14 Власов как советская проблема

14

Власов как советская проблема

Во время войны советскому руководству не пришлось всерьез полемизировать с Русским освободительным движением. Пропагандистские контрмеры можно было ограничить тактическими рамками, а после завершения первой фазы Власовского движения поздней осенью 1943 г., в конечном счете, прекратить. К моменту, когда в ноябре 1944 г. появился Комитет освобождения народов России и Русская освободительная армия, в Красной Армии было распространено утверждение, что «Власовская армия взята в плен, а сам Власов застрелился» [772]. Однако то, что советская сторона не была затронута феноменом Власова сильнее, было вызвано не ее морально-политическим превосходством и не малой силой воздействия освободительных идей, а исключительно тем обстоятельством, что Гитлер пресек их развитие. Пропаганду положений Пражского манифеста, саму по себе запланированную после образования КОНР и создания Вооруженных сил КОНР в 1944 г. в больших масштабах, за несколько месяцев до конца войны уже не удалось осуществить, так что советское руководство было окончательно избавлено от затруднительной задачи – еще раз публично и детально коснуться власовского вопроса. Лишь во внутренней сфере тот, очевидно, по-прежнему играл большую роль. Оттого и понятно, что глава советской контрольной комиссии при ОКВ генерал-майор Трусков 20 мая 1945 г. во Фленсбурге настоятельно потребовал немедленной и широкой информации о советских солдатах (генералы и старшие штабные офицеры – поименно), взятых в плен с начала войны, а также детальной справки о Русской освободительной армии и о добровольческих частях под немецким командованием (см. прим. 772). Однако, когда партийный орган «Правда» 1 августа 1946 г. опубликовал сообщение Военной коллегии Верховного суда СССР, считалось, что внешне можно подвести черту. Как тогда стало известно, А.А. Власов, В.Ф. Малышкин, Г.Н. Жиленков, Ф.И. Трухин, Д.Е. Закутный, И.А. Благовещенский, М.А. Меандров, В.И. Мальцев, С.К. Буняченко, Г.А. Зверев, В.Д. Корбуков и Н.С. Шатов по обвинению «в измене Родине и в том, что они, будучи агентами германской разведки, проводили активную шпионско-диверсионную и террористическую деятельность против Советского Союза», были приговорены к смерти и казнены. Из перечисленных Власов был еще известен широкой общественности. Но кто были другие? Почему о нем и об осужденных вместе с ним не было сказано больше ничего, даже намеками, как это все же было сделано в отношении группы казачьих генералов в аналогичном по форме сообщении Военной коллегии Верховного Суда СССР в «Правде» от 17 января 1947 г [774]?. «Предводители вооруженных белогвардейских воинских формирований периода Гражданской войны», говорилось здесь, а именно атаман П.Н. Краснов, генерал-лейтенант Белой армии и командир «Дикой дивизии» А.Г. Шкуро, генерал-майор Белой армии князь Султан-Гирей Клыч, генерал-майоры Белой армии С.Н. Краснов и Т.И. Доманов (последний, репрессированный советский гражданин, в армии периода Гражданской войны в действительности был лишь младшим офицером) и, наконец, генерал-лейтенант германской армии фон Панвиц приговорены к смерти, т. к. они «со сформированными ими белогвардейскими подразделениями вели вооруженную борьбу против Советского Союза и направленную против него шпионскую, диверсионную и террористическую деятельность».

Причину того, почему эта группа казачьих генералов была представлена советской общественности иначе, чем группа генералов РОА, нетрудно понять. Ведь в политическом отношении старые казачьи генералы и с ними генерал-лейтенант фон Панвиц, с советской точки зрения, давно уже не представляли опасности. Поэтому то, что они и во время Второй мировой войны вели «вооруженную борьбу» против советской власти, можно было признать без опасений, их воинские звания не нужно было замалчивать [775]. Иначе обстояло дело с группой лиц вокруг генерала Власова, состоявшей из бывших высокопоставленных советских офицеров, что проясняет уже взгляд на их звания и должности в Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Так, Малышкин был генерал-майором и начальником штаба 19-й армии, Жиленков – высокопоставленным функционером в московском партийном аппарате и членом военного совета 32-й армии в звании армейского комиссара [776], Трухин – профессором Академии Генерального штаба и затем начальником оперативного отдела штаба Прибалтийского особого военного округа (Северо-Западного фронта) в звании генерал-майора, Закутный – профессором Академии Генерального штаба, а в последнее время командиром 21-го стрелкового корпуса в звании генерал-майора, Благовещенский – генерал-майором и командиром бригады, Меандров – полковником и начальником оперативного отдела 6-й армии, Мальцев – полковником и командующим ВВС Сибирского военного округа, Буняченко – полковником и командиром 389-й стрелковой дивизии, Зверев – командиром дивизии и военным комендантом города Харькова в звании полковника, Корбуков и Шатов – также штабными офицерами Красной Армии. Тем самым они, вместе взятые, представляли собой репрезентативный срез советского офицерского корпуса. «Власов был ее [советской власти] плотью и кровью, – писал генерал-майор Хольмстон-Смысловский, – и точно такими же были прибившиеся к нему генералы, офицеры и солдаты» [777]. Как можно было публично признать, что, наряду с «изменником Власовым», представленным в качестве прискорбного единичного явления, во время «Великой Отечественной войны» выступили против советской власти и образовали, очевидно, далеко идущий военный заговор и другие советские генералы и полковники, назначенные на свои командные посты партией и правительством? Уже простой намек должен был явиться поводом для неприятных подозрений – поэтому мучительный вопрос оставили в покое [778]. Так, даже имя Власова сегодня тщетно искать в Советской Военной Энциклопедии. Сообщение в «Правде» от 1 августа 1946 г. было задумано в известной мере как последнее слово в этом деле – тем временем, как вскоре выяснилось, исторические факты невозможно было аннулировать путем замалчивания. Власовское движение продолжало оказывать политическое влияние, не в последнюю очередь – в рядах Красной Армии.

Генерал-майор Григоренко дает в своих воспоминаниях представление о том, как трудно, должно быть, было для многих постичь, что «знаменитый генерал» Власов, «не какой-нибудь выскочка, а офицер с блестящей карьерой», с помощью немцев создал Русскую освободительную армию [779]. «Почему же? – спрашивал он себя. – У меня не укладывалось в голове, что этот человек мог быть изменником!.. Измена Власова была моментом, который я бы никогда не переварил!» Позже он узнал, что генерал-майор Трухин, его преподаватель «тактики крупных войсковых соединений» в Академии Генерального штаба, наряду с комдивом Иссерсоном – единственный «незаурядный» профессор в Академии, стал начальником штаба РОА, а его заместителем (в действительности – начальником оперативного отдела) был полковник Нерянин, офицер чисто пролетарского происхождения, соученик по Академии Генштаба, которого начальник Генерального штаба Красной Армии, Маршал Советского Союза Шапошников, когда-то назвал «одним из самых наших блестящих армейских офицеров». «Это совершенно шокировало меня, – признался Григоренко, т. к. у него не было сомнений, что Нерянин примкнул к Власовскому движению по «честным мотивам», – в отношении Нерянина ничто не убедило бы меня в обратном». То, что Власов и другие были осуждены на секретном процессе «за закрытыми дверями», «подняло мое беспокойство до точки кипения», признавался Григоренко: «Что-то тут в деле должно быть не то, подсказывало мое сознание». Ему и его товарищам еще долго пришлось дожидаться ответа.

После того как власовская проблема, не считая случайных упоминаний в литературе о партизанах, долгое время обходилась молчанием, в середине 50-х годов наметился перелом. 17 сентября 1955 г. Президиум Верховного Совета объявил амнистию всем советским гражданам, которые в 1941–1945 гг. сдались в плен или добровольно пошли на службу в вооруженные силы на германской стороне. [780] В связи с этим советский пропагандистский аппарат стал разворачивать среди бывших советских граждан, ускользнувших за границу, используя при этом прежде всего отдельных возвращенцев, интенсивную разъяснительную кампанию [781], в ходе которой пришлось считаться и со всеобщей осведомленностью эмигрантов о Власовской армии. Весомую роль в начавшейся тогда акции играл учрежденный в Восточном Берлине «Комитет за возвращение на Родину», впоследствии – «Советский Комитет по культурным связям с соотечественниками за рубежом», возглавляемый находившимся в немецком плену генерал-майором Михайловым, [782] но, по мнению эмиграции, управляемый КГБ. То, что во внутрисоветской литературе еще почти не упоминалось, в сообщениях, направленных вовне, например, в печатном органе комитета «За возвращение на Родину», позднее – «Голос Родины», или в радиопередачах признавалось уже как нечто само собою разумеющееся, хотя и в полемично-искаженной форме: существование «враждебной нашей стране военной организации вроде бесславной РОА или национальных батальонов». Но тем временем слухи вокруг Власова и «власовцев» распространились и в самом Советском Союзе, причем вскоре в таких масштабах, что для предупреждения каких-либо кривотолков и политически вредных тенденций здесь, наконец, были вынуждены отказаться от прежнего метода замалчивания и вступить в своего рода идейную полемику. Собственно, толчком к этому послужил сам по себе доброжелательный рассказ «В родных местах», опубликованный Ворониным в 1959 г. в ленинградском литературном журнале «Нева» [783]. Два ветерана войны, из которых один, перед тем как перейти к партизанам, некоторое время служил в РОА, точнее сказать – в восточных частях под немецким командованием, встречаются в своей родной деревне. Герой рассказа узнает о прошлом своего бывшего друга, но не доносит о нем властям, хотя и осуждает его образ действий, т. к. видит, что того мучит совесть. Этот вывод, в осторожной форме сделанный и в других публикациях, – что «великодушный советский народ» простил этих людей и осуждает их уже только морально – вызвал настоящую бурю возмущения. Специальное заседание партийной организации Ленинградского отделения Союза писателей осудило рассказ, а заодно и автора с максимально возможной суровостью – как «вредный». Против редколлегии журнала «Нева», к которой принадлежал и Воронин, было начато расследование. Недовольство было вызвано «попыткой Воронина открыто и во всеуслышание проповедовать лживый принцип христианской любви к ближнему», «попыткой напустить сентиментальной слюны вокруг “выжившего власовца”», «пролить слезу над несчастной судьбой власовцев». Здесь пришлось вмешаться. Писателям нужно было дать ясные представления, необходимо было втолковать, как следует относиться к проблеме «власовщины».

Для того чтобы ознакомить советских писателей с директивами Коммунистической партии, была как всегда использована «Литературная газета». Смирнов, главный редактор этого центрального литературного органа, изложил официальную партийную программу 27 октября 1959 г. в статье под заголовком «Именем солдат [784]». Его определение еще полностью отвечало изначальному клише: «власовцы» – это «солдаты так называемой «Русской освободительной армии» (РОА), банд, сформированных генералом-предателем Власовым из изменников родины», «выродки, без чести и совести, моральные отбросы общества». А затем – неожиданное вынужденное признание. «Но мы знаем, – заявляет Смирнов, – что «власовцы» в своем подавляющем большинстве были непримиримыми врагами нашего строя, нашего государства», т. е. что они, иными словами, являлись политическими противниками. Совершенно новый тон, позволяющий понять, по каким причинам от советских писателей требовали непримиримости. В первый раз было признано, что в случае с Власовым дело прежде всего в политической проблеме. «Идеологической диверсии» надо было противостоять, и по поводу того, в какой форме это должно было делаться, не оставлялось сомнений. Лейтмотивом директивной статьи Смирнова явился эпизод из 1944 г., когда капитан Красной Армии, недолго думая, приказал расстрелять нескольких пленных военнослужащих «РОА» при всеобщем одобрении красноармейцев. «Возмездие народа было справедливым», – так характеризуется это убийство военнопленных. Статья Смирнова заканчивается заверением, что «наш народ», т. е. Коммунистическая партия Советского Союза, «никогда и никому не простит одного» – а именно «измены родине», которую якобы совершил Власов. От имени «миллионов бывших фронтовиков» советских писателей призывали не проявлять идейно-литературной мягкотелости и разоблачать каждого из оставшихся «власовцев».

Для придания полемике большей убедительности, было решено впрячь в работу имевшихся в Советском Союзе бывших сторонников Власовского движения и использовать их специфические познания в тщательно отредактированном виде. Одним из них был Брунст, представитель НТС, который даже после войны вел в СССР антисоветскую подпольную работу вплоть до своего ареста органами госбезопасности [785]. В своем длинном повествовании Брунст в 1961 г. разоблачил прежние попытки НТС приобрести политическое влияние на РОА через таких своих видных членов, как генерал-майор Трухин и подполковник Тензоров. То, что он так сильно впутал в дело НТС, имело достаточные основания, ведь одновременно нужно было политически скомпрометировать эту организацию, игравшую активную роль в эмиграции на Западе. Брунст, который в критические дни мая 1945 г. находился в свите Тензорова в Богемии и, таким образом в непосредственной близости от Власова, стремится показать, сколь невыносимо было для него уже тогда «откровенно бесстыдное и презренное бегство» генерала и его людей от «наступающих советских армий». Под заголовком «Путь к правде» в «Известиях» от 2 сентября 1962 г. [786] высказался о Власове и других деятелях Освободительного движения (странным образом – в заметно более умеренном тоне) другой носитель информации, добровольно возвратившийся в 1955 г. в СССР бывший член украинской национальной организации «Просвите» и позднее КОНР профессор Василакий. Но обращение к теме, выглядевшее объективно (неважно, по каким причинам), не допускалось. Генерал-лейтенанту Фоминых пришлось снова наводить порядок, и он в «Известиях» от 7 октября 1962 г. рассказал об обстоятельствах пленения Власова («Как был пойман предатель Власов») таким тоном, который в меру своего отхода от правды позволил выпятить якобы имевшиеся негативные черты характера генерала.

В стремлении выступать перед читающей публикой с убедительными аргументами особого внимания заслуживает 1-я часть исторического романа А. Н. Васильева «В час дня, Ваше превосходительство», напечанная в сентябрьском номере литературного журнала «Москва» за 1967 г. [787] Впервые публикация о «власовщине» для пущей убедительности прямо ссылалась на документальную основу. Она базировалась на воспоминаниях Мартынова, якобы советского агента в штабе Власова, который, выдавая себя также за «уполномоченного КОНР в Курляндии», еще в 1965 г. опубликовал в «Голосе Родины» интересную в психологическом отношении статью «Правда о власовцах» [788]. Наряду с необузданными оскорблениями по адресу Власова, которого Мартынов сравнил с простой «шарманкой» немцев, их «марионеткой-автоматом» и даже обвинил в методичной помощи Гитлеру при реализации плана «истребления населения» России, в этой статье все же проступали и внешние контуры Освободительного движения. Для идеологического прояснения власовской проблемы документальный роман А. Н. Васильева имел теперь еще большее значение. Это вытекает и из того, что Кривицкий особо подчеркнул его историческую достоверность перед советскими читателями в еще одной статье «Литературной газеты» («Отголоски прошлого» [789]), процитировав в этой связи ленинские слова: «Смешно не знать военную историю». Однако достоверность Васильева выглядит сомнительной с самого начала, т. к. «подполковника Павла Никандрова» – псевдоним Мартынова – в штабе Власова вообще не было, а обращение «Ваше превосходительство» в РОА не использовалось. Полковник Поздняков, подвергнувший роман А. Н. Васильева основательному анализу вследствие грубых и непростительных ошибок мнимого авторитетного лица, также приходит к выводу, что достоверность автора может существовать лишь в искаженном восприятии КГБ.

Но не столько более или менее сомнительная документальная основа книги «В час дня, Ваше превосходительство» привлекает к себе подлинное внимание наблюдателя, сколько то обстоятельство, что советские писатели, как компетентные «инженеры человеческих душ», отныне начали рассматривать Власовское движение в его историческом контексте. Поначалу советские публикации, продолжая грубую линию военной пропаганды, выдавали Власова и «власовцев» за лишенных идей и убеждений трусов, эгоистов, негодяев и фашистских наймитов – более никого не удовлетворявший метод. Если это были лишь трусы и эгоисты, то как же, спрашивается, случилось, что они всюду сражались «яростно и отчаянно, буквально до последнего патрона»? Это вынужден был признать в 1959 г. даже Смирнов, а также, например, генерал-майор Теремов, советский командир дивизии, в своих появившихся в 1965 г. воспоминаниях «Пылающие берега» [790]. На отчаянную храбрость власовцев затем очень убедительно обратил внимание и Солженицын [791]. В этих условиях не удивительно, что прежние трусы и эгоисты враз стали у А. Н. Васильева контрреволюционерами, идейными противниками коммунизма. Точно так же не скрывалось, что Власов имел своего рода политическую программу, смесь «эсеро-меньшевистских» идей. Правда, когда теперь Власовское движение объяснялось как явление гражданской войны и помещалось в контекст классовой борьбы и контрреволюции, возникала определенная дилемма, т. к. приходилось умалчивать, что мнимые контрреволюционеры и классовые враги происходили из собственных рядов.

У генералов РОА Трухина, Благовещенского, Боярского, которые имели дворянское происхождение и точно так же, как генералы Малышкин, Севастьянов, Богданов и Меандров, являлись офицерами царской армии, еще можно было обнаружить социальные корни классового врага – при условии замалчивания их позднейших высоких званий в Красной Армии. Но как быть с офицерами РОА чисто пролетарского происхождения – с генерал-майорами Буняченко, Зверевым, Шаповаловым и Мальцевым, поднявшимися в Красной Армии с низов, а тем более с бывшими политработниками – полковыми комиссарами Шатовым и Спиридоновым, корпусным комиссаром Зыковым и многими другими представителями рабоче-крестьянского государства, которые даже играли политическую роль в большевистском партийном аппарате, как бывший московский партийный секретарь и армейский комиссар Жиленков? Тщетно искать данных о их жизни, т. к. фикцию монолитного единства советского общества нельзя было задевать никоим образом [792].

Особый интерес представляет образ генерала Власова, сына крестьянина и воспитанника духовной семинарии, который, чтобы сохранить избранную линию, недолго думая, выдается А. Н. Васильевым за отпрыска помещика и фабриканта. Подлинное положение Власова в Красной Армии действительно можно восстановить по советской литературе, особенно мемуарной, лишь с трудом. Например, генерал Калягин в своих воспоминаниях «По незнакомым дорогам» хотя и упоминает вскользь о деятельности Власова в Китае в 1938 г., но умалчивает о его влиятельной должности начальника штаба советского военного советника комдива Черепанова [793]. В 1940 г. рупор Красной Армии «Красная Звезда» очень хвалебно распространялась об успехах Власова в подготовке 99-й дивизии. «Командиру передовой дивизии» была посвящена обширная статья Огина [794]. 3 октября 1940 г. статья с портретом под названием «Новые методы боевой учебы» представила комдива Власова прямо-таки как образец для всей Красной Армии. А 9 декабря 1940 г. еще в одной статье откровенно говорится: «99-я дивизия завоевала первое место в Красной Армии. Генерала Власова осыпают комплиментами» [795]. «Помню, – пишет генерал-майор Григоренко, – как в 1940 г. не проходило и дня, когда бы армейская газета «Красная Звезда» не была полна похвалы по адресу 99-й пехотной дивизии, которой командовал Власов. И это были не выдумки или преувеличения журналистов. Ведь офицеры буквально массами стремились к Власову, чтобы своими глазами увидеть, как он это делал, и поучиться у него. И все, даже самые крупные пехотные специалисты, поражались результатам, которых он достигал. Эти «чудеса», о которых мне сообщали некоторые офицеры, были, конечно, итогом многолетней систематической работы» [796]. Наконец, 23 февраля 1941 г. советская общественность узнала из «Известий», что Президиум Верховного Совета наградил генерал-майора А.А. Власова орденом Ленина [797]. Но в послевоенный период больше не упоминается о когда-то столь прославленном специалисте по боевой подготовке войск.

Какие методы при этом использовались, показывает Стрижков, который в своей появившейся в 1969 г. истории дивизии «Герои Перемышля» попросту заменяет имя некогда превосходного, выдающегося командира дивизии именем совершенно неизвестного полковника Дементьева [798]. Генерал Власов не называется в военно-исторических публикациях ни в связи с контрнаступлением 4-го механизированного корпуса в трудных условиях под Бердичевым в июле 1941 г., ни в связи со стойкой обороной «города-героя» Киева 37-й армией, которой он командовал, в сентябре 1941 г., ни в связи с выигрышем пространства 20-й армией во время контрнаступления под Москвой в январе 1942 г. [799] Дезинформация заходит настолько далеко, что в опубликованном в 1967 г. «Перечне командного состава фронтов, армий и корпусов, участвовавших в битве под Москвой» в качестве командующего 20-й армией представлен заместитель Власова, генерал-майор Лизюков, точно так же, как вместо тоже «обезличенного» генерал-майора Малышкина начальником штаба 19-й армии значится полковник Маслов [800]. Но, видимо, для составителя осталось секретом, что к Власовскому движению присоединился и член Военного совета 32-й армии армейский комиссар Жиленков, и начальник штаба этой армии полковник Бушманов, ведь он не стесняется открыто упомянуть их имена в должностном списке.

Однако метод замалчивания больших заслуг Власова как военачальника в том, что касается битвы под Москвой, не оправдал себя. Как пишет генерал-майор Григоренко, его «слава» еще больше возросла, «когда он во главе 20-й армии отвоевал Солнечногорск, город в Московской области». Не кто иной, как ведущий пропагандист и писатель Эренбург давно уже неразрывно связал в литературе имя генерала с боями за столицу. Еще 11 марта 1942 г., после завершения советского контрнаступления, Эренбург в «Красной Звезде» живо описал фронтовую поездку к командующему 20-й армией на Волоколамский участок [801]. «Солдаты, – можно было прочитать в его статье, – с любовью и доверием смотрят на своего командира: имя Власова связано с наступлением от Красной Поляны до Лудиной Горы… Генерал ростом метр девяносто и говорит на хорошем суворовском языке». Эренбург посвящает встрече и долгой ночной беседе с Власовым также несколько страниц в своих опубликованных в 1963 г. воспоминаниях «Люди, годы, жизнь» [802], которые, несмотря на свою тенденциозность, в некоторых отношениях весьма содержательны. Ведь он еще раз повторяет здесь, хотя и другим тоном, то, что уже написал о Власове в 1942 г., – создавшееся у него впечатление «интересного человека, честолюбивого и смелого». Так, он вновь передает мнения солдат о своем генерале: «простой», «храбрый», «старшину ранило, так он укутал его своей шинелью», «мастер ругаться». То, что такой выдающийся воин позднее выступил против советской власти, могло, естественно, иметь только личные, но не, к примеру, политические мотивы. Эренбург поясняет, что Власов – не Брут и не князь Курбский, а всего лишь исполненный честолюбия человек, убеждений он не имел. А за болтовней об «освобождении России от большевиков» также скрывалось только желание стать «главнокомандующим или военным министром» хотя бы в изуродованной Гитлером России. Но советский читатель все же узнает, что Власов сумел навербовать из военнопленных и сформировать «несколько дивизий». Хотя Эренбург и стремится отрицать всякую его политическую значимость, еще подчеркивая это взятым с потолка утверждением, что даже прежние сторонники Власова на Западе давно забыли о нем, его оценка военно-командных качеств генерала все же примечательно позитивна. В этом отношении Эренбург занимает особую позицию, поскольку советская литература, как правило, использовала любой трюк, чтобы представить Власова в невыгодном свете и оспорить его военные заслуги.

Этого пытались достичь в первую очередь тем, что на него возлагалась главная ответственность за провал наступления с целью деблокирования Ленинграда в первой половине 1942 г. Чтобы подкрепить уничтожающий вердикт авторитетом своего имени, слово взяли высокопоставленные военные: Маршал Советского Союза Мерецков, в свое время – командующий Волховским фронтом и как таковой непосредственный начальник Власова, и Маршал Советского Союза Василевский, в свое время – уполномоченный Ставки на Волховском участке, оба, кстати, когда-то занимавшие пост начальника Генерального штаба Красной Армии. «Кто не слышал о власовцах, этих изменниках Родины и презренных наймитах наших врагов», – спрашивает Мерецков [803] (в своей первой части, во всяком случае, примечательное признание). Правда, то, что два советских маршала имели сообщить о своем бывшем товарище-генерале, в целом настолько мало соответствовало действительности, что представляется целесообразным опровергнуть их утверждения, бросив ретроспективный взгляд на подлинный ход событий. Власов, гласил уже тезис из «Истории Великой Отечественной войны», оказался изменником Родины и своей трусостью, а также бездействием в существенной мере обусловил неудачный исход операции под Любанью и тем самым гибель возглавляемой им 2-й ударной армии, главной ударной силы Волховского фронта [804]. При этом даже из мемуаров Мерецкова «На службе народу» [805] и Василевского «Дело всей жизни» [806] видно, что наступательное движение Волховского фронта давно уже прекратилось, когда генерал-лейтенант Власов в марте 1942 г. был назначен командующим 2-й ударной армией. Растущее сопротивление немцев, теперь, в свою очередь, переходивших к контратакам, к этому моменту уже сделало деблокирование Ленинграда иллюзорным. И генерал-армии Мерецков был вынужден 24 апреля 1942 г. указать Ставке на «совершенно изнуренное» состояние 2-й ударной армии, которая теперь сама находилась под угрозой окружения и более не была способна ни к наступательным, ни к оборонительным боям, и предложить немедленно отвести части, во избежание катастрофы. Однако Ставка Верховного Главнокомандования, все еще убежденная в достижимости крупной победы под Ленинградом, не только не согласилась с этим предложением, но, напротив, приказала продолжить решительное наступление на Любань. Лишь недели спустя, 21 мая 1942 г., когда уже было слишком поздно, был дан приказ на прекращение боевых действий и на отход войск, а 8 июня Ставка уже хотела только спасения частей из завершенного к тому времени окружения, даже если при этом будет потеряно вооружение. Причина неизбежной теперь катастрофы, таким образом, очевидна. Ведь, как свидетельствует генерал-майор Антюфеев, командир 327-й стрелковой дивизии, которому, кстати, также пришлось защищаться от обвинения в измене, т. к. он попал в немецкий плен, изможденность солдат достигла тем временем таких масштабов, что о нормальных боевых действиях больше не приходилось и думать [807]. Не мнимая несостоятельность генерал-лейтенанта Власова, который был назначен командующим в уже гиблой ситуации и у которого к тому же были связаны руки, а неверные оперативные решения Ставки, к которой принадлежал и маршал Василевский, вызвали гибель 2-й ударной армии. И лишь небольшим частям армии удалось ускользнуть через временный узкий коридор, пробитый снаружи. Бесчисленные советские солдаты поплатились жизнью за неблагоразумие Ставки, 32 756 из них к 29 июня попали в немецкий плен. А командующий разделил участь своих солдат. Почти две недели Власову удавалось скрываться, пока его укрытие не было выдано и он 12 июля 1942 г. не попал в руки немецкого патруля, чем, кстати, снимается обвинение, что он добровольно перешел на сторону противника [808].

В Советском Союзе с конца 1960-х годов с растущим недовольством следили за столь успешными попытками зарубежной публицистики сделать из Власова «национального героя», своего рода передового борца «за идею, за освобождение русского народа». В этой связи настойчиво указывалось на книги Штрик-Штрикфельдта и Стеенберга о Власове, переведенные на несколько языков, а также на публикации «Архива Освободительного Движения Народов России» в Нью-Йорке и на издания Колумбийского университета в Вашингтоне [809]. В этой критической ситуации, когда преодоление власовской проблемы в Советском Союзе не приносило удовлетворительных результатов, появился ко всему прочему еще и «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, этот «циничный антисоветский продукт», который тотчас привлек к себе интерес мировой общественности и не остался неизвестным и в советской сфере влияния. Из-за того что Солженицын в убедительной художественной форме популяризировал тему Русского освободительного движения, хотя к моменту написания своего труда еще не обладал адекватными знаниями его политической программы и был настроен к нему весьма скептически, власовская проблема угрожала в какой-то мере выйти из-под контроля. Можно ли было, например, смириться с тем, что он обратил внимание на «необычное явление мировой истории», когда «несколько сот тысяч (в действительности – около миллиона) молодых мужчин в возрасте от 20 до 30 лет в союзе со злейшим врагом подняли оружие против своей родины» [810]?

В Солженицыне Власов неожиданно нашел мощного словесного адвоката, и теперь пришлось полемизировать еще и с этим защитником. Так, уже вышедшие в 1973 г. воспоминания маршала Василевского содержали резкие нападки на Солженицына, обвиняя его за описание гибели 2-й ударной армии в «лживых и безответственных» утверждениях, в «лжи и клевете на Советский Союз» [811]. Для начальника Института военной истории Министерства обороны СССР, члена-корреспондента Академии наук СССР, генерал-лейтенанта Жилина это послужило поводом для разнузданной полемики с Солженицыным. Жилин, выпустивший в свое время ряд работ, посвященных Кутузову и Отечественной войне 1812 г. [812], опубликовал 29 января 1974 г. в «Известиях» статью на целую страницу под названием «Как А. Солженицын воспел предательство власовцев», в которой попытался, так сказать, уничтожить ненавистного автора с позиций военной истории. [813] Речь теперь шла уже не только о самом Власове – статья Жилина должна была послужить тому, чтобы потрясти достоверность всей книги Солженицына с помощью своего описания Власова и «власовцев». Однако, чтобы убедить общественность в моральной и профессиональной неполноценности Власова и оспорить существование военно-политической организации сопротивления советской власти под его руководством, ведущий историк Советской армии использовал странные методы. Что, спрашивается, побудило его, скажем, заявлять, будто и в зарубежной литературе «давно и непреложно» утвердилась негативная оценка Власова, если даже сам маршал Василевский говорил лишь о так называемой «прогрессивной» зарубежной литературе? Почему он берется отрицать военные дарования Власова, если уже тот факт, что Ставка всякий раз назначала его на угрожаемые участки фронта – в Киеве, под Москвой и на Волхове, доказывает противоположное и сам маршал Мерецков косвенно признает «профессиональные способности» своего бывшего заместителя на посту командующего Волховским фронтом [814]? И что, наконец, дает ему основание представлять Власова как «простую марионетку Гитлера и гитлеровцев, их преданного холопа» и утверждать, будто тот, как агент немецкой разведки, не вел политическую и военную освободительную борьбу, а активно занимался шпионажем и диверсиями против Советского Союза, своей Родины? Рассуждения Жилина, готового подвергнуть Солженицына «презрению всех честных людей» уже за его изображение Власова, могут лишь, если привести их к общему знаменателю, представить в невыгодном свете самого шефа Института военной истории советских Вооруженных сил и поставить под вопрос доверие к нему как ученому.

После неудачи попыток преодолеть власовскую проблему литературными средствами в Советском Союзе возвратились к исходному пункту – 1946 году. Вновь получила слово юстиция. Через 27 лет после казни Власова и его соратников власти почувствовали себя вынужденными впервые предъявить общественности подлинные детали тайного процесса, проведенного в 1946 г., чтобы таким способом обнажить «истинное лицо предателя». Некоторые материалы о процессе против генерала Власова и других обвиняемых были представлены уже в томе «На страже социалистической законности», выпущенном генерал-лейтенантом юстиции Чистяковым в 1968 г., юбилейном издании по случаю 50-летия советских военных трибуналов, которое, однако, примечательным образом запрещалось как выдавать иностранцам, так и снимать на пленку [815]. Собственно отчет о процессе перед Военной коллегией Верховного суда СССР 30 июля 1946 г. опубликовал затем юрист Тишков под названием «Предатель перед советским судом» в февральском номере за 1973 г. издаваемого Институтом государства и права Академии наук журнала «Советское государство и право», ведущего органа этой дисциплины. Кроме того, в целях морально-политического воспитания солдат, «командирам и политработникам, пропагандистам и агитаторам» Советских Вооруженных Сил в том же году была дана в руки более популярная книга «Неотвратимое возмездие». Там же полковник юстиции Самойлов под заголовком «От белой гвардии к фашизму» распространялся о процессе против генерала Краснова и казачьих генералов. Генерал-майор юстиции Титов, бывший глава правового отдела Советской военной администрации или Советской контрольной комиссии в Германии, под заголовком «Клятвопреступники» дал одновременно общий обзор процесса против генерала Власова и других командиров РОА, который будет подвергнут критическому рассмотрению в следующей главе.

Новое выпячивание криминального, с советской точки зрения, характера Освободительного движения было задумано не в последнюю очередь в качестве ответа на историческое признание, которое тем временем получили Власов и Русское освободительное движение на Западе. То, что «бывшие власовские предводители», избежавшие преследований органов «СМЕРШ» в 1945–1946 гг., могли систематически распространять свои познания и идеи в многочисленных публикациях, например в «Новом русском слове», ведущей русской газете в США, было воспринято в Советском Союзе как политический вызов, которому теперь массированно противодействовали и по ту сторону советских границ. Уже в конце 1960-х годов была начата пропагандистская кампания, преследовавшая целью заставить окончательно умолкнуть выживших сторонников Русского освободительного движения, объединившихся в таких организациях, как СБОНР (Союз борьбы за освобождение народов России), «Комитет объединенных власовцев», в НТС и т. п. Метод, который при этом использовался, был столь же прост, как и надежен. Приспосабливаясь к влиятельной в западном зарубежье идейной позиции, перешли к тому, чтобы поносить бывших власовцев легко запоминающимся эпитетом так называемых «военных преступников» и отказывать им на этом основании во всяких политических убеждениях и в праве на якобы идейную «борьбу против большевиков». Эта новая линия на криминализацию вписывалась в ту историческую роль, на которую теперь бесцеремонно претендовал Советский Союз. Ведь тем временем здесь пришли к мысли объединить захваты и аннексии с 1939 г., распространение советской сферы влияния на страны Восточной и Центральной Европы после Второй мировой войны под девизом «освободительная миссия» и говорить об «освободительной войне» и «освободительном походе» Советского Союза. То, что с этим вскоре стали увязываться опасные комбинации, показал видный советский правовед Минасян [816]. Советский Союз, утверждал он в манере, уже выходящей за пределы рационального восприятия, выполнил от имени всего человечества «великую историческую миссию», а именно, спас народы не только Европы, но и всего мира, все человечество, его культуру и цивилизацию от верной гибели от рук фашизма и империализма. Поскольку Советский Союз понес в этой «освободительной войне» наибольшие жертвы, то – следовал вывод – ему и принадлежит главная заслуга в спасении человечества. Отсюда выводилось вполне определенное право, а именно право требовать беспощадного наказания скрывшихся «нацистских военных преступников» и – точно так же – их пособников из рядов «изменников Родины» [817], поскольку, как сообщалось попросту, их безнаказанность представляет собой «угрозу миру и безопасности народов» [818]. Кому хотелось в этих условиях замолвить за власовцев еще хоть слово? Николаев охарактеризовал подобные попытки в «Голосе Родины», в статье «Что кроется за «формулой самооправдания?», как прямо-таки неприличные [819].

Советский Союз начал доказывать, ссылаясь теперь перед западными державами на резолюции ООН от 13 февраля 1946 г. и 31 октября 1947 г., полную идентичность военных преступников и власовцев, т. е. «лиц, совершивших измену или активно сотрудничавших с врагом во время войны» [820]. Требуя отныне от других держав наказания или выдачи этих так называемых военных преступников и лиц, совершивших преступления против человечности, под каковое понятие подпадали власовцы, он и сам хотел служить хорошим примером. Это, однако, предполагало приспособление существующих в Советском Союзе правовых норм к новым политическим реалиям. Ведь всего десятилетие назад, 17 сентября 1955 г., были амнистированы советские граждане, которые во время войны «сотрудничали с оккупантами». Теперь эта «амнистия» была аннулирована – новый Указ Президиума Верховного Совета от 3 сентября 1965 г. подвергал всех советских граждан, которые во время войны «изменили интересам Родины», неограниченному уголовному преследованию [821]. Чтобы не оставить сомнений в том, что власовцы, которых нужно было заставить замолчать, попадают в категорию военных преступников и лиц, совершивших преступления против человечности, советская пропаганда теперь начала целенаправленно обвинять их в тягчайших преступлениях. Как это было задумано, показали уже в 1966 г. грубые нападки Корнийца на бывшего оперативного адъютанта Власова и начальника командного отдела армейского штаба РОА полковника Позднякова [822], высокопарно названного «хранителем власовских архивов» [823] и особенно ненавистного из-за его публицистической активности в «Новом Русском Слове». Уничтожающий эффект должны были иметь и мнимые разоблачения, опубликованные Карцовым 29 сентября 1968 г. в «Известиях» под заголовком «Портрет предателя без ретуши» о д-ре Хаите [824], бывшем офицере Туркестанского легиона и члене Туркестанского национального единого комитета, который написал после войны несколько основополагающих трудов по истории Туркестана.

В воспоминаниях генерала армии Штеменко «Генеральный штаб в годы войны» военно-политические акты сопротивления власовцев уже откровенно предстают как «преступление против всего человечества» [825]. И в созвучии с этим «Издательство по культурным связям с соотечественниками за рубежом» выпустило сборник под названием «Они среди вас», преследовавший целью вскрыть мнимую преступную деятельность «бывших немецко-фашистских пособников», «скрывающихся на Западе от справедливого возмездия». К «морально опустившимся, беспринципным негодяям», которым посвящались разоблачительные статьи, принадлежали, в частности, бывший начальник личной канцелярии Власова, полковник Кромиади, теперь шеф по кадрам американской радиостанции «Свобода» («Крокодиловы слезы Кромиади») [826], бывший адъютант Власова и командир полка в 1-й дивизии, полковник Сахаров («Бизнес Сахарова – преступления») [827], бывший начальник отделения в командном отделе армейского штаба, майор Демский (Дашкевич), который в качестве члена учредительного комитета по сооружению памятника Власову вызвал к себе особое негодование («Прислужник обер-предателя») [828], и, наконец, опять же полковник Поздняков («Без пяти минут гитлеровский генерал») [829]. В обобщающей статье Николаева в «Голосе Родины» за 1970 г. к разряду этих «преступников» был причислен и бывший капитан РОА граф Ламсдорф («Предатели и их радетели») [830]. Какие же злодеяния ставились в вину людям, подвергнутым этим нападкам? Хаит, якобы получивший в ФРГ после войны «титул доктора наук в области истории Востока за свои прежние заслуги», был, как утверждалось, убийцей тысяч мусульман. Кромиади, как «комендант гитлеровского лагеря смерти», буквально купался в крови своих жертв и лично причастен к физическому уничтожению тысяч людей. Сахаров превзошел в «зверствах и резне» даже своего отца, «белогвардейского» генерал-лейтенанта Сахарова. Демский, как гестаповский агент и командир «карательного батальона» (имеется в виду регулярный русский 605-й восточный батальон), также проливал кровь ручьем. И, наконец, Поздняков, «гестаповский полковник» и «организатор массовых убийств», едва не стал за свои заслуги в «окончательном решении расовой проблемы в Третьем рейхе» [831] гитлеровским генералом. Считалось, что нужно сильно сгустить краски, чтобы найти в демократических правовых государствах какой-то отклик.

Метод, применявшийся теперь советской пропагандой в отношении власовцев, был, в сущности, тем же, которым она когда-то пыталась сместить незапятнанных, но ненавистных из-за их официальных постов на службе Федеративной Республики Германии лиц из состава бывших добровольческих частей. К ним принадлежали федеральный министр, профессор д-р Оберлендер, на войне капитан и командир подчиненной абверу и адмиралу Канарису кавказской части особого назначения «Бергман», уволенный из вермахта как активный критик национал-социалистической восточной политики, а также посол, статс-секретарь и шеф канцелярии федерального президента Герварт фон Биттенфельд, до войны советник посольства в Москве, а затем ротмистр и адъютант, постоянно сопровождавший генерала добровольческих частей в ОКХ, генерала кавалерии Кёстринга. Полная невиновность Оберлендера была установлена судом [832], а что касается Герварта фон Биттенфельда, которого называли «нотариусом Власовской армии» и который когда-то принадлежал к самому узкому кругу участников сопротивления вокруг полковника графа Штауффенберга, то он уже потому не имел никакой возможности совершать «кровавые преступления на оккупированных территориях», что был исключительно адъютантом старого генерала, между прочим – уважаемого за рубежом, и выполнял лишь функции советника [833]. Поэтому и не стоит пытаться доказывать несостоятельность обвинений, брошенных в адрес власовцев, исходя из реально занимаемых ими постов или на основе прочих документов. Правда, Хаит, со своей стороны, направил «Известиям» резко ироничный ответ под названием «Искусство клеветы из Москвы» [834]. Следует решительно подчеркнуть лишь один момент. В 1930 г. Черчилль писал, что большевистские «диктаторы» только до 1924 г. «убили следующих лиц: 28 епископов, 1219 священников, 6000 профессоров и учителей, 9000 докторов, 12 950 землевладельцев, 54 000 офицеров, 70 000 полицейских, 193 290 рабочих, 260 000 солдат, 355 250 интеллигентов и промышленников, 815 000 крестьян». «Эти цифры, – дополняет Черчилль, – подтверждены г-ном Герншоу из Королевского колледжа в Лондоне в его блестящем введении к «Обзору социализма». Они, естественно, не учитывают огромных человеческих потерь русского населения в результате гибели от голода». «Ни один азиатский завоеватель, никакой Тамерлан и Чингисхан», писал Черчилль, не может потягаться «в отношении уничтожения жизней мужчин и женщин» с Лениным, которого он сравнил также с «чумной бациллой» [835]. А что касается Сталина, то, согласно осторожным подсчетам, в его эпоху 1930–1950 гг. были уничтожены по политико-идеологическим мотивам не менее 20 миллионов человек [836]. И именно сторонники данного режима оперировали теперь в отношении тех, кто восстал против этого режима, аргументом о мнимых зверствах. Тем временем, сколь бы грубыми ни были брошенные против власовцев обвинения, с учетом менталитета и неинформированности демократических стран, советский лексикон был подобран удачно. И хотя понадобилось некоторое время, кампания все же не осталась безрезультатной.