Глава 1. «На запад... на Варшаву - марш!»

Глава 1. «На запад... на Варшаву - марш!»

Наиболее одиозной фигурой жертв репрессий в армии является Тухачевский. И это при том, что, возводимый апологетами Троцкого в ранг потенциальных «военных гениев», он фактически не имел сколько-нибудь приличного военного образования. В 1914 году он закончил за два года лишь пехотное училище, что по советским меркам не тянуло даже на обучение в пресловутом ПТУ, дававшем рабочие профессии.

Молодой подпоручик не приобрел сколько-нибудь серьезного практического опыта и оказавшись в начале осени на фронте. Однако «на войне» ни по чинам и ни по возрасту заносчивому младшему офицеру повезло. Он не был ни контужен, ни ранен; но самое главное — не убит и уже через полгода, при весьма подозрительных обстоятельствах, попал в плен. В снежную метельную ночь 19 февраля 1915 года, завернувшись в бурку, подпоручик гвардейской роты безмятежно спал в окопе, когда немцы прорвали фронт в Карпатах, атаковав 110-тысячную армию Сивера. Биографическая версия гласит, что, «когда началась стрельба, паника и немецкие крики, Тухачевский вскочил, выхватил револьвер, бросился бежать, стреляя направо и налево, отбивался от окружавших немцев. Но врывавшимися в окопы немецкими гренадерами был сбит с ног». Сообразив, что дело безнадежно, Тухачевский бросил свой револьвер, постыдно подняв руки, закричав по-немецки: «Мы сдаемся!» — велел сдаться и остаткам роты».

В этой заварухе он не получил ни одной царапины, а вот его начальник командир роты Веселаго, имевший Георгиевский крест за храбрость в Русско-японской войне, яростно сражался до конца. Пока четыре немецких гренадера не закололи его штыками. Позже на теле доблестного капитана насчитали более 20 пулевых и штыковых ран. О том, что 22-летний Тухачевский, мечтавший «в 30 лет выйти в генералы», не горел желанием умирать ни «за царя», ни «за Отечество», свидетельствуют и даль­нейшие события.

Итак, пробыв в районе боевых действий менее 6 месяцев, он оказался в плену, где почти три года мировой бойни провел «в беседах» — не только с соотечественниками, но и галантными французами. Говорят, что, оказавшись в плену, он якобы «шесть раз (!) пытался бежать». Но такое утверждение не столько сомнительно, сколько смешно, поскольку на поверку выходит, что «гений военной мысли», как утверждают апологеты бывшего маршала, не смог организовать даже простой побег из плена. Как же он планировал боевые операции?

Нет, у него не было «охоты снова лезть в окопы, подставляя голову под снаряды и пули, и кормить своей кровью проклятых вшей». К тому же режим в крепости отличался исключительным либерализмом. Пленных не гоняли на принудительные работы, они систематически получали посылки и даже устраивали праздники. Сидев­ший в Ингольштадте вместе с Тухачевским будущий генерал-лейтенант А. В. Благодатов вспоминал: «В день взятия Бастилии мы собрались в каземате французских военнопленных. На столе появились бутылки с вином и пивом, полученные к празднику нашими французскими друзьями. Каждый стремился произнести какой-нибудь ободряющий тост. Михаил Николаевич поднял бокал за то, чтобы на земле не было тюрем, крепостей, лагерей»[1]. Хорошая мысль; но, видимо, позже, организовывая с Троцким военные трибуналы, он забыл о своих либеральных намерениях.

Условия плена у австрийцев были почти курортными, а «если пленный давал подписку, скрепленную честным словом» не совершать побега, то комендатура Ингольштадта «разрешала и прогулки вне лагеря». Однако когда в России прошумела февральская революция, то, нарушив слово и поправ честь, молодой подпоручик «со странно выпуклыми глазами» бежал. После этого случая прогулки для пленных были запрещены, поэтому англичане и французы посчитали его поступок «неслыханным неджентльменством». Но что такое «честное слово» перед возможной карьерой и свободной жизнью - «понятие, предназначенное специально для того, чтобы нарушать его перед дураками».

Вместе с Тухачевским бежал и капитан Генерального штаба Чернявский. Шесть суток «беглецы скитались по лесам, а на седьмые наткнулись на жандармов. ...Тухачевский удрал от преследователей, а Чернявский был водворен обратно в лагерь»[2]. Он благополучно перебрался в Швейцарию и вернулся в Россию только в сентябре 1917 года. Чем он занимался после побега, скрыто туманом. По свидетельству сестры Тухачевского, ее брат не любил рассказывать о деталях своего бегства.

Его сестра вспоминала: «Дни, проведенные им с семьей, были для нас днями беспредельного счастья и бесконечных расспросов. Мы дознавались, как он бежал, как скрывался, чем питался в пути, каким образом шел ночами по незнакомым местам. Михаил не очень охотно вспоминал обо всем этом — слишком много перенес. На привезенных им из Швейцарии фотографиях он походил на мумию и был страшно оборван»[3]. Но если тщеславный военный не любил даже вспоминать об обстоятельствах своего авантюрного приключения, то зачем он запечатлел себя на снимках, говорящих о его жалком положении?

Что он хотел документально засвидетельствовать? Легенду? Или сам факт побега?

 О причинах, по которым молодой подпоручик примкнул к красным, написал его друг капитан Н. Ганецкий. Сын полковника, закончивший Пажеский корпус, он познакомился с Тухачевским в октябре этого же года. И когда Тухачевский признался новому приятелю о решении пойти в Красную Армию, тот с удивлением спро­сил: «Как ты можешь идти туда?» На что последовал ответ: «Я ставлю на сволочь...»[4] О том, почему Тухачевский вдруг переменил «цвета», свидетельствовал и еще один из его знакомцев. «Я спросил его, — рассказывал впоследствии капитан Д. Голумбек, - что же он намерен делать?» Он ответил: «Откровенно говоря, я перехожу к большевикам. Белая армия ничего не способна сделать. У нас нет вождя».

К красным Тухачевский подался весной, когда на картах Гражданской войны уже обозначились контуры противостоящих фронтов. И все-таки, «не успев толком подчитать марксистские формулы», он сделал верный ход, обеспечивший всю его последующую карьеру. В апреле 1918 года по совету своего приятеля музыканта Н. Кулябко, участвовавшего в формировании института военных комиссаров, он вступил в РКП(б). Это позволило ему занять должность инспектора формирования Красной Ар­мии в военном отделе ВЦИКа, а в мае он стал комиссаром Московского района Западной завесы, приняв участие в обучении младших командиров.

В конце июня Тухачевского командировали в распоряжение главкома Восточного фронта - «лихого эсера и отчаянного авантюриста» Муравьева, и поскольку в войсках красных не хватало профессионалов, то бывший царский полковник сразу назначил 25-летнего «подпоручика с партбилетом» командующим 1-й армией. Более того, когда через две недели, во время начавшегося восстания эсеров против Советской власти, Муравьева застрелили, то Тухачевский стал исполнять обязанности командующего фронтом! Правда, без особого успеха. За десять дней его командования белые взяли Сызрань, Бугульму, Мелекесс, Сенгилей и даже Симбирск. Прибывший на фронт новый командующий Вацетис, тоже бывший полковник, отыскал Тухачевского в Пензе. Потребовав, чтобы юноша «поменьше шлялся по тылам», он оставил его при себе.

Тем временем положение на Восточном фронте становилось катастрофическим, и наводить порядок сюда явился Троцкий. Как писал Гуль: «Желчный, желтый, больной, совсем не такой, каким изображают его в шишаке и стрелецкой шинели бравые плакаты. Троцкий тогда еще... был по горло в крови... 4-й латышский полк не хочет сражаться, и 29 августа Лев Давыдович из купе салон-вагона приказывает: расстрелять членов полково­го комитета в присутствии полка. По приказу Троцкого 29 августа на берегу Волги, на глазах латышей, расстреляли трех коммунистов, членов полкового комитета, «не сумевших дисциплинировать полк». Когда из Пермской дивизии к белым перебежали четыре офицера, то «в припадке военно-канцелярского террора Троцкий требует сообщить ему местожительства офицерских семей, которые тоже будут расстреляны». По его приказу расстреляли командира, комиссара и каждого десятого в отступившем Петроградском полку.

«Предупреждаю, — сообщал Троцкий в приказе, — если какая-нибудь часть отступит самовольно, первым будет расстрелян комиссар, вторым командир». Но «разговорами о дисциплине и трибуналах» коммунист-подпоручик Лейбе Бронштейну понравился. Поэтому позже нарвоенмор писал ему письма, обещая помощь и поддержку, а вот с Вацетисом у Тухачевского отношения не сложились.

Причиной стало то, что командарм-подпоручик сначала сдал Симбирск, а затем потерял Казань вместе с находившимся там золотым запасом России. В литературе часто появлялась характеристика его действий с эпитетом «блестящая». Смотрится почти комично, но впервые такой эпитет появился под «пером» самого Тухачевского. Через две недели после назначения на должность командующего, телеграфируя 8 июля 1918 года Кулябко, рекомендовавшего его в партию, о своей деятельности на Восточном фронте, он без тени скромности сообщил: «Тщательно подготовленная операция Первой армии закончилась блестяще. Чехословаки разбиты, и Сызрань взята с бою. Командарм 1-й Тухачевский».

Однако, как свидетельствует энциклопедия (ЭГВ), на самом деле Сызрань была взята Красной Армией не

8 июля, а лишь 3 октября![5] Наоборот, та же ЭГВ отмечает: «В июне — июле 1918 г. войска Восточного фронта вели оборонительные действия против мятежных чехословацких и белогвардейских войск... попытка перехода в августовское наступление Восточного фронта 1918 года не имела успеха». Впрочем, Симбирская, Сызрань-Самарская, Бугурусланская, Златоустовская, Челябинская и Петропавловская операции тоже были разработаны не Тухачевским, а командованием Восточного фронта. Бывший подпоручик участвовал в них лишь в качестве командующего — сначала 1-й, а затем 5-й армиями.

Причем Симбирск был взят его частями только с третьей попытки, и это неслучайно. Успех сопутствовал молодому командиру лишь в том случае, если он имел над противником превосходство в силах либо когда тот отступал. Поэтому, попадая в критические ситуации, Тухачевский постоянно «требовал подкреплений», и командованию фронтом приходилось бросать ему на выручку войска с других участков. Так, после ранения Ленина в результате покушения 30 августа Тухачевский пообещал Троцкому взять Симбирск. В результате тяжелых боев 9 сентября части 1-й армии «с большим трудом заняли подсимбирские деревни Тетюшское, Елшанка, Шумовка». А при захвате села Баратевка Тухачевский узнал, что командарм 5-й армии бывший поручик Славин «общим приступом уже взял древнюю татарскую столицу Казань».

Впрочем, к этому времени почти все чехословацкие войска были выведены из боев, и, спеша получить свой кусочек славы, 11-го числа Тухачевский попытался взять Симбирск с ходу — по еще не разрушенному мосту. Но поскольку операция началась без предварительной разведки, то противник сразу же погнал его части назад. «Зелёного» командарма спасло то, что после освобождения Казани командование фронтом перебросило войска правобережной группы 5-й армии Славина по Волге к Симбирску, а белогвардейцы направили свои главные силы против 3-й армии красных в районе Перми. Симбирск оказался окруженным с трех сторон. Поэтому к полудню 12 сентября белым не оставалось ничего иного, как по единственной оставшейся в их распоряжении переправе через Волгу начать отвод своих сил.

Но в том, что войска противника сами оставили город, никакой полководческой заслуги 25-летнего военного не было. Характерно, что на Восточном фронте Тухачевский не задерживался на одном посту долго. При этом все его перемещения обрастали «радужным хвостом склок и жалоб», в который регулярно втягивалось много лиц, включая и высшее командование. Одним из конфликтов стали его «противоречия» с комиссаром 20-й Пензенской дивизии Медведевым. Дело заключалось в том, что 26-летний «вундеркинд» окружил себя своеобразной челядью - приживалками, приживальцами и родственниками жены, жившими в его вагоне. Особыми привилегиями «полководца» пользовались и лица, приближенные к штабу, который стал напоминать двор мелкопоместного феодала.

И когда комиссар осудил такие барские замашки, то командарм стал писать жалобы в Реввоенсовет фронта, требуя убрать строптивого политработника. Выглядит комично, что все его претензии были почти гастрономическими. Он утверждал, что Медведев «подрывает авторитет командарма, а именно - отменяет разрешенную командармом командировку помощнику - зав. разведотделом армии, которому, как главное, поручено закупить и привезти для должностных лиц штаба на праздник масло, поросят, муку...»

Разбираться в ситуации поручили комиссару О. Ю. Калину, и, опровергая демагогические обвинения со стороны Тухачевского в адрес Медведева, проверяющий сообщил: «Причиной обострения взаимоотношений политкомармов с командармом является следующее. С развитием армии развивался и штаб армии, а также все управление, но только по количеству и штату, но не по качеству. Замечался скрытый саботаж, халатное отношение, кумовство. ... Из высших должностных лиц и командарма образовался кадр, который оградил себя китайской стеной от влияния и контроля политкомармов».

Неприязнь к барствующему «вундеркинду» росла, и, хотя Троцкий не упускал из поля зрения своего любимца, в конце 1918 года, когда положение любителя «поросятины» в 1-й армии стало невыносимым, его откомандировали «командовать» 8-й армией на Южный фронт. Здесь Тухачевскому вновь повезло. К этому времени ситуация на Южном фронте для сил Красной Армии складывалась благоприятно. В результате третьего разгрома под Царицыном разложившиеся войска Краснова беспорядочно отступали, и армия Тухачевского не встречала сопротивления казаков. Кроме того, с февраля в Донецкий бассейн вступили войска Добровольческой армии. Самовольно повернув 8-ю армию на Миллерово и не добившись ощутимых успехов, Тухачевский застрял у Донца. Однако и здесь он почти сразу повздорил с командующим Южфронтом Гиттисом. Поэтому через два месяца командования его вернули на Восточный фронт, но уже не в 1-ю, а в 5-ю армию.

Второе пребывание Тухачевского на Восточном фронте тоже едва не закончилось изгнанием. Уже в мае он вступил в очередной конфликт. На этот раз с командующим фронтом, бывшим царским генералом А. А. Самойло. В 1958 году Самойло писал, что с «резким конфликтом между мной и командующим 5-й армией Тухачевским из-за неправильных его донесений о действиях своих дивизий» усложнилось и положение самого комфронта. Сторону Тухачевского принял член РВС Республики Гусев, но когда Самойло обратился к Главкому Каменеву, то «получил разрешение отстранить командарма-5». Правда, осуществить это разрешение «по условиям оперативной обстановки» комфронта «не счел возможным».

Самойло тактично умолчал о том, что в своих карьеристических устремлениях бывший подпоручик «широко пользовался приемом, присущим выскочкам - в своих донесениях он преувеличивал собственные успехи, а неудачи переводилка счета других». Воевавший наскоком и нахрапом, не заботясь о резервах и тылах, не умевший организовать связь и взаимодействие частей, Тухачевский побеждал лишь тогда, когда имел численное превосходство над неорганизованным противником. Сталкиваясь с сопротивлением, он сразу же просил подкрепление и обычно его получал.

Известность Тухачевскому принесла почти партизанская война с Колчаком. Не добившись покорения Москвы, с полностью разложившейся армией, «Верховный правитель» России стал отступать в Сибирь. Вслед за откатывающейся армией ударившегося в бегство Колчака устремилась 5-я армия. Естественно, что отступление колчаковцев не могло продолжаться бесконечно. В августе 1919 года, при подходе красных к Петропавловску, белые оказали сопротивление. Сковав части 5-й армии с фронта, они перешли в контрнаступление. «Корпус сибирских казаков атамана Иванова-Ринова опрокинул войска Тухачевского и погнал их назад, к Тоболу». Отступая со своими частями, Тухачевский в панике бежал, переправившись через реку. От полного разгрома «пятоармейцев» спас очередной командующий Восточным фронтом красных, бывший царский генерал В. А. Ольдерроге, ударивший во фланг белых. В себя бывший подпоручик пришел только к 29 октября, когда пополнил дивизии из резерва фронта.

Впрочем, то, что он «постоянно пренебрегал пополнением материальных запасов и подтягиванием тылов, бросал в бой сразу всю массу своих войск, не оставляя резервов», вообще являлось особенностью «полководческого почерка» Тухачевского. Поэтому командованию фронта постоянно приходилось прилагать значительные усилия для восстановления положения. Еще одной особенностью войны в Сибири являлось и то, что «ряд городов — Самара, Кузнецк, Томск, Челябинск — был освобожден партизанами или восставшими рабочими еще до того, как к ним подходили войска» 5-й армии. Однако слава «победителя» доставалась Тухачевскому.

Впрочем, эта приписанная ему «слава» преувеличивает степень значимости его участия в военных действиях. В действительности его воинские заслуги более чем скромны. Три года империалистической войны он провел в плену. 23 дня (с 28 декабря 1918 по 19 января 1919 г.) он помощник командующего войсками Южного фронта. Командующий 8-й армией Южного фронта с января по март 1919 года, затем, с апреля по ноябрь, возглавлял 5-ю армию. После этого более двух месяцев он находился за штатом, и лишь с 31 января 1920-го по 28 апреля 1920 года (т.е. неполных четыре месяца) он был временно командующим войсками Кавказского фронта.

Но в анналах истории не запечатлено ни одной операции Тухачевского, которая могла бы стать образцом военного искусства, способной служить примером для потомков. Впрочем, получив звание маршала лишь в конце 1935 года, первым заместителем наркома обороны СССР он стал только в апреле 1936 года и находился в этой должности всего 13 (!) месяцев.

Зато самой позорной неудачей «полководца» стал провал польско-советской войны. К весне 1920 года Польша имела хорошо вооруженную странами Запада 200-тысячную армию. Только Франция предоставила в ее распоряжение 1494 орудия, 350 самолетов, 2500 пулеметов, 327 тыс. винтовок. Боевой подготовкой легионеров занимались французские инструкторы. В этот период вся Красная Армия состояла из 500 тыс. человек, разбросанных на фронтах от Амура до Финского залива. 25 апреля 1920 года 65-тысячная польская армия совместно с войсками Петлюры начала наступление на Россию. План наступления разрабатывался под руководством французского маршала Форша, при непосредственном участии главы французской миссии в Варшаве генерала Анри. На украинском направлении антисоветским силам противостояли 12-я и 14-я советские армии, насчитывающие всего 20 тыс. штыков и сабель. 26 апреля польско-петлюровские националисты заняли Коростень и Житомир, 27-го числа оккупировали Казатин, а 6 мая захватили Киев. Одновременно 79 тысяч польских легионеров начали наступление на Белоруссию.

Для Сталина агрессия поляков не стало неожиданностью. Еще 26 февраля командование Юго-Западного фронта - Сталин и Егоров - представили Москве доклад, в котором отмечалось: «С поляками, безусловно, придется драться... Полагаем, что при будущих действиях против поляков нельзя ограничиться главным ударом на участке Западного фронта, а необходимо его поддержать со стороны Юго-Западного фронта в направлении Ровно - Брест». Поэтому еще в марте Реввоенсовет Республики принял решение о переброске Конной армии Буденного на Западный фронт. Вначале эта переброска планировалась по железной дороге, но, по мнению Буденного и Ворошилова, передислокация огромной многотысячной кавалерийской армии могла занять несколько месяцев, затруднив боевую подготовку бойцов. Руководители конармейцев предложили совершить рейд походным порядком.

Однако Главком Каменев, начштаба Лебедев и начальник оперативного управления Шапошников воспротивились этому предложению. Приехавшие для решения этого вопроса в Москву Буденный и Ворошилов попросили приема у Троцкого, но нарвоенмор их не принял. Он небрежно велел передать через секретаря, что «занят делами IX съезда партии», и командиры Конной армии обратились к Сталину. Выслушав жалобу, он пригласил их на съезд, где организовал встречу с Лениным, и тот попросил Сталина передать Главкому, что «он согласен с мнением командования Конной армии».

С правого берега Кубани кавалерийские дивизии двинулись на Украину 11 апреля, и 28-го Политбюро рассмотрело план операции по отражению польско-петлюровского вторжения. Было принято решение: перебросить «все возможное» с кавказского направления и отправить на польский фронт, а 18 мая решением ЦК членом РВС Юго-Западного фронта утвердили члена РВС Республики Сталина. Он покинул Москву 26-го числа и на следующий день прибыл в Харьков, где размещался штаб фронта. Разобравшись в ситуации, он выехал в Кременчуг - ближе к наступавшим войскам.

В это время Юго-Западный фронт представлял собой странный симбиоз. Его южное, левое крыло противостояло войскам Врангеля, пока еще сидевшего в Крыму, а правое - образовало линию советско-польского фронта, протянувшегося через всю Украину. Такое построение обороны обещало бои на два фронта; причем с самостоятельными противниками, что являлось грубым просчетом Реввоенсовета Республики.

Прибыв на крымский участок, уже 29 мая Сталин сообщил Ленину о мерах, предпринятых им для отпора войскам белых, угрожавшим республике со стороны Крыма, а 31 мая он подписал директиву об обороне Одессы. К этому времени, совершив с 11 апреля по 25 мая невиданный тысячеверстный марш, Конная армия Буденного сосредоточилась на другом крыле Юго-Западного фронта, в районе Умани. Уже через день конармейцы вступили в бой с поляками, но еще днем раньше начала наступление 14-я армия фастовской группы красных. Однако начавшееся наступление не принесло успеха. Анализируя состояние дел на советско-польском фронте, 31 мая Сталин отмечает в письме Ленину: «Теперь, когда я познакомился с положением фронта, могу поделиться с Вами впечатлениями. Основная болезнь Юго-Западного фронта - все три армии воюют без резервов... Конная армия, оставшаяся без серьезной поддержки со стороны пехоты, ослабнет, само наступление распылится на ряд мелких стычек...»[6]

Он объективно оценил ситуацию и поставил вопрос об усилении фронта, однако Ленин ему помочь не мог. 2 июня, направив телеграмму в Кременчуг с пометкой «Вручить только лично Сталину, для личного расшифрования», Ленин признается: «На Западном фронте положение оказалось хуже, чем думали Тухачевский и Главком, поэтому надо просимые дивизии отдать туда, а с Кавказского фронта взять больше нельзя, ибо там восстания и положение архитревожное...»[7] Речь шла о том, что к правому флангу украинского участка Юго-Западного фронта, противостоящего полякам, на территории Белоруссии расположился Западный фронт. И еще 29 апреля в Смоленске на пост командующего его войсками заступил Тухачевский. Накануне, 28-го, Москва утвердила предложенный им план разгрома поляков.

Осуществляя свой план, 14 мая Тухачевский начал наступление на Свенцяны, Молодечно и Борисов, заняв эти города. Видимо, за этот успех 28-летнего бывшего подпоручика, во время службы в царской армии не командовавшего даже ротой и не кончавшего «академии», в разгар операции, 22 мая, наряду с С. С. Каменевым и А. И. Егоровым причислили к Генеральному штабу. Впрочем, «победы» Тухачевского продолжались недолго. Дело в том, что резервов у командарма-«вундеркинда» не было, но их и не могло быть. Свое кредо в отношении ведения войны Тухачевский изложил еще 24 декабря 1919 года, прочтя в Академии Генерального штаба программную лекцию — «Стратегия национальная и классовая».

«Стратегические резервы, — самоуверенно провозгла­шал в ней подпоручик, - польза которых всегда была сомнительна (курсивы мои. — К.Р.), в нашей войне и вовсе неприменимы... Фронты армий громадны. Пути сообщений в полной разрухе. Вместе с тем операции развиваются со стремительной быстротой. Все это делает употребление стратегических резервов с целью нанесения противнику удара в решительный момент совершенно излишним и вредным самоослаблением»[8].

Не нужно заканчивать военную академию, чтобы понять очевидную бредовость такого утверждения. Это рассуждения дилетанта, не понявшего азов военного искусства. И поляки уже вскоре преподнесли «гениальному» полководцу вразумляющий урок. Уже 30 мая они предприняли контрнаступление и не только отбросили войска Западного фронта назад, а создали угрозу их полного разгрома. Не имевший резервов и не умевший организовать оборону, Тухачевский ничего не мог предпринять. Его войска бессильно отступали. Только 15-я армия Корка из последних сил цеплялась за плацдарм в районе Полоцка. Окончательного краха Западного фронта не допустил Сталин.

Еще 2 июня, в Кременчуге, он провел переговоры с командованием 1-й Конной армии. Обсудив план ее действий, 3 июня 1920 года он подписал директиву РВС Юго-Западного фронта о разгроме киевской группировки белополяков. И в те дни, когда поляки погнали войска Тухачевского из Белоруссии, в соответствии с директивой Сталина 1-я Конная армия Буденного начала наступление под Киевом. Наступление развивалось стремительно. 5 июня красная кавалерия прорвала фронт и, опрокидывая хорошо вооруженные польские дивизии, углубилась в тыл противника, сея хаос и смятение в его рядах. 7 июня буденовцы взяли Житомир, откуда в панике бежал польский штаб, и город Бердичев.

На следующий день (8 июня), разгромив у Белополья кавалерию поляков, конармейцы перерезали пути снабжения киевской группировки польских войск, и те стали поспешно отходить от Днепра. В этот же день Буденный повернул на восток, на Фастов, двинувшись в сторону Киева. Для борьбы с Буденным Пилсудский срочно пе­ребросил с фронта Тухачевского несколько дивизий, но разбить 1-ю Конную польским легионерам не удалось. Одновременно с буденовцами в наступление перешли 12-я и 14-я армии, а 12 июня Сталин доложил Ленину об освобождении Киева. Польский фронт на Украине начал разваливаться, и красные продолжали идти вперед.

То был триумф замысла Сталина. Продолжая громить поляков, 14-я армия Юго-Западного фронта 8 июля заняла Проскуров, а через день освободила Ровно. Успех под Киевом 1-й Конной и продолжавшееся наступление Юго-Западного фронта по освобождению от белополяков западной части Украины позволили Тухачевскому оправиться от майского поражения. Причем после передислокации части соединений легионеров на Украину польский фронт в Белоруссии оказался значительно ослаблен. Поэтому, получив серьезное подкрепление, в том числе 3-й конный корпус Гая, 4 июля Западный фронт тоже перешел в наступление на Минск. Теперь, под усилившимся нажимом, поляки стали быстро отходить, даже не вступая в соприкосновение с советскими войсками. Армии польского Северо-Восточного фронта отступали в беспорядке: «выкидывали публику с вокзалов, грабили и убивали население и поджигали город...»

Это позволило Тухачевскому две трети сил Западного фронта сосредоточить на узком участке в 90 километров. Не встречая особого сопротивления противника, 11 июля войска Запфронта заняли Минск, 14-го числа они вошли в Вильно (Вильнюс), а 19-го, форсировав Неман, наступали уже по территории Польши. Успехи на польском направлении вызвали эйфорию в РВС Республики и ЦК партии. Под впечатлением поспешного, панического отхода поляков многим уже казалось, что теперь путь на Варшаву открыт. Взятие Варшавы, как «пролог к мировой революции», грезилось и бывшему подпоручику - командарму Запфронта.

Уже примеряя лавровый венок победителя, Тухачевский издал известный приказ, призывавший устремить «взоры на Запад». «На Западе, - писал он, - решаются судьбы мировой революции. Через труп белой Польши лежит путь к мировому пожару. На штыках понесем счастье и мир трудящемуся человечеству. На Запад! ...на Варшаву - марш!» В «Походе за Вислу» радужные перспективы польской и германской революции рисовались не только протеже Троцкого. Такие иллюзии разделяли многие. Причем в историографии редко упоминается о том, что в этот период всеобщего торжества и упоения триумфом побед Сталин предостерегал Кремль от состоя­ния эйфории в войне с Польшей. Человек, никогда не терявший трезвости ума, он оставался реалистом как в часы поражений, так и в дни побед.

Но, что было особо важно в межнациональной войне, он очень остро чувствовал и понимал психологические оттенки взаимоотношений и интересы населения разных народов. И его прогнозы всегда были политически безошибочны, поскольку они исходили из особенностей ситуации. Еще за день до отъезда на Юго-Западный фронт в своей статье «Новый поход Антанты в Россию», опубликованной 25 - 26 мая «Правдой», Сталин указал на ненадежность тыла польских белооккупантов, предпринявших интервенцию.

«Выдвигаясь за пределы Польши, - отмечал он, - и углубляясь в прилегающие к Польше районы, польские войска удаляются от своего национального тыла, ослабляют связь с ним, попадают в чужую им и большей частью враждебную среду. Хуже того, враждебность эта усугубляется тем обстоятельством, что громадное большинство населения Польши... состоит из непольских крестьян, терпящих гнет польских помещиков... Этим, собственно, и объясняется, что лозунг советских войск «Долой польских панов!» находит мощный отклик... крестьяне... встречают советские войска как освободителей от помещичьего ярма... восстают при первом удобном случае, нанося польским войскам удар с тыла»[9].

Он с самого начала не скрывал своих скептических взглядов в отношении ведения войны на территории Польши. «Ни одна армия в мире, - указывал Сталин, - не может победить (речь идет, конечно, о длительной и прочной победе) без устойчивого тыла. Тыл для фронта - первое дело, ибо он, и только он, питает фронт не только всеми видами довольствия, но и людьми - бойцами, настроениями, идеями. Неустойчивый, а еще более враждебный тыл обязательно превращает в неустойчивую и рыхлую массу самую лучшую, самую сплоченную армию...»[10]

Однако, сделав такие выводы, Сталин предупреждает, что в случае вторжения советских войск на территорию Польши ситуация изменится на диаметрально противоположную. «Тыл польских войск, - пишет он, - в этом отношении значительно отличается от тыла Колчака и Деникина к большей выгоде для Польши, тыл польских войск является однородным и национально спаянным. Отсюда его единство и стойкость.

Его преобладающее настроение - «чувство отчизны» - передается по многочисленным нитям польскому фронту, создавая в частях национальную спайку и твердость. Отсюда стойкость польской армии. Конечно, тыл Польши неоднороден... в классовомотношении, но классовые конфликты еще не достигли такой силы, чтобы прорвать чувство национального единства... Если бы польские войска действовали в районе собственно Польши, с ними, без сомнения, трудно было бы бороться»[11].

Практически уже в начале новой советско-польской войны, еще до побед под Киевом и Минском, еще до Варшавской катастрофы, он пророчески указал на политические и моральные факторы, которые и определят дальнейшее развитие событий. Это были серьезные и важные предупреждения. Однако у коллег Иосифа Сталина по Политбюро имелась другая точка зрения. Троцкий писал, «что война... закончится рабочей революцией в Польше, в этом нет и не может быть сомнения, но в то же время нет никаких оснований полагать, что война начнется с такой революции...».

То есть Троцкий, с его умом международного авантюриста, предполагает принести такую революцию в Польшу на остриях красноармейских штыков. Впрочем, и сама Польша представлялась Троцкому лишь запалом революции в Европе: Германия, Австро-Венгрия, Франция, а там глядишь - и мировая революция. Иллюзии Троцкого разделял и Ленин. В речи на VI Всероссийском Чрезвычайном съезде, в ноябре 1918 года, он говорил: «... мы подходим к последней, решительной битве, не за русскую, а за международную социалистическую революцию!»

Таким образом, на заключительном этапе Гражданской войны тактико-стратегическая оценка Сталиным положения не совпадала ни с позицией Ленина, ни тем более с замыслами Троцкого. Среди когорты лидеров Октября он был одним из немногих, если не единственным, кто не поддался всеобщему заблуждению, гипнотически завораживающей мечте. И когда под впечатлением убедительных успехов Юго-Западного фронта на Украине в правительственных и военных кругах возникло мнение о скором разгроме Польши, он осудил эти иллюзии.

Скрупулезно взвешивая шансы и возможности противостоявших государств, Сталин здраво оценивал состояние сил противника. В интервью корреспонденту УкрРОСТА, данном 24 июня в Харькове, он сказал: «Не надо забывать, что у поляков имеются резервы, которые уже подтянуты к Новгород-Волынскому и действия которых, несомненно, скажутся на днях». Учитывая как собствен­ные возможности Польши, так и ее поддержку западными державами, Сталин предупреждал: «Мы воюем не только с поляками, но и со всей Антантой, мобилизовавшей все черные силы Германии, Австрии, Румынии, снабжающей поляков всеми видами довольствия».

Он не утратил трезвости суждений и оценок позже. 11 июля, когда войсками Западного фронта был занят Минск, он дал интервью корреспонденту «Правды». В нем утверждение о том, что «с поляками в основе уже покончено» и остается лишь совершить «марш на Варшаву», он вновь расценил как «недостойное бахвальство». Он отмечал: «Я не буду доказывать, что это бахвальство и это самодовольство совершенно не соответствуетни политике Советского правительства, ни состоянию сил противника на фронте».

То есть Сталин решительно и даже без комментариев отверг план наступления на Варшаву, который, по его мнению, не отвечал и политике Советской республики. Человек, обладавший политической и государственной ответственностью, он никогда не делал опрометчивых заявлений. Он знал, о чем говорит. Примечательно, что именно в этот день, 11 июля, в Москву поступила нота Великобритании за подписью министра иностранных дел Джорджа Керзона. Она предлагала заключение переми­ия в польско-советской войне и признание в качестве восточной границы с Польшей линии, определенной еще в конце 1919 года Верховным советом Антанты. Знаменательно и то, что как раз этот рубеж, известный под названием «линия Керзона», после Второй мировой войны Сталин сделает границей Польши с Украиной и Белоруссией.

Однако в 20-м году откровенные предупреждения Сталина не были услышаны. О них мало кто вспомнил и после того, как последовавшие события полностью подтвердили правоту его точки зрения. О них долгое время «не вспоминали» и историки. Между тем его оценки и прогнозы уже вскоре стали сбываться с неумолимой последовательностью. Правда, свой авантюристический характер война получила не сразу. События стали приобретать опасный уклон 16 июля, когда ЦК ВКП(б) признал необходимым продолжать наступление, «пока Польша сама не обратится с просьбой о перемирии». Поэтому на следующий день нарком иностранных дел Чичерин ответной нотой известил правительство Великобритании, что Советская Россия готова к миру, но посредничество Лондона неприемлемо, поскольку он не может считаться нейтральным в советско-польском конфликте.

Но и этот шаг еще не означал катастрофу. В грех авантюры с «маршем на Варшаву» ввел правительство и Реввоенсовет Республики молодой «петушок» - Тухачевский. После того как, не встречая серьезного сопротивления поляков, 15 июля войска Западного фронта заняли Молодечно, Тухачевский продолжал наступление. Опьяненный победой, 27-летний подпоручик уже примерял на себя шляпу красного Наполеона. Предвкушая мировую славу, он предложил Главкому Каменеву план по захвату польской столицы.

Позже С. М. Буденный вспоминал: «Из оперативных сводок Западного фронта мы видели, что польские войска, отступая, не несут больших потерь. Создавалось впечатление, что перед армиями Западного фронта противник отходит, сохраняя силы для решающего сражения... Мне думается, что на М. Н. Тухачевского в значительной степени влиял чрезмерный оптимизм члена РВС Западного фронта Смилги и начальника штаба Шварца. Первый из них убеждал, что участь Варшавы уже предрешена, а второй представлял... главкому... ошибочные сведения о превосходстве сил Западного фронта над противником в два раза».

Трудно сказать, правомерно ли такое предположение Буденного? Но начальник штаба у Тухачевского был неслучайным человеком в армии. Бывший полковник российского Генерального штаба, Шварц имел чин и образование повыше, и опыт побольше, чем командующий фронтом. Как бы то ни было, а предложение о захвате Варшавы исходило непосредственно от самого Тухачевского. Он не сомневался в успехе операции, а после того как 19 июля части Запфронта вошли в Барановичи и конный корпус Гая занял Гродно - на осуществление предложения «подпоручика» решился и Главком С. С. Каменев.

В этот же день Главком отдал Западному фронту директиву: овладеть Варшавой к 12 августа. Конечно, такое решение не могло быть принято без участия председателя Реввоенсовета Республики, и дело не в том, что Троцкий желал увенчать лаврами своего выдвиженца. Он тоже хотел увековечить прежде всего самого себя. В психологическом плане на нарвоенмора повлияло и то, что в этот момент, с 19 июля, в Москве начал работу II конгресс Коминтерна. Троцкий считал, что овладение Варшавой стало бы непререкаемым доказательством его военного таланта и способствовало бы укреплению его авторитета как выдающегося «революционного» стратега и лидера международной социал-демократии. Такой яркий триумф обещал ему славу вождя «мировой революции».

Впрочем, позже Троцкий сам пояснил, какие причи­ны побудили его к Варшавской авантюре. «Мы вернули Киев, - признавал он. - Начались наши успехи. (Так Троцкий беззастенчиво перетягивает на себя успехи Сталина. — К.Р.) Поляки откатывались с такой быстротой, на которую я не рассчитывал...» Правда, задним числом Лейба Бронштейн был вынужден «осторожно» признать: «Но на нашей стороне, вместе с первыми успехами, обнаружилась переоценка открывающихся перед нами возможностей. Стало складываться и крепчать настроение в пользу того, чтоб войну, которая началась как освободительная, превратить в наступательную революционную войну. Принципиально я, разумеется, не мог иметь никаких доводов против этого».

Конечно, Троцкий хитрит. Именно по настоянию его и Тухачевского Реввоенсовет Республики решил провести Варшавскую операцию и «принести на штыках революцию в Европу». Сомнениями в собственной дальновидности Троцкий не страдал, и он убедил Ленина в осуществимости своих военных планов. Впрочем, председатель Реввоенсовета Троцкий и Главком Каменев дали указание Юго-Западному и Западному фронтам наступать на Варшаву по сходящимся направлениям еще 20 июля. И «процесс - пошел»...

Сталин заблуждения о легком захвате Варшавы не разделял. Он оказался прав и в оценке внутренних резервов Польши. Это подтвердилось уже вскоре. После вступления частей Тухачевского на территорию противника, польское правительство объявило мобилизацию, давшую армии 573 тысячи солдат и 160 тысяч добровольцев. Одновременно власти страны предприняли политические «контрмеры от революции». Уже в середине июля был обнародован закон об ограничении помещичьих имений и льготах крестьянским хозяйствам. А 24 июля в Варшаве, при участии социал-демократов, сформировали «рабоче-крестьянское» правительство Витоса-Дашинского. Сталин не ошибся и в прогнозе о поддержке Польши Западом. 21 июля премьер-министр Великобритании Ллойд Джордж без обиняков заявил, что «Франция и Англия могут предоставить все необходимое для организации польских сил».

И все-таки, являясь противником «марша на Варшаву», Сталин не мог не считаться с возможностью разгрома поляков, но его целью стала не Варшава. Учитывая успешное развитие боевых действий на Украине, Реввоенсовет Юго-Западного фронта 21 июля направил Главкому телеграмму с предложением перенести направление главного удара своих частей с Люблина на Львов. Вместо авантюристического наступления на Варшаву Сталин предлагал нанести удар под южный предел Польши. Свое стратегическое решение И. В. Сталин, А. И. Егоров и Р. И. Берзин обосновывали тем, что «поляки оказывают весьма упорное сопротивление на львовском направлении», а «положение с Румынией остается неопределенно напряженным».

В стратегическом отношении выбор такого направления был оптимальным. Заставляя поляков вести войну на два фронта, он отрезал поляков от нефтяного бассейна Дрогобыча, в последующем создавал угрозу Кракову, а затем грозил взятием Лодзи. Главком Каменев оценил достоинства этого предложения и 23 июля утвердил план РВС Югзапфронта. В принятии такого решении сыграло роль и то, что днем раньше, 22-го числа, с предложением Москве о перемирии обратились правительство Польши и ее генеральный штаб.

Своего негативного отношения к «маршу на Варшаву» Сталин не скрывал никогда. Он заявил об этом публично еще 20 июня, когда, вернувшись с фронта в Харьков, через три дня дал интервью корреспонденту УкрРОСТ. Рассказав о прорыве фронта белополяков под Киевом и успешном наступлении Юго-Западного фронта, он указал: «...Впереди еще будут бои жестокие. Поэтому я считаю неуместным то бахвальство и вредное для дела самодовольство, которое оказалось у некоторых товарищей: одни из них не довольствуются успехами на фронте и кричат о «марше на Варшаву», другие, не довольствуясь обороной нашей Республикиот вражеского нападения, горделиво заявляют, что они могут помириться лишь на «красной советской Варшаве».

Между тем на северном крыле советско-польского фронта поляки продолжали почти панически отходить, и к концу августа войска Западного фронта вошли в Брест-Литовск. Как показали дальнейшие события, удовлетворись этим достижением Кремль, Красная Армия избежала бы позора поражения. Но политиков в соблазн ввел Тухачевский, который не был способен трезво взвесить обстановку. Он не видел в польской армии серьезного противника. Ему казалось, что лавровый венок победителя уже готов опуститься на его голову, и очертя голову он пошел на авантюру. Впрочем, даже позже Тухачевский утверждал, что в это время польские «войсковые части потеряли всякую боевую устойчивость. Польские тылы кишели дезертирами. Все бежали назад, не выдерживали ни малейшего серьезного боя...».

Отсюда он сделал торопливый вывод: «При том потрясении, которому подверглась польская армия, мы имели право и должны были продолжать наступление. Задача была трудная, смелая, сложная, но робкими не решаются мировые вопросы» (курсив мой. — К.Р.). То есть он знал, что делал. На что шел. Считая себя способным решать «мировые вопросы», Тухачевский настаивал на взятии Варшавы.

Правда, в Москве еще не всем было ясно, что поставить во главу угла? Врангеля? Или белополяков? И 2 августа Политбюро собралось на заседание, чтобы рассмотреть дальнейшие военные перспективы Республики. Сталин на этом совещании не присутствовал. Накануне, 31 августа, в тот день, когда войска Тухачевского вышли к Бугу, он снова приехал в Лозовое - на крымский участок Юго-Западного фронта. Впрочем, участникам совещания его позиция была известна. Он давно и настоятельно добивался объединения операции на польском участке фронта под единым руководством, а борьбу с Врангелем, имевшую, по его мнению, первостепенное значение, предлагал выделить в самостоятельную кампанию. Стратегически план Сталина был беспроигрышным, поскольку для обеспечения решительной победы на первое место он ставил разгром белых на Юге. Свою позицию он определил четко и без недоговорок: «Только с ликвидацией Врангеля можно считать нашу победу над польскими панами обеспеченной».

Председатель РВС Троцкий (тоже стремившийся решать «мировые вопросы») поддержал предложение Тухачевского. При этом, оборотистый и хитроумный, он перехватил идею Сталина о разделении фронтов, при которой польская часть Юго-Западного фронта передавалась Западному. Однако, по настоянию Троцкого, все было сделано по принципу наоборот. Главной задачей совещание определило не разгром сил Врангеля, а захват польской столицы. Все перевернули с ног на голову, но Ленин, Каменев и Крестинский согласились с Лейбой Бронштейном.

Теперь предложение Сталина о первоочередном разгроме Врангеля отвергалось, и советский фронт против белых на Юге становился второстепенным, не имевшим ближайших перспектив. Политическую тонкость этой интриги составляло то, что, украв у Сталина идею реорганизации польского фронта, самого ее автора, с подачи Троцкого, Политбюро задвигало в тень. Беззастенчиво передернув карты, Троцкий намеревался сорвать банк в свою пользу. При таких расчетах отстранение Сталина, практически обеспечившего перелом в борьбе с поляками, от участия в предстоявшей операции по меньшей мере выглядело непорядочно. Это осознавали все, но неприятную миссию по сообщению этого решения, ущемлявшего самолюбие соратника, взял на себя Ленин.

В тот же день, 2 августа, он дипломатично телеграфировал Сталину: «Только что провели в Политбюро разделение фронтов, чтобы Вы исключительно занимались Врангелем. В связи с восстанием, особенно на Кубани, а затем и в Сибири, опасность Врангеля становится громадной, и внутри Цека растет стремление тотчас заключить мир с буржуазной Польшей. Я Вас прошу очень внимательно обсудить положение с Врангелем и дать Ваше заключение. С Главкомом я условился, что он даст Вам больше патронов, подкреплений и аэропланов...»