, пашни 7 четвертей с осминою в поле, земля худа, сена нету; деревня другие Глины, Заболотье то ж: 1 двор крестьянской; деревня Скластино на речке на Нише: двор староста Гриша Степанов, да Митка Степанов, да Фетка приходец; деревня Удоба на речке на Нише: четыре двора, да двор пуст; <деревня> Высокуша 1 двор.
За Замятнею ж, в Локоцком погосте в Закирье великого Каметни, Петровское додаточное поместье Колычёва деревня Белогново: 2 двора; деревня Дроздове: 1 двор; деревня Зуручье: 3 двора крестьянских; в деревни вопчей в Панкине двор пуст.
За Замятнею ж за Чеглоковым в Бежецкой пятине в Ыванове половине Морозова в Кузмодемьянском погосте Юрьевское поместье Никитина сына Кульчова, а наперет того были те деревни Михалитцкого монастыря на погосте у Петра Святаго: усадище двор помещиков, двор люцкой, оба пусты, пашни перелогом 58 чети в поле, земля худа, сена на реке на Песи 100 копен, лесу пашеннаго 2 десятины, да непашенного ж 2 десятины 5 обеж. Да в селе ж церковных дворов: двор поп, двор понамарь, двор просвирница; пустошь Пожарищо, пашни и перелогом 26 чети в поле, земля худа, сена на реки на Песи 30 копен, лесу пашенного и непашеннаго 3 десятины 2 обжи…
И всего ему отделено селцо да восмь деревень, а в них двор помещиков, да крестьянских 17 дворов, а людей в них 30 человек, пашни 148 чети, да перелогу 20 чети, а пустого село, а в нем два дворы пусты, да пять пустошей и с вопчими пашни перелогом 132 чети и обоего живущего и пустого в обеех пятинах в Бежецкой и в Деревской сел и деревень, и пустошей 15 и с вопчими пашни перелогу 300 четвертей в поле, в дву потому ж, земля худа, сена 449 копен, лесу пашенного и непашенного 162 десятины, а обеж 22 обжи с чети обжи и в том числе живущего 10 обеж с четью, а пустого 12 обеж. И на переложную землю на пустые обжи дано Замятии лготы на 6 лет от лета 7076 (1568. — И.К., А.Б.) февраля до лета 7082 февраля, а в те ему лготные лета с переложные земли с пустых обеж дани и ямских, и приметных денег, и посошные службы, и всяких государевых податей, и наместнича, и волостелина, и тиуня корму и всяких волосных розметов не давати, и ямчюжного, городового и засечного дела не делати».
Другим прежним костромским, а ныне новгородским землевладельцам повезло меньше: «Посник Иванов сын Тарусинов, Богдан Угримов сын Алядиков, Образец, да Сунгур, да Иван Степановы дети Безтужева с товарыши, и всего по версталному списку в девятой статьи детей боярских костромич 99 человек. И ис того числа изпомещено костромич 41 человек, отпущено в Деревскую пятину из Бежецкой пятине 9 человек, а не изпомешено 49 человек». Последним, наверное, пришлось ещё долго ждать положенных им семидесяти четвертей. Быстрее удавалось управиться тем, у кого в Новгородской земле имелись родственники, способные «приискать» поселенцам владения, — таких даже отпускали в соседние пятины «для родства». Сколько пришлось им мыкаться, неизвестно. Но и тем, кто устроился за прошедшие полтора года на новом месте, пустить корни не удалось: в 1571 году Бежецкая пятина попала в опричнину, а её землевладельцы, в том числе и бывшие костромичи, были вновь выселены — теперь на западные границы государства{4}.
Так случалось и в других местах. Князь Роман Гундоров в 1565 году лишился своей родовой стародубской вотчины и получил возмещение по соседству во Владимирском уезде — волость Вешкирц. Но и она была отобрана в опричнину, а князю было дано бывшее поместье опричника И. Ф. Воронцова в Московском уезде, составленное из «чёрных», «псарских», «бортных» и «конюшенной» деревень. Можайский вотчинник Яков Молчанов сын Кишкин и его сыновья в 1565 году, когда Можайск был взят в опричнину, получили «против» их отобранных вотчин земли в Белозерском уезде. Кишкины перебрались в выменянную Грозным у князя Владимира Андреевича Старицу, но потеряли имение во второй раз, когда Старица была забрана в «государев удел». Пришлось отцу и сыновьям опять ехать в новую вотчину — уже в Белозерском уезде, которую они поспешили от греха подальше продать в октябре 1567 года.
Массовые перемещения служилых людей имели и другие последствия. Владельцы старинной родовой собственности часто (хотя и не всегда) получали взамен не вотчины, а поместья, а значит, могли лишиться владения за служебную провинность. Земли же, отобранные у не взятых в опричнину владельцев, — а часто это были именно родовые вотчины, — также раздавались опричникам уже как условные владения. Грозный царь не собирался лишать своих дворян земель и крестьян, но хотел, чтобы на этих землях сидели послушные холопы. Кроме того, расширяя «особную» территорию, царь увеличивал опричное войско и ослаблял позиции недовольных его правлением. Не случайно свой рассказ об опричных переселениях немец Штаден заключил словами: «Так убывали в числе земские бояре и простой люд. А великий князь, сильный своими опричниками, усиливался всё более».
Даже если бывшие ростовские и ярославские князья, которых царь не захотел взять в опричнину, не превращались в помещиков, а получали в обмен на свои земли новые вотчины, даже если они не исключались из состава правящей элиты — «государева двора», они всё равно теряли былой политический вес. Разбросанные по городам и весям Московского государства бывшие родственники и соседи по имению утрачивали прежнюю сплочённость, земельные перетасовки препятствовали складыванию прочных уездных дворянских корпораций. Князь Курбский в 70-х годах XVI века, сочиняя свою «Историю о великом князе Московском», размышлял о причинах казней и гонений, которые Иван IV обрушил на своих вельмож, и пришел к выводу, что царь губил их, потому что они имели «отчины великие». Но, может быть, связь событий была иной: царь отбирал у ростовских и ярославских князей их родовые вотчины как раз для того, чтобы лишить их прежнего влияния на местах.
Едва ли надолго затягивавшиеся переселения способствовали повышению боеготовности и воинского духа «детей боярских», тем более что у земцев не было возможности улучшить своё материальное положение за счёт царских милостей или грабежа добра «изменников», которой могли пользоваться опричники. Рвались налаженные связи между прежними соседями; в составе дворянских сотен теперь служили вместе люди незнакомые, а часть вчерашних друзей-соседей становилась опричниками. Всё это не могло не сказаться отрицательно на боеспособности армии, но в азарте утверждения собственного «самодержавства» государь как будто этого не замечал. Таким образом, он «раскалывал» не только Думу, приказный аппарат и церковь (в опричнине были свои монастыри), но и основную массу служилых людей, чтобы привлечь их часть на свою сторону и предотвратить сопротивление.
В каком-то смысле этот замысел удался — но он имел и другие, не предусмотренные Иваном IV последствия. Произвольная конфискация собственности в сочетании с опричными порядками вызывала и у рядовых «детей боярских», и у знатных вотчинников ощущение нестабильности и тревогу за судьбу семей. При отсутствии защиты со стороны закона и самого государя единственной гарантией если не постоянного, то хотя бы временного сохранения родового достояния оставался его вклад в монастырь, тем более что, будучи записан в поминальный синодик, он обещал и спасение души, «доколе святая обитель стоит». Со второй половины 1560-х годов владения монастырей стали быстро расти за счет земель бояр и прочих служилых людей. Те передавали обители свои вотчины, а взамен либо получали право пожизненно пользоваться своей бывшей землей и доходами с неё, либо, постригшись в монахи, находили приют среди братии. Царь и его опричники, занятые другими делами, долго не обращали внимания на происходящее, и лишь в конце своего правления Иван IV стал принимать меры против роста церковных владений.
Казначей Никита Фуников-Курцев в год своей казни продал значительную часть своих вотчин Троице-Сергиеву монастырю за огромную сумму в 1400 рублей: «Се аз, царев и великого князя казначей Никита Офонасьевич Фуников с своим сыном с Михайлом продали есмя в дом живоначальные Троици и чюдотворцом Сергию и Никону впрок без выкупа Троецкому Сергиева монастыря архимариту Феодосью да келарю[6] старцу Артемью Мятлеву и всей братье свою вотчину в Московском уезде в Сосенском стану Саларево, да того же села деревни: деревню Раево, да деревню Биберово, да деревню Филатово; впрок без выкупа свою вотчину куплю в Володимерском уезде в Санниче село Ваганово, а в нем церковь Покров пречистыя Богородица в верх, да придел Христовы мученицы Парасковеи, да теплоя церковь чюдотворец Сергей, да деревну Бурдукова, да деревню Завражье, а припущены те деревни в пашню к тому ж селу к Ваганову, со всем с тем, что к тому селу и к деревням истари потягло, куды ис того села и з деревень плуг, и соха, и коса, и топор ходил, и в земле половину хлеба, и рженого и яровова, и со всеми угодьи по старине, как было за мною, за Никитою, и за моим сыном, за Михаилом…»{5} Эти вотчины им покупались и выменивались (надо думать, служба в казначеях приносила немалую выгоду) в течение многих лет, и их единовременную продажу можно объяснить только стремлением в предчувствии опалы перевести недвижимость в деньги, которые можно спрятать. Удалось ли воспользоваться семье этими средствами, неизвестно, но сам казначей был сварен заживо в июле 1570 года.
Другие землевладельцы по разным причинам не верили, что полученные ими взамен прежних новые вотчины останутся за ними, и стремились их продать: «Се яз Мясоед Семенов сын Вислово купил есми у Михаила у Яковлева сына Путилова его вотчину в Белозерском уезде в Надпорожском стану в волости в Робозере деревню Власову Гору на речке на Возме да деревню Ново у Качеозера, обе те деревни з дворы и с пашнею и с покосы и с лесы и со всякими угодьи к со всем с тем, что к тем деревням исстари потягло, куды ходил плуг и коса и топор. А дал есми ему на той вотчине 80 рублев денег да пополнка конь рыж. А купил есми тое вотчину собе и своим детем впрок без выкупа. А мне, Михаилу, ту вотчину государь царь и великий князь пожаловал против моей старинные костромские вотчины; да и государеву цареву и великого князя ввозную грамоту на ту белозерскую вотчину яз Михайло отдал Мясоеду ж…» Этот же московский дьяк Мясоед Вислый «купил есми у Ивана да у Василья у Яковлевых детей Молчанова сына Кишкина их вотчину в Белозерском уезде в Надпорожском стану в волости в Робоозере деревню Белобоковскую да деревню Зуеву пусту, починок Булдеев на речке на Сомсоре, обе те деревни и починок з дворы и с пашнею и с покосы и с лесы и со всякими угодьи и со всем с тем, что к тем деревням и к починку изстари потягло, куды ходил плуг и коса и топор. А дал есми Ивану да Василью на той их вотчине 50 рублев денег да пополнка мерин сер. А купил есми ту вотчину себе и своим детем впрок без выкупа. А Ивану да Василью ту вотчину государь царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии пожаловал против их старинные можайские вотчины деревни Левоновы; да и государеву цареву и великого князя ввозную грамоту на ту белозерскую вотчину яз Иван да Василей отдали Мясоеду ж…»{6}.
Ушлый дьяк Константин (он же Мясоед) Семёнович Вислый, по-видимому, знал белозерские места, поскольку в молодости был там городовым приказчиком. За годы службы в Дворцовом приказе, в Разбойной избе и других учреждениях он отстроил богатый дом в Москве, накопил состояние, пускал его в оборот, давая деньги в долг боярам и дьякам. Можно полагать, что опытный бюрократ намётанным глазом распознавал среди толкавшихся по приказам просителей потенциальных «клиентов» и не упускал случая скупить имения вотчинников, нуждавшихся в деньгах или не веривших в сохранность своих владений, чтобы с выгодой перепродать их Кирилло-Белозерскому монастырю. Одновременно как человек благочестивый он раздавал по церквам иконы в драгоценных окладах, жертвовал колокола и даже завещал после смерти продать его дом вместе с находившимся в нём имуществом, а вырученные деньги раздать по монастырям{7}.
Вскоре так и случилось. Бездетный дьяк был женат, видимо, на молодой и красивой женщине, которая стала невольной причиной гибели мужа. Шлихтинг рассказывал, что царь приказал похитить жену Вислого и повесить её перед дверями дома дьяка, а в июле 1570 года незадолго до массовой казни на Поганой Луже опричники отрубили голову и самому Мясоеду: «Виновники убийства приносят головы обоих к тирану со словами: „Великий князь, исполнено, как ты приказал“. Тот, ликуя, восклицает: „Гойда, гойда[7]!“ — и остальная толпа палачей вторит его возгласу».
Можно полагать, что и рядовым опричникам переезды и переселения по царскому указу давались нелегко — однако у них были возможности компенсировать это неудобство за счёт «изменников» и прочих земских.