4. Анатолий Жуков. Письма и переписка
4. Анатолий Жуков. Письма и переписка
«Дорогой Виктор Васильевич!
Сижу в Голицыне, потихоньку работаю и читаю Вашего «Алексея Толстого». С великим удовольствием читаю. Какой удивительный писатель, какая плотная жизнь! И какой это большой, оригинальный мастер!
Конечно, я знал это и прежде, но только вот сейчас, прочитав книгу, понял всю гигантскую сложность его творческой и личной жизни, весь размах его по-русски широкой, жадной до впечатлений и щедрой натуры. Удивительный человек!
Как Вы с ним сладили? Читая, я примерял к себе эту личность и, откровенно, не представлял, как бы я распорядился, как смог бы не утонуть в безбрежном материале его творчества, его исканий и сомнений, его беспокойной жизни! Здесь нетчеткой линии горизонта, она сливается с небом, и во весь окоем бурлит на земле живая противоречивая действительность – прошлая, настоящая, будущая. Для детей он писал, научная фантастика есть, поэзия была первой его любовью, революционная тема, гражданская война, современность – читай не начитаешься, а тут еще и драматургия, Петр, и все это крупно, первоклассно, за исключением стихов. Поразительная жизнеемкость!
А Вы сладили и с таким. Книга хороша не только и не столько жизнеописанием, сколько тонким пониманием творчества этого большого и сложного человека – видимо, тут сказался Ваш литературоведческий дар и опыт, смелость и проницательность в анализе как всего творчества писателя, так и отдельных его произведений. Но не только это. Вы обнаружили еще и дар исторического писателя, который, по словам Пушкина, не допускает предрассудка любимой мысли, обладает чувством историзма и в судьбе человека старается рассмотреть судьбу народную.
Хорошая книга, замечательная! От души поздравляю Вас! Тут много можно говорить, но я только что ее закончил читать, мысли еще не уложились, пишу по первому впечатлению, которое редко меня обманывает. Все-таки читатель профессиональный, старый, на мякине не проведешь.
Еще раз поздравляю и говорю сердечное спасибо. Будьте здоровы и благополучны.
С сердечным приветом А. Жуков.
P. S. У нас тут тихо, скучновато, но жить можно – комната есть, кормят досыта, чего же еще! Работа, правда, идет трудно – сказывается трехлетний перерыв после болезни. Но я уже вхожу в форму и жду лучшего».
<16.11.78> (Датируется по штемпелю на конверте.)
Примечание. Речь идет о книге «Алексей Толстой». ЖЗЛ. М.: Молодая гвардия, 1978.
«Дорогой Виктор Васильевич!
В Голицынской обители, в тишине, в благодатной размеренности и раздумчивости работаю, а вечерами неторопливо и так же раздумчиво читаю «Судьбу художника». Сегодня я на 321-й странице и с сожалением вижу, что скоро конец.
Книга заметно отличается от жэзээловской – тут много нового материала, много уточняющих сведений, фактов, размышлений.
Не знаю, кто в этой книге лучше – автор или герой: настолько они спаяны единством размышлений, радостей и тревог за судьбу родины, беспредельной нашей России. Герой дорог любовью к России и теми заботами, которые отошли в историю, но были устремлены в будущее. Автор дорог любовью к России, к своему насквозь русскому герою и своими заботами и размышлениями сегодняшнего дня, которые он не отрывает от прошлого, не вычленяет их в самолюбивой отдельности и неповторимости своего времени, но, как настоящий историк и талантливый писатель, обладающий редким среди нас чувством историзма, вводит их в непрерывный поток времени, который мы условно делим на прошлое, настоящее и будущее. Замечательна эта Ваша слиянность с героем, естественна, органична. Иногда в размышлениях Вы так едины, что, не будь кавычек, не различил бы, кто говорит.
Тема Родины тут, видимо, главная. Родины и личности. Русский интеллигент и Россия. Чувство гражданской ответственности не только за то, что есть, но и за то, что было, что будет... И не только в России – во всем мире. Удивительная эта черта особенно характерна для русского писателя. Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский, А. Толстой – все они в своих духовных устремлениях настолько русские, что выходят за национальные рамки. Впрочем, это уж так всегда: действительно интернациональным писателем может быть только истинно национальный писатель. Во всяком случае вклад такого писателя в мировую культуру весомый. Хотя, конечно, освоение его творческ. наследия связано с серьезными трудностями. Вот Кольцова и Твардовского, например, переводить трудно, а Вознесенский с Ахмадулиной идут на любых языках.
Но я отвлекся в какую-то нелюбимую сторону мудрствования, извините, нечаянно вышло.
Хочется еще сказать о Вашей глубоководности, то есть способности глубоко погрузиться в минувшее, достать дна, как говорили у нас на Волге.
Я ведь много читаю в общем, и знаю книги, написанные изящно, мастерски, но именно таким книгам почему-то не хватает глубины, у их авторов короткое дыхание. Едва нырнет, как через минуту выныривает на поверхность и торопливо хватает воздух.
А у Вас есть и мастерство, есть «читабельность», как говорят журналисты, мечтающие стать писателями.
Много в книге интересных людей: А. Белый, С. Есенин. А. Дункан, А. Кусиков, А. Блок, Н. Крандиевская, В. Шишков, ред. «Нового мира» Полонский, Вс. Рождественский и др. Это живые люди, хотя их образы порой набросаны кратко – эскиз, сценка, небольшая картинка, но характерная, громкоговорящая, такая, что человек или виден, или верно угадывается. Побей меня бог, если Вы не будете писать т. н. чистую прозу. Запомнились некоторые точные и глубокие замечания, сказанные как бы мимоходом. Например, о крутых временах, когда государство трещит и рушится, но находятся люди, которые не поддаются панике и становятся еще деятельней, изобретательней, талантливей. В эти-то времена и экзаменуется народ! Или о первых неделях революции. «Десятки лет Россия в основной своей массе спала, а теперь проснулась и потянулась к политике. А опыта не оказалось...»
Оч. кратко и хорошо сказано о работе Толстого над статьей «Народоправство». И о патриотизме истинном – когда родина порабощена. О рождении замысла пьесы «Горький цвет». Или обращение к образу Петра I, первоначальные попытки понять новые перемены через этот образ. Точно замечание: «Люди по своей природе консервативны, они лелеют свои привычки, обычаи, сложившийся образ жизни».
Опять пошел я не по той дороге, начав перечислять все то, что мне особенно по душе. Разве перечислишь, когда нравится вся книга! Хреновый я критик, Виктор Васильевич. Но зато читатель хороший, не утративший способности радоваться удачам своих друзей. Не завистливый я, и за это себя хвалю. Да и Вам, поди, приятно: вот, мол, какой человек – прочитал мою книгу и не позабыл похвалить... себя!
Тридцатые годы А. Толстого тоже даны оч. хорошо, не говоря уже о кануне войны и военных годах, когда он поразительно много работает. Завидно! Вот бы так научиться, а? И ведь граф, голубая кровь! А жизнелюбие какое, энергия!
Это – урок нам, пишущей братии, интеллигентам в первом поколении. Хорошо, что Вы написали эту книгу, она заставит задуматься любого, внимательно прочитавшего ее, а писателя в особенности.
Но и вред, конечно, есть. Я вот написал тут по легкомыслию за две недели пять глав, а сейчас, после Вашей книги, вижу, что две главы можно зачеркнуть, а остальные три надо переписать. А ведь у меня семья, дети. На что Вы нас, моложавых писателей, толкаете!
И все-таки – спасибо Вам. Дай бог сотворить еще такую книгу.
Будьте здоровы и благополучны.
Отсюда я выезжал на заседание парткома, и очень продуктивно <...>
P. S. Здесь такие белые снега, что увы и ах! В Москве сроду не было, а в моих Люберцах и подавно. Скоро вот домой (через 9 дней) и жалко.
15.02.80 г.».
«Дорогой Виктор Вас!
Поскольку я без голоса и позвонить тебе не могу, решил вот написать.
Извини, что в поликлинике я напугал тебя своим шипением – как змей болотный: ши-ши-ши. Или как гусь встретил у двери шипом.
Два дня назад купил твою книжку « Россия – любовь моя», читать начал еще в метро, а потом в автобусе, порадовался твоей верности русским нашим истокам, общим нашим заботам, а потом дошел и до статьи о нашем дорогом тов. Жукове. Очень было приятно.
Я немного знаком с обеими статьями по первым их публикациям, в «Правде» и «Роман-газете», но они, кажется, поправлены (или это в книге они выглядят иначе?), а вторая расширена за счет разбора повести «Одни». Очень я рад, что из сборника ты выбрал именно эту повесть, прочитал ее внимательно, без предвзятости (как Вал. Солоухин) и истолковал ее именно так, как она была задумана и исполнена.
Да, солдат (недавний крестьянин, колхозник) Прохоров в определенной мере носитель основных черт русского национального характера. Он не претендует на лидера, он просто берет заботу о других на себя, кормит их, бережет, ведет с оккупированной территории к себе домой, не думая о благодарности за это, не возвеличивая себя. Гуманист (лучше сказать, человеколюбец) по своей сути, он не может иначе, и сны он видит другие, отражающие заботу и тревогу о своих спутниках, и не мечтает он о посмертной славе, не видит себя вожаком мирового табора и т. д.
Героизм и мужество его тоже лишены внешнего блеска, который я терпеть не могу, и война для него – тяжелая, противная человеческой сущности работа. Обо всем этом, как и о том, что спутники его – растерявшиеся и не очень состоятельные по сравнению с ним люди, ты сказал очень умело, тактично, умно. Дай бог, как говорится, всякому так сказать.
Не зря я эту повесть нигде не мог напечатать. Покойный Домбровский дал на нее восторженную рецензию для «Нового мира», но вывод сделал такой: зачем журналу эта сильная, отлично смоделированная повесть, которая не дает новых представлений о войне? С этим риторическим вопросом рукопись мне и возвратили. Ав «Наш совр.» и «Москве» сказали, что мы не черносотенцы.
Устаешь от глупости и трусости редакторов. Тем радостней бывает понимание профессионального критика, который знает твои писания больше пятнадцати лет и каждый новый опус встречает с вниманием и уважением работника одного цеха, коллеги, спутника в литературной нашей жизни. Кстати, не очень-то гладкой.
Спасибо тебе. Поклон и весенние пожелания здоровья и благополучия Галине Ивановне и чадам. Гордятся ли они, что у них такой надежный в доме хозяин? Пусть гордятся. Всего доброго. Обнимаю.
14.04.86. Твой Анат. Жуков».
Виктор Петелин – Анатолию Жукову.
«Дорогой Анатолий Николаевич!
Как все-таки хорошо, что ты не позвонил мне, а написал. Читать твои чеканные строки о том, что ты хорошо написал свои повести, а я угадал их смысл, знаешь, все-таки приятно.
И в то же время как это мало для меня узнать от тебя, что я могу разгадать смысл твоего сочинения. Мало, мой милый и дорогой товарищ. Мне-то кажется, что я и сам по себе чего-то стою, а оказываешься всего лишь угадывателем чужих мыслей. Ну да ладно. А Шолохов? А Булгаков? А Малашкин? И сколько мне по горбу досталось за них, за то, что их прочитал именно так, как они написали. И до сих пор грозят мне за статью «Булгаков и «Дни Турбиных», а ведь она писалась еще вон когда, в 1969 году, писалась в 1966, напечатана в 1969. А сколько я ходил в ЦК, чтобы уговорить тамошних деятелей, что Булгаков не диссидент, а хороший парень, русский патриот, но только его патриотизм сродни патриотизму Гоголя и Щедрина.
Да все это для мелочи и пустяки, а вот что я угадал твой замысел – вот что для тебя важно. Ну и то хорошо. И то ладно. Господи, написал вот эту чушь (нет у меня под рукой хорошей ручки, приходится вот стучать. Знаешь, ведь трое учеников, у них не пишет, тут же к отцу, хвать, у него хорошая ручка, как раз такая, какая им нужна. «Пап! Тебе она нужна?» Ну, конечно не нужна. «Можно?» ну и т. д.) и самому стало стыдно: что там у тебя со здоровьем-то? Выкарабкивайся, дорогой Толя, ведь никто тебе не поможет в этом случае, только сам борись за свое здоровье. Больше бодрости, а потом, когда ты одолеешь все недуги, я за тебя возьмусь, я ведь теперь зампредседателя правления литфонда по спортивно-оздоровительной работе. Важнющая должность! Кто со мной ладит, сразу здоровенькие становятся.
Обнимаю тебя, Анатолий Николаевич. Желаю тебе здоровья.
20 апреля 1986 г. Твой Виктор Петелин».
«Дорогой Виктор Васильевич!
Обругал ты меня справедливо, правильно. Спасибо за искренность. Вина моя была бы значительней и неискупимей, не осознай я ее сам на другой же день после отсылки письма и не покайся тебе во втором письме. Когда я сейчас каюсь (прости, Виктор Вас), это одно, а когда я поймал себя на неприветливости сам и тут же сообщил тебе – это другое, Виктор Вас. Это – как добровольная явка с повинной, и ты, пожалуйста, учти ее при окончательном приговоре и определении меры наказания.
Второе. Поскольку все же проступок совершен, и проступок для меня не просто предосудительный, но досадный, обидный, я должен выяснить его природу, истоки.
Эгоизм и самовлюбленность? Но для меня, всю жизнь работающего на других (свои книжки приходится писать ночью, в выходные дни, в отпуске, в больнице, в санатории и т. п.), эгоизм и самовлюбленность отвратительны.
Пренебрежение к тебе? Тоже вещь невозможная, потому что я тебя братски люблю, всегда с интересом читаю твои книги, считаю серьезнейшим критиком и прозаиком, ты об этом давно знаешь, есть вещественные доказательства: письма (если ты их не выбросил), внутренняя и внешняя рецензии и, наконец, я сам, радостно улыбающийся тебе при каждой встрече, даже если в ту минуту мне худо. Так? Если так, то просьба приступить к делу. Кроме того, найдутся, наверно, свидетели, можно взять их показания.
Что же в-третьих? В-третьих, дорогой Виктор Васильевич, очевидно, что я еще не выздоровел и порядком измотан за пять месяцев болезни (то сердце вставало, то грозили не лучшим: рак, рак...).
А больные, они ведь сосредоточены на себе, готовы без конца рассказывать о своих хворях, любят, чтобы их жалели, хвалили (спасибо тебе!), обращали на них внимание. Этот временный эгоизм больного не есть эгоизм как таковой, ибо замкнутость внимания на себя самого происходит, вероятно, от включения защитных средств организма, от работающего инстинкта самосохранения – сознание оберегает больного от новых опасностей и утешает его разными знаками внимания, сочувствия, похвалы (снова кланяюсь и благодарю). Именно поэтому, прочитав твою книгу, я в первую очередь кинулся сказать о том, что меня поддержало, благодарил тебя, а о Шолохове не особенно тревожился, поскольку 1) судьба его не обделила, 2) книгу твою о нем я читал, если не ошибаюсь, еще в 1966 году, двадцать лет назад. Да и другие известные писатели не обойдены вниманием, почестями. Но дело даже не в этом. Дело в том, что написать сразу после прочтения о такой серьезной книге, где столько имен, показан актив нашей современной лит-ры, я просто пока не в состоянии. Во втором письме я коснулся некоторых имен, но это скорее для того, чтобы ты знал: книга прочитана сразу же, как и прежние твои книги, где обо мне не было ни слова, и я так же радуюсь ее выходу.
Ну ладно, чего размазывать. Письма не лучший способ общения. Вот, бог даст, выздоровлю – повидаемся, и ты мне врежешь сполна. А я буду обороняться, если сумею. Я еще не могу говорить (при крайней необходимости – 30 слов в сутки, строгий лимит, ошалел от химии, уколов, вливаний в гортань, горькой травы чистотела)... И голос сиплый, как у сифилитика, исчезающий... А сердце работает под сустаком и нитронгом. Будь ты здоров, поклон Галине Ивановне и чадам. Твой А. Жуков.
Сегодня возвратился с процедуры и купил сборник русских народных песен с клавиром, полистал в автобусе – такое богатство, сколько у нас драгоценного. Жив буду – петь буду, а дочь станет аккомпанировать. Приедешь послушать? Приезжай, не сердись».
«Дорогой Виктор Васильевич!
Верно говорят, поспешишь – людей насмешишь. Вот и я вчера с ходу откликнулся на твою книгу, увлекся нашим дорогим товарищем Жуковым и о главном забыл – эгоист несчастный.
А главное в твоей книге, конечно, то, что Россия – любовь твоя, наша любовь, и мы в ней малые частички, составляющие ее атомы, а то и меньше. Большое же, основное – это общие наши заботы, в которые ты вглядываешься и, оценивая по ним, отбираешь нас в свой российский колхоз (литературный).
Словом, следя за современным литературным процессом в целом, ты вычленяешь какие-то характерные тенденции, имена, достижения нашего времени и по-хозяйски возвращаешь литературе несправедливо забытых или обойденных вниманием критики писателей. К стыду своему я ничего не читал у Але-дра Яковлева, пропустил Дмитрия Зорина «Русская земля», которых ты оцениваешь как серьезных, значительных писателей. Сделано это доказательно, придется вот читать, несмотря на занятость и хвори.
Самое сильное в книге – литературоведческий очерк о Булгакове, точнее, два очерка: «М.А. Булгаков и «Дни Турбиных» и «Счастливая пора». Написаны они с большим интересом, с волнением и могут стать основой будущей книги о Булгакове. Если, конечно, ты захочешь ее написать.
Очень хорошо, что ты поддержал Сашу Зеленова. Он оценивает себя очень скромно, в особенности как писателя, но человек он способный и работник хороший, профессиональный. Основное свое время он ухлопал на других, на чтение рукописей и редактирование, а будь он такой же смелый, как, например, наш дорогой товарищ Петелин, он смог бы сделать пусть не столько, сколько ты, но значительно больше, чем успел сделать. Но сейчас он, слава богу, работает, пишет роман и похвальное твое слово старается оправдать.
Виктора Потанина тоже хорошо поддержал. А вот про Алексина что-то я не нашел – его же в «Роман-газете» хотят издавать, он академик педагогических докук, ты сам говорил, что Ганичев гордится им как автором своего массового издания.
Ладно, разговорился я, отнимаю у тебя драгоценное время. В общем добрая получилась книжка, интересная. И поучительная для нас. Вывод я для себя сделал такой. Когда в душе у тебя живет твоя родина и ты работаешь с этим чувством, случайных публикаций у тебя не будет или будет очень мало. А если так, то и 15 – 20-летней давности газетные статьи не пропадут, но будут работать так хорошо, как они работают у нашего дорогого товарища ПЕТЕЛИНА.
Будь здоров и благополучен. Гал. Ив. и чадам поклон.
15.04.86. Твой А. Жуков».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.