Глава вторая

Глава вторая

1. Во время всех этих событий Клавдий внезапно был увезен из своего дворца. Дело в том, что солдаты собрались на сходку и стали совещаться относительно дальнейшего образа действий. Они понимали, что при обширности Римской империи демократический образ правления был бы неуместен, тем более, что в таком случае они сами остались бы внакладе. С другой стороны, рассуждали они, если какое-либо лицо сумеет захватить верховную власть в свои руки, им самим навсегда придется отказаться от своих выгод, так как они ничем не способствовали его возвышению. Поэтому, так как дела находились пока в столь неопределенном положении, они сочли наилучшим провозгласить императором Клавдия, дядю убитого Гая, тем более, что Клавдий не уступал никому из сенаторов ни в знатности происхождения, ни в образовании. При этом естественно было предположить, что Клавдий, будучи провозглашен ими императором, наверное воздаст им по заслугам и богато одарит их. Решив это, они немедленно приступили к исполнению своего плана, и таким образом Клавдий был уведен солдатами[1445]. Тогда Гней Сентий Сатурнин, лишь только узнал о том, что Клавдий уведен воинами, делая вид, будто неохотно принимает предлагаемое ему императорское достоинство, на самом же деле очень довольный этим, поднялся в сенате со своего места и безбоязненно и вполне достойно свободного и благородного человека обратился к товарищам со следующей речью:

2. «Римляне! Как это ни невероятно, однако мы достигли того, на что мы так долго не смели рассчитывать, а именно свободы. Правда, неизвестно, на сколь продолжительное время мы удержим ее. Это зависит от воли богов, даровавших ее нам. Теперь, однако, мы можем пока наслаждаться ею, и если бы даже мы [вновь] лишились ее, она все-таки принесет нам счастье. Ведь уже одного часа довольно для хороших людей, если только они проживут в течение этого часа с чистым сердцем и в свободном государстве по тем законам, благодаря которым эта их родина некогда достигла цветущего состояния. Что касается прежней нашей свободы, то я не могу здесь говорить о ней, так как, родившись значительно позже того [как мы ее утратили], я не знал ее; теперь же я вполне отдаюсь минуте и считал бы весьма счастливыми всех тех, кто родится именно теперь или в это время юн. После богов поэтому я считал бы особенно достойными всякого почета тех мужей, которые, хотя и поздно, однако все-таки и в таком возрасте дали нам возможность вкусить этой свободы. О, если бы эта свобода теперь навеки оставалась нам невозбранною! Нам же, будь мы молоды или близки к могиле, пусть будет удовлетворением хотя бы [один уже] этот день. Старики могут быть довольны, если, умирая, почувствуют все блага свободы, для молодежи же эта свобода будет доказательством и примером доблести мужей, даровавших им это благо и являющихся их предками. И нам поэтому, которые достигли уже зрелого возраста, не может быть другой, более священной задачи, как жить по заветам добродетели, которая одна может гарантировать человечеству свободу. Я сам знаю из примеров древности и убедился личным опытом о том, какими бедствиями преисполняют тираны свои государства, как они подавляют всякую доблесть, как отнимают у всех свободнорожденных всякую самостоятельность, как распространяют всюду лесть и страх, причем все дела ведутся не сообразно мудрости законов, но по произволу правителей. С тех пор как Юлий Цезарь решил отнять у народа власть и произвольным насилием над законодательством потряс основы государственности, попирая право и направляя все сообразно личному своему удобству, с тех пор не было такого бедствия, которое не постигло бы нашего города. При этом все преемники Юлия Цезаря, сколько их ни было, наперерыв друг перед другом старались о том, чтобы уничтожить древние установления и чтобы по возможности избавиться от всех благородных граждан, считая необходимым в видах якобы личной безопасности привлечь на свою сторону самых отъявленных негодяев. Таким образом они не только подавляли всякую самостоятельность людей порядочных, но и считали своей задачей навсегда загубить последних. Хотя этих тиранов было много и каждый из них старался ознаменовать свое правление невыносимыми притеснениями, однако сегодня погибший Гай превзошел в своих преступлениях всех их, обращая свой необузданный гнев не только против сограждан, но и против своих родственников и приближенных; он одинаково насиловал и безвинно наказывал всех и одинаково свирепствовал против людей и против богов. Ведь тирану недостаточно путем насилия удовлетворять своим страстям и распространять вокруг себя печаль, похищая имущество и жен своих противников; он находит удовлетворение лишь в безусловном и окончательном истреблении всей родни этих своих противников. А такими противниками его являются все свободомыслящие люди, и даже те не в состоянии снискать себе его расположение, которые терпеливо подчиняются ему и сносят его обиды. Так как эти тираны отлично сознают несправедливости, которые они причинили многим людям, а эти последние, в свою очередь, великодушно мирятся с постигшей их судьбой, то тираны наконец сами начинают думать, не будучи в состоянии обманывать себя относительно своей виновности, что только в том случае смогут гарантировать себе полную личную безопасность, если окончательно избавятся от этих несчастных. Теперь вы избавились от подобных бедствий и равноправны; а так как подобный способ правления наиболее способствует не только минутному благополучию, но и дальнейшему спокойствию и славе благоустроенного государства, то вы должны каждый подумать о том, как принести наивозможную пользу обществу и открыто высказать свое мнение, если кому-либо не нравится то, что сделано было до сих пор: пусть при этом никто не боится за свою безопасность, так как теперь уже нет более деспота, который безнаказанно мог бы причинить вред городу или мог бы своевольно умертвить лиц, без стеснения высказавших свое мнение. Тиранию ничто так не поддерживало, как трусость и боязнь противоречить ее предначертаниям. Подавленные, убаюканные спокойствием и приученные вести жизнь рабов, мы из боязни доблестно умереть старались избежать этого, сносили величайший позор и гнуснейшие бедствия и спокойно взирали на позорную смерть наших товарищей. Поэтому раньше всего следует оказать величайшие почести тем, кто избавил нас от тирана, а именно Кассию Херее. С помощью богов этот один человек как по своей сообразительности, так и вследствие своей решимости даровал нам свободу. Не следует об этом забывать, что мы должны сообразно с тем, как он единовременно не только подумал о возвращении нам свободы, но и подвергся опасности для достижения ее, недолго думая и размышляя, выразить ему за это наше почтение и благодарность. Является поступком прекраснейшим и достойнейшим свободных мужей воздавать благодарностью своим благодетелям; в числе последних находится и тот муж, который облагодетельствовал всех нас, при том совершенно не так, как это сделали убийцы Гая Юлия [Цезаря], Кассий и Брут. Они своим поступком посеяли смуту и междоусобные распри в государстве, этот же, убив тирана, тем самым избавил город от всяких бедствий».

3. Так говорил Сентий, и речь его была с восторгом принята сенаторами и теми всадниками, которые присутствовали в заседании. Тогда вдруг вскочил некий Требеллий Максим и совлек с пальца Сентия перстень с камнем, на котором было выгравировано изображение Гая[1446]. Этот перстень Сентий, в пылу своей речи и сгорая желанием сделать то, что он только что совершил, забыл снять. В эту же самую минуту камень с портретом Гая сломался.

Между тем наступила ночь и Херея обратился к консулам[1447] с просьбой назначить пароль. Они дали ему пароль, гласивший «свобода». Они при этом сами удивились, и подобный поступок их вызвал даже недоверие. Дело в том, что теперь вновь, спустя сто лет после утраты власти, консулам пришлось назначать пароль: раньше чем город попал во власть тиранов, консулы были главнокомандующими над войсками. Получив этот пароль, Херея сообщил его солдатам, стоявшим у здания сенатского собрания. То были четыре когорты, которые охотнее желали оставаться совершенно без императора, чем служить тирану. Итак, войска ушли под предводительством своих трибунов, а затем разошелся по домам и народ, радуясь, полный надежд и упований и сознавая, что власть в его руках, а не в руках верховного вождя. Теперь Херея стал в глазах народа воплощением всех доблестей.

4. Между тем Херея был очень недоволен тем, что в живых оставались еще дочь и вдова Гая и что не вся семья его истреблена, так как он полагал, что все остающиеся в живых члены семьи его могут быть причиной гибели города и законов. А так как Херея хотел довести свое дело до конца и вполне удовлетворить свою ненависть к Гаю, то послал трибуна Юлия Лупа с приказанием убить вдову[1448] и дочь Гая. Луп получил это поручение, так как он был родственником Климента и так как было желательно, чтобы он, приняв хотя бы это участие в истреблении тиранов, мог гордиться своею гражданскою доблестью, как будто бы он принимал участие в заговоре с самого начала возникновения его.

Однако некоторым из заговорщиков казалось слишком жестоким убивать вдову Гая, потому что последний всегда действовал скорее по своим собственным природным побуждениям, чем по ее указаниям во всем, что принесло государству бедствия и погубило цвет его граждан. Другие же, наоборот, приписывали все ее влиянию и считали именно ее виновницей всех содеянных Гаем несправедливостей, говоря, будто она дала Гаю любовное зелье, чтобы окончательно поработить его себе и сделать из него игрушку своих прихотей. Этим-де она довела его до безумия и навлекла такое горе на судьбу римлян и всей подчиненной им империи. Таким образом, мнение, что ее следует умертвить, одержало верх, так как желавшие спасти ее ничего не смогли поделать, и Лупу было дано это поручение.

Последний не замедлил ни минуты с приведением в исполнение приказания пославших его, ибо не желал навлекать на себя укор в том, будто он задумался перед чем-либо, что могло послужить на пользу народа.

Придя во дворец. Луп нашел вдову Гая, Цезонию, рядом с трупом убитого, лежащим на земле, совершенно не удостоившимся того, что закон повелевает оказывать мертвому. Цезония была покрыта кровью, которая вытекла из ран покойного ее мужа, и представляла картину полнейшего несчастья и отчаяния, а рядом с ней на полу лежала ее дочь. Женщина твердила только одно: она упрекала Гая, что он не хотел послушаться ее, когда она неоднократно уговаривала его. Уже тогда эти речи вдовы Гая подверглись двоякого рода толкованию, да и теперь еще можно понимать их так или иначе, как угодно. Одни истолковывали эти речи в том смысле, что она уговаривала его отказаться от своей безумной жестокости по отношению к гражданам и мягко и добропорядочно править делами, чтобы не погибнуть от руки граждан. Другие же уверяли, будто, когда стали распространяться слухи о существовании заговора, она советовала Гаю, не откладывая, перерезать всех заговорщиков, даже если они еще не успели причинить ему никакого зла, и тем обезопасить себя; таким образом будто бы в ее словах заключался упрек в бездеятельности в то время, как она уговаривала его принять решительные меры. Таковы были речи Цезонии, и таким-то образом люди истолковывали их.

Когда Цезония заметила приближающегося Лупа, она указала ему на труп Гая и со слезами и стонами просила подойти поближе. Когда же она увидела, что Луп явился вовсе не из сострадания к ней и не для того, чтобы оказать ей поддержку, она сразу поняла причину его прихода и с полной готовностью обнажила шею, умоляя его в полном отчаянии готового к смерти человека не медлить дольше и привести в исполнение то, что ему поручено. Таким образом Цезония мужественно пала от руки Лупа, и вместе с ней погибла также ее дочь[1449]. Луп после этого поспешил известить о том Херею и его товарищей.

5. Таким образом погиб Гай после четырехлетнего без четырех месяцев правления над римлянами. Еще раньше, чем власть перешла к нему, он явил себя человеком жестоким и в высшей степени испорченным, преследовавшим исключительно свои личные удовольствия и доступным клевете; он легко пугался всего и поэтому был кровожаден там, где мог бы быть вполне покоен; всю свою власть и безумное чванство он направил к тому, чтобы обижать наименее того заслуживающих людей; при этом он извлекал для себя выгоды из казней и противозаконий. Он желал быть и казаться выше самого Бога и Его законов, с другой же стороны, рабски преклонялся перед похвалой толпы. Все то, что закон считает постыдным и клеймит позором, он признавал высшей добродетелью. Он совершенно забывал о своих друзьях, несмотря даже на бесчисленные крупнейшие услуги их, и за мельчайшие провинности готов был жестоко наказывать их. При этом он считал враждебным себе все то, что делалось в видах добродетели, и принимал все, даже самое невероятное, если только к тому побуждала его страстность.

Так, например, он находился в близких сношениях с родной сестрой своей[1450], что и положило начало особенной ненависти граждан к нему, так как они этому сперва не хотели верить и такой безобразный поступок доселе был в истории еще неизвестен. С другой стороны, никто не был бы в состоянии привести в пример какой-либо великий чисто царственный поступок его на пользу его современников или потомства. Исключение составляют разве только задуманные им гавани в Регии и Сицилии для стоянки прибывающих из Египта судов с хлебом. По общему признанию, эти сооружения имели громадное значение и представляли большую пользу для моряков. Однако он так и не довел их до конца, и дело остановилось на полпути. Причиной тому служило то обстоятельство, что Гай думал о разных ненужных вещах и тратил деньги на свои удовольствия, которые могли удовлетворить его одного и которые делали невозможным более щедрый отпуск сумм на полезные предприятия.

Между прочим, Гай был отличным оратором, одинаково хорошо владевшим греческим и латинским языками. При этом он сразу понимал все; пока другим приходилось соображать и сопоставлять, он сразу находил, что ответить, и тем далеко оставлял за собой любого оратора в любом деле. Он развил свои природные дарования трудом и достиг силы в этом отношении благодаря усидчивому труду.

Будучи внучатым племянником Тиберия, преемником которого ему пришлось сделаться. Гай должен был особенно заботливо отнестись к требованиям образования, потому что сам Тиберий придавал образованию большое значение.

Повинуясь своему родственнику и подчиняясь требованиям императора, Гай старался угодить ему в этом смысле. Таким образом, он занимал в этом отношении одно из первых мест среди своих сограждан; впрочем, плоды его образования не были в состоянии оградить его от гибели, надвигавшейся на него вследствие его произвола. Так тяжела добродетель самообладания для тех, которые могут не отдавать [никому] отчета в своих действиях и следовать личному своему желанию. Первоначально Гай окружил себя друзьями и по своему образованию и любви к славе стремился иметь дело с наиболее достойными людьми, пока с увеличением его произвола он понемногу не стал утрачивать свою популярность; когда же, наконец, ненависть к нему стала возрастать, ему пришлось погибнуть от руки заговорщиков, бывших первоначально его приближенными.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.