Марсово поле

Марсово поле

В начале XVIII века на запад от Летнего сада простиралось болотистое поле, поросшее деревьями и кустарниками. В 1711–1716 годах лес вырубили и от Невы к Мойке для осушения болот прорыли два канала — Лебяжий, существующий до сих пор, и Красный, вдоль современной западной границы Марсова поля. Впоследствии Красный канал был засыпан. Образовавшийся между Невой, Мойкой и этими каналами пустынный прямоугольный остров назвали Большим лугом. Он использовался для проведения смотров войск и праздников в честь побед в Северной войне. Официальные праздники переходили в народные гулянья с кулачными боями, травлей зверей и другими традиционно русскими забавами. Гулянья заканчивались сожжением праздничных фейерверков, которые в ту пору назывались «потешными огнями».

От них произошло и следующее официальное название острова — Потешное поле. После смерти Петра в короткое царствование Екатерины I поле называлось Царицыным лугом — по имени «Золотых хором», или «Царского дома», стоявшего поблизости там, где позже архитектор росси построил павильон Пристань в Михайловском саду.

В 1740-х годах была предпринята попытка превратить Царицын луг в регулярный сад. Работы велись по проекту архитектора М.Г. Земцова. Однако дальше прокладки дорожек, стрижки кустов и присвоения претенциозного названия «Променад» дело не пошло. На Царицыном лугу вновь стали проводить разводы караулов, военные учения, парады и смотры гвардейских полков. В 1805 году Царицын луг был переименован в честь античного бога войны Марса.

Памятник борцам революции. Фото 1980-х годов

Едва наступали первые весенние дни и поле освобождалось от снега, десятки гвардейских полков с раннего утра стекались на продуваемое невскими ветрами место. «Вот лето наступило, теперь Манеж отдохнет, а Царицыну лугу достанется работа», — говорили солдаты, покидая казармы перед началом учений.

Знаменитые парады на Марсовом поле воспеты петербургскими поэтами, изображены на полотнах художников, отражены в художественной литературе и в городском фольклоре. На них сходились толпы любителей воинского строя и маршевой музыки. Сохранился анекдот, подметивший типичную особенность петербургского быта того времени. «Куда вы ушли без спроса?» — спросила мать двух взрослых своих дочерей. — «Извините, маменька, я пошла смотреть парад на Царицыном лугу». — «Ну, а ты где была?» — спросила мать другую дочь. — «А я также ходила за сестрицею и помогала ей смотреть парад».

Однажды петербуржцы заметили, что на ежедневных утренних разводах стали присутствовать танцовщицы императорского театра. Родилась легенда о том, как однажды во время развода император Павел заметил одну танцовщицу, которая рискнула таким образом прийти на свидание с офицером. Едва сдерживаясь, Павел крикнул: «Вам что здесь надо, сударыня?» — «Мы пришли полюбоваться красотой этого военного зрелища, Ваше величество». Павлу понравился ответ девицы, и он тут же приказал «ежедневно на утренний развод присылать из театра несколько танцовщиц».

Однако не все заканчивалось так благополучно. Однажды на Марсовом поле Павел неизвестно за что разгневался на Преображенский полк. Неожиданно он закричал: «Направо кругом, марш… в Сибирь!» И полк, отличавшийся строгой дисциплиной и беспрекословным повиновением, по словам предания, в полном составе стройно прошагал с Марсова поля по улицам Петербурга. Так он дошел до Московской заставы и «направился далее по Сибирскому тракту». Только около Новгорода преображенцев догнал посланец от императора и объявил ему государево «прощение и позволение вернуться в столицу».

В другой раз во время парада на Марсовом поле один офицер неосторожно забрызгал Павла I грязью. Реакция была мгновенной. Император рассвирепел. Офицер трусливо сбежал, и целый день мотался по городу, боясь гнева государя. Наутро его арестовали и привели к Павлу. Каково же было удивление несчастного офицера, когда он увидел императора, идущего к нему с распростертыми объятиями: «Дорогой мой, я так вам благодарен. Если бы вы не сбежали, я бы убил вас, совершив непростительный грех перед Богом».

Рассказывали, что на третий день царствования Павел I после обеда поехал прокатиться верхом по городу. На Царицыном лугу стояло в то время большое деревянное здание «Оперного дома», в котором выступала итальянская труппа. Павел трижды объехал вокруг театра и остановился перед входом. «Николай Петрович, — крикнул он сопровождавшему его военному губернатору Архарову, — чтоб его, сударь, не было!» И ткнул рукой в сторону театра. Через три часа, рассказывает легенда, «Оперного дома» будто никогда и не бывало. Более пятисот рабочих при свете фонарей равняли место, где он стоял еще днем.

В короткую эпоху царствования Павла I, в полном соответствии с воинским значением главного парадного плаца столицы, украсили монументы выдающихся русских полководцев. В 1799 году на северной границе Поля, вблизи берега реки Мойки, установили обелиск из серого сердобольского гранита, увенчанный бронзовым орлом с распростертыми крыльями, посвященный генерал-фельдмаршалу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому. Обелиск выполнен по проекту архитектора В.Ф. Бренны. Через два года, в 1801 году, там же был установлен памятник Александру Васильевичу Суворову. Более чем трехметровую фигуру генералиссимуса в рыцарских доспехах, с мечом и короткой шпагой в руках выполнил скульптор М.И. Козловский. Памятники простояли на Марсовом поле недолго. В 1818 году по предложению Карла Росси они были перенесены: Румянцевский обелиск — в сквер на Васильевском острове, а памятник Суворову — на вновь созданную Суворовскую площадь, рядом с южной границей Марсова поля. Место оказалось более чем удачным. Памятник остался навсегда вписанным в ансамбль Марсова поля.

Идея Росси напомнила петербуржцам о взаимоотношениях Суворова с сильными мира сего. Если раньше Суворов стоял лицом к Марсову полю, на котором регулярно проходили воинские смотры, учения и парады, то теперь он повернулся к нему спиной. Такое демонстративно пренебрежительное поведение полководца вызвало волну мифотворчества:

Не хвастай, государь, своим ты вахт-парадом:

Суворов не глядит, отворотившись задом.

Но наряду с восторженными эпитетами, присвоенными памятнику народом: «Бог войны» и «Марс Российский», известны и менее лестные характеристики этой монументальной скульптуры. Многие считали художественную аллегорию, которой воспользовался Козловский, слишком отвлеченной, и монумент полководца иногда называли «Памятник дикарю без штанов».

Во время Великой Отечественной войны памятник Суворову едва не погиб. Как известно, в блокадном Ленинграде существовала суеверная примета: город не будет сдан врагу до тех пор, пока в монументы великих русских полководцев Суворова, Кутузова и Барклая-де-толли не попадет хотя бы один снаряд. Памятники действительно на протяжении всей войны стояли ничем не защищенные, и даже во время самых страшных артобстрелов города они оставались невредимы. Чтобы спрятать их, скорее всего, не было ни сил, ни времени, ни достаточных средств. Например, памятник Суворову еще в самом начале войны предполагалось поместить в подвал соседнего дома. Но оказалось, что проем подвального окна узок, и его необходимо расширить. Однако сразу сделать это было невозможно, а затем переносить статую в укрытие было уже не по силам ослабевшим ленинградцам. Говорят, что фашистский снаряд, чуть-чуть не задев голову стоящего на пьедестале полководца, влетел в соседний дом и разорвался именно в том подвале, куда в самом начале блокады собирались спрятать памятник.

В то время значение памятника Суворову было так велико, что, судя по фольклору, об этом знали далеко за пределами Ленинграда. Известная собирательница фольклора Н.А. Криничная на Урале записала солдатскую легенду о новобранцах, которых специально перед тем, как отправить на фронт, проводили мимо памятника Суворову у моста через Неву, «они ему честь отдавали».

Памятник Суворову стоит на предмостной площади, известной в народе как «Площадь побед», на одном из самых оживленных транспортных перекрестков города. Но подойти к нему, чтобы рассмотреть вблизи, практически невозможно. Здесь всегда дежурят полицейские наряды. Но многие утверждают, что подойти к памятнику все-таки можно. Только надо предварительно заплатить штраф. Поэтому еще с советских времен за монументом Суворова сохранилось своеобразное прозвище: «Памятник трех рублей».

Парад по случаю окончания военных действий в Царстве Польском 6 октября 1831 года на Царицыном лугу в Петербурге. Г.Г. Чернецов. 1831–1837 годы

Воспетая Пушкиным «воинственная живость потешных Марсовых полей» очень скоро превратила некогда зеленое поле в пустынный и пыльный плац, начисто вытоптанный тысячами солдатских сапог и конских копыт. Пыль, поднимаемая ветрами, толстым слоем оседала на деревьях Михайловского и Летнего садов, забивалась в оконные щели близлежащих домов, а сам плац превращала в подобие пустыни с миниатюрными дюнами и барханами. Уже в середине XIX века жители столицы окрестили эту площадь «Петербургской Сахарой». Поздней осенью и ранней весной размокало и превращалось в непроходимое пространство, которое петербуржцы называли «Центральное петербургское болото».

Практически весь XIX век в Петербурге был отмечен ежегодными общегородскими народными гуляньями, праздничное половодье которых буквально захлестывало весь город во время Пасхи или Масленицы. Накануне этих православных праздников на Марсовом поле, Адмиралтейском лугу и в других местах с фантастической скоростью вырастали пестрые волшебные городки с балаганами, американскими горами, русскими качелями и каруселями. Между прочим, известное понятие «лубочное искусство», то есть искусство низменное, недостойное внимания высоколобых профессионалов пошло будто бы от тех самых временных балаганных строений, которые, ради экономии, делались из самого дешевого материала — луба, или из липовых досок. В связи с этим в фольклоре даже сохранились некоторые приметы довольно пренебрежительного отношения к балаганным постройкам. В 1838 году на Адмиралтейской площади возник пожар, пострадали люди. В «Записных книжках» П.А. Вяземского сохранился любопытный диалог, записанный по горячим следам: «Слышно, что при пожаре довольно много народу сгорело». — «Чего „много народу!“ — даже сгорел чиновник шестого класса».

Шумные толпы простого люда с раннего утра тянулись на Марсово поле со всех концов города. Кареты и экипажи высшей и средней знати, обгоняя пеших горожан, спешили к началу гуляний. Отказаться от посещения этих ежегодных праздников в Петербурге считалось дурным тоном. В запасе петербургского городского фольклора имелся бесконечный синонимический ряд крылатых фраз и выражений на одну и ту же тему: «Побывать на балаганах»; «Побывать на горах»; «Под горами»; «На горах»; «Под качелями». На бытовом языке это означало «посетить пасхальные или масленичные гулянья». Зимой гулянья устраивались на запорошенном льду промерзшей Невы перед Адмиралтейством, где возводились гигантские ледяные сооружения, известные в просторечии под названием «Невские горы». Такие же горы для развлечения простого народа появлялись посреди Невы напротив Смольного собора. В отличие от «Невских» их называли «Охтинскими горами». На Конногвардейском бульваре, на площади перед Казанским собором и в других людных местах Петербурга перед Пасхой устраивались так называемые «вербные торги», на которых в огромных количествах продавались дешевые игрушки и сласти. Адреса этих торжищ имели один общий адрес: «На вербе».

Гостей на балаганах встречали легендарные так называемые балаганные деды. Громкими голосами, стараясь перекричать друг друга, они зазывали на представления с балконов дощатых павильонов-балаганов. Чаще всего это были рифмованные монологи ироничного, «биографического» характера, что особенно импонировало невзыскательной публике:

Жена моя солидна,

За три версты видно.

Стройная, высокая,

С неделю ростом, и два дни загнувши,

Уж признаться сказать,

Как, бывало, в красный сарафан нарядится

Да на Невский проспект покажется,

Даже извозчики ругаются:

Очень лошади пугаются.

Как поклонится,

Так три фунта грязи отломится.

А вот, ребята, это Параша,

Только моя, а не ваша.

Хотел, было, я на ней жениться,

Да вспомнил: при живой жене это не годится.

Всем бы Параша хороша, да больно щеки натирает,

То-то в Питере кирпичу не хватает.

Жена у меня красавица, —

Позади ноги таскаются.

Теперича у нее нос

С Николаевский мост.

Но я хочу пустить ее в моду,

Чтоб, значит, кому угодно.

У меня жена красавица —

Под носом румянец, во всю щеку сопля.

Как по Невскому прокатит —

Только грязь из-под ног летит.

Зовут ее Софья,

Которая три года на печке сохла.

С печки-то я ее снял,

Она мне и поклонилась,

Да натрое и развалилась.

Что мне делать? Я взял мочалу, сшил,

Да еще три года с нею жил…

Пошел на Сенную,

Купил за грош жену другую.

Да и с кошкой.

Кошка-то в гроше,

Да жена-то в барыше,

Что ни дай, так поест.

Венчали нас у Фрола,

Против Гостиного двора,

Где висят три фонаря.

Свадьба была пышная,

Только не было ничего лишнего.

Кареты и коляски не нанимали,

Ни за что денег не давали.

Невесту в телегу вворотили,

А меня, доброго молодца, посадили

К мерину на хвост

И повезли прямо под Тучков мост.

Там была и свадьба.

Настает, братцы, Великий пост,

Сатана поджимает хвост

И убирается в ад.

А я этому рад.

Пошел я гулять в Пассаж —

Красоток там целый вояж:

Одни в штанах да в валенках,

Другие просто в тряпках,

От одной пахнет чесноком,

От другой несет вином.

А у моей жены имений не счесть,

Такие часы есть,

Их чтоб заводить,

Нужно из-под Смольного за Нарвскую заставу ходить.

А рыжий-то, рыжий, глядите-ка, люд православный,

Так и норовит кому-нибудь в карман.

Доверительные монологи о женах перебивались рифмованными назидательными повестями, героями которых становились сами балаганные деды:

У вас есть, господа, часы?

У меня есть. Два вершка пятнадцатого.

Позвольте, господа, у вас проверить,

Или мне аршином померить.

Если мне мои часы заводить,

Так надо за Нарвскую заставу выходить.

Это был только зачин. Дальше завороженные слушатели становились свидетелями захватывающих приключений, ради которых собственно все и затевалось:

Был я тогда портным.

Иголочка у меня язовенькая,

Только без ушка —

Выдержит ли башка?

Как стегну,

Так кафтан-шубу и сошью.

Я и разбогател.

У меня на Невском лавки свои:

На правой стороне это не мое,

А по левой вовсе чужие.

Прежде я был купцом,

Торговал кирпичом

И остался ни при чем.

Теперь я живу день в воде, день на дровах

И камень в головах.

А еще, ребята, что я вам скажу:

Гулял я по Невскому пришпекту

И ругнулся по русскому диалекту.

Ан тут передо мной хожалый:

В фортал, говорит, пожалуй.

За что, я говорю?.. А не ругайся! —

Вот за то и в часть отправляйся!

Хорошо еще, что у меня в кармане рупь-целковый случился,

Так я по дороге в фортал откупился.

Так-то вот, ребята, на Невском проспекте

Не растабаривайте на русском диалекте.

Я по Невскому шел,

Четвертака искал, да в чужом кармане рубль нашел,

Едва и сам ушел.

Потом иду да подумываю.

Вдруг навернулся купец знакомый,

Да не здоровый,

Только очень толсторожий.

Я спросил: дядюшка, в которой стороне деревня?

А он мне сказал: у нас деревни нет, а все лес.

А я к нему в карман и влез.

Он меня взял да в баню и пригласил.

А я от этого дела не раскусил:

Я на даровщинку и сам не свой.

Приходим мы в баню. Баня-то, баня — высокая,

У ворот стоят два часовых в медныхшапках.

Как я в баню-то вошел, да глазом-то окинул,

То небо и увидел.

Ни полка, ни потолка,

Только скамейка одна.

Есть полок,

На котором черт орехи толок.

Вот, голова, привели двое парильщиков,

Да четверых держальщиков.

Как положили меня,

Дружка, не на лавочку, а на скамеечку,

Как начали парить, с обеих сторон гладить.

Вот тут я вертелся, вертелся,

Насилу согрелся.

Не сдержал, караул закричал.

Банщик-то добрый, денег не просит,

Охапками веники так и носит.

Как я с этой бани сорвался.

У ворот с часовым подрался.

Богатые на коварную выдумку и щедрые на беззлобную шутку владельцы балаганов наперебой изощрялись друг перед другом. Доверчивые счастливчики, опережая один другого, протискивались внутрь ярко освещенной пустой палатки, вход в которую объявлялся бесплатным. Оглядывались вокруг, обшаривали глазами стены и, ничего не обнаружив, злые и раздраженные шли к выходу. И тут их встречал ухмыляющийся хозяин, над головой которого была прибита едва заметная вывеска: «Выход 10 копеек». Делать нечего — приходится платить, но признаться нетерпеливо ожидающим своей очереди в балаган в том, что ты остался в дураках, никто не решается. И очередь не убывает.

Яркая броская реклама другого парусинового балаганчика весело зазывает публику всего за алтын увидеть Зимний дворец в натуральную величину. А внутри балагана хитро улыбающийся хозяин откидывает пеструю тряпичную занавеску и показывает застывшей от изумления публике стоящий напротив балагана Зимний дворец. Подсознательное желание разгоряченной всеобщим весельем публики быть обманутой было так велико, что подобные стереотипные розыгрыши предлагались порою в нескольких балаганах, стоящих друг с другом рядом, одновременно. «Ах, обмануть меня не трудно. / Я сам обманываться рад». При особом желании можно было увидеть в натуральную величину и Александровскую колонну, и панораму Петербурга, и многое другое. Самым любопытным предлагалось даже «Путешествие вокруг света», которое совершалось вокруг обыкновенного дощатого стола с горящей свечой посередине.

В программу народных гуляний входили дешевые распродажи и розыгрыши всевозможных лотерей. Приглашения к лотереям отличались веселым, задиристым юмором с примесью обязательного петербургского колорита:

Будет разыгрываться Великим постом

Под Воскресенским мостом,

Где меня бабушка крестила,

На всю зиму в прорубь опустила,

Лед-то раздался,

Я такой чудак и остался.

Бурнус вороньего цвету,

Передних половинок совсем нету.

Взади есть мешок,

Кисточки на вершок.

Берестой наставлен,

А зад-то на Невском проспекте

за бутылку пива оставлен.

Вот, ребята, разыгрывается у меня лотерея:

Хвост да два филея,

Чайник без ручки, без дна,

Только крышка одна, —

Настоящий китайский фарфор,

Был выкинут на двор,

А я подобрал, да так разумею,

Что можно фарфор разыграть в лотерею,

Часы на тринадцати камнях,

Что возят на дровнях.

А чтобы их заводить,

Надо к Обуховскому мосту заходить.

Ну, ребята, покупайте билеты — на цигарки годятся,

А у меня в мошне пятаки зашевелятся.

Но больше всего публики скапливалось вокруг знаменитых раёшников (от слова «раёк» — райское действо). Они стояли в разных местах площади со своими потешными панорамами, которые представляли собой небольшие деревянные ящики с двумя отверстиями, снабженные увеличительными стеклами и несложным устройством внутри. При помощи рукоятки раёшник неторопливо перематывал бумажную ленту с изображением разных городов, событий, портретами известных людей и сопровождал показ веселыми рифмованными шутками и присказками. Понятно, что Петербург в этом популярном среди простого народа представлении занимал далеко не последнее место. Представление начиналось с традиционного приглашения:

А вот и я, развеселый грешник,

Великопостный потешник —

Петербургский раёшник

Со своей потешною панорамою:

Верчу, поворачиваю,

Публику обморачиваю,

А себе пятачки заколачиваю.

Здравия желаю,

С Масленицей поздравляю;

С выпивкой, закуской,

С широкою русской,

С разгулом великим,

С восьмидневным веселием;

С блинами, попойками,

С ухарскими тройками;

С пылом, с жаром,

С хмельным угаром!..

Всех проздравляю,

Гулять дозволяю!..

Пришел людей повидать,

И себя показать;

Покрутиться, покамборить,

Ни в чем себя не неволить:

Пущу свою картинку в ход,

Потешить православный народ.

Пришел к вам с Царицына лугу…

Хотел ехать в Калугу,

Да костоломки испужался

Да в Дворянское собрание

К охтинским ребятишкам и примчался…

Машкарад, значит, почуял.

Приглашение еще не успевало закончиться, а самые нетерпеливые уже прильнули к глазку панорамы и замерли в ожидании начала «райского действа». Публика замирала. Раёшник становился в позу. И все начиналось:

А вот город Питер,

Что барам бока вытер.

Там живут немцы

И всякие разные иноземцы.

Русский хлеб едят

И косо на нас глядят,

Набивают свои карманы

И нас же бранят за обманы.

А вот андерман штук — другой вид:

Петр Первый стоит;

Государь был славный,

Да при том же и православный;

На болоте выстроил столицу…

Вот смотри и гляди —

Город Санкт-Петербург,

Петропавловская крепость,

Из крепости пушки палят,

А в казематах преступники сидят,

Сидят и пищат,

А корабли к Питеру летят.

А другое дело распрекрасный город Питер,

Больно он карман вытер!

Там окромя кабака да заведения

Куда не взглянете — представление на представлении.

На Царицыном лугу стоят балаганы,

Бьют в них барабаны,

Из ружей стреляют,

Войну изображают, турок побивают!

Там показывают «Кащея»,

А там «Два злодея»,

А Малофеев показал силу,

Закатил «Аскольдову могилу»!

Публика кругом ходит чистая,

Суконная, форсистая, —

А не важная,

Просто сермяжная.

Еле-еле пробивается к карусели,

На качелях качается,

Большим делом утешается,

А то заплатит пятачок И глядит к нам в раёк.

А вот — позвольте посмотреть:

С птичьего полета, а может и выше —

С золоченой адмиралтейской крыши,

Как на ладони — весь город Питер,

Что многим бока повытер.

А это город Питер,

Воды в нем тьма-тьмущая,

Река течет пребольшущая,

А мелкие реки не меряны,

Все счета им потеряны.

А это город Питер,

Которому еврей нос вытер.

А это город — русский,

Хохол у него французский,

Рост молодецкий,

Только дух немецкий!

Да это ничего — проветрится.

А вот и петербургская дама,

Только не из Амстердама,

Приехала из Риги Продавать фиги.

Купеческих сынков обставляет

Да сети им расставляет.

Карьеру начали с прачки,

Да давали им много потачки.

Вот на набережной Дворцовой

Съезд для бар открылся новый.

Два антрепренера,

Чуть ли не куафера,

Устроили картинное выставление,

Столице на удивление,

Закатили саженное объявление,

Что-де по рублику

Пускают публику,

На французские картины надивиться,

Французскому искусству научиться.

Ну и точно,

Собрали как нарочно,

Да такие сюжеты,

Что антиресней нету!..

То стражение,

То бабы оголение.

Да не просто так,

Как нарисует русак,

А во всем авантаже,

В браслетиках даже!..

Смотри и любуйся.

Смотрят ловкие кавалеры,

Штатские и офицеры,

Смотрят папаши и мамаши,

А барышни-мамзели,

Как маков цвет покраснели,

Глазки потупляют, —

Смотреть куда не знают.

А старые мадамы

Смотрят и картины и рамы,

Делают замечания

Насчет содержания:

Искусство-де пропало,

Игривости в нем мало!..

Подбавить надоть.

А вот в Михайловском манеже стон стоит,

Орава собак визжит,

Воет и лает,

Публику зазывает!

Публика волнуется,

На псов дивуется,

О цене не торгуется:

Платит за шавку малую,

Что за кобылу чалую,

За моську иную,

Что за тройку лихую!

На собаках висят медали,

А на хозяевах едва ли…

Чувствуют псы себя сами

Здесь господами!

Кассиры, сторожа и администрация —

Только декорация…

Устроили богатое барство

Собачье царство,

Вот теперь и любуются!

А вот издатель «Петербургской газеты»

Скачет на край света,

Искать сюжета —

Для балета!

Газетное дело,

Видно, надоело…

Изучает новое «па»

Под руководством Петипа,

Чтоб легче канкан плясать!

А заправилами в газете

Остались грудные дети!..

Читают —

Сами не понимают,

Смотрят в книгу —

Видят фигу.

Есть надежда: к его возвращению

Устроят полное крушение…

Чего от них ждать?

А вот еще изображение

Достойное удивления:

Петербургские финансисты в змей играют,

Вверх запускают!

Склеен змей из «кредиток»,

А под ними клубок немецких ниток.

Напрасно господа хлопочат,

Змей подыматься не хочет!

А дело по простоте

Не в одном хвосте.

Он, пожалуй, и тяжел,

К низу и повел,

И нельзя убавить погремушки,

Ядра да пушки,

Да подбавить мало.

Мало золотой мочалы…

Лучше же выждать минуты,

Да порвать иноземные путы,

И с тяжелым хвостом

Он взлетит орлом.

А вот питерский купец —

Молодец!

Его смущает,

Что мамаша долго не умирает…

Зовет аблоката,

А у аблоката ума палата…

Говорит: мы доктора натравим,

Все дело оправим,

Деньги отдать заставим!

А коли упрется на своем,

Запрячем в сумасшедший дом!..

Сказано — сделано,

Как по писаному обделано,

Деньги получены,

Наполовину прокручены,

А как дошло до дележки,

Оказались сухие ложки…

Чуть не передралися, —

Проболталися, —

Дошло дело до суда —

Пожалуйте-ка сюда, господа!

Свидетели врали,

Аблокаты болтали,

Глотки надрывали,

Да труды их пропали:

Суд взглянул шире, —

Всем нашел место в Сибири.

А вот три петербургские портрета,

Это три червонных валета:

Купец-молодец,

Адвокат лихой и доктор удалой!

Эта тройка удалая к мамаше купца-молодца

Доктора-лихача отправила

И деньги отдать заставила,

Ибо доктор к ней явился

И с дерзкой речью обратился:

«Нам деньги не нужны,

А потому подавайте их сюды,

А коли ты упрешься на своем,

Мы тебя отправим в сумасшедший дом».

Деньги получены

И половина прокручена.

Но старушка суду заявила,

И наша тройка в Сибирь угодила.

По делам ворам и мука!

Славный век праздничных петербургских балаганов, вместившийся в календарные рамки XIX века, оставил по себе завидную славу в городском фольклоре. Имена актеров и владельцев балаганов не сходили с уст петербуржцев. В одном из раёшных стихов мы уже встречались с именем купца Василия Михайловича Малофеева, долгие годы владевшего многими балаганами на Адмиралтейском лугу и Марсовом поле. Малофеев много сделал для сближения народного и профессионального театра. Ему, например, впервые удалось поставить в балаганном театре целые пьесы.

Вошла в пословицу и фамилия одного из строителей балаганов Власова, который был так скуп, что будто бы даже следил за тем, чтобы цена актерам за работу в его балаганах была самой низкой. С тех пор на языке артистов понятие «власовская цена» стало означать «ничего не стоит».

В середине XIX века в Петербурге гремело имя первого иностранного актера-паяца Христиана Лемана, приехавшего в Россию из Франции в 1818 году. Он так долго выступал на праздничных петербургских гуляньях, что со временем его имя стало нарицательным. В Петербурге всех паяцев стали называть «Лейманами».

В XX веке статус Марсова поля резко изменился. В марте 1917 года оно было избрано местом для захоронения погибших во время Февральской революции петроградцев. Среди них были не только погибшие в уличных беспорядках горожане, но и полицейские, которые, выполняя свой долг, стали жертвами разбушевавшиейся толпы. Впоследствии здесь же были погребены павшие в октябрьские погромные дни и во время подавления последовавших затем так называемых контрреволюционных мятежей. Над их общими могилами в 1919 году по проекту архитектора Л.В. Руднева был сооружен монументальный комплекс надгробий из блоков красного гранита. Неожиданное появление погоста в самом центре Петербурга, да еще на одной из его главных площадей, вызвало в городе самые противоречивые толки. По старой христианской традиции хоронить вне церковной или кладбищенской ограды не полагалось. А учитывая, что с началом революции и Гражданской войны уровень жизни в Петербурге стремительно покатился вниз, и в городе началась обыкновенная разруха, заговорили о том, что очень скоро «Петрополь превратится в Некрополь».

В 1923 году на Марсовом поле появился партерный сквер, окончательно преобразивший облик старого военного плаца. Кажется, именно тогда родилась горькая шутка питерских безработных пролетариев. На вопрос: «Где работаешь?» они отвечали: «На Марсовом поле потолки крашу». При этом надо заметить, что парадоксальность этой шутки состояла не только в безжалостной самоиронии: какие уж потолки на Марсовом поле?! — но и в чисто петербургском характере юмора. В городе никогда потолки не красили. Их белили.

В 1957 году к 40-летию Октябрьской революции на Марсовом поле, в центре памятника «Борцам революции», зажгли вечный огонь в память о жертвах всех революций. В народе его прозвали «факелом коммунизма».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.