Глава 22 Воссоединение

Глава 22

Воссоединение

Города герцогства – Салерно, Троя, Мельфи, Веноза и другие, оставшиеся без защиты своего господина, попадали во власть то одного тирана, то другого. И каждый поступал по своему разумению, ибо никто ему не говорил «нет». И, не боясь наказания в этой жизни, люди творили зло все более свободно. И не только путники опасались за свою жизнь, но и землепашцы не могли спокойно засевать свои поля и собирать урожай. Что еще могу я сказать? Если Бог не оставил в живых потомков Гвискара, способных поддержать герцогскую власть, вся страна неизбежно должна погибнуть от собственной слабости и жестокости.

Александр из Телезе. Кн. I, гл. I

В течение сорока с лишним лет, которые протекли после смерти Робера Гвискара, герцогство Апулия переживало резкий и непреодолимый упадок. Рожер Борса, с трудом тащась по степям своего отца, прилагал все усилия, чтобы сохранить единство герцогства, и после подчинения Капуи в 1098 г. мог даже похвастать формальным господством над всей южной Италией, которого не добился даже Роберт. Но подчинение Капуи, как и большинство его успехов, было достигнуто только благодаря любезности его дяди, графа Сицилии, который взамен всегда требовал территориальных уступок, а когда после смерти графа бедный герцог Апулии лишился сицилийской помощи, в его наследственных владениях очень быстро воцарился хаос. Рожер Борса умер в феврале 1111 г. за неделю до смерти старого врага Боэмунда и через десять дней после того, как папа Пасхалий, напрасно рассчитывавший на помощь нормандцев, был захвачен в плен безжалостным Генрихом V. Рожера похоронили в Салерно, в соборе, построенном его отцом. Его гробница – не вполне уместный саркофаг IV в. с резными изображениями Диониса и Ариадны, но с барельефом, на котором представлен последний владелец, – находится в южном нефе. Неумелый и бездарный правитель, он был на свой лад добрым и честным человеком, но его смерть едва ли оплакивал кто-то, кроме членов его собственной семьи и клириков тех церквей и монастырей, которые он так любил одаривать, – в особенности аббатства Ла-Кава близ Салерно, где до сих пор после повечерия возносятся молитвы за упокой его души[85].

Ему наследовал ребенок – младший и единственный оставшийся в живых из его трех сыновей. Мальчика звали Вильгельм, и мать Алаина Фландрская приняла регентство. Это был не самый удачный вариант при данном положении дел, когда герцогству, как никогда, требовалась сильная рука. Смерть Боэмунда пришлась еще более некстати: останься он в живых, он мог бы захватить власть и спасти герцогство, в результате он сам оставил свою вдову Констанцию Французскую править в Таранто от имени его маленького сына Боэмунда II. Итак, при хаосе в стране, папе в тюрьме и волевом и решительном императоре в нескольких милях от Рима южная Италия оказалась под формальным правлением трех женщин – Аделаиды, Алаины и Констанции – все трое были чужестранки, и двое не имели ни малейшего опыта в политике и государственных делах. Нет ничего удивительного, что, особенно среди лангобардского населения, общее ощущение крушения и безнадежности вылилось в могучую вспышку антинормандских чувств. Какие выгоды, спрашивали люди, эти разбойники принесли Италии? За столетие, прошедшее с их первого появления, едва ли хоть один год обходился без разграбленных городов и опустошенных полей, без новых страниц в печальной истории кровопролитий и насилия на юге. Они уничтожили старое лангобардское наследие, но не сумели построить что-либо прочное. Единственной надеждой для страны оставался Генрих, император, который, разобравшись столь удачно с папой, теперь, без сомнения, должен был обратить свое внимание на нормандцев.

Но Генрих этого не сделал. Вместо этого он отправился со своей армией на север, оставив и папу Пасхалия – ныне вновь свободного и обретавшего все большее влияние с каждым шагом, отдалявшим императора от Рима, – и нормандцев, единственных союзников папства на юге. Зависимость папы от силы нормандского оружия возросла еще больше после смерти в 1115 г. семидесятилетней Матильды Тосканской, а тем временем герцогство Апулия стремительно катилось к полному крушению. Регентша Алаина умерла в 1115 г. Ее сын Вильгельм, которого Ромуальд, архиепископ Салерно, описывает как «щедрого, доброго, скромного и терпеливого, набожного и милосердного человека, очень любимого своим народом», также, по-видимому, покровительствовал церкви и духовенству. К сожалению, добрый архиепископ говорил в тех же словах и о Рожере Борсе, а Вильгельм вскоре проявил себя даже более бездарным и бестолковым правителем, чем его отец. Если Рожер Борса пытался вмешиваться в происходящее – иногда, с помощью дяди, успешно, – Вильгельм даже не пробовал это сделать. Когда Генрих V вновь напал на Рим в 1117 г., герцог Апулийский не ударил палец о палец, чтобы помочь папе – своему сюзерену, который тремя годами ранее утвердил его во всех правах и титулах. В Капую, а не в Салерно пришлось обратиться несчастному папе в трудный час. Такую же безучастность Вильгельм выказывал и когда речь шла о его собственных владениях. По всей южной Италии его вассалы вершили суд по своей воле, распри и раздоры не прекращались, и даже длительная междоусобица в Бари, закончившаяся убийством архиепископа, заключением в тюрьму княгини Констанции и возведением на трон узурпатора Гримоальда, вызвала лишь робкий протест внука Гвискара.

Такова была ситуация, когда в 1121 г. Рожер Сицилийский счел, что пора вмешаться. Почему он выбрал именно этот момент, не совсем понятно, также мы не знаем точно всего района боевых действий, хотя, вероятнее всего, в него входили те области Калабрии, которые отец Рожера не успел затребовать в благодарность за помощь. Но, каковы бы ни были детали, экспедиция оказалась даже более успешной, чем рассчитывал Рожер. Игнорируя мольбы нового папы Геласия II, который всеми силами убеждал своего бездеятельного соседа противостоять угрозам со стороны Сицилии, за следующий год граф Сицилийский заключил со своим кузеном, как минимум, три сепаратных договора. Это не составило труда. Вильгельм, помимо того что был плохим воином, постоянно и безнадежно нуждался в деньгах, так что, когда ему удавалось собрать армию, он обнаруживал, что не способен ей платить. Рожер, со своей стороны, всегда предпочитал добиваться своего с помощью золота, а не кровопролития; судя по всему, все три раза переговоры велись в основном по поводу финансовых вопросов. Последний договор был заключен по инициативе Вильгельма, просившего о помощи, и рассказ хрониста об этом происшествии открывает нам многое касательно характера самого герцога и состояния дел в герцогстве.

«И когда Вильгельм прибыл к графу Сицилии, он зарыдал, говоря: «Благородный граф, я взываю к вам теперь во имя нашего родства и по причине вашего великого богатства и могущества. Я пришел свидетельствовать против графа Жордана (из Ариано) и просить вашей помощи в мести ему за меня. Ибо недавно, когда я входил в город Нуско, граф Жордан появился у ворот с командой рыцарей; он угрожал мне и оскорблял меня, крича: «Я укорочу твое одеяние!», после чего он разграбил все мои земли в Нуско. Поскольку у меня не достаточно сил, чтобы противостоять ему, я был вынужден стерпеть его оскорбления, но теперь я жажду мести»[86].

Рожер, как обычно, запросил свою цену и к лету 1122 г. получил в свое полное владение не только всю оставшуюся часть Калабрии – сперва заложенную за шестьдесят тысяч византинов, а позже отданную ему в собственность, – но также Палермо и Мессину, которые прежде он формально делил пополам с герцогом. Он продолжал оказывать давление на своего кузена – в особенности из-за территории Монтескальозо, на подъеме итальянского «сапога», – но основная цель была достигнута. Остальное являлось только вопросом времени.

Ему не пришлось долго ждать. В следующие два или три года стало ясно, что герцог Вильгельм и его лангобардская жена не могут произвести на свет наследника, а на самом Вильгельме уже лежала печать смерти. В 1125 г. граф предложил ему встретиться в Мессине, чтобы обсудить будущее его герцогства, и там в обмен на крупную денежную помощь Вильгельм признал Рожера своим наследником.

25 июля 1127 г. в возрасте тридцати лет герцог Вильгельм Апулийский в свой черед умер в Салерно. Жена герцога Гаительгрима, любившая его, отрезала волосы, чтобы покрыть его тело. Его похоронили, как и его отца, в античном саркофаге в соборе[87]. Подобно Рожеру Борсе Вильгельм, по-видимому, был достаточно популярен как человек. Фалько, лангобардский хронист из Беневенто, который ненавидел нормандцев и все их деяния и достижения, оставил нам трогательный рассказ о том, как жители Салерно стекались во дворец, чтобы взглянуть в последний раз на правителя, «который был оплакиваем более, чем какой-либо герцог или император до него». Но Вильгельм оказался недостоин своего имени и трона, и с его смертью некогда великое герцогство Апулийское бесславно прекратило свое существование.

Он умер так же бестолково, как и жил, поскольку, занимаясь до последнего вздоха пожертвованиями в пользу Монте-Кассино, Ла-Кавы и других своих любимых монастырей и церквей, он забыл, сознательно или нет, подтвердить обещание, данное Рожеру насчет наследства. Никаких упоминаний об этой договоренности не было в его завещании, хуже того, его отчаянное стремление доставить удовольствие всем привело к тому, что он сделал подобные посулы еще многим. Имеется свидетельство, что умирающий герцог в приступе набожности вдобавок ко всем прежним завещаниям оставил свои владения Святому престолу[88], в то время как Вильгельм Тирский, прославленный историк латинского королевства в Палестине, упоминает о соглашении, заключенном между Вильгельмом Апулийским и Боэмундом II перед отбытием последнего в Святую землю в 1126 г., по которому тот из двоих, то умрет первым, если у него не будет наследников, завещает владения другому. Итак, после смерти кузена Рожер, вопреки ожиданиям, оказался отнюдь не единственным и неоспоримым наследником южной Италии, но только одним из соперничающих претендентов.

К этому времени молодой Боэмунд находился слишком далеко, чтобы о нем беспокоиться, но обойти папу Гонория II оказалось гораздо труднее. В течение более чем шестидесяти лет, с тех самых пор, когда Александр II счел выгодным настраивать Роберта Гвискара и Ричарда из Капуи друг против друга, политика пап была направлена на то, чтобы не позволять нормандцам объединиться; Гонорий[89], человек низкого происхождения, но замечательных способностей, хорошо понимал опасность того, чтобы позволить графу Сицилии прибрать к рукам герцогство кузена и тем самым подпустить влиятельного, своевольного и честолюбивого правителя к самым границам папского государства. Более того, ему как сюзерену всей южной Италии даже не требовалось предъявлять свои права на владения герцога Вильгельма, достаточно было доказать, что притязания Рожера не имеют силы, и герцогство Апулия перешло бы к нему. Он полагал также, что может рассчитывать на поддержку нормандских баронов. Некоторые из баронов уже воспользовались смертью герцога Вильгельма, чтобы формально провозгласить свою независимость, которой они давно уже пользовались на практике, а многие другие стремились предотвратить укрепление герцогства как целостного государства в твердых руках графа Сицилийского.

Рожер понимал, что при наличии такой оппозиции его шанс заключается в том, чтобы поставить папу и его союзников перед свершившимся фактом, и в первые дни августа он отплыл с наспех собранным флотом в Салерно. Его встретили весьма прохладно. Всеобщая скорбь по поводу смерти Вильгельма не помешала антинормандской фракции немедленно захватить власть в городе; ворота Салерно оказались закрыты, а на заявления глашатая, что его господин пришел с миром, дабы вступить во владение герцогством по праву наследования, подтвержденному лично покойным герцогом, салернцы отвечали, что они страдали слишком много и слишком долго от нормандской оккупации и не желают с ней больше мириться. Но графа это не смутило. День за днем со спокойной решимостью он настаивал на своих притязаниях. Напряжение постепенно росло, старейшины города, вначале любезные, вели себя все более враждебно, но, даже когда один из главных участников переговоров был убит толпой салернцев, Рожер сохранял спокойствие. И все время его корабли прочно стояли на якорях в заливе на виду у горожан.

В конце концов его терпение было вознаграждено. Он сумел тайно связаться с пронормандской партией в городе, возглавляемой архиепископом Ромуальдом, и те убедили своих непокорных сограждан подчиниться неизбежному. В сложившихся обстоятельствах Салерно ни в коем случае не мог сохранить независимость, безусловно, было мудрее провести переговоры, пока граф еще выдвигал приемлемые условия, нежели подвергнуться осаде вроде той, с помощью которой его дядя взял город полвека назад. На десятый день салернцы предложили соглашение. Они обещали принять Рожера в качестве своего герцога на трех условиях: первое – укрепления и замок останутся в их руках, второе – горожан не будут заставлять нести военную службу дальше, чем в двух днях пути от Салерно, третье – ни одного салернца не бросят в тюрьму без их собственного суда. Рожер не мог терять времени, он согласился. Горожане открыли ворота, и он церемониально въехал в город, где епископ Капаччио, традиционно возводивший на трон салернских князей, помазал его герцогом Апулии. Это была почти бескровная победа, победа терпения и дипломатии, во вкусе Рожера, и сразу после этого подобным же образом покорился Амальфи.

Тем временем граф Райнульф Алифанский, муж сводной сестры Рожера Матильды, поспешил на юг, чтобы приветствовать шурина и предложить ему свою поддержку. Взамен он просил, чтобы новый герцог даровал ему сюзеренитет над его соседом графом Ариано. Требование пришлось ко времени, граф Жордан Арианский, враг герцога Вильгельма, был убит на прошлой неделе, а его сын едва ли обладал достаточным могуществом, чтобы сопротивляться. Рожер не желал дальнейшего усиления Райнульфа, которому он откровенно и с полным на то основанием не доверял, но он нуждался в его помощи. Вновь он согласился.

Об этом решении ему пришлось сожалеть.

Вести об успехе Рожера застали папу Гонория в Беневенто, откуда он внимательно наблюдал за развитием событий. Он не был готов к такому повороту событий, но теперь тоже перешел к решительным действиям и отправил послание Рожеру в Салерно, формально запретив ему под страхом отлучения принимать герцогский титул. Он мог этого и не делать, всего через два дня после его прибытия отряд из четырех сотен рыцарей во главе с Рожером появился под стенами Беневенто. Второй раз за неделю Рожер застал папу врасплох, но на этот раз он сам был не меньше удивлен. Он отправился в Беневенто, поскольку получил послание от неких своих сторонников в городе, поздравлявших его с успехом и уверявших в своей доброй воле. Вероятно, он стал после этого думать, что даже этот аванпост папской власти на юге может с легкостью перейти в его руки, в таком случае присутствие Гонория в его дворце оказалось для него крайне неприятной неожиданностью.

Рожер не желал ссориться с папой, пока оставалась хоть малейшая надежда получить его признание, но Гонорий не походил на жителей Салерно – разумные доводы, обещания и подкупы в равной степени оставляли его равнодушным. В таких обстоятельствах не имело смысла задерживаться в Беневенто. Поручив верным ему местным баронам впредь до дальнейших распоряжений обеспечивать работой папскую армию, разоряя город и окрестности, граф отбыл со своими войсками в Трою. Из этого города, являвшегося вратами Апулии и видевшего один из первых триумфов нормандцев в Италии, он двинулся в Мельфи, примерно сто лет назад послуживший колыбелью его нового герцогства, и, проезжая верхом по Апулийской равнине, он, должно быть, видел на горизонте темный горб Гаргано, в глубинах которой таилась пещера архангела. Рожер, вероятно, читал в юности историю Малатерры, и, узрев воочию страну, которую так хорошо знал понаслышке, он еще больше уверился, что он, и только он должен ею править. Жители городов и деревень, через которые он проезжал, похоже, разделяли его мнение, пока он продолжал свой путь вдоль подножия гор на юго-восток, его везде приветствовали с нескрываемой радостью. Конец августа застал Рожера с большой свитой епископов, баронов и знати, включая эмиров Христодулоса и Георгия Антиохийского, в Монтескальозо; оттуда, медленно двигаясь по покорной Калабрии, он добрался до Реджо, где получил официальное признание своих калабрийских притязаний, и до наступления зимы вернулся на Сицилию.

Неожиданно теплый прием, который Рожер встречал по всему герцогству с момента, когда он покинул Салерно, убедил новоиспеченного герцога в прочности его положения. Только папа еще противостоял ему, но даже папа рано или поздно должен был внять голосу разума. А если и нет, какой вред мог он причинить без единого сильного союзника на юге? Так, вероятно, рассуждал Рожер, иначе он никогда бы не рискнул вернуться на Сицилию и оставить поле боя в полном распоряжении врагов.

Молниеносное продвижение Рожера давало ему преимущество неожиданности, но в самой этой быстроте таилась опасность. Города, где он останавливался, бароны, через чьи владения он проезжал, не имели возможности оценить ситуацию или посоветоваться друг с другом. Неподготовленные и ничего не решившие, они были вынуждены на словах признавать его притязания – обязанность, которую они выполняли тем более охотно, что знали: все эти претензии не имеют силы до тех пор, пока не признаны папой. А Рожер, упоенный своим успехом, им верил.

Гонорий был тяжел на подъем, и вдобавок ему мешали постоянные вылазки сторонников Рожера в окрестностях Беневенто. Однако времени он не терял и к концу октября привлек на свою сторону большинство влиятельных баронов юга – Гримоальда из Бари, Роберта, Танкреда и Александра из Конверсано, Годфри из Андрии, Рожера из Ариано и изменника Райнульфа Алифанского, который всего два месяца назад поклялся в верности новому герцогу. Тем временем горожане Трои, наставляемые своим епископом Вильгельмом[90], также пересмотрел свои убеждения, и именно в Трое разбойничья шайка Гонория – все члены которой имели в прошлом богатый опыт измен и мятежей – собралась в ноябре и в присутствии самого папы официально провозгласила союз против узурпатора. Спустя несколько недель к их рядам примкнул князь Роберт II Капуанский, который только что наследовал своему отцу и официально вступил на престол 30 декабря. Он был, как сообщает Фалько, «деликатного сложения, не мог переносить ни трудов, ни тягот». Но Гонорий, радуясь представившейся возможности возродить старую апулийско-капуанскую вражду, поспешил воспользоваться ситуацией. Не сумев добиться, отмечает Фалько, каких-то хороших или полезных результатов в Беневенто, он отправился в Капую, чтобы лично присутствовать на церемонии княжеской церемонии и здесь, перед собравшимися вассалами Робера, разразился страстной речью о злодеяниях, совершенных людьми Рожера по отношению к жителям Беневенто, после чего отлучил графа от церкви и даровал индульгенции всем, кто поднимет оружие против него. Предприятие начинало обретать черты крестового похода.

В далеком Палермо Рожер понял свою ошибку. Снова, как в Северной Африке три года назад, он недооценил противника. Но на этот раз проявлял меньше рвения. Очень характерно для него, что даже теперь, когда папская лига уже собрала свои силы, он попытался подкупить Гонория уступкой двух городов – Трои и Монтефуско – и значительной суммой денег. Только когда эти попытки провалились, он начал серьезные приготовления к войне и по-прежнему не особенно спешил. Только в мае 1128 г. он вернулся с армией, насчитывающей две тысячи рыцарей и пятнадцать сотен лучников, на материк. Его план состоял в том, чтобы укрепиться на юге герцогства, где влияние лиги было слабее всего, прежде чем выступить против основных сил оппозиции на севере. Пройдя маршем через Калабрию, где его права не подвергались сомнению, он ударил по «пяте Италии», по тем областям, которые его кузен Боэмунд перед отбытием в Святую землю оставил на совместное попечение папы и Александра из Конверсано. Это было мудрое решение. Таранто, Отранто и Бриндизи подчинились без возражений, и к середине июня Рожер стал полновластным хозяином всей Италии к югу от линии Бриндизи – Салерно.

Папа тем временем столкнулся с серьезными затруднениями. Райнульф Алифанский и Роберт Капуанский – первый из своих интересов, а второй по малодушию – угрожали выйти из лиги, а сторонники Рожера усиливали натиск на Беневенто. Только к середине лета Гонорий, удостоверившись в надежности своих союзников, повел их на помощь городу; и лишь после этого он смог сосредоточить внимание на Рожере в Апулии. В начале июля папа со своей армией подошел к Бари, так и не обнаружив никаких признаков присутствия врага; затем, повернув на юго-запад, он приблизился к некоему месту, носящему название Брадано, до сей поры не опознанному, где мелкую реку с каменистым дном легко было перейти вброд, и здесь он увидел поджидающих его сицилийцев, которые выстроили укрепления на холмах на дальнем берегу реки.

Войско Рожера занимало более выгодную позицию, его армия была свежей и отдохнувшей, а его сарацинские подразделения рвались в бой. Однако он не стал атаковать. Александр из Телезе лицемерно предполагает, что его удержало уважение к папе, но это кажется в высшей степени неправдоподобным. Гораздо более вероятно, что размеры папской армии вместе с его инстинктивным отвращением к бессмысленному кровопролитию заставили графа искать других, лучших путей для достижения собственных целей. Он оказался прав. Больше месяца две армии стояли друг против друга, и все попытки выбить сицилийцев с их выгодной позиции проваливались. Тем временем феодальные воины Гонория, которые могли быть призваны ежегодно на ограниченный срок, начали терять терпение; между членами лиги, как водится, вспыхивали ссоры, а жестокое июльское солнце беспощадно сжигало незащищенный папский лагерь. В своем тенистом укрытии на противоположном холмистом берегу Рожер мог в красках представить себе замешательство папы, поэтому он не удивился, когда однажды вечером к нему явился посланец с вестью о том, что его святейшество не против провести переговоры.

И действительно, у Гонория не было выбора. Он теперь стал понимать то, что Рожер, вероятно, давно знал: организованный им союз слишком непрочен, отдельные его члены слишком привыкли к независимости и беззаконию, чтобы забыть свои разногласия ради общего дела. Они уже схватили за грудки друг друга, вскоре могли схватить и его, папу; а Роберт Капуанский, который, как можно было предвидеть, заболел и лежал стеная в своей палатке, далеко не единственный призывал сдаться. Папа также увидел, что столкнулся с противником слишком сильным, чтобы его сокрушить, к тому же имевшим моральное право добиваться своего – слишком неоспоримое, чтобы с ним не считаться. Южной Италии нужен был мир – это не вызывало сомнений. Граф Сицилии, хотя и нес с собой войну, пока герцогство его отвергало, являлся тем единственным человеком, который мог этого добиться, если бы ему предоставили возможность. Разумеется, иметь такую грозную фигуру в качестве соседа было рискованно, но на такой риск следовало пойти.

Переговоры, которые вели от лица папы его секретарь кардинал Аймери из Святой Марии Новеллы и Ченчий Франджипани, состоялась вечером с соблюдением полной секретности, поскольку Гонорий, естественно, стремился, чтобы его союзники не узнали о его предательстве до того, как он уяснит свое положение. Этот гордый человек теперь думал только о том, чтобы спасти собственный престиж, не заботясь о чьих бы то ни было еще интересах. Рожер тоже хорошо знал, чего он хочет – подтверждения его прав как герцога Апулии, как всегда, под папским сюзеренитетом, но без других обязательств. На этих условиях и при том, что его собственное достоинство не пострадает, он был готов пойти навстречу пожеланиям папы, поскольку не собирался унижать его без необходимости. Итак, папа и граф Сицилии договорились. Здесь и сейчас ничего не было сделано, но Рожеру дали понять, что, если он сам приедет в Беневенто и попросит инвеституры, ему не откажут. Бароны лиги, узнавшие о прекращении войны и каким-то образом удержавшиеся от мщения папе, разъехались в гневе, а Гонорий отправился в Беневенто ожидать своего знаменитого гостя.

Рожер прибыл утром 20 августа и разбил лагерь на Монте-Сан-Феличе сразу за городом. Три последующих дня прошли в обсуждении деталей. Вопрос о передаче папе городов Троя и Монтефуско, которые ему предлагались несколько месяцев назад, больше не стоял, но Рожер охотно поклялся уважать папский статус Беневенто и даже – если его святейшество настаивает – гарантировать независимость Капуи. Эта последняя уступка – отчаянная попытка Гонория сохранить традиционный баланс сил, которому он всегда придавал такое значение, – наверное, вызывала у Рожера досаду, определенно Роберт Капуанский не заслужил такое вознаграждение. Но в данный момент это не имело значения – при необходимости всегда оставалась возможность передоговориться.

К вечеру 22 августа все было улажено. На одном пункте, однако, граф твердо настаивал: он не соглашался, чтобы церемония происходила на папской территории. Поэтому решили, что он встретит Гонория за стенами Беневенто, на мосту через реку Сабато. Вскоре после заката при свете бесчисленных факелов и в присутствии, согласно Фалько, двадцати тысяч зрителей папа подтвердил права Рожера, вручив ему копье и знамя, точно так же как папа Николай подтвердил права Роберта Гвискара примерно семьдесят лет назад; а герцог Апулии, получивший наконец свой титул, вложил руки в руки своего сюзерена и поклялся ему в верности. Снова, как во времена Роберта, Апулия, Калабрия и Сицилия оказались под властью одного правителя. И этому правителю было только тридцать два года. Оставалось сделать всего один шаг.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.