Глава 9. От Киева на Варшаву
Глава 9. От Киева на Варшаву
Красные солдаты! Пробил час… Войска Красного Знамени и войска гниющего белого орла стоят перед смертельной схваткой… Оправдаем же надежды социалистического отечества!
Из приказа РВС Западного фронта № 1423 от 2 июля 1920 года
С хрущёвских времён утвердилось мнение, будто успехом советского контрнаступления, отбросившего поляков от Днепра до берегов Вислы мы обязаны исключительно полководческому таланту Тухачевского. В то время как разгром Красной Армии под Варшавой целиком и полностью лежит на совести Сталина, который, надо полагать, исключительно из зависти к военному гению бывшего поручика, отказался передать ему 1-ю Конную армию. Однако стоит лишь ознакомиться с вопросом подробнее, как выясняется, что ни та, ни другая «общеизвестная истина» не соответствует действительности.
Тухачевский вступил в командование Западным фронтом 29 апреля 1920 года[1]. Рано утром 14 мая, имея почти двукратный перевес в живой силе: 131 тыс. бойцов против 68 тыс., а также 3036 пулемётов против 1553, 706 орудий против 481, 71 самолёт против 20, части фронта перешли в наступление. При этом по приказу Тухачевского командующие армиями должны были использовать в наступлении все дивизии, не выделяя ничего для резерва. Не было должным образом организовано и взаимодействие войск. Так, части 15-й армии одновременно наступали в трёх расходящихся направлениях[2].
Неудивительно, что уже 30 мая дальнейшее продвижение войск Западного фронта было остановлено. За 17 дней наступления части 15-й армии продвинулись только на 110–130 км. Что касается 16-й армии, то захватив плацдарм глубиной 60 км на западном берегу Березины, в результате польского контрудара она к 26 мая была отброшена на исходные позиции[3].
Для развития успеха нужно было ввести в бой свежие силы. Однако благодаря «гениальной» стратегии Тухачевского ни в армиях, ни у командования фронтом резервов не было. 31 мая началось контрнаступление польских войск. К 8 июня части Западного фронта были фактически отброшены на исходные рубежи[4].
Тем временем готовился к наступлению и Юго-Западный фронт. 25 мая, совершив тысячекилометровый переход в конном строю и разгромив по дороге многие действовавшие в советском тылу повстанческие отряды, туда прибыла 1-я Конная армия[5]. Не менее важным было и подкрепление другого рода: 26 мая членом Реввоенсовета Юго-Западного фронта был назначен Сталин. Начальником тыла фронта стал сам Дзержинский[6].
Наступление началось 26 мая. К его началу войска Юго-Западного фронта более чем в полтора раза уступали по численности противнику: 46,4 тыс. против 78 тыс., но при этом, уступая в пехоте (22,4 тыс. штыков против 69,1 тыс.), пулемётах (1440 против 1897) и артиллерии (245 орудий против 412), красные имели решающее превосходство в кавалерии: 24 тыс. сабель против 8,9 тыс.[7]
Первый этап боёв не принёс особых успехов, однако командование фронта быстро сделало соответствующие выводы. 31 мая РВС дал указание командованию 12-й армии прекратить фронтальные атаки Киева. 3 июня Сталин направил телеграмму Будённому и Ворошилову, в которой предписывал отказаться от лобовых атак укреплённых пунктов кавалерийскими частями[8].
На рассвете 5 июня 1-я Конная армия вновь перешла в наступление. Через два часа польский фронт был прорван. Боевое построение 1-й Конной было многоэшелонным: 4-я кавдивизия в первом эшелоне, 11-я и 14-я — во втором, 6-я кавдивизия и особая кавбригада — в третьем. Это обеспечивало наращивание удара в ходе наступления и позволило будёновцам уже 7 июня овладеть Житомиром, уничтожив польский гарнизон и освободив из плена 7 тыс. красноармейцев, которые сразу же встали в строй. К 8 июня сопротивление противника было окончательно сломлено[9]. Польский фронт на Украине оказался расколотым на две части. 12 июня советские войска вступили в Киев[10].
Стремясь задержать наступление Юго-Западного фронта, поляки перебросили туда две дивизии из Белоруссии. Чтобы избежать удара во фланг, находившиеся перед Западным фронтом польские части начали 18 июня отход без боя[11].
Тем временем советское командование принимало меры по усилению войск Западного фронта, который только в июне получил 58 тыс. человек пополнения[12]. Когда 4 июля там тоже началось наступление, Тухачевский имел 145,3 тыс. бойцов против 75,3 тыс., 693 орудия против 464, и к тому же получил редкое для Красной Армии оружие — танки[13]. Прорывая фронт на участке 33-й Кубанской стрелковой дивизии красные 4 июля впервые использовали три отремонтированных на Путиловском заводе трофейных танка — английский Mk V и два французских «Рено» FT-17[14]. При их появлении батальон 159-го резервного пехотного полка поляков обратился в бегство[15]. 11 июля был освобождён Минск[16], 14 июля — Вильно[17], которое согласно советско-литовскому мирному договору от 12 июля 1920 года было передано Литве[18]. Советское наступление продолжалось.
Таким образом, на данном этапе польско-советской войны именно Сталин продемонстрировал качества, присущие настоящему полководцу, побеждая не числом, а умением, в то время как Тухачевский, располагая значительным перевесом в силах, зарекомендовал себя недалёким авантюристом.
Как мы убедились, до 25 апреля 1920 года советское руководство прилагало всяческие усилия, чтобы решить конфликт с Пилсудским мирным путём. Однако победы Красной Армии вскружили головы лидерам большевиков, вызвав у них желание добиться «советизации» Польши. В этой обстановке диссонансом прозвучало мнение Сталина. В отличие от большинства «кремлёвских мечтателей», он трезво представлял значение национального фактора и не строил особых иллюзий насчёт «классовой солидарности польских трудящихся». Оценивая в конце мая перспективы польской кампании, Сталин писал в «Правде»:
«В отличие от тыла Колчака и Деникина, тыл польских войск является однородным и национально спаянным. Отсюда его единство и стойкость. Его преобладающее настроение — „чувство отчизны“ — передаётся по многочисленным нитям польскому фронту, создавая в частях национальную спайку и твёрдость. Отсюда стойкость польских войск. Конечно, тыл Польши не однороден (и не может быть однородным!) в классовом отношении, но классовые конфликты ещё не достигли такой силы, чтобы прорвать чувство национального единства и заразить противоречиями разнородный в классовом отношении фронт. Если бы польские войска действовали в районе собственно Польши, с ними, без сомнения, трудно было бы бороться»[19].
11 июля министр иностранных дел Англии лорд Керзон по поручению Верховного совета Антанты направил Советскому правительству ультиматум с требованием остановить наступление на «линии Керзона» («Линия Керзона» была установлена Антантой в декабре 1919 года как восточная граница Польши и в основном соответствовала этнографическому принципу проживания польского, украинского и белорусского населения)[20]. В очередной статье, опубликованной в тот же день в «Правде», Сталин вновь предостерёг против «марша на Варшаву».
«…было бы недостойным бахвальством думать, что с поляками в основе уже покончено, что нам остаётся лишь проделать „марш на Варшаву“.
Это бахвальство, подрывающее энергию наших работников и развивающее вредное для дела самодовольство, неуместно не только потому, что у Польши имеются резервы, которые она несомненно бросит на фронт, что Польша не одинока, что за Польшей стоит Антанта, всецело поддерживающая её против России, но и прежде всего потому, что в тылу наших войск появился новый союзник Польши — Врангель, который грозит взорвать с тыла плоды наших побед над поляками…
Смешно поэтому говорить о „марше на Варшаву“ и вообще о прочности наших успехов, пока врангелевская опасность не ликвидирована»[21].
Увы, Ленин имел на этот счёт иное мнение.
Польский плакат 1920 года
В ночь на 22 июля главком советских войск С. С. Каменев отдал приказ Западному фронту занять Варшаву не позднее 12 августа[22]. Юго-Западному фронту предписывалось взять Львов и освободить Галицию.
Между тем 24 июля в Варшаве было создано правительство национальной обороны с участием всех политических сил, за исключением коммунистов[23]. Была развёрнута мощная патриотическая агитация под лозунгом отпора «русскому империализму». С 1 июля по 20 августа польская армия получила 172 400 человек пополнения, в том числе 77 514 добровольцев[24]. С целью поддержания порядка в армии и борьбы с дезертирством приказом военного министерства от 24 июля были введены чрезвычайные и полевые суды[25]. 14 августа начальник Генерального штаба польской армии генерал-лейтенант Тадеуш Розвадовский отдал приказ командованию Северного фронта, в котором предписывалось:
«В целях поддержания порядка на передовой линии фронта и борьбы с дезертирством отдельных солдат или целых частей создать немедленно на предмостном укреплении Варшавы кордон в некоторой отдалённости от линии фронта. Задачей кордона будет применение всевозможных мер, не исключая пулемётного огня, против тех, кто малодушно подводит нас в этой решительной борьбе за жизнь. Командованию 1-й армии использовать с этой целью в первую очередь оперативные группы подчинённой ей жандармерии…
Подразделение 11-й пехотной дивизии, которое на подступах к столице родины позорно оставило Радзымин, разоружить, расформировать на штрафные роты и использовать для работ под угрозой телесных наказаний. Вместо него ввести в состав 11-й пехотной дивизии добровольческие рабочие отряды, сформированные Советом обороны столицы»[26].
25 июля в Варшаву прибыла англо-французская военная миссия. В качестве главного военного советника был назначен французский генерал Вейган[27]. Польше была оказана массированная материальная помощь, прежде всего, вооружением и боевой техникой. По количеству танков польская армия вышла на 4-е место в мире. Регент Венгрии адмирал Хорти объявил венгерские вооружённые силы резервом польской армии.
К началу сражения на Висле у поляков имелось 107,9 тыс. штыков и сабель, 1834 пулемёта, 108 тяжёлых и 526 лёгких орудий, свыше 70 танков[28]. В ходе боёв под Варшавой Антанта спешно направила для польской армии около 600 орудий, которые по прибытии были немедленно введены в бой[29]. Западный фронт насчитывал около 101,3 тыс. штыков и сабель, лишь незначительно уступая противнику в живой силе. Однако на направлении контрудара поляки обеспечили себе подавляющее преимущество: 38 тыс. штыков и сабель против 6,1 тыс. штыков[30].
16 августа началось польское контрнаступление[31]. Его итогом стал полный разгром Западного фронта, потерявшего 66 тыс. пленными и 25 тыс. убитыми и ранеными[32]. Ещё 43 тыс. красноармейцев оказались вынужденными отступить в Восточную Пруссию, где были интернированы немецкими властями[33]. Поляки захватили 1023 пулемёта и 231 орудие[34].
Что же касается якобы невыполненного приказа о передаче 1-й Конной армии в состав Западного фронта, то он был получен штабом Юго-Западного фронта лишь 13 августа, запоздав как минимум на неделю[35]. 14 августа РВС Юго-Западного фронта отдал соответствующую директиву командованию 1-й Конной армии, однако увязшая в сражении подо Львовом, она не могла немедленно выйти из боя[36]. В любом случае было уже поздно.
Могла ли Красная Армия добиться в августе 1920 года полной победы, т. е. советизации Польши, как об этом мечтали большевистские лидеры? Однозначно нет. Как показали события, большинство польского населения осталось равнодушным к коммунистическим идеям, предпочтя им идею национального реванша. Даже взятие Варшавы привело бы лишь к вступлению в войну на польской стороне армий Венгрии и Румынии, а в перспективе и к открытому военному вмешательству Англии и Франции.
Зато добиться выгодного мира с Польшей было более чем реально. Вина Тухачевского не в том, что он не сумел взять Варшаву — в сложившейся ситуации это было, скорее всего, невозможно. И даже не в проигрыше им битвы — весной 1920 года советские войска тоже потерпели поражение, однако поляки не сумели при этом уничтожить ни одной нашей дивизии[37]. Однако Тухачевский не просто проиграл — его войска в буквальном смысле прекратили своё существование. В результате оказались перечёркнуты все плоды одержанных летом 1920 года наших побед и с Польшей пришлось заключать позорный мир, отдавая ей огромные территории Украины и Белоруссии.
Впрочем, не следует думать, будто побуждаемый национальными чувствами поляк Тухачевский учинил сознательное вредительство. Будущий маршал относился к породе людей, готовых ради карьеры мать родную продать. А перспектива «мировой революции» в случае победы над Польшей открывала перед ним прямо-таки головокружительные возможности, не идущие ни в какое сравнение со службой «исторической родине». Однако вред, нанесённый нашей стране его некомпетентностью и авантюризмом столь велик, что по справедливости Тухачевского следовало бы расстрелять не в 1937, а ещё в 1920 году.
Продвигаясь на восток, польские войска грубо попирали международные нормы ведения войны, чиня массовый террор, подвергая мирное население грабежам и издевательствам.
Как вспоминал ставший в 1930-е годы министром иностранных дел Юзеф Бек: «В деревнях мы убивали всех поголовно и всё сжигали при малейшем подозрении в неискренности. Я собственноручно работал прикладом»[38].
После захвата 5 марта 1919 года Пинска комендант польского гарнизона приказал расстрелять на месте около 40 евреев, пришедших помолиться в местную синагогу. Позднее он оправдывался тем, что якобы принял их за собрание коммунистов. Кроме того, был арестован и частично расстрелян медицинский персонал городского госпиталя. Поскольку Пилсудский смотрел снисходительно на подобные художества, оправдывая их «нервным напряжением офицеров в боях с большевиками», в результате пинский комендант не только не был наказан за свои «подвиги», но и получил повышение[39].
По свидетельству представителя польской администрации на оккупированных территориях графа М. Коссаковского: «Бывший начальник штаба генерала Листовского, когда при нём рассказывали, как мозжили головы и выламывали конечности, нехотя отвечал: „пустяки“. Я видел такой опыт: кому-то в распоротый живот зашили живого кота и бились об заклад, кто первый подохнет, человек или кот»[40].
В присутствии того же генерала Листовского застрелили мальчика лишь за то, что тот якобы недобро улыбался[41].
Отступая под ударами Красной Армии, польские войска вымещали злобу и на «неодушевлённых предметах». Так, при оставлении Киева ими был взорван собор Святого Владимира с фресками Васнецова.
Особенно трагичной была судьба попавших в польский плен. По данным исследователя М. В. Филимошина, всего в 1919–1920 гг. в польском плену оказалось 165 550 красноармейцев. Из них 83 500 погибли от голода и зверских пыток в польских концлагерях[42].
Недобросовестно манипулируя цифрами, современные польские историки пытаются существенно занизить это количество. Как правило не учитывается, что далеко не все из пленных попадали в лагеря. Между тем вот что записал, к примеру, 22 июня 1920 года в своём дневнике Казимир Свитальский, бывший в то время личным секретарём Пилсудского: «деморализация большевистской армии посредством дезертирства на нашу сторону затруднена в результате ожесточённого и беспощадного уничтожения нашими солдатами пленных»[43].
В этой ситуации особенно вздорными выглядят попытки сегодняшних польских деятелей, поддержанных доморощенной российской «общественностью», заставить нашу страну покаяться за пресловутое «преступление в Катыни», да ещё и выплатить материальную компенсацию. Даже если оставить в стороне все вопросы и неясности, заставляющие усомниться в официальной версии данного события (об этом ещё будет сказано в следующих главах книги), прежде чем за что-либо извиняться, России следовало бы сперва выслушать покаяние со стороны Польши. Но вот его-то мы вряд ли дождёмся.
В самый разгар битвы за Варшаву, 17 августа 1920 года в Минске начались советско-польские переговоры[44]. Поначалу советская сторона, чьи армии стояли у вражеской столицы, пыталась диктовать выгодные для себя условия мира, однако по мере разрастания катастрофы на Висле её позиции становились всё более шаткими. После двух недель бесплодных дебатов 2 сентября было решено перенести дальнейшие переговоры в Ригу[45].
Для большевистского руководства мир с Польшей был жизненно важен. Измученная страна не имела сил для дальнейшего ведения боевых действий. В Крыму засел недобитый Врангель, продолжалась гражданская война на национальных окраинах. Внутри страны нарастало недовольство крестьян продразвёрсткой.
Однако и Польша была истощена войной. Летнее наступление Красной Армии поставило её на грань краха, и несмотря на победу под Варшавой, перспективы затяжного конфликта с Россией были далеко не радужными. Нестабильной оставалась и внутренняя обстановка. В стране ширилась коммунистическая пропаганда, мобилизованные в армию крестьяне с нетерпением ждали окончания войны, чтобы воспользоваться плодами аграрной реформы, проект которой был одобрен Сеймом 15 июля 1920 года[46]. В экономике царила разруха. Национальная валюта стремительно обесценивалась: если 20 января 1920 года за доллар США давали 122 польские марки, то в сентябре того же года — уже 6965 марок[47].
Таким образом, ни Пилсудский, ни большевики не были заинтересованы в продолжении военных действий. Поэтому когда 21 сентября в Риге возобновились переговоры, они пошли в форсированном темпе и уже 12 октября был подписан прелиминарный мир[48].
Тем временем, пока дипломаты вели свои дискуссии, Красная Армия продолжала отступать. Впрочем, наиболее боеспособные её части нередко огрызались контратаками, нанося чувствительный урон преследующим их полякам. Так действовал, к примеру, знаменитый герой гражданской войны Григорий Иванович Котовский, получив приказ оборонять небольшой город Литин на подступах к Виннице. Прибыв в 7:30 утра 18 октября вместе со своей кавбригадой в деревню Дьяковцы, он обнаружил там остатки разбитых 400-го и 402-го стрелковых полков (входивших, как и бригада Котовского, в 45-ю стрелковую дивизию под командованием Якира). Зная, что противник с минуты на минуту начнёт наступление, после чего деморализованная пехота (в 402-м полку оставалось всего 70 штыков) наверняка обратится в бегство, Котовский принял решение нанести упреждающий удар.
В результате красным сопутствовал успех. Пехота, ещё недавно пребывавшая «в почти паническом состоянии», стремительным ударом захватила сёла Россоху и Луки, выбив оттуда подразделения 40-го пехотного полка поляков, которые в беспорядке бежали, захватила пленных и затем отбила кавалерийскую атаку противника. В это время кавалерия взяла село Зиновицы. Однако тут пришёл приказ Якира прекратить наступление и отходить к Литину, после чего пехота организованно отступила, а кавбригада Котовского прикрывала её отход.
Таким образом, остатки стрелковых полков были спасены от уничтожения, а польское наступление задержано почти на сутки. Лишь в 21:35 передовые части поляков начали атаку деревни Дьяковцы. Через полтора часа в тылу у красных появились петлюровцы. Бригада отошла на западную окраину деревни. Но вскоре бой неожиданно завершился. Согласно донесению Котовского, «в 24 часа по солнечному времени поляки прекратили наступление, дав последних 9 залпов с криком „ура!“»
В чём причина такого странного поведения? Согласно подписанному в Риге соглашению, в 24:00 18 октября на советско-польском фронте официально вступало в силу перемирие[49]. Как правило, формальному прекращению огня предшествует фактическое свёртывание боевых действий. Однако здесь обе стороны, словно чувствуя, что на самом деле борьба ещё не закончена, сражаются буквально до последней минуты.
Более того, вопреки объявленному перемирию продолжали воевать польские приспешники. 12 ноября петлюровцы захватили Литин. В Белоруссии отряд Булак-Балаховича 10 ноября взял Мозырь, а на следующий день занял Калинковичи[50]. Разумеется, эти действия происходили не только с одобрения Варшавы, но и при непосредственном участии польских войск. Как признал в интервью белоэмигрантской газете «Сегодня» заместитель председателя польской делегации на переговорах в Риге Л. Василевский, «в последний момент наши войска оказали украинской национальной армии колоссальную услугу, сделав налёт на важный узловой пункт — Коростень»[51].
Однако под ударами Красной Армии 21 ноября петлюровцы, а 22 ноября и Булак-Балахович были вынуждены отойти на территорию, контролируемую Польшей[52].
В самый разгар польско-советской войны Советская Россия сумела обзавестись союзником в лице новоиспечённого литовского государства, с которым 12 июля 1920 года был подписан мирный договор. Однако, получив из рук большевиков свою древнюю столицу Вильно и 3 миллиона золотых рублей в придачу[53], литовцы отнюдь не спешили выполнять союзнический долг. Пользуясь этим, во время отступления красных войск поляки несколько раз заходили в тыл нашей 3-й армии, обходя её правый фланг по литовской территории[54].
30 сентября 1920 года начались польско-литовские переговоры, а 7 октября в Сувалках был подписан договор о перемирии. Согласно установленной им демаркационной линии, Вильно отходило к Литве[55]. Эта уступка объяснялась позицией западных держав. Ещё 9–10 июля 1920 года на переговорах в бельгийском городе Спа одним из условий оказания помощи Польше представители Антанты выдвинули признание Вильно литовским городом. Польская делегация вынуждена была согласиться с этим требованием[56].
Чтобы всё-таки заполучить Вильно и при этом не слишком сильно обидеть своих западных покровителей Пилсудский придумал весьма нестандартный ход. Неожиданно один из его ближайших сподвижников — командующий так называемой литовско-белорусской дивизией Люциан Желиговский — поднял мятеж. Однако вместо того, чтобы идти на столицу и брать власть, как поступают нормальные путчисты, взбунтовавшийся генерал начал стремительное наступление на Вильно. Оказалось, что для разгрома маленькой, но гордой прибалтийской республики одной польской дивизии более чем достаточно. 9 октября город был взят, а 18 октября, после пленения литовского штаба во главе с генералом Настопкой, боевые действия прекратились. 12 октября Желиговский провозгласил захваченную им территорию независимым государством «Срединная Литва», а себя — её верховным правителем[57].
Англия и Франция осудили захват Вильно, однако официальные польские власти делали вид, будто они тут ни при чём. «…Литовско-белорусская дивизия под командованием генерала Желиговского, порвав всякую связь с польской армией, самовольно двинулась на север и 9 октября заняла Вильно», — объяснял ситуацию премьер-министр Польши Винценты Витос, выступая в сейме 14 октября 1920 года[58]. 29 ноября в Виленскую область прибыл англо-французский «миротворческий контингент» для разъединения польских и литовских войск[59].
30 ноября 1921 года Желиговский издал декрет о проведении в своём «государстве» плебисцита о присоединении к Польше. 8 января 1922 года воодушевлённое присутствием польских войск население Виленской области дружно проголосовало «за». Одновременно прошли выборы в виленский сейм, который 20 февраля принял решение о вхождении «Срединной Литвы» в состав Польши на правах автономной провинции. 24 марта это решение было утверждено польским сеймом[60].
В качестве «компенсации» Литва решила прибрать к рукам Клайпеду (Мемель). Отторгнутая от Германии по Версальскому договору, Мемельская область находилась под управлением Лиги Наций. Однако 13–15 января 1923 года, воспользовавшись обострением отношений Германии с Бельгией и Францией, литовские отряды захватили эту территорию[61]. Было организовано что-то вроде повстанческого комитета, заявившего о возвращении «Малой Литвы» в лоно «матери-Родины». В ответ Польша 13–17 февраля ввела свои войска в нейтральную зону на польско-литовской демаркационной линии и заняла железную дорогу Вильно — Гродно. Произошли столкновения между польскими и литовскими войсками[62].
15 марта 1923 года конференция послов Англии, Франции, Японии и Италии утвердила линию польско-литовской границы, закреплявшую Виленскую область за Польшей, а Мемельскую — за Литвой. Литва заявила о непризнании этого решения, но её мнение никого не интересовало[63].
Что касается Желиговского, то он был официально «прощён» польскими властями. Более того, в 1925–1926 гг. бывший «бунтовщик» занимал должность военного министра Польши[64]. И неудивительно — как писал позднее Пилсудский в своих мемуарах, «мятеж» и захват Вильно был осуществлён по его личному указанию, чтобы поставить Антанту перед свершившимся фактом.
Благополучный исход этой польской авантюры вызывал желание повторить удачный опыт. Так, в 1924 году Котовский направил докладную записку на имя Фрунзе, бывшего в то время заместителем наркома по военным и морским делам и одновременно начальником Штаба РККА, в которой излагал план освобождения оккупированной румынами Бессарабии. Он предлагал «поднять мятеж» во вверенном ему 2-м кавалерийском корпусе и, переправившись через Днестр в Бессарабию, в течение нескольких дней разгромить румынские войска при поддержке восставшего населения. При этом советское правительство объявит Котовского вне закона, а он создаст в Бессарабии новую власть, которая выскажется за её воссоединение с СССР[65].
На первый взгляд, этот план имел все шансы на успех — низкие боевые качества румынской армии были общеизвестны, население Бессарабии уже успело хлебнуть прелестей «румынизации», а имя Котовского пользовалось там бешеной популярностью. Однако он не учитывал самого главного — исповедуемой Западом политики двойных стандартов. Если на шалости своих клевретов вроде Пилсудского державы Антанты смотрели сквозь пальцы, то аналогичные действия СССР использовали бы как предлог для начала войны с нашей страной.
Но вернёмся к советско-польским отношениям. Каковы же были условия мира, закреплённые затем в подписанном 18 марта 1921 года Рижском договоре?
Используя лексику Ленина, их можно смело назвать «похабными». Польше отдавались обширные территории, населённые украинским и белорусским населением. Под предлогом «участия Польши в экономической жизни Российской Империи» Варшаве выплачивалось 30 миллионов рублей золотом[66] (тот факт, что Империя тоже участвовала в экономической жизни Царства Польского, вкладывая туда немалые средства, благополучно игнорировался). При этом Польша освобождалась от ответственности за долги и иные обязательства бывшей Российской Империи[67].
С декабря 1921 по 1 июня 1924 года Польше было передано оборудование 28 заводов и много разрозненного оборудования, эвакуированного с её территории в годы Первой мировой войны[68]. Кроме того, передавалось железнодорожное имущество: 300 паровозов, 260 пассажирских и 8100 товарных вагонов[69]. Наконец, осуществлялась столь любимая нашими доморощенными ревнителями общечеловеческих ценностей реституция: Польше возвращались культурные и исторические ценности, вывезенные с территории бывшей Речи Посполитой начиная с 1 января 1772 года[70].
Впрочем, аналогичный набор неравноправных, грабительских условий — сдача спорных территорий, выплата денежных сумм за «участие в экономической жизни Российской Империи», передача оборудования, выдача культурных ценностей — присутствовал и в других договорах Советской России с отколовшимися частями Империи. А ведь эти соглашения заключались при гораздо менее драматических обстоятельствах. Давайте посмотрим, что получил бы Пилсудский, вздумай он в апреле 1920 года договориться с большевиками по-хорошему.
Начнём с территориального вопроса. Вот что говорил по этому поводу Ленин, выступая на совещании председателей уездных, волостных и сельских исполнительных комитетов Московской губернии:
«Когда в конце апреля текущего года поляки стояли на фронте от 50 до 150 вёрст восточнее той линии, которую они сейчас посчитали как линию предварительного мира, несмотря на то, что эта линия была тогда явно несправедливой, мы торжественно предлагали им от имени ВЦИК мир… Случилось так, как случалось уже неоднократно: наше прямое, открытое заявление о том, что мы предлагаем полякам мир на той линии, на которой они стояли, было сочтено за признак слабости…
В течение более чем месяца и всё последнее время наши войска отступали и терпели поражения, ибо они были непомерно утомлены и истощены тем неслыханным маршем, который они сделали на расстоянии от Полоцка до Варшавы. Но несмотря на это тяжёлое положение, я повторяю, мир оказался подписанным на условиях менее выгодных для Польши, чем тогдашние условия»[71].
Итак, невзирая на военное поражение, территорий полякам в итоге отдали меньше.
Как насчёт платы за «участие в экономической жизни»? Другим странам-«лимитрофам» тоже платили. Так, Литве было выдано 3 млн рублей золотом[72], Латвии — 4 млн[73], а Эстонии — целых 15 млн[74]. Учитывая размеры Польши и её способность доставить намного большие неприятности Москве, чем какая-нибудь мелкая Эстония, можно смело предположить, что от Пилсудского Ленин откупился бы суммой никак не меньшей, чем 30 млн рублей, а скорее всего гораздо большей. А также щедро наделил бы его железнодорожным и прочим имуществом.
Что же касается культурных ценностей, то ещё 17(30) января 1918 года был подписан декрет «Об охране предметов старины и искусства, принадлежащих польскому народу», в котором говорилось:
«Предметы старины и искусства, библиотеки, архивы, картины и вообще музейные предметы, где бы они ни находились, принимаются как национальная собственность польского народа под охрану власти Рабочего и Крестьянского Правительства в лице Комиссариата по Польским Делам и „Общества охранения древностей“ до передачи их польским народным музеям»[75].
Приходится признать, что поведи себя поляки весной 1920 года более благоразумно — и нам грозил бы ещё более похабный мир, чем получился в итоге. Летние успехи Красной Армии позволяли сделать исключение из череды позорных договоров, однако благодаря «гению» Тухачевского этот шанс оказался неиспользованным.
Итак, то, что большевики проиграли польско-советскую войну, достаточно очевидно. Тем не менее, можно ли считать поляков победителями? Как известно, критерием победы является заключение мира на лучших условиях, чем до начала войны. Этому признаку Польша никак не соответствует. Едва ли не единственным «завоеванием» поляков стало чувство морального удовлетворения от «чуда на Висле». Однако это достижение весьма сомнительного свойства, особенно если вспомнить, к каким катастрофическим последствиям для «кичливых ляхов» привела в 1939 году завышенная оценка ими военных возможностей своей страны.
Пользуясь услугами петлюровцев, поляки не переставали считать их таким же «быдлом», как и прочих украинцев. Соответственным было и обращение с оказавшимися на своей территории «союзниками». Вот свидетельство генерал-хорунжего петлюровской армии Юрко Тютюнника:
«После долгих мытарств нас перевезли в Вадовцы за Краковом и разместили в лагере. Сам город Вадовцы и лагерь находятся в болотистой нездоровой местности. Бараки для людей построены ещё австрийцами для пленных. Они довольно-таки подгнили, печи поразваливались, окна выбиты. В них пришлось жить. Понемногу своими собственными силами стали поправлять бараки. Но и после „ремонта“ бараки оставались хуже, чем коровник у хорошего хозяина.
Первый день кормили гороховой „зупою“. На другой день обещали дать мясо. Но вместо мяса стали кормить нас кониной, которой привезли почти целый вагон… И после поляки стали резать у нас же отобранных больных и бракованных коней и варили их для нас.
Постепенно у ослабевших людей стали развиваться туберкулёз и другие болезни. Больных изолировать было некуда. Вообще санитарное дело в лагерях было поставлено ниже всякой критики»[76].
20 марта 1921 года поляки проиграли плебисцит о государственной принадлежности Верхней Силезии: за оставление области в пределах Германии было отдано 707 605 голосов, в то время как за присоединение к Польше — 479 359[77]. В ответ 3 мая 1921 года было инсценировано третье польское восстание. Неудивительно, что многие оголодавшие на конине сторонники украинской самостийности с радостью согласились стать на время «польскими повстанцами» — за 2,5 доллара в день плюс бесплатный проезд к «месту работы»[78]. В результате спорная территория была разделена между Германией и Польшей, причём в польской части оказались 53 из 67 угольных шахт, 21 из 37 доменных печей, 9 из 14 прокатных станов и добыча 226 тыс. т цинка из годовой добычи в 266 тыс. т, или 70 % всей довоенной добычи цинка в Германии[79].
Однако вскоре для петлюровцев нашлась и работа по профилю. Летом 1921 года начался сильнейший голод в Поволжье. Голодала и Украина. Решив, что настал благоприятный момент для свержения власти большевиков, Антанта подталкивала к активным действиям против Советской России Польшу, Румынию и Финляндию. Планировалось организовать вторжения на советскую территорию отрядов националистов. Подняв восстания и заручившись поддержкой местного населения, они должны были сформировать марионеточные правительства, по просьбе которых в нашу страну «на законных основаниях» вступили бы регулярные войска интервентов.
В июне 1921 года в Польше была создана знаменитая «двуйка» — 2-й отдел генерального штаба, сосредоточивший в своих руках вопросы разведки и контрразведки[80]. Во главе его встал один из ближайших сподвижников Пилсудского Игнаций Матушевский. 9 августа 1921 года начальник львовской экспозитуры (филиала) 2-го отдела генштаба майор В. Флёрек информировал Матушевского о том, что им одобрен план восстания, составленный петлюровским повстанческим штабом во главе с генералом Ю. Тютюнником. Для успешного осуществления этого плана Флёрек просил оказать помощь деньгами, боеприпасами, снаряжением, обмундированием и продовольствием, а также просил разрешения сообщить петлюровским отрядам, что в случае неудачи выступления «его участники всегда найдут опеку и гостеприимство на территории Польши».
Проект восстания сводился к тому, что вступившие на советскую территорию отряды, обрастая повстанческим элементом, захватывают Каменец-Подольский, который должен стать плацдармом для наступления на северную часть Правобережной Украины. Одновременно с территории Румынии вторгается отряд полковника Гуляй-Гуленко и овладевает Одессой. После захвата Каменец-Подольского туда должен был прибыть Петлюра со своим «правительством», издать манифест к населению и обратиться за помощью к Польше и Румынии[81].
Для координации действий и организации восстания на месте на Украину был направлен генерал Галкин, в прошлом офицер генерального штаба, служивший у Деникина. Однако он был схвачен чекистами при разгроме банды Орлика[82]. Одновременно с предполагаемым восстанием петлюровцы собирались вызвать мятеж в частях Красной Армии на Украине. Им удалось завербовать многих командиров и курсантов киевской школы «червонных старшин», несколько командиров 45-й стрелковой дивизии во главе с начдивом Горкушей-Савицким, командира 70-й бригады Крючковского, командира 26-го полка Байло-Верещака и некоторых других. Однако этот заговор также был своевременно раскрыт.
Тем временем к польско-советской границе стягивались петлюровские силы. В первой половине октября в район Чорткова-Копычинцы были переброшены по железной дороге части различных петлюровских дивизий, интернированных в лагерях, расположенных в Калише и Стржалкове. 23 октября они были сведены в бригаду под командованием полковника Палия[83].
В конце октября в район Степаня прибыли из Александрова-Куявского части 3-й Железной, 4-й Киевской и 6-й Волынской дивизий. Наконец, 30 октября из Львова в район Ровно-Сарны прибыл эшелон, доставивший назначенного командовать вторжением генерал-хорунжего Тютюнника со штабом, 1000 петлюровцев, а также 5000 винтовок и патроны, присланные в запломбированных вагонах[84].
К этому времени боевые действия уже начались. В ночь с 27 на 28 октября через Збруч в районе Гусятина на советскую территорию переправился отряд Палия численностью в 400 штыков и 200 сабель при 4 пулемётах[85]. Раздав крестьянам оружие, бравый полковник призвал их к восстанию против «коммунистов, жидов и москалей». После этого к нему присоединилось до 280 местных жителей, однако основная масса крестьян проявила полное равнодушие к идеям самостийности. В результате несколько дней спустя отряд Палия был разгромлен у села Старая Гута, потеряв почти половину личного состава и все пулемёты. Среди пленных оказался польский гражданин Григорий Шлопак, показавший на допросе, что он был прикомандирован к петлюровцам польскими военными властями[86].
Однако по замыслу операции, главной задачей Палия было отвлечь красные части, обеспечив прорыв основных сил петлюровцев. В ночь с 3 на 4 ноября на территорию Советской Украины в коростеньском направлении вторглась банда в 400–600 человек при трёх пулемётах[87]. Наконец, 5 ноября юго-западнее Олевска перешёл границу отряд численностью около 1300 человек во главе с самим Тютюнником. Его сопровождали трое петлюровских министров, которые, надо полагать, уже видели себя сидящими на тёплых местечках в Киеве в будущем украинском правительстве, а также приставленный «двуйкой» офицер польского генштаба поручик Ковалевский. В Олевском районе националистам удалось сформировать повстанческий полк в 600 человек. На рассвете 7 ноября Тютюнник атаковал Коростень, рассчитывая приурочить захват этого важного стратегического пункта, открывающего дорогу на Киев, к четвёртой годовщине Октябрьской революции. Однако защитники города отбросили обнаглевших самостийников.
На разгром петлюровцев была направлена 9-я Крымская кавалерийская дивизия под командованием Котовского. Невзирая на чрезвычайно неблагоприятные погодные условия, её части форсированным маршем выдвинулись к месту событий.
Надо сказать, что Котовскому уже приходилось до этого дважды — в апреле и в ноябре 1920 года — громить Тютюнника. Не оплошал он и в третий раз. 17 ноября петлюровский отряд был настигнут в болотистом районе юго-восточнее города Овруч и полностью разгромлен. Свыше 250 человек было убито, 517 взято в плен, захвачено 22 пулемёта. 50 человек во главе с Тютюнником в ночь на 21 ноября сумели перейти польскую границу в обратном направлении. Потери же красных составили всего лишь 3 убитых и 17 раненых. За этот успех Котовский был награждён третьим орденом Красного Знамени[88].
Среди пленных оказались министр гражданского управления Куриленко и министр торговли и промышленности Красовский. Третий их коллега — министр путей сообщения — покончил самоубийством. Попал в плен и поручик Ковалевский, до этого многократно упоминавшийся в советских нотах протеста польскому правительству. Тяжело раненый во время боя, он попытался выдать себя за некого Терещенко, но был разоблачён. Также был захвачен обоз с многочисленными документами, изобличающими роль польской разведки в организации петлюровской авантюры, с удовольствием опубликованными советской стороной[89].
Неудача постигла и петлюровские силы, базировавшиеся в оккупированной румынами Бессарабии. На рассвете 19 ноября под прикрытием артиллерийского огня, открытого румынскими войсками по нашим пограничным постам, на советскую территорию вторглись две банды: одна, насчитывавшая 150 штыков, во главе с атаманом Пшёнником, вторая, меньше численности, — во главе с атаманом Батуриным. Пользуясь неожиданностью, они сумели на короткое время захватить сёла Парканы и Терновку, а затем атаковали Тирасполь, но были разгромлены тираспольским гарнизоном и бежали обратно в Румынию. При этом 15 петлюровцев (в том числе два офицера) и 180 примкнувших к ним местных повстанцев были взяты в плен. Кроме того, в качестве трофеев красным достались брошенные в панике удирающими самостийниками два «жовто-блакитных» знамени[90].
Что касается возглавлявшего базировавшихся в Румынии петлюровцев полковника Гуляй-Гуленко, то сам он попытался прорваться на советскую территорию накануне, утром 18 ноября, в районе Дубоссар под прикрытием артиллерийского огня румынских солдат, однако также был отброшен[91].
Враждебные действия базировавшихся в Польше антисоветских формирований, хотя и не столь масштабные, продолжались и в дальнейшем. В ноте наркома иностранных дел РСФСР посольству Польши в РСФСР от 15 сентября 1922 года подробно описаны 23 эпизода вооружённых нападений банд из Польши на советскую территорию, имевших место в апреле-июле 1922 года[92].
Согласно официальной пропаганде застойного времени, советская внешняя политика отличалась удивительным альтруизмом: вместо того, чтобы отстаивать свои интересы, СССР неустанно боролся «за мир во всём мире». Забавно, что почти то же самое говорят сегодня наши либералы про действия Соединённых Штатов, направленные, по их мнению, исключительно на защиту идеалов свободы и демократии во всех уголках земного шара.
Однако если отбросить пропагандистские штампы, то легко понять, что в реальной политике альтруизму места нет. Как и юродивой проповеди непротивления злу насилием. На удар надо по возможности отвечать ударом. А потом можно будет как-нибудь оправдаться:
«Сегодня, 21 ноября, преследуя отступающие петлюровские банды, могли быть случайные выстрелы, которые могли перелететь на территорию уважаемого нами польского народа. За эти случайные выстрелы, как командир части, преследовавшей сегодня отступающего в панике противника, приношу своё искреннее извинение, которое прошу передать вашему командованию.
Прошу считать этот инцидент как случайность, неизбежную во время войны»[93].
В ответ на непрекращающуюся враждебную деятельность польских властей советская военная разведка (Разведупр) начала создание и переброску на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии отрядов боевиков. Предполагалось, что эти вооружённые группы станут ядром всенародного партизанского движения, которое в перспективе приведёт к освобождению оккупированных белорусских и украинских земель и их воссоединению с СССР.
Особенно широких масштабов достигла подобная деятельность, получившая название «активная разведка», в Белоруссии. Партизаны, пользовавшиеся поддержкой значительной части местного населения, совершали нападения на полицейские участки, железнодорожные станции, пограничные посты, громили помещичьи имения. Наиболее впечатляющей их операцией стал захват города Столбцы, где в ночь с 3 на 4 августа 1924 года 58 боевиков во главе с будущим Героем Советского Союза Станиславом Ваупшасовым разгромили гарнизон и железнодорожную станцию, а заодно староство, поветовое управление полиции, городской полицейский участок, а также захватили тюрьму и освободили руководителя военной организации Компартии Польши Станислава Скульского и руководителя Компартии Западной Белоруссии Павла Корчика (что, собственно, и являлось целью операции)[94].
8 октября «Ленинградская правда» опубликовала краткое сообщение:
«Варшава, 5 [октября 1924]. При нападении партизан под Лунинцом на поезд, в нём находился ген[ерал] Довнарович, которому, по распоряжению предводителя отряда партизан, сняли штаны и всыпали 40 ударов плетью»[95].
Некоторые пояснения. Данное событие произошло 24 сентября 1924 года на оккупированной поляками территории Западной Белоруссии у станции Ловча по железнодорожной линии Брест — Лунинец. Генерал Довнарович занимал должность воеводы Полесья. «Предводитель отряда» — будущий Герой Советского Союза Кирилл Орловский. Помимо сказанного в заметке партизаны также захватили почту и разоружили ехавших в поезде польских солдат и офицеров[96].
Операции по активной разведке продолжалась вплоть до февраля 1925 года, после чего были свёрнуты[97].
Данный текст является ознакомительным фрагментом.