Глава 13. Дела и раздумья

Глава 13. Дела и раздумья

Что такое отпуск Генерального секретаря

1 августа я поехал в отпуск, как всегда, в Крым. Меня часто спрашивали: как я отдыхаю? Чем занят в свободное время? Попробую на примере лета 1988 года показать, что такое отпуск Генерального секретаря ЦК КПСС. Тем более он мало чем отличался от других во время моего пребывания на этом посту.

Летнее море в отличие от зимнего (вспоминаю январскую Пицунду) не очень-то располагает к работе. Жаркое солнце, благословенное море, — плавать я люблю, и долго, — возможность расслабиться, сбросить на время груз забот. Сидя на берегу, можно часами бездумно смотреть на водную гладь, слушать шелест волн, лениво процеживающих гальку.

Так день, два, а на третий уже возникает ощущение зря теряемого времени, тянет наверстать. И на этот раз я стал размышлять, что надо сделать в первую очередь.

Начал диктовать соображения по реорганизации партаппарата. Свои предложения к Пленуму по национальной политике послал Яковлеву, Слюнькову, Маслюкову, Разумовскому, Лукьянову, попросил их продолжить работу. Поручил Никонову, Маслюкову, Мураховскому, Марчуку и президенту ВАСХНИЛ А.Никонову представить концепцию Пленума по аграрной политике.

Но все это были текущие хлопоты. Расточительно тратить на них единственный месяц, когда ты не связан жестким распорядком, можешь отвлечься от частностей и, как говорят одесситы, «подумать за жизнь». По существу, на каждый очередной отпуск я заранее планировал какую-нибудь важную для себя мыслительную работу, требующую уединения и сосредоточения. В 1988 году актуальной темой было современное понимание социализма. Поскольку дискуссия на эту тему после конференции приобрела широкий характер, я задумал поначалу написать брошюру, но она так и не появилась. Однако небезынтересно вспомнить, как я тогда понимал эти проблемы. Вот выдержки из диктовки.

«Мне представляется, что сейчас эта брошюра нужнее, чем многое другое. Почему? Теперь перестройка разворачивается на многих направлениях. Вначале это был ряд последовательных шагов. Ввели гласность, приступили к демократизации общества, через эксперименты пришли к июньскому Пленуму ЦК, осознав необходимость радикальной экономической реформы. Остро встали проблемы нравственности. Иначе говоря, не все сразу было основательно, в комплексе, продумано. Реальная жизнь подводила к той или иной задаче, и мы брались за ее решение. Пытаясь найти корни явлений, характерных для застойной ситуации, возвращались в прошлое, анализировали его, извлекали уроки.

Это все были необходимые этапы, ибо если бы в апреле 1985 года мы поставили вопросы так, как поставили их на съезде, а потом на январском, июньском пленумах в 1987 году, февральском в 88-м и тем более на партконференции, — с нами бы не согласились, объявили прожектерами, просто изгнали бы из руководства.

В конечном счете, на основе проделанной многогранной работы, включив — с помощью гласности и демократизации, динамизации духовных процессов в обществе — весь народ в размышления о стране, ее прошлом, настоящем и будущем, мы смогли сформулировать, точнее сформировать теорию и политику перестройки.

Узловой ее пункт — вернуть человека как главное лицо в политический процесс, в экономику, в развитие духовной сферы общества. Продолжить и довести до конца работу, начатую революцией по преодолению отчуждения человека от средств производства, власти, культуры.

Примерный план брошюры представляется мне таким:

Первое. Проблема сопиалистичности. Сейчас, когда осуществляются крупные меры социально-экономического и политического характера, все чаще и острее возникает дискуссия в партии, да и в обществе, о социалистическом характере тех или иных наших решений, политических и экономических шагов. Внесение ясности в этот вопрос имеет актуальное значение. Не обойтись без «инвентаризации» политических представлений классиков марксизма-ленинизма, оценок опыта строительства социализма в СССР и других странах (хотя бы в принципиальном плане). Этот раздел надо завершить обобщением теоретических приобретений по этому вопросу уже в ходе перестройки.

Второе. Перестройка экономических отношений.

1. Преодоление отчуждения человека от собственности.

2. Демократизация производства. Реформа планирования и управления, кооперация и т. д.

3. Товарно-денежные отношения, рынок.

4. Децентрализация экономики.

5. Проблема социальной справедливости.

Третье. Демократия и социализм.

1. Реформа политической системы. Разделение властей, децентрализация власти, новая избирательная система, независимый суд.

2. Механизмы, обеспечивающие реализацию многообразных интересов населения в условиях однопартийной системы (гласность, свободные выборы, система контроля, критика и самокритика, новая роль общественных организаций и т. д.).

3. Правовое государство.

4. Демократизм многонационального государства.

Четвертое. Духовная сфера общества, перестройка на социалистических ценностях».

…Теперь я, умудренный опытом, существенно уточнил и дополнил бы план брошюры. Кто знает, может быть, достанет «пороху» все-таки вернуться к этому неосуществленному замыслу. Но в этом случае я расширил бы тему до «ориентиров развития в XXI веке». Один из итоговых выводов моей жизни в том, что будущее сложится из разных великих идей и сочетания соответствующих им общественных институтов — социалистических, демократических, либеральных и других с общим знаменателем — гуманизмом.

От теоретических размышлений то и дело отвлекала информация, поступавшая обильным потоком. Обеспокоили меня, не скрою, выступления Лигачева 5 августа в Горьком и 31-го — в Туле. Многое из сказанного там ставило под сомнение итоги партийной конференции, сильно отдавало доперестроечным догматизмом: по вопросам рынка, товарно-денежных отношений, характера собственности при социализме. Ну а относительно нового мышления высказывания звучали по-ли-гачевски непримиримо и категорично: «Мы исходим из классового характера международных отношений. Иная постановка вопроса лишь вносит сумятицу в сознание советских людей и наших друзей за рубежом».

На первый взгляд это был ответ министру иностранных дел, но целил Лигачев в генсека. А дело было так. В конце июля, буквально в канун Пленума, в МИДе состоялась научно-практическая конференция «XIX Всесоюзная конференция КПСС: внешняя политика и дипломатия». Выступая с докладом, Шеварднадзе заявил, что в свете концепции о приоритете общечеловеческих ценностей «иным содержанием наполняется философия мирного сосуществования как универсального принципа международных отношений. Новое мышление рассматривает его в контексте реалий ядерного века. Вполне обоснованно мы отказываемся видеть в нем специфическую форму классовой борьбы».

Надо сказать, доклад изобиловал идеями, по тем временам звучавшими радикально. И уж настоящей «крамолой» в глазах официальных идеологов стал тезис о том, что противоборство двух систем не может рассматриваться как ведущая тенденция современной эпохи.

На него и отреагировал Лигачев. Не остался в стороне от дискуссии Яковлев. Выступая 10 августа в Риге, он, без упоминания Лигачева, опроверг его суждения о роли рынка.

Мои опасения по поводу расхождений во взглядах среди членов руководства подтвердились, когда начались телефонные звонки. По поводу выступлений Шеварднадзе и Лигачева позвонили Чебриков, Лукьянов, Рыжков. «Доперестроечные» позиции Лигачева не остались незамеченными и на Западе. Посол США Мэтлок прояснял у наших международников «истинный смысл» выступления последнего в Горьком.

14—15 августа я продолжал диктовку записки о реорганизации партийного аппарата. С этим нельзя было медлить: начинались выборы в низовых звеньях партии. Как упоминалось в записке, еще на VIII съезде РКП(б) говорилось, что партия должна проводить свою линию «через Советы, умело, тактично, не так, чтобы наступать на ноги Совнаркому и другим учреждениям». Вот куда уходили истоки тех задач, которые пришлось решать в 1988-м. Мы как бы заново брались за то, что в условиях тоталитарного режима было прервано на десятилетия.

Я считал, что надо передать все функции непосредственного управления экономикой правительству. Кое в чем, однако, пришлось отступить — в частности, сохранить на переходном этапе, пока наберут силу Советы и правительственные органы, отделы аграрной политики и оборонный. Решено было создать правовой отдел, чтобы обеспечить надежный контроль за правоохранительными и силовыми министерствами.

Во время отпуска я задумал осуществить поездку в Красноярск. Экономическая конъюнктура складывалась неважно, росло недовольство медленными темпами преобразований, а на этом уже начали спекулировать радикалы, оседлавшие популизм для рывка к власти. Конечно, опасность популизма еще только проглядывала, но я ее чувствовал и считал долгом предостеречь людей. Показать им: часто то, что подается в привлекательных упаковках, обещания быстрых перемен рассчитаны на достижение совсем других целей. Серьезные проблемы не решить наскоком, волюнтаристскими методами. Мы знаем, к чему все это приводит.

Рабочие записи в крымском блокноте свидетельствуют о каждодневных разговорах с членами руководства.

В связи с публикациями в прессе по германо-советским отношениям накануне Второй мировой войны несколько разговоров было с Яковлевым. В частности, шла речь о статье Леонида Почивалова «Немцы и мы» в «Литературной газете», вызвавшей большой резонанс и у нас, и за рубежом, особенно в ГДР. Тогда же я порекомендовал Александру Николаевичу поехать в Латвию, и уже 13 августа он рассказал о результатах этой поездки. Потом состоялся разговор о просьбе Ярузельского по Катыни. Снова об обстановке в Прибалтике. В пометках есть пункт, касающийся моей просьбы побеседовать с Ю.Н.Афанасьевым, высказать ему наше мнение о том, что нельзя играть серьезными вещами.

Несколько раз звонил Разумовский, советовался по поводу подготовки документов к «политической осени». Рассказал, что на местах много неясностей по отчетно-выборной кампании в КПСС — надо дать в «Правде» ответы на них. Я согласился. В одном из разговоров Разумовский посетовал: «В Секретариате царит обстановка 30-летней давности».

С Рыжковым обсуждали вопрос о закупке зерна; он жаловался на одностороннюю позицию Лигачева и Никонова по проблемам АПК. Не преминул снова сказать о целесообразности оставить в ЦК только отделы общеполитического и общепартийного плана. Я согласился, что к этому мы придем. Но сейчас оборону и аграрную политику рискованно выводить из-под партийного контроля.

В это же время шла полным ходом подготовка к заседанию Комитета министров обороны государств Варшавского Договора в Праге и моему визиту на Кубу. Об этом мне пришлось не раз беседовать с Медведевым. Кроме того, я попросил его войти в контакт с экономистами, заняться подготовкой концепции по реформе ценообразования.

16 августа помечена беседа с Генеральным секретарем ЦК Компартии Чехословакии Милошем Якешем. Он поделился намерением создать комиссию с привлечением творческих сил, чтобы оживить работу ЦК, которая «очень забюрокрачена». Большая часть разговора была посвящена предстоящему совещанию в Праге.

Время отпуска быстро истекало…

Красноярские впечатления

5 сентября я вернулся в Москву, а 12-го отправился в Красноярский край. Удивительная поездка, давшая столько впечатлений! Везде: будь то затерявшаяся в предгорьях Саян деревушка Сизая или крупнейший в мире комбинат по выплавке цветных металлов в заполярном Норильске — интереснейшие встречи с людьми, на редкость откровенный разговор о жизни.

То, что я, едва вступив на красноярскую землю, услышал от жителей поселка Емельянове (во время короткой остановки на пути из аэропорта в Красноярск), оказалось, в сущности, общим мнением жителей края: «Перестройка нужна, но, к сожалению, начальство плохо перестраивается и все остается по-прежнему». В общем, с ходу я попал под обстрел, телевидение все это показывало, загудела не только страна, но и зарубежье: «Сибиряки, мол, устроили Горбачеву «баню».

Опять перекосы в планировании — гнали мощности, оставляя «на потом» социальную инфраструктуру. А что делать с этими мощностями без человека? Раньше многое делали за счет заключенных, теперь их численность значительно сократилась — другие времена. Местные власти всякий раз пасовали перед министерствами в социальных делах, и это обернулось тяжелейшими последствиями.

Во время беседы в филиале Сибирского отделения АН СССР я спросил первого заместителя председателя крайисполкома Абакумова:

— Как же так получилось? Чем занимался крайисполком?

— Мы сражались, — отшутился он.

— Как сражались, — продолжил я шутку, — если нет среди вас ни одного «погибшего»?

А когда в зале стихли оживление и смех, закончил:

— И ведь проиграли вы сражение полностью. Выход один — ставить вопрос ребром перед министерствами, вплоть до остановки производства. Если сейчас круто не повернемся к интересам человека, вложенные миллиарды пойдут по ветру.

Кстати, на той же встрече завязался у меня диалог о новых формах хозяйствования на селе с директором совхоза «Назаровский» Аркадием Филимоновичем Вепревым, человеком очень интересным и до крайности неудобным для местных властей. Не любили они его за то, что открыто говорил о бездарности руководства аграрным комплексом края. И на этот раз высказал свою точку зрения без обиняков:

— Что получается в Красноярском крае? Бурно развивается промышленность, причем строят, часто не зная зачем. Сельское хозяйство доведено до ручки. Таких совхозов, как наш, единицы. Но и они начинают хиреть, все валится. Ставили эти вопросы давно, а результат пока один — приклеили ярлык диссидентов.

Еще в бытность Косыгина Председателем Совета Министров СССР, кому-то в голову пришла идея разместить в южной части края комплекс предприятий энергетической, электротехнической, алюминиевой и других отраслей промышленности. Концентрация на маленьком пятачке более десятка заводов оказалась трудной для строительства и непродуманной с точки зрения заложенных там технологий. Это была авантюра, ибо требовалось огромное привлечение рабочей силы со стороны — все ведь делалось в малонаселенном районе. Вдобавок такая концентрация промышленности привела к огромной нагрузке на природную среду. Действовали как колонизаторы, изуродовали район. А какая там красотища! Кстати, у меня иногда возникал вопрос, и не только в Сибири: почему самые вредные производства стараются разместить в самых живописных природных уголках?

Беспрецедентный ущерб, наносимый природе, отразился и на судьбе малых народностей, веками считавших эту землю своей.

Вокруг Норильского комбината-гиганта практически была разрушена среда обитания аборигенов края. Растоптали не только землю, но и вековые устои жизни людей, превратив их в изгоев. На месте земли предков — мертвая зона, как после страшного стихийного бедствия. Поразительно — из прибыли комбината, составлявшей фантастическую по тем временам цифру миллиард сто миллионов рублей, не выделили десятка миллионов, чтобы обустроить жизнь малочисленньгх народов. И как было не понять выступление на встрече с трудящимися талантливого эвенкийского писателя Алитета Немтушкина: «Оставьте нам природу, без природы мы не выживем». Он даже обратился с просьбой создать по примеру США резервации для сохранения аборигенов и среды их обитания.

Да, не поездка, а головная боль. Все дни со мной был Олег Шенин, ставший недавно первым секретарем крайкома партии. На встрече с рабочими Надеждинского металлургического комбината в Норильске я затронул проблему аппарата управления. Сказал, что по стране он составляет 18 миллионов человек на 125–127 миллионов работающих. Из них 2,5 миллиона — в министерствах и ведомствах, остальные — на предприятиях. Некоторые из присутствовавших настроились весьма решительно на борьбу против чиновников. Когда я сказал, что один рабочий прислал мне письмо с предложением дать команду «Огонь по штабам!», послышались голоса: «Правильно!»

— Что же тут правильного? — спрашиваю. — Мы ведем перестройку и отвечаем за то, чтобы не расколоть страну на враждующие лагери, не сталкивать людей лбами. Известно и то, к чему «огонь по штабам» привел в Китае: 15 лет не могли разобраться в содеянном. Сегодняшние проблемы мы не можем решать методами 37-го года. Надо действовать через выборы, использовать гласность. Желание у всех одно: хочется побыстрее улучшить дело. Но надо делать так, чтобы не наломать дров.

Первый и самый общий вывод от поездки: люди меняются, укрепляются в перестроечных настроениях. И свою поддержку демонстрируют открыто. В Норильске генсека встречал весь город, народ молодой, открытый, настроенный наступательно. То, что еще недавно начальству сходило с рук, теперь подвергается критике.

Я теперь понял, почему письма идут не в крайком, а в ЦК. Люди ходят, обивают пороги контор, чиновники хамят, по пустяковым вопросам — волокита. В горкомах партии и в местных органах власти сидят божки. Какое может быть самочувствие у людей при виде всего этого? Норильск дает миллиардные прибыли государству, а в городе безобразное положение с коммунальным хозяйством, транспортом. В Кайеркане (рядом с Норильском) нет бани. И это на Севере! Что больше всего огорчало людей? То, что большинство местных кадров действуют так же, как три, пять, десять лет назад. С них, что называется, как с гуся вода. И не случайно в ходе выборов заменили тогда половину секретарей парторганизаций.

В те дни я услышал немало критических высказываний о продовольственном снабжении. А старожилы помнят минусинские яблоки, арбузы, помидоры, мед, сибирские калачи. В истории зафиксирован такой факт: на ввоз сибирского зерна в центральные районы устанавливались повышенные тарифы, ибо здешние земледельцы были весьма конкурентоспособными в центре России.

Было о чем подумать на обратном пути из Красноярска. Из головы не выходило: как же мы ведем дело, если в крае в два раза больше пашни на душу населения, чем по стране, а производят сельскохозяйственной продукции в три раза меньше? И народ бежит оттуда. Такая мощь — Сибирь, осваивать и осваивать! Но надо же наращивать производство сельхозпродуктов на месте. И почему на одно идут миллиарды, а на другое, без чего нельзя устроить жизнь, жалкие проценты?

Реорганизация аппарата ЦК

Перед поездкой в Сибирь обсуждалась моя записка о реорганизации партийного аппарата.

Члены Политбюро, занимавшие государственные посты, выступили за решительное освобождение аппарата ЦК от несвойственных функций (опеки обороны, внешней политики), а секретари (разве кроме Яковлева и Медведева) старались сохранить свои «наделы». Шло перераспределение власти в том же командном кругу. Мои планы уходили дальше — к политической реформе.

В деликатной форме я поставил вопрос о расстановке сил в руководстве в новой ситуации, намекнул, что готов внести предложения на этот счет. Записали: поручить Генеральному секретарю продумать вопрос о расстановке кадров в ЦК.

Я полагал, что кадровые изменения надо начинать с омоложения руководящего состава. Хотя при мне пришло много новых людей, все равно в ЦК преобладали люди почтенного возраста.

Кадровые перестановки — это драма и для перемещаемых, и по-человечески для генсека. Я решил лично переговорить с каждым, кого задевали перемещения. Почти все уходившие на пенсию достаточно хорошо понимали ситуацию, но их интересовала дальнейшая судьба, прежде всего материальная обеспеченность.

Что касается Громыко, в последнее время он очень сдал, подремывал на заседаниях. Все чаще отставал от течения жизни, высказывался невпопад, вызывая у других раздражение, иронические ухмылки. Это проявлялось и на заседаниях Президиума Верховного Совета.

По Демичеву вопрос созрел давно. В принципе его следовало решить еще моим предшественникам, но по непонятным причинам он автоматически «перекатывался» из одной команды в другую. Разговор у нас с ним был товарищеский: мы давно знали друг друга.

Еще одна фигура — Долгих. В связи с тем, что ни в комиссиях ЦК, ни в аппарате не оставалось вопросов, которыми он ранее занимался, я считал, что и он должен уйти на пенсию. Отдавая должное его профессиональным качествам, хочу сказать, что позиция Долгих в перестроечные годы всегда носила конформистский характер и скорее говорила о попытках адаптироваться к новым условиям, нежели о полной поддержке реформы. Мне представлялось нецелесообразным даже перемещение его на правительственные должности, да и «спроса» на него не было. Не подходил этот человек по своему стилю, менталитету для нового времени.

Уход на пенсию Соломенцева позволил пригласить на работу в Москву Бориса Карловича Пуго в качестве председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. В руководстве Прибалтика не была представлена, а из лидеров, которые там в то время были, мне он казался наиболее подходящим. Я знал его еще как секретаря ЦК ВЛКСМ. В своей республике он прошел, кажется, все ступени и в комсомоле, и в партии, и даже в госбезопасности. Человек цельный и порядочный.

Став кандидатом в члены Политбюро, Пуго неизменно занимал прогрессивную позицию. Да, он был требователен, любил порядок, но приверженностью к насильственным мерам не страдал.

Перемещение Воротникова на пост Председателя Президиума Верховного Совета Российской Федерации вытекало из решений конференции.

Не оставалось места в Секретариате ЦК для Бирюковой. Для своего времени Александра Павловна была женщиной смелой, толковой и деятельной. Воспитанница «Трехгорки», она пользовалась заслуженным авторитетом в профсоюзном движении. Вносились предложения рекомендовать ее председателем ВЦСПС, но в связи с тем, что в Политбюро не было никого из женщин, на XXVII съезде решили избрать ее секретарем ЦК. Теперь Бирюкова рекомендовалась на должность заместителя Председателя Совета Министров СССР по социально-культурным вопросам.

Лукьянова имелось в виду избрать первым заместителем Председателя Президиума Верховного Совета СССР, освободив от обязанностей секретаря ЦК.

В связи с избранием Чебрикова секретарем ЦК встал вопрос о его преемнике. Не раз мне приходилось объяснять, как оказался Крючков на посту председателя КГБ. Были ведь другие кандидатуры в Комитете госбезопасности, и не только там. Тем не менее предпочтение я отдал ему. Почему? Исходя даже не из соображений профессионализма — профессионалы там были, наверное, и посильнее него. Здесь сыграло роль то, что Крючков многие годы был близким человеком Андропова.

Мое мнение по кандидатуре Крючкова поддержали Чебриков и особенно активно Яковлев. Они давнишние знакомые, и в тот момент особенно сблизились.

Реорганизация аппарата в ряде случаев заставляла делать выбор. К примеру, встал вопрос, кого поставить на международный отдел — Добрынина, Яковлева, Медведева? Тогда предпочтение я отдал Яковлеву как человеку, стоявшему ближе к новым функциям партии, и к тому же бывшему послу, руководителю ведущего академического института в области международных отношений. А на Медведева рассчитывал возложить руководство объединенным идеологическим отделом.

30 сентября на Пленуме ЦК я огласил заявление Громыко с просьбой об отставке с поста Председателя Президиума Верховного Совета СССР и члена Политбюро. Высказал теплые слова и добрые пожелания. Андрей Андреевич держался достойно. Сказал, что возраст — штука упрямая, с ним надо считаться. В некотором роде его своеобразным заветом на будущее стали слова о том, что он всегда верил в правоту марксистско-ленинской науки, считает перестройку единственно правильной политикой, обеспечиваемой идейным и политическим единством руководства. Незаурядный человек, сохранявший цельность и верность своему времени.

Пленум поддержал все предложенные мною кадровые перестановки. Слово с рекомендацией меня на пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР произнес Лигачев, обосновывая это тем, что «и во внутреннем, и в международном плане Генеральный секретарь представляет наше государство». После шумной поддержки членов ЦК мне оставалось лишь поблагодарить всех и кратко сказать о своих намерениях.

В тот же день, 30 сентября, состоялось заседание Центральной Ревизионной Комиссии КПСС, и, в связи с уходом на пенсию, Капитонова освободили от обязанностей председателя ЦРК.

1 октября состоялась внеочередная сессия Верховного Совета СССР. С прощальным словом выступил Громыко. Затем Зайков изложил предложение Пленума о Председателе. Постановили: «Избрать тов. Горбачева Михаила Сергеевича Председателем Президиума Верховного Совета СССР».

Вместо Демичева первым заместителем Председателя Президиума Верховного Совета СССР по моему предложению был избран Лукьянов. Сессия утвердила ряд изменений в правительстве, в частности назначение Крючкова председателем Комитета государственной безопасности СССР.

Произведенная крупная перестановка вызвала серьезный резонанс у нас и за рубежом: что бы это значило? Лигачев возглавил комиссию по аграрной политике, и на том же направлении ему помогает Никонов. Яковлев выдвинут на международное направление, а Медведев вернулся в идеологию. Конечно, это не было простой рокировкой. Нужно было реагировать на ту часть общественного мнения, которая демонстрировала неприятие Лигачева в качестве куратора идеологической сферы. И на другую, тоже сильно себя проявившую, особенно в партии, — в неприязни к Яковлеву. Требовался маневр, который разрядил бы ситуацию.

Ставят иногда вопрос: а не надо ли было уже тогда распрощаться с Лигачевым? Такое решение сразу после конференции могло вызвать ненужное обострение ситуации накануне политической реформы. Да, часть общественного мнения не принимала Лигачева, считая его лидером правого крыла, по сути дела, скрытым противником перестройки. Но ни в одной демократической партии не может быть «одномыслия». Не забывал я и о том, что впереди у нас съезд, на котором и будет решаться судьба тех или иных течений. Словом, Лигачева надо было отодвинуть от идеологической работы, но сохранить в руководстве. Так и было сделано.

В новой структуре ЦК ослабла роль Секретариата, который, по существу, играл до этого роль «малого Совнаркома». Теперь за ним оставалось решение сугубо внутрипартийных вопросов. До меня доходили суждения, будто бы изменение роли Секретариата понадобилось Горбачеву для лишения власти Лигачева. Нет, на первом месте стояла задача изменить функции органа, дублировавшего функции и Политбюро, и правительства.

Работа все лечит

Чтобы не углубляться в обиды и не впадать в ипохондрию, надо, как говорят, не давать себе «передыху». По многолетнему опыту знаю: работа может вылечить все. Надо всех втягивать в дело, тогда и личные переживания отходят на второй план.

Написал это и вспомнил, что в моей политической карьере прослеживается интересная закономерность: в силу каких-то обстоятельств я всегда приходил на тот или иной пост в момент, когда меня не ждали. Да и для меня самого это часто бывало неожиданным. Вот некоторые тому подтверждения. В комсомол вступил я в феврале 1946 года. Меня избрали секретарем комсомольской организации Привольненской школы. Свою учебу пришлось продолжать в райцентре, в Красногвардейской средней школе. Она была сильной по составу преподавателей. Отлично помню комсомольское собрание осенью 1948 года. Битком набитый школьный зал — ведь поголовно все записывались в комсомол. Представитель райкома предлагает мою кандидатуру для избрания секретарем. Из зала голоса: «А кто такой Горбачев? Пусть встанет, поглядим». Встаю. «А-а-а!» Стал садиться, а в это время кто-то убрал стул. И я под общий хохот приземлился… на пол. Обычный школярский розыгрыш. Зато избрали тайно и практически единогласно.

В горком ВЛКСМ в Ставрополе я, можно сказать, свалился как снег на голову, меня мало знали. Тем не менее секретарем избрали. Неожиданно и для меня, и для них. А через 10 лет, вызвав прямо из отпуска, рекомендовали первым секретарем Ставропольского горкома, только теперь уже партии.

Но самое неожиданное — это избрание меня вторым секретарем крайкома партии, потом — первым. По критериям того времени слишком молод, каких-то 37–39 лет. Самый молодой в составе бюро и секретариата Ставропольского крайкома — и вдруг первый секретарь. Для всех это было неожиданным.

Тогда я подумал: надо незамедлительно задать темп работы, не читать мораль, не внимать стукачам, не выяснять, кто что сказал по моему адресу, а двигать дело. Оно захватывает. Все расставится по местам, и будет ясно, чего стоит каждый.

Начало положено

Пришла пора готовиться к Пленуму по политической реформе. 22 и 23 октября публикуются законопроекты об изменениях и дополнениях Конституции СССР и о выборах. На них обрушилась массированная критика со всех сторон. В тот момент в полном объеме проявилась идеологическая беспомощность партийной номенклатуры, ее неспособность разговаривать с людьми, вести спор с оппонентами. На площадях, где бушевали страсти, работники горкомов и райкомов просто боялись появляться. Выросшие в другой атмосфере, воспитанные в «инкубаторе», они панически боялись любой публичной дискуссии, открытого политического противостояния. И это выглядело особенно контрастно на фоне пропагандистской деятельности, развернутой демократами. Через 2–3 дня после публикации законопроектов, не ознакомившись с ними как следует, последние начали кампанию протеста. Действовали самоуверенно, даже нахально.

Юрий Афанасьев и его сторонники считали законопроекты просто камуфляжем, поскольку, мол, партия по-прежнему остается руководящим ядром системы. В этом духе трактовались соединение постов, выборы от общественных организаций. Проявлялось недовольство и в республиках, особенно в Прибалтике. Изменения в Конституции были восприняты там как еще большее усиление центра. Возникали и все более агрессивно действовали народные фронты. Усиливались сепаратистские настроения.

Все это вооружало аргументами противников реформ. И конечно, нервничал руководящий слой. Мои призывы учиться работать в условиях демократии, повторявшиеся от пленума к пленуму, оставались без внимания.

Листаю записи выступлений на заседаниях Политбюро — они полны беспокойства. Мы оказались неподготовленными к адекватному восприятию оппозиции, не знали, что это такое, как она действует. У нас ведь впервые появилась реальная оппозиция, причем радикального толка. И это уже повод для крика: «Караул, пожар, горим!» Получалось, открыв дорогу демократии, сами задыхались от мощного притока кислорода.

В прениях на Пленуме 28 ноября после моего доклада «О мерах по осуществлению политической реформы в области государственного строительства» ораторы били тревогу. Щербицкий отметил, что экстремистские националистические действия приобретают все более организованный характер. Фотеев (секретарь Чечено-Ингушского обкома партии) сказал, что сначала было «умиление перед гласностью», теперь же — растерянность. Мендыбаев (второй секретарь ЦК КП Казахстана) высказался за большую самостоятельность республик; затронув тему неформальных объединений, заявил, что нельзя проходить мимо антиобщественных высказываний и действий со стороны некоторых из них. Ректор МГУ академик Логунов сообщил, что на «комсомольской конференции в университете появилась фракция радикалов, их претензии были отвергнуты, но и представителя ЦК ВЛКСМ делегаты сняли с трибуны». Мироненко, первый секретарь ЦК комсомола, выразил мнение, что всем партийцам пора выбираться из окопов, ибо они отсиживаются, а жизнь идет мимо. Везиров, проработавший полгода первым секретарем ЦК КП Азербайджана, поставил вопрос ребром: «Если у нас речь идет о революции, то надо видеть и контрреволюцию».

Словом, тревожных констатации было предостаточно, и во многих отношениях для этого были серьезные основания. Но в целом Пленум не ударился в панику, скорее, звучали предостережения. Во всяком случае, предложенные нами преобразования практически без поправок получили «проходной» балл. Конечно, сыграло свою роль то, что они всецело соответствовали решениям конференции.

Заключая Пленум, я говорил о необходимости быть готовыми к работе и борьбе в новых условиях. На арену вышли самые различные силы, мы не можем считать всех подряд деструктивными. Главное — защитить перестройку — и от консерваторов, тормозящих демократический процесс, и от экстремистов и демагогов.

Над страной всходила заря новой демократической эры.

Думы мои, думы…

Заканчивался еще один год перестройки, насыщенный до предела работой и самыми разнообразными событиями, радостными и скорбными.

Помню, 9 декабря увидел в одной зарубежной газете крупный заголовок: «Горбачев: триумф и боль». Имелось в виду мое удачное выступление в ООН и жесточайшее по разрушительной силе землетрясение в Армении, происшедшее в тот же день, 7 декабря.

Время, к сожалению, шло значительно быстрее, чем задуманные нами реформы. Не давала покоя мысль: почему нет результатов, на которые рассчитывали, что задерживает, где резервы ускорения преобразований?

Жизнь обгоняла партию. Общество в целом оказалось более восприимчивым к новым идеям, чем «авангард». И чем больше нарастала активность народа, тем больше ощущалось это отставание. КПСС, в возможность обновления которой я все еще верил, на глазах теряла позиции. Наряду с растерянностью в партийных структурах уже в открытую проявлялось недовольство реформаторским центром.

О механизме торможения мы все время говорили, не упоминая партии. Наедине с собой я начал понимать, что он, этот механизм, — внутри нее, она не только отстает, но и сопротивляется изменениям, задевающим систему. А ведь именно партия была ее несущей конструкцией. Торможение шло в основном через аппарат — партийный, государственный, хозяйственный. А что такое аппарат — там ведь беспартийных было раз-два и обчелся. Покусившись на доселе незыблемые устои 18-миллионной рати чиновников, начав ее сокращение, я понимал, какой муравейник разворошил. Знал, что пощады от них не будет.

В борьбе с командно-административным режимом я рассчитывал на активность людей. Но и здесь не оставляло беспокойство. Нет-нет да и вспоминался один внешне не примечательный эпизод из красноярской поездки. В Норильске на улице пожилой человек сказал мне:

— Михаил Сергеевич, не хотелось бы говорить о мелочах — неудобно, но, к сожалению, приходится. Вот уже шесть лет, как насыпали вокруг нашего дома шлак с металлической стружкой, так все и осталось. Обувь режет, детей страшно во двор выпускать.

Вроде бы ничего особенного. Типичный случай. Но весь ужас в том и состоял, что типичный. Вот она система, во всем своем безобразии! Чтобы убрать территорию вокруг дома, надо челом бить Генеральному секретарю, высшему руководству страны, не меньше! Меня поразило и другое: граничащая с обреченностью беспомощность простого человека перед всемогущим чиновником. Сколько времени потребуется для обретения людьми внутренней свободы, достоинства? Без этого настоящей перестройке не бывать.

Норильчанину я посоветовал «основательнее трясти свое начальство, ибо без них, обыкновенных граждан, я никогда не смогу вытряхнуть бюрократов из удобных кресел». Но как скоро они созреют для гражданского поведения? Неужели покорное смирение навсегда поселилось в их душах? Нет, этого не может быть. Я был уверен, процесс демократизации разбудит народ.

После конференции мы почувствовали нарастание политической и социальной активности в обществе. Это прежде всего вылилось в возникновение сотен и тысяч неформальных групп, движений, по самым различным вопросам — с учетом специфики регионов.

Все более консолидировалась оппозиция. Консервативная, открыто заявившая о себе в марте. И радикальная, конструктивность которой, думаю, мы переоценили на ноябрьском Пленуме.

Как раз той осенью, в период обострения политической ситуации в стране, состоялось возвращение Ельцина к активной политической деятельности. После его ноябрьского выступления в Высшей комсомольской школе пошли интервью, широковещательные заявления с критикой законопроектов по Конституции и выборам. Он уже начинал примерять шапку лидера оппозиции и озвучивать громовым голосом и безапелляционным тоном разработки идеологов будущей Демроссии.

А 7 ноября я получил от него поздравительную телеграмму:

Уважаемый Михаил Сергеевич!

Примите от меня поздравление с нашим Великим праздником — 77-й годовщиной Октябрьской революции! Веря в победу перестройки, желаю Вам силами руководимой Вами партии и всего народа полного осуществления в нашей стране того, о чем думал и мечтал Ленин.

Б. Ельцин

Иногда мне казалось, что значение перестройки лучше понимали за рубежом, чем в стране. Подтверждением тому явилась беспрецедентная по масштабам международная солидарность с жертвами землетрясения в Армении. Создавалось впечатление, что все страны наперегонки спешили помочь. Это было не только проявление человеческого сочувствия, но и акция политической воли.

И тут же поправлял себя, упрекая за несправедливость по отношению к соотечественникам. Разве все мои поездки не говорят, что наши люди горой за реформы. Их недовольство, все еще непреодоленная апатия идут от раздражения отсутствием на местах серьезных перемен. Значит, надо работать не покладая рук.

И я подгонял своих соратников, старался использовать все возможности «первого лица» по партийной и государственной линии, подстегивая отделы ЦК, аппарат Верховного Совета, Совмин, прессу… Вот строки из календарных записей конца 1988 года.

12 октября руководил совещанием в ЦК по вопросу арендного подряда. 24-го — встречался с молодежью Москвы и Подмосковья в связи с 70-летием ВЛКСМ. 4 ноября присутствовал на открытии в Москве первого инновационного коммерческого банка. 1 декабря беседовал с депутатами ВС СССР от Азербайджана и Армении по вопросу стабилизации обстановки в регионе. 7-го — выступал в ООН. 10-го — был в зоне землетрясения в Армении — Кировакане, Спитаке, проводил совещание в Ереване…

Стихия наложила трагический отпечаток на конец уходящего года. И все-таки я был оптимистом. Обращаясь к советскому народу по случаю нового, 1989 года, в частности, сказал: «Наступающий год не обещает быть и не будет беспроблемным. Серьезных дел и забот предстоит немало. Мы видим, что сегодня надо действовать с большей решительностью. Нельзя перехитрить жизнь, отсидеться на обочине. Мы не ждем и не обещаем «манны небесной», хорошо знаем, что груз нерешенных вопросов тяжел, дорога наша трудная. Но выбор сделан, курс перестройки проложен. Советские люди за перестройку, а это самая надежная гарантия того, что наш государственный корабль будет все увереннее набирать ход».

До первых свободных выборов народных депутатов СССР оставалось 85 дней.

Семья

Наша семья с переменами в моей политической карьере, а главное — в жизни страны, оказалась как бы в другой системе координат, потребовавших от нее немалого запаса прочности и моральной силы. Нелегко ей оказалось выстоять и выдержать все превратности и удары судьбы.

Сначала нам казалось, что, собственно, ничего сверхъестественного не произошло, нет необходимости ломать сложившийся семейный быт. Уже в первые дни говорили об этом и были согласны. У Раисы Максимовны есть чувство глубокой преданности семье, тому внутреннему миру, который нас связывает. «Мой дом, — как-то сказала она, — не просто моя крепость, а мой мир, моя галактика».

Систему человеческих отношений, укоренившуюся в московских верхах, мы так и не приняли, вернувшись в столицу в 1978 году. Наши представления на этот счет были другими. По крайней мере, понимание людских взаимоотношений не было отягощено мещанством, да и — допущу такое выражение — «московским провинциализмом». Я, конечно, имею в виду то окружение, среду, в которой оказались. В людях мы всегда ценили искренность, естественность, взаимную уважительность и способность понимать других.

Раиса Максимовна на своем опыте знала, что сослуживцы больше всего ценят товарищество и твое отношение к работе, как ты «тянешь лямку», выполняешь свои обязанности. А если надо выручать кого-то из коллег, тут не должно быть никаких исключений. Эти «нравственные максимы» передавались Ирине, впрочем, они целиком совпадали с собственными убеждениями дочери и зятя. У них была своя сверхзадача: стать профессионалами в своем деле. Тут, как известно, никакая протекция не поможет. Одно дело — получить должность, повышение, и совсем другое — стать квалифицированным специалистом. Так что настрой у них был хороший, здоровый. Мы это всячески приветствовали и еще хотели, чтобы, несмотря ни на что, они не прерывали занятия английским.

Все были согласны: ничего не менять, оставаться самими собой…

Ничего не менять? Жизнь, как всегда, не терпит схем. И в нашем случае новое житье-бытье семьи стало преподносить ежедневно новые вопросы и темы.

Мы продолжали жить на даче, которую заняли в 1981 году после моего избрания членом Политбюро ЦК. Избрание генсеком вызвало и здесь проблемы. Дело в том, что дача не позволяла разместить службы, связанные с обеспечением деятельности главы государства, каким де-факто являлся Генеральный секретарь ЦК КПСС. Читатель может спросить: но ведь были же дачи, на которых жили и работали Брежнев, Андропов, наконец, Черненко? Да, эти дачи никуда не исчезли, но в соответствии с решением Политбюро на них продолжали жить семьи умерших генсеков.

Чебриков предложил приспособить под резиденцию генсека одну из строящихся дач под деревней Раздоры. Внесли изменения в проект, включив «дом для расположения охраны», «узел стратегической связи», «вертолетную площадку», «помещение для транспорта и специальной техники». В главное здание добавили комнаты для приема гостей, проведения по необходимости заседаний Политбюро или совещаний, комнату для медперсонала. Переселилась семья на новую дачу через год — теперь там находится загородная резиденция Президента Российской Федерации.

Усилился контроль за медицинским и продовольственным обслуживанием, практически за всем, что поступало в семью и с кем она была связана. Словом, началась настоящая «жизнь под колпаком». А с другой стороны, нарастало внимание прессы. И это касалось не только меня, распространялось на Раису Максимовну, всех членов семьи. Часто мы собирались даже поздно ночью, чтобы накоротке обговорить возникшие срочные дела, события, впечатления. Не так легко оказалось оберегать свой дом для себя, открывать его дверь только для близких, сохранять очаг, чтобы он горел.

Уже в первые месяцы моего «генсекства» к Ирине и Анатолию стали поступать по месту работы обращения по разным вопросам от москвичей, приезжих, даже из-за рубежа. О злоупотреблениях местных властей, гонениях, преследовании за критику, с просьбами о помиловании, выделении жилья, помощи в лечении тяжелых болезней и многом другом. Появились «брошенные» мной жены, матери, дети. Потянулись и странные люди — с навязчивыми идеями, прожектами.

Ясно, что Ирина и Анатолий не имели никаких прав для того, чтобы решать проблемы. И чтобы откликнуться на обращения, советовали людям куда пойти, а в крайних случаях, когда дело не терпит, звонили в общий отдел ЦК и помогали встретиться с теми, кто может что-то сделать.

Все больше забот у нас к этому времени было о стареющих родителях. Моя мать, продолжавшая жить в Привольном, постоянно болела. Здоровье родителей Раисы Максимовны, живших в Краснодаре, тоже стало ухудшаться. Сказывались годы, то, что пришлось вынести их поколению. В июне 1986 года нас постигло тяжелое горе — умер отец Раисы Максимовны.

Максим Андреевич был человеком на редкость добрым, мягким, работящим и жизнелюбивым. Даже уйдя на пенсию, не захотел по примеру других просиживать днями на скамейке, «забивать козла» да судачить. Нашел посильную работу и каждый день шел делать дело — не важно какое. Неожиданно и для него, и для всех нас сдало сердце. Его поместили в кремлевскую больницу, поставили стимулятор сердечной деятельности, самочувствие Максима Андреевича улучшилось. Поправляясь, он сказал Раисе Максимовне: «Спасибо тебе, доченька, ты вновь подарила мне жизнь». Кажется, все образовалось, а вскоре его не стало: возвращался с прогулки и скоропостижно скончался на пороге дома. На похороны отца съехались все близкие.

В Краснодаре, где закончилась долгая трудовая жизнь Максима Андреевича Титаренко, покоится его прах. Спустя несколько месяцев по просьбе Раисы Максимовны над могилой соорудили надгробье. Добросердечные люди ухаживают за ней, и мы им за это безмерно благодарны.

Пришла беда — отворяй ворота: в августе 1986 года скончался отец Анатолия, наш с Раисой Максимовной ровесник. Погубил рак головного мозга. Самая квалифицированная помощь — академика-нейрохирурга Александра Коновалова — не помогла.

1987 год для семьи ознаменовался несколькими событиями. В январе исполнилось 30 лет Ирине. В марте она родила еще одну внучку, а в сентябре Ксения пошла в школу. Вот несколько ее суждений из дневниковых записей Раисы Максимовны:

«Михаил Сергеевич едет в Варшаву на продление договора. Ксюша, провожая его, просит: «Дедуля, сходи на могилу Анны Герман — обязательно».

«Дедуля, а кто ты в Кремле?»

«Рассказывает о занятиях хореографией: «Представляете, говорят: уберите живот, уберите попу. Живот можно убрать, а попу?»

«Бабушка Маруся и бабушка Шура долго будут у нас в гостях?» — «А что?» — «Когда у меня будет ребеночек, где же он будет за столом сидеть?»

Все же главное событие года — рождение второй внучки. Ирина хотела мальчика, думала назвать его Михаилом, но родилась девочка. Назвали ее Анастасией. Маленький удивительный человечек, принесший столько счастья.