Глава 17 Обхаживание Америки

Глава 17

Обхаживание Америки

С самого начала своего премьерства он знал, что надо делать. Рандольф Черчилль засвидетельствовал, как 18 мая 1940 г. зашел в спальню отца в здании адмиралтейства. Премьер-министр стоял перед раковиной и брился старомодной бритвой Valet.

«Садись, дорогой мальчик, и почитай газеты, пока я не закончу бритье». Я так и сделал. Через две-три минуты кромсания он повернулся вполоборота и сказал: «Мне кажется, я знаю, как прорваться». Изумившись, я уточнил: «Ты имеешь в виду, что мы можем избежать поражения?» (это представлялось правдоподобным) – «Или разбить ублюдков?» (это казалось невероятным).

Он бросил бритву Valet в раковину, развернулся и сказал: «Конечно же я считаю, что мы можем разбить их».

Я: «Что же, я всецело за, но не вижу, как ты можешь сделать это».

Тогда он вытер лицо, посмотрел на меня и энергично произнес: «Я втяну Соединенные Штаты».

Не обращайте внимания на речи, хотя они и были превосходны. Выделите его стратегические решения, не все из которых теперь выглядят безупречными. Если вы хотите понять, благодаря чему он победил в войне, присмотритесь, как Черчилль подольщался и упрашивал Вашингтон, как тонко, но со всей очевидностью он манипулировал приоритетами Соединенных Штатов.

Он использовал дипломатический прием, старомодный и непредсказуемый, словно сам Черчилль. Этот прием называется очарованием, и в нем заключался секрет успеха Черчилля. Пользоваться им было нелегко, порою казалось, что он вовсе не сработает.

* * *

Давайте продвинемся на год вперед: к первой встрече Черчилля и Рузвельта во время войны. Эта встреча состоялась 10 августа 1941 г. в отдаленной и малонаселенной местности – в заливе Плацентия вблизи острова Ньюфаундленд. Два величественных боевых корабля сходятся друг с другом в краю скал, туманов и сосен. Ландшафт не изменился с тех времен, когда в Северную Америку прибыли первые европейцы. Это современный вариант «Поля золотой парчи»[76] – властители явились на переговоры.

На одном корабле – адмиралы и генералы, возглавляемые прикованным к инвалидной коляске президентом Соединенных Штатов. Они привезли в дар окорока, лимоны и другие деликатесы, недоступные в Лондоне военного времени.

На другом корабле – взволнованная компания британцев, руководимая Уинстоном Черчиллем. Они привезли в кладовых девяносто упитанных куропаток и лакомства из магазина Fortnum & Mason. Находясь в путешествии, Черчилль прочитал подряд три книги о Хорнблоуэре[77] – наверное, он был вправе так поступить, ведь его военные варианты были исчерпаны.

Британцы прибыли на место встречи слишком рано. Они забыли перевести часы на американское время, так что снялись с места и на небольшой скорости поплавали вокруг, прежде чем вернуться на рандеву. И вот с британского линкора «Принц Уэльский» спускается катер.

Если мы посмотрим на дошедшую до нас хронику, мы увидим американцев, ждущих на палубе крейсера «Огаста». Вот Рузвельт, которому помогли принять вертикальное положение, и он кажется чрезвычайно высоким.

Внизу начинается движение – прибыли британцы. Они поднимаются по трапу, а вот и Черчилль. Как только он показывается на сцене, от него невозможно отвести взгляд.

На нем короткий двубортный китель и морская фуражка, надетая набекрень, из-за чего он слегка похож на подвыпившего автобусного кондуктора. Он единственный человек с сигарой во рту, его рост заметно меньше, чем у окружающих, – все прочие прямые и натянутые в своих галунах, он же кажется более плечистым.

Черчилль сразу начинает заправлять хореографией происходящего подобно подвижному боксеру или профессиональному бальному танцору. Он представляет одного другому, салютует, пожимает руки, снова салютует, приветливо улыбается. И вот настал момент, которого он ждал на протяжении томительного девятидневного пересечения Атлантики, – рукопожатие с Франклином Делано Рузвельтом, президентом Соединенных Штатов. Их предыдущая встреча была в 1918 г.

Черчилль еще раз салютует кистью, и затем, стоя на некотором удалении (так, что Рузвельту приходится наклониться вперед, чтобы произошло соприкосновение), он протягивает свою удивительно длинную руку. Черчилль понимает, как много стоит на кону.

Война, мягко говоря, складывается не очень удачно. Для британских сухопутных войск это была история одного унижения за другим. Они были побиты в Норвегии, вышвырнуты из Франции, изгнаны из Греции – особенно им досадно из-за утраты Крита, который был захвачен уступавшими по численности нацистскими парашютистами. Немецкие массированные бомбардировки Британии уже унесли жизни более чем тридцати тысяч гражданских лиц. Подводные лодки кригсмарине наносят большой ущерб судоходству и рыскают вокруг британских кораблей даже здесь, у побережья Канады.

Недавно Гитлер нарушил свое слово – в который уже раз – и вторгся в Россию. А если падет Россия (это кажется возможным), появится перспектива, что немецкий диктатор станет непререкаемым хозяином континента от Атлантики до Урала. Если так случится, Черчилля вынудят отойти от власти, а Британия, так или иначе, придет к договоренности с фашизмом.

Так что, когда Черчилль протягивает свою элегантную белую руку, он пытается ухватиться за единственный спасательный трос. И все же он никоим образом не выдает своего мрачного положения. Напротив, на его лице внезапно появляется улыбка, ребяческая, неотразимая.

Рузвельт улыбается в ответ. Они очень долго жмут друг другу руки, и никто не хочет отвести ладонь первым. Два следующих дня Черчилль будет продолжать установление доверительных отношений. Мы не знаем в точности, о чем они говорили на этой первой Атлантической конференции – прямом предке НАТО, но Черчилль наверняка сгущал краски. Его задачей было усилить понимание общности судеб и, опираясь на зерно естественной предрасположенности Рузвельта, превратить США из отдаленного симпатизанта в полноценного боевого союзника.

На пути в Канаду Черчилль уже пытался создать соответствующее настроение. Он радостно телеграфировал Рузвельту: «Мы только что отплыли. 27 лет назад в этот день гунны вступили в предшествующую войну. Сейчас мы должны как следует постараться. Двух раз будет достаточно».

Что? Мы?

Два раза?

Эти слова должны были показаться Белому дому несколько бесцеремонными. Никто в Вашингтоне не давал обязательств о вступлении в новую мировую войну, не говоря уже об отправке американских войск.

Черчилль усердно развивает идею двух наций, объединенных языком, идеалами, культурой. Не стоит ли им также иметь общих неприятелей? Утром в воскресенье проходит богослужение. С намеком перемешанные экипажи двух кораблей поют отобранные Черчиллем гимны, которые подчеркивают общее наследие двух преимущественно протестантских наций, объединенных против отвратительного – и в первую очередь языческого – режима. Они исполняют «Вперед, Христовы воины»[78] и «О Господи, защита наша вовеки»[79]. В заключение звучит традиционный призыв о божьей милости для тех, кто выходит на кораблях в море: «Для тех, кто в опасности на море»[80]. Присутствующие британские моряки знают об опасности на море всё.

Несколько месяцев назад они участвовали в преследовании немецких кораблей «Бисмарк» и «Принц Ойген». Люди, поющие сегодня, видели, как линкор «Худ» (тот самый, который начал стрельбу при Оране) взорвался, превратившись в гигантский огненный шар. Они были так близко к месту катастрофы, что им пришлось плыть среди обломков крушения, унесшего жизни 1419 офицеров и матросов. В «Принца Уэльского» также попали снаряды, и были убиты несколько его моряков. На палубах, по которым тогда струилась кровь, теперь стоят столы с куропатками.

В том и состоит послание Британии Америке: мы сражаемся и умираем, но мы-то выдержим, а вы?

Из уважения к обездвиженности Рузвельта оба лидера сидят рядом для песнопения и молитвы, Черчилль надел очки в черной роговой оправе, помогающие ему читать. Сотни людей стоят под гигантскими 14-дюймовыми пушками обреченного судна. Многие чувствуют комок в горле и слезы на глазах. Репортеры говорят друг другу, что являются свидетелями истории.

Наконец саммит завершается. Было принято коммюнике, торжественно названное «Атлантической хартией». Черчилль плывет по неспокойному океану назад в Британию, с собой он везет… а, собственно говоря, что?

Ужасная правда – ее он мастерски пытается скрыть от парламента и общества – состоит в том, что, несмотря на всю его искусную драматургию, ему, по существу, нечего предъявить.

Британский кабинет быстро одобрил «Атлантическую хартию». А американский конгресс не удосужился поглядеть на документ, не говоря уже о его ратификации. Военный атташе Черчилля Ян Джейкоб так отразил настроение тихого уныния, охватившего британскую делегацию на их обратном пути по серой Атлантике: «Ни один американский офицер не проявил малейшей заинтересованности в том, чтобы принять участие в войне на нашей стороне. Все они очаровательные личности, которые, по всей видимости, живут в мире, отличном от нашего».

Эндрю Скивиал, британский чиновник из Стоктона, засвидетельствовал, что он как будто «остался в подвешенном состоянии после завершения всего, со смутным ощущением недовольства». Британцы получили лишь 150 000 старых винтовок для своей кампании, но никаких американских войск – даже намека на возможность этого шага.

Когда мы оглядываемся назад, то кажется невероятным, что США потребовалось так много времени – два года и четыре месяца, – чтобы присоединиться к Британии в войне против Гитлера. На завоеванном континенте уже происходили задержания и убийства евреев, цыган, гомосексуалистов и других неугодных, причем это становилось систематическим.

Нацистская политика расово мотивированных чисток еще не была так широко предана гласности, как впоследствии, но она уже не являлась секретом. Как же американцы могли оставаться в стороне при всей своей чести и совести?

Для ответа на этот вопрос нужно поглядеть на него с другой стороны. Эта война еще не угрожала насущным американским интересам, она велась на далеком континенте. А в памяти еще была жива предшествующая мировая война, ставшая кровавой бойней и позором человеческого рода. Был хоть один политик, который мог убедительно объяснить матерям Канзаса, что их долг – послать сыновей на смерть в Европу? Причем во второй раз?

Начиная с предписаний самого Джорджа Вашингтона руководящим принципом политики США было невмешательство в международные спорные ситуации. Многие американцы все еще негодовали из-за того, что Вудро Вильсон втянул их в Первую мировую войну, немало было и испытывавших скептицизм в отношении Британии, даже враждебных к ней.

Сколь странным это ни покажется сегодня, многие считали британцев группой заносчивых империалистов, которые сожгли Белый дом в 1814 г. и обладали талантом убеждать других сражаться за них.

Кто же мог отстаивать противоположную точку зрения? Уж не тлетворный ли Джозеф Кеннеди, который был отозван в конце 1940 г., но успел нанести немалый урон репутации Британии? И явно не британский посол в Вашингтоне, которым стал не кто иной, как наш старый приятель лорд Галифакс, этот долговязый умиротворитель, охотившийся вместе с Герингом.

Галифакс был послан пробуждать лучшие чувства в Соединенных Штатах – и ему пришлось ужасно нелегко. Рассказывали, что в первое время после приезда он садился в кресло и рыдал – в отчаянии из-за культурных различий. Он не мог понять неформальности американцев, их привычки говорить по телефону или неожиданно заходить для встреч.

В мае 1941 г. аристократический выпускник Итона испытал новые мучения, когда его привели на бейсбольный матч с участием клуба «Чикаго Уайт Сокс» и предложили съесть хот-дог. Он отказался. Впоследствии группа активисток под названием «Матери Америки» закидала его яйцами и помидорами, что выглядело ужасным наказанием даже для умиротворителя. Галифакс никоим образом не мог побудить американцев отвергнуть изоляционизм.

Это мог сделать только Черчилль. Во-первых, он был наполовину американцем, что, по мнению некоторых его английских современников, добавляло его характеру живость и, возможно, толику барышничества. Беатриса Вебб говорила, что он был скорее американским дельцом, чем английским аристократом. Во-вторых, он посещал Америку четыре раза до войны, и общая продолжительность его поездок составляла пять месяцев. Он познакомился со страной и стал глубоко уважать американцев, восхищаться ими.

Впервые он поехал туда в 1895 г. и остановился у друга своей матери по имени Бурк Кокран. Черчилль утверждал, что перенял у него риторический стиль. Черчилль снова побывал в Америке в 1900 г., когда выступал с лекциями об Англо-бурской войне. При этом ему пришлось столкнуться с трудностями, так как американцы посчитали его проповедником колонизаторской ментальности. Аудитории были разношерстными, и некоторые слушатели после рассказов Черчилля о собственном героизме выражали желание встать на сторону буров. Этот опыт мог повлиять на его подход 20-х гг., когда Черчилля приводили в ярость попытки Америки потеснить Британию как морскую державу, особенно в Карибском регионе. Когда Эдди Марш упрекнул его за империалистические взгляды, говоря, что он должен «поцеловать дядю Сэма в обе щеки», Черчилль ответил: «Да, но не во все же четыре»[81].

Его позиция стала настолько антиамериканской – как-то он даже высказывался о необходимости военного противостояния, – что, по словам Клементины, он лишил себя возможности стать министром иностранных дел. Третья поездка состоялась в 1929 г., когда он стал свидетелем биржевого краха (на его глазах один человек спрыгнул с небоскреба). Понятно, что Черчилль был также огорошен сухим законом.

Предложенное Черчиллем обозначение «товарного доллара»

Один американский поборник воздержания заявил ему: «Хмельной напиток свирепствует и жалит, как змий». На что Черчилль ответил: «Я искал такой напиток всю свою жизнь».

Но решающая поездка состоялась в 1931 г., когда Черчилль лишился постов, а по политической принадлежности был сильно смещен к правому флангу. Он видел американский дух предпринимательства, то, как их лучшие люди идут в бизнес, а не в политику. Он осознал, что Америка близится к il sorpasso – обгону Британии и других европейских держав, становясь самой мощной экономикой. Черчилль понял, что мировое экономическое оздоровление зависит от американского развития и роста.

Антиамериканский Черчилль ушел в прошлое вместе с представлением о необходимости сдерживания конкурента. Теперь он начал формулировать новую доктрину – двух наций с общим прошлым и общими традициями, которые являются совладельцами патента на англосаксонские идеи демократии, свободы, равноправия перед законом и руководствуются этими идеями в своей жизни.

Так началась его неустанная поддержка «англоязычных народов», а он, будучи англо-американцем, мог (естественно) быть олицетворением этого союза. Черчилль предложил единое гражданство. Он даже высказался за слияние фунта и доллара в одну валюту и придумал курьезный символ, объединяющий ? и $.

Вот такой Черчилль начал добиваться благосклонности Америки в 1940 г. Тогда он находился в положении, хорошо известном каждому влюбленному представителю человеческого рода, которое мы могли бы назвать романтической асимметрией. Иначе говоря, взаимоотношения значили для него много больше, чем для Вашингтона.

Как позднее сказал Черчилль, никто не изучал прихоти возлюбленной так тщательно, как он изучал Франклина Рузвельта. Поскольку президент когда-то служил во флоте, Черчилль писал ему с использованием лестных выражений «как один бывший моряк другому». Он пользовался каждой возможностью, чтобы позвонить в Белый дом. Черчилль начал привечать американских журналистов и приглашать их в Чекерс.

Он обращался в своих речах непосредственно к американской аудитории, ведь все больше жителей США слушали его по радио. Он закончил свою великую речь 4 июня 1940 г. прямым призывом:

Хотя значительные пространства Европы и многие старые и славные государства подпали или могут подпасть под власть гестапо и всего отвратительного аппарата нацистского господства, мы не падем духом и не покоримся. Мы пойдем до конца. Мы будем сражаться во Франции, мы будем сражаться на морях и на океанах, мы будем сражаться с укрепляющейся уверенностью и растущей мощью в воздухе, мы защитим наш остров, чего бы это ни стоило. Мы будем сражаться на побережье, мы будем сражаться в местах высадки десанта, мы будем сражаться на полях и на улицах, мы будем сражаться на холмах, – мы не сдадимся никогда, и, даже если случится так – во что я ни на мгновение не верю, – что этот остров или большая его часть будет порабощена и будет умирать от голода, тогда наша Империя за морем, вооруженная и охраняемая Британским флотом, будет продолжать борьбу до тех пор, пока в угодное Богу время Новый Свет, со всей его силой и мощью, не отправится для спасения и освобождения Старого.

Заметьте обращение Черчилля к Всемогущему – и тогда, и сейчас Он является более значимым игроком в американской политике, чем в британской. Заключительные слова близки к формулировке, которую Черчилль использовал в концовке июльской речи об Оране: он выносит свои действия «на суд Соединенных Штатов».

Постепенно стал намечаться прогресс – но с большим трудом и издержками. Сначала была сделка «эсминцы взамен баз». Британия передала свои базы на Тринидаде, Бермудах, Ньюфаундленде и получила за них пятьдесят законсервированных эсминцев. Старые посудины едва держались на плаву – в конце 1940 г. лишь девять из них находились в рабочем состоянии.

Затем американцы согласились продать некоторые вооружения, но условия законов о нейтралитете означали, что за это необходимо немедленно расплатиться наличными. В марте 1941 г. в Кейптаун был направлен американский крейсер, чтобы забрать последние имевшиеся у Британии 50 тонн золотых слитков, подобно тому как приставы забирают у должника телевизор с плоским экраном. Британские предприятия в Америке продавались по бросовым ценам. Когда Лондон начал протестовать, заявляя, что его резервы на исходе, американское правительство решило выяснить реальную платежеспособность Британии, что очень напоминает ситуацию, когда отдел социальных услуг обвиняет престарелого получателя льгот в сокрытии имеющихся средств.

Хотя Черчилль публично называл ленд-лиз, подразумевавший поставки взамен будущих платежей, «самым непостыдным деянием в истории», в частном порядке он говорил, что Британию ободрали как липку. По условиям соглашения американцы могли вмешиваться во внешнюю торговлю Британии, чем они и пользовались, прекратив импорт в Соединенное Королевство крайне необходимой консервированной говядины из Аргентины.

Закон о ленд-лизе продолжал препятствовать британскому праву самостоятельно регулировать коммерческую авиацию даже после окончания войны. Удивительно подумать, как этот якобы бескорыстный и непостыдный закон американского правительства повлек платежи, которые продолжались до – вы только представьте себе – 31 декабря 2006 г. В тот день мистер Эд Болс, который тогда был экономическим секретарем казначейства, написал последний чек на 83,3 миллиона долларов (42,5 миллиона фунтов) и письмо с выражением благодарности правительству США. Была ли какая-нибудь другая страна столь безропотно скрупулезна в выплачивании военных долгов?

Порою утверждается: Америка забрала так много наличности из Британии на начальных стадиях Второй мировой войны, что эти ликвидные средства окончательно вывели США из депрессии. Заводные рукоятки американской военной машины первоначально раскручивались британским золотом, но, несмотря на множество выгодных для них условий, многие политики США в 1941 г., очевидно, считали, что сделка слишком щедра по отношению к британцам. Закон о ленд-лизе был принят в палате представителей 260 голосами против 165. О чем думали те 165 конгрессменов, которые отказывались бросить Британии дорогостоящий спасательный жилет? Хотели ли они наблюдать, как старая страна идет на дно? Правда в том, что некоторые из них чуть-чуть желали этого.

И Черчиллю было необходимо завоевать такую аудиторию. Но в конце того же года те же самые конгрессмены были готовы плясать под его дудку. 26 декабря 1941 г. конгрессмены и сенаторы переполнили зал заседаний, продолжительно приветствуя Черчилля до его выступления. Что заставило их передумать?

Всего лишь случилось нападение на Перл-Харбор, японская неспровоцированная агрессия, и сумасшедшее решение Гитлера объявить войну Америке несколькими днями позже. Это способствовало тому, что американский конгресс более тесно солидаризировался с Британией. Интересен также вопрос, почему фюрер решил пойти на то, что представляется колоссальной стратегической ошибкой. Почему он объявил войну Америке – ведь вполне можно было представить, что США воздержатся от вмешательства в европейский конфликт?

По-видимому, Гитлер решил, что Америка, по существу, уже принимает в нем участие на британской стороне. К осени 1941 г. США помогали сопровождать конвои, их войска были размещены в Исландии, они занимались обучением и поставляли разнообразные материалы. Да, Черчиллю удалась та стратегическая миссия, которую он столь ясно объяснил Рандольфу восемнадцать месяцев назад. К концу 1941 г. Черчилль стал одним из самых популярных голосов американского радио, уступая только самому президенту. Хитростью, очарованием и откровенной лестью Америка была втянута в войну.

Через три дня после Перл-Харбора Черчиллю сообщили ужасные новости. Линкор «Принц Уэльский» был потоплен японскими торпедами у побережья Малайзии, погибли 327 человек. Были убиты почти все британские моряки, побывавшие в заливе Плацентия. Линейный крейсер «Рипалс» также затонул.

Именно Черчилль – и он один – принял решение, вопреки скептицизму флотского руководства, направить эти корабли на Дальний Восток. Никто не понимал цели задания, было непонятно, чего хотел достичь Черчилль с помощью «крепостей из стали», – возможно, правда состояла в том, что и не было никакой стратегической логики.

Черчилль, посылая британскую флотилию, похвалялся ее огневой мощью перед Рузвельтом: «Ни с чем не сравнимо обладание тем, что может схватить и убить все прочее». Корабли не могли схватить японские самолеты-торпедоносцы и погибли из-за бахвальства Черчилля. Цель была, несомненно, политической: снова показать американцам глубину британской решимости и размах области влияния. Но этот жест оказался сугубо бессмысленным: американцы уже участвовали в войне.

И все же Черчилль хотел гарантировать это со всей надежностью. Как только он услышал о Перл-Харборе, он позвонил Рузвельту и начал готовиться к поездке в Вашингтон. После встречи в заливе Плацентия Рузвельт понял, что личность Черчилля чем-то схожа с детским аттракционом «надувной замок»: она постепенно расширяется и прижимает всех присутствующих к стенке. Президент предложил вместо Белого дома Бермуды, но Черчилль не хотел и слышать об этом.

На протяжении трех недель он был неугомонным личным гостем президента и миссис Рузвельт, за это время он умудрился предстать обнаженным перед хозяином Белого дома («британскому премьер-министру нечего скрывать от президента Соединенных Штатов»), перенести небольшой сердечный приступ и виртуозно разводить англо-американские сантименты. Кульминацией стало выступление перед обеими палатами конгресса.

Эта речь потрясающая. Он вызывает в памяти свою мать, цитирует псалмы, обращается к Богу, пародирует Муссолини, он бьет на эффект, используя восхитительные архаичные выражения. «Уверен я» говорит он вместо «я уверен», словно его устами вещает Йода[82]. Черчилль протягивает руки, и слушающие встают. Он потрясает кулаками, ухватывается за свои лацканы, бросает огненные взгляды, сурово сдвигает брови, сжимает челюсти – делает все, на что надеялась аудитория.

«Немцы, японцы, итальянцы, – спрашивает Черчилль, – как они думают, что мы за народ?» Заметьте, что он говорит о едином народе американцев и британцев. «Сейчас мы вместе, – говорит он, – во второй раз за нашу жизнь длинная рука судьбы протянулась за Атлантику и выхватила США на передний край битвы». Только теперь длинная рука принадлежала не столько судьбе, сколько Черчиллю. Он осуществил трансатлантическое выхватывание.

Гарольд Макмиллан впоследствии написал: «Только он (и лишь используя исключительное терпение и мастерство) мог заманить американцев на участие в европейской войне».

Эти слова не кажутся мне чрезмерным преувеличением. Мир в основном обязан Франклину Рузвельту, который в конечном счете решил выделить американские деньги и кровь. Но я не вижу, как это могло случиться без Черчилля. Никакой другой британский лидер не поставил бы перед собой эту стратегическую цель – втянуть Америку – и не преследовал бы ее с таким неослабным рвением.

Тот, кто склонен критиковать Соединенные Штаты за столь длительную задержку их участия в войне, пусть придет на американские кладбища в секторе Омаха. Пусть он пройдется среди тысяч белых каменных крестов (и также встречающихся звезд Давида), которые с совершенной симметрией расположены на холмистых зеленых полях, и увидит имена павших и названия штатов: Пенсильвания, Огайо, Теннесси, Канзас, Техас – есть все штаты объединения. Сомневаюсь, что можно сдержать слезы.

Я пишу спустя семьдесят лет после подвига самоотверженности этих солдат – его размах и отвага порою непостижимы для моего поколения. Они были правы, те американские конгрессмены, когда предупреждали о кровавых последствиях вовлечения в еще одну европейскую войну. Сомнения политиков были обоснованны, и именно Черчилль преодолел их.

Он позднее описал, как в ночь Перл-Харбора, «переполненный и насыщенный ощущениями и эмоциями, я пошел спать и заснул сном спасенного и благодарного человека».

Он успешно достиг ключевой стратегической цели, но еще не одержал победы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.