Глава VI Сотрудники о. Макария – ученики и воспитанник и о. Иеронима

Глава VI

Сотрудники о. Макария – ученики и воспитанник и о. Иеронима

Один в поле не воин, – гласит мудрость народная. И это хорошо понимал лучший и умнейший представитель ее о. Иероним. Он сознавал, что для поднятия престижа русского имени на Афоне среди мнящих себя быти мудрыми эллинов, для той великой борьбы из-за обладания монастырем, какая все с большею и большею очевидностью назревала, а также для его обладания, управления и прогресса – одной личности, хотя бы и одаренной всеми талантами, недостаточно, необходимы были помощники и сотрудники. О. Иероним и в этом отношении много работал и достиг, нужно сознаться, замечательных результатов. Будучи в одно и то же время мужественным, иконописцем, строителем-техником, музыкантом, хорошим богословом и вообще практическим дельцом, о. Иероним старался сделать такими же и выдающихся лиц из окружающей его братии. В заведенной им школе иконописи[149] мастера из русских работали под руководством опытных учителей, при его непрестанном надзоре и его личных указаниях, и многие потом из этой школы вышли прекрасными иконописцами, поставщиками икон для монастыря, щедро раздающего их своим многочисленным почитателям. Литографский[150] и печатный станки, о чем обстоятельнее у нас речь будет ниже, находились в опытных руках и снабжали почти всю обширную территорию нашего отечества картинами религиозного содержания, образками на бумаге и даже брошюрами духовного содержания. Впрочем, печатный афонский станок действовал недолго, но литографский не прекращал свою работу до семидесятых годов, когда, наконец, нашли более удобным и видным литографские работы перенести в Москву, где они производятся и доселе.

С кончиной старца Серафима Святогорца русская братия Пантелеимоновского монастыря осталась без опытного и делового секретаря, который ей крайне необходим для ведения обширной корреспонденции с отечеством, с высокопоставленными особами духовного и светского званий, как у нас в России, так и на Востоке, занимающими официальное положение и имеющими такое или иное отношение к обители. Обязанности эти были возложены на земляка покойного старца Серафима о. Азарию. Вятский семинарист, некоторое время бывший преподавателем греческого языка в одном из уездных духовных училищ, постриженник Пантелеимоновского монастыря, о. Азария обратил на себя внимание о. Иеронима своим глубоким природным умом, соединенным с проницательностью и тонким критицизмом, а также неистощимым чисто русским живым юмором. Приняв на себя эту нелегкую обязанность, о. Азария, благодаря усидчивости и упорному труду, быстро освоился с своим положением, изучил весь монастырский механизм, вошел во все дела и стал, можно сказать, правою рукою покойных старцев. Всякое дело, так или иначе касавшееся монастыря, не прежде начиналось, как старцы посоветуются с о. Азарией; никакая бумага монастырская не миновала зорких его глаз, и все советы его и замечания имели в глах старцев весьма важное значение. Особенную услугу о. Азария оказал монастырю во время распри русских с греками из-за прав на монастырь. О. Азария, можно сказать, один вынес эту борьбу на своих могучих плечах посреди деловой и весьма сложной обширной официальной переписки, о. Азария находил время ратовать за правое русское дело и путем печати. Его перу принадлежат статьи, печатавшиеся в некоторых греческих, константинопольских, афонских и наших русских («Московские Ведомости») газетах под псевдонимом «любителя истины». Спокойное изложение фактов истории и трезвый взгляд на дело много содействовали в свое время разъяснению его и успокоению умов общества, встревоженного задорным тоном некоторой части восточной журналистики. Ему принадлежит первая мысль о приведении в известность всех наличных документов обители и об издании их в свет в русском переводе, который он же и выполнил. Перу его принадлежат две книги, не утратившие значения и ценности и в настоящее время: «Афонский Патерик» и «Сказания о жизни Божией Матери». О. Азария привел в порядок монастырскую библиотеку и подготовил во всех отношениях достойного себе ученика в лице о. Матвея.

Экономическая хозяйственная сторона обители была поручена весьма умному, энергичному до самоотвержения и опытному в хозяйстве о. Павлу, уроженцу Острогожска, Воронежской губернии, который в этой должности остается и по настоящее время. Отличаясь редкою силою воли и характера, несокрушимою настойчивостью в исполнении своих нередко весьма сложных планов, особенно в строительном деле, которые иногда по своей смелости приводят специалистов даже в изумление, неутомимый и подвижный далеко не по своим солидным летам, о. Павел представляет из себя редкий образец домовитого хозяина, которому отдают дань уважения за это даже греческие афонские иноки, вообще недружелюбно расположенные к русским. Отсюда весьма понятно то выдающееся положение сего старца, особенно при нынешнем игумене-аскете, какое он занимает среди братии. Вся внешняя сторона деятельности монастыря находится в мощных руках эконома о. Павла; все относящееся сюда исходит от него непосредственно и к нему направляется; на долю игумена-аскета остается духовное водительство братии по пути духовного усовершенствования, какой путь ему более знаком и доступен. Не в этих ли качествах ума и характера, а также в его высокочестной тридцатилетней деятельности на пользу дорогой ему обители, никем никогда не заподозренной, кроются, быть может, причины недовольства со стороны некоторых выдающимся положением этой личности в обители? Трудно дать верную оценку живой личности; правдивая характеристика возможна после смерти, когда улягутся человеческие страсти, но, насколько мы знаем и понимаем нынешнее положение вещей в русской Пантелеимоновской обители, должны откровенно сказать, что о. Павел, как эконом этой обители, незаменим…

Ближайшим помощником о. Павла был хорошо известный у нас в России иеромонах Арсений[151], большей частью, вместо Афона, проживший и даже скончавшийся в пределах своего отечества. Уроженец Тверской губернии, купеческий сын, он получил первоначальное образование в уездном училище и до поступления в монашество жил долгое время в Петербурге у дяди Базилевского, служившего управляющим по откупам. Здесь он на личные средства продолжал свое образование: обучался коммерческим наукам, французскому языку и музыке. В хорошем обществе, которое окружало в это время Александра Ивановича (мирское его имя), он докончил свое самообразование и усвоил приемы светского приличия. Из Петербурга он очутился доверенным лицом на золотых приисках в Енисейске в компании Баркова, а оттуда, по смерти своего отца, он переехал в Чистопольский уезд Казанской губернии и устроил здесь свой свечной и мыловаренный завод. В Казани он задумал было жениться, но невеста, засватанная ему одним из местных купцов, неожиданно отказала ему. Этот отказ подействовал на него удручающим образом и он находился в нерешительности, как направить свою жизнь дальше. Поступление в монахи его меньшего брата Иоанна, в послушники Саровской пустыни, вывело его из затруднения, и он бесповоротно решил оставить все свои дела и последовать примеру меньшего брата. Но прежде чем избрать для себя какое-нибудь пристанище в виде монастыря, он решился посетить Православный Восток и удовлетворить влечению своего сердца с раннего детства. Заехав по пути на Афон, Александр Иванович увлекся строгостию общежительных порядков в монастыре и решил поступить в число его иноков. После прохождения общих для всех братий послушаний, его, как опытного и знакомого с письмоводством, назначили в монастырскую канцелярию под руководство о. Пантелеймона[152] для ведения обширной монастырской корреспонденции. Здесь симпатичные стороны его мягкого характера, его домашнее самообразование, начитанность в святоотеческой литературе и бойкое перо с весьма изящным почерком не остались незамеченными опытными старцами обители, и они порешили уже дать этому талантливому человеку иное назначение. 6 марта 1859 года о. Арсений был пострижен в монахи, 11 июня 1861 года рукоположен в иеромонаха, а 28 августа 1862 года отправлен в Россию с святынею для сбора милостыни на пользу обители. Выбор лица для такой трудной миссии сделан был весьма удачно, а поэтому и результаты ее, как и нужно было ожидать, были блистательные. Окончив с успехом возложенное на него поручение, о. Арсений, однако, не возвратился на Афон, а, по указанию старцев, должен был оставаться в Москве с афонскою святынею, временно помещенною при Богоявленском монастыре. Здесь на него возложена была издательская деятельность монастыря, в которой он был не только механическим исполнителем чужих распоряжений, но главным редактором этих изданий; а со времени издания журнала «Душеполезный Собеседник» даже и главным сотрудником его. Отсюда же из Москвы он вел первоначально все дела относительно устройства на Кавказе Симоно-Канонитского монастыря, именуемого «Новым Афоном». Все поручения, возлагавшиеся на него монастырем, он выполнял с замечательною энергией и добросовестностью, не щадя собственных сил и здоровья. Но на долю о. Арсения неожиданно для него самого выпал и новый труд, выполнить который может только личность незаурядная. Во время своего путешествия со святыней по России, а потом, уже живя в Богоявленском монастыре Москвы, о. Арсений, благодаря своей общительности и симпатичному характеру, приобрел очень много знакомых в разных слоях русского общества. От этих знакомых о. Арсений был завален письмами с разного рода вопросами относительно жизни в миру, поступления в монашество и жизни в монастыре, относительно разного рода сомнений и колебаний немощной совести человека и т. п. О. Арсений никогда и никому не отказывал в своем совете, в сердечном утешении и в добром слове, хотя, при сложности возлагавшихся на него поручений из монастыря, на корреспонденцию со знакомыми он уделял время обыкновенно из короткой своей ночи, засиживаясь нередко за нею до самой утрени. Все письма его[153] дышали отеческою любовью, всегдашней готовностью растворить душевную скорбь ближнего сердечным участием и словом утешения и ободрения; теплотою и задушевностью веяло от каждого его слова; широкое и всестороннее знакомство с жизнию, редкая опытность в духовной жизни, большая начитанность в святоотеческой литературе – все это делало его письма в высшей степени поучительными, занимательными, и они доставляли получавшим их истинную отраду, величайшее наслаждение. Великую пользу принес русскому народу о. Арсений своими письмами и издательской деятельностью, но его заслуги для обители, можно сказать, неисчислимы. Живя в первопрестольной столице русского государства, жители которой искони отличаются религиозностью, усердием и щедродательностью на нужды храмов и монастырей, покойный о. Арсений не только служил молебны и собирал милостыню, но главным образом направлял свои усилия к тому, чтобы прочно обосноваться в Москве и иметь право говорить: «Вот и мы теперь, помощью угодника Божия, постоянные жители Москвы». Этого он и достиг вполне, устроив на одной из бойких улиц Москвы афонскую часовню во имя св. Пантелеймона, которая дает русскому Пантелеимоновскому монастырю богатые материальные средства и, конечно, надолго останется главным источником ее обеспечения, – это с одной стороны, а с другой, та же часовня является посредницею живого и легкого общения между Россией и русским народом и Афоном и русскою Пантелеимоновской обителью на нем.

Некоторое время труды о. Арсения в Москве разделял с ним нынешний игумен – архимандрит русского Пантелеимоновского монастыря о. Андрей, который, однако, оставался на этом послушании сравнительно недолго. Любя уединение, по природной склонности к аскетизму, о. Андрей тяготился суетливою столичною жизнью и удалился на Афоне в монастырь, где он делил все свое время между точным выполнением всех монастырских, положенных по уставу, служб и келейными духовными упражнениями аскетического характера. Благодаря симпатичному голосу, ясной и выразительной дикции, о. Андрей пользовался среди братии обители славою лучшего «канонарха», в каковой роли имели удовольствие его видеть и слышать все те из посетителей Афона, которые приезжали туда к «нарочитым» или великим праздникам. Как «строитель Таин Божиих» – это выдающийся пример благоговения, истого ревнителя церковного благолепия и строгого выполнителя православного богослужения «разумно и благообразно», по сложившимся на Афоне преданиям старцев. За свою высокоаскетическую жизнь о. Андрей долгое время состоял на «хуторе» Крумица духовником довольно многочисленной братии, живущей там постоянно для работ.

В монастыре среди русских монашествующих всегда выдвигался, и весьма заметно, симпатичный иеромонах и духовник о. Рафаил (вятич). С полугимназическим образованием, начитанный в святоотеческой литературе и даже светской, живой и остроумный о. Рафаил для образованных посетителей русского Пантелеимоновского монастыря был незаменимым собеседником, «живым человеком» посреди людей «не от мира сего». Красивая наружность, изящные манеры, развязная и остроумно-бойкая речь его производила на этих посетителей самое приятное впечатление, и они уезжали из обители положительно очарованными о. Рафаилом. Те же симпатичные качества его характера и хорошее знание современного разговорного новогреческого языка расположили в его пользу и даже снискали ему почетную известность и среди монашествующих афонских греков. Старцы обители не могли не понимать того значения, какое естественным образом он занял в среде братства, и стали, несмотря на его сравнительную молодость, недавность в обители и даже некоторые «немощи», постепенно возвышать его в глазах старцев-иеромонахов. О. Рафаил имел все доступные афонскому иноку награды: набедренник и палицу, считался настоятелем греческого Пантелеимоновского собора и носил почетнейшее на Афоне титло «духовника». Ввиду этого на Афоне греки, болгары, русские и даже некоторые из братии Пантелеимоновской обители стали смотреть на о. Рафаила как на будущего преемника игумена Макария. Мысль эта, кажется, не была чужда и самому о. Рафаилу, о чем можно догадываться по его настойчивому желанию видеть «преемника» объявленным еще при жизни покойного о. Макария. Провидению, как увидим после, угодно было жребием указать преемника покойному игумену в лице нынешнего игумена о. Андрея, никогда не мечтавшего об этой высокой чести, и разрушить тайные надежды желавших ее. Оставалось примириться таким образом с совершившимся фактом, как это и сделали другие люди, не менее сильные характером и умом и не мало потрудившиеся на пользу своей обители, но о. Рафаил почему-то посмотрел на дело Божие иначе. С вступлением на игуменский трон о. Андрея, когда устанавливался нынешний порядок жизни в русской Пантелеимоновской обители на Афоне, когда, следовательно, требовалась особая дружеская совместная работа всех представительных старцев ее, о. Рафаил неожиданно не только сделался лицом совершенно индифферентным, но тайно встал в оппозицию к этому порядку. Едва ли можно было от этого ожидать благих последствий для обители и трудно было бы предсказать, чем все это кончилось, если бы счастливый случай не вызвал о. Рафаила из Пантелеимоновской обители и не поставил его во главе знаменитейшей русской Саровской обители. Русская Пантелеимоновская обитель проводила о. Рафаила со скорбью, потому что она потеряла в нем талантливую силу, но с сердечным пожеланием ему трудиться успешно на пользу дорогого отечества и святочтимой русским народом обители и обрести снова «мир душевный», которого он лишился в последние дни своего пребывания на Афоне…

Нынешний архимандрит – игумен новоафонской Симоно-Канонитской обители о. Иероним – человек скромный и в высшей степени трудолюбивый. Воспитывался он в обители под непосредственным влиянием знаменитых старцев, будучи келейником о. Макария. В качестве помощника эконома практически достиг весьма замечательных познаний по части архитектурной и инженерной и, устройством вверенной его попечению обители на Кавказе, он приводит в восторг не только обычных посетителей-поклонников своей новосозданной обители, но даже удостоился одобрения Их Величеств[154], в последнее путешествие на Кавказ в 1888 году.

Неоспоримо важную услугу оказал монастырю известный о. Паисий[155], более двадцати лет занимавший должность заведующего подворьем в Константинополе. Полуграмотный, но от природы весьма умный, с непреклонною силою воли и настойчивым характером, о. Паисий был все время энергичным и неустанным работником для своей обители. Руководимое им подворье было всегда образцовым в ряду других русских подворий – Андреевского и Ильинского и охотно привлекало в свои гостеприимные стены массы наших поклонников и поклонниц. Для этих последних о. Паисий был увлекательным проповедником, «прозорливцем», бичевавшим их пороки и увлечения. Имя его было весьма популярно среди поклонников, которые под влиянием его убеждений и рассказов об Афоне нередко изменяли курс своего паломнического пути и ехали на Афон, вопреки своим намерениям, лишь бы проверить рассказы о. Паисия. Таким образом, о. Паисий привлек в свою обитель многих благодетелей. От природы весьма умный и общительный по характеру, он был радушно принимаем в наших константинопольских посольстве и консульстве, которые нередко по важным делам спрашивали совета о. Паисия. Неудивительно поэтому, что о. Паисий находил для себя самую сильную поддержку в авторитете своих знаменитых старцев, сердечно его любивших. К сожалению, однако, нужно сказать, что, весьма полезный в этой скромной роли афонского инока, о. Паисий не чужд был всегда стремления к иеромонашеству, на которое он, по уставу афонскому[156], не имел права, и это стремление погубило эту весьма полезную силу для монастыря и для нашего отечества. Увлеченный обещаниями почестей и архимандритского сана со стороны известного вольного казака Н. И. Ашинова, который подолгу проживал у него в Константинополе, о. Паисий на склоне лет своих оставил Константинополь и русский афонский монастырь и, после рукоположения в сан архимандрита в С.-Петербурге, рискнул связать свою судьбу с судьбою упомянутого авантюриста. Читателям хорошо памятна печальная судьба пресловутой абиссинской миссии[151] и знаменитая кровавая танджурская эпопея, а поэтому мы не будем говорить о ней. Воротившись в Россию, архимандрит Паисий поселился временно в Александро-Невской лавре, а ныне обречен доживать свой недолгий век на покое в Саровской пустыни.

Воспитывая будущих деятелей на благо русской обители на Афоне, о. Иероним не забывал, что этим труженикам придется всегда работать среди людей иного племени, иного языка, а поэтому для успеха самого дела необходимо практическое знакомство с людьми, с которыми им придется жить и действовать, и знание их языка. Всеми зависящими от него мерами поощряя иноков русских к изучению языков новогреческого и турецкого, о. Иероним, сам прекрасно владея языком ромейским или новогреческим, решился составить для желающих учиться этому языку «Русско-греческий словарь», в котором поместил более чем шесть тысяч слов простого греческого языка, несколько необходимых фраз для повседневных разговоров и краткую грамматику этого языка. Так как иноки из русских, большею частью люди, вышедшие из народных школ и незнакомые с греческим алфавитом, не могли читать греческие слова, написанные греческим алфавитом, изучить который дело нелегкое, то о. Иероним решился напечатать свой «Русско-греческий словарь – разговоры – грамматика» русским шрифтом, чтобы таким образом облегчить пользование этою книгою большинству иноков. Словарь этот, вышедший в свет в 1865 году и набранный руками афонских русских иноков в существовавшей там некоторое время русской типографии, для многих остается и доселе единственным руководством, хотя ныне нередко можно видеть у иноков и другую подобную книжку, изданную в Одессе г. Карианди. Для русских людей, занимающихся изучением новогреческого языка, книжка о. Иеронима представляет больше удобств, чем эта последняя книга, так как греческие фразы ее переданы весьма близко к их нынешнему произношению, а не так, как те же фразы должны быть написаны. Вот почему по книжке г. Карианди решительно нельзя научиться говорить без учителя и без практики. Благодаря таким стараниям о. Иеронима, все почти упомянутые деятели свободно владеют новогреческим языком. Многие и из братии также хорошо говорят на этом и болгарском языках. Для изучения турецкого языка некоторые из братии (например, нынешний грамматик о. Матвей) посылались в Константинополь, где они занимались под руководством нарочито нанятых учителей.

Но по сложности дел монастырских обители необходимы были всегда и образованные люди из русских, для того чтобы из них можно было иметь антипросопов для карейского кинота, где дела ведутся на греческом языке, грамматиков (секретарей) для разбора и ответов на греческую корреспонденцию, для лиц, заведующих метохами и т. д. Вот поэтому-то, как о. Иероним, так потом и о. Макарий, старались некоторым из братии, более способным и чувствующим любовь к науке, давать настоящее школьное образование. После всестороннего искуса на разных послушаниях, начиная с мытья тарелок, чистки картофеля на общебратской трапезе, ношения камней, исполнения обязанностей погонщика мулов, караульщика винограда и огородов и т. п., двадцатилетние юноши, крестьяне и мещане отправляются на Карею и там засаживаются за греческий букварь[157]. Находясь под непрестанным руководством учителя грека эти юноши в течение шести-семи лет настолько изучают эллинский язык, что владеют им потом свободнее, чем даже своим природным. Эти русские ученики наравне с учениками греками прослушивают полный гимназический курс в тамошней общеафонской школе, под руководством опытных дидискалов, свободно слушают лекции на новогреческом языке, легко переводят Аристотеля, Платона и читают бегло творения святых отцов: Василия Великого, Иоанна Златоуста, Григория Богослова и других и иногда в успехах даже превосходят своих сверстников природных греков. Такую школу образования прошли выдающиеся деятели в обители св. Пантелеймона о. Нафанаил, Матвей, Агафодор и др.

Первый настолько освоился с греческой жизнью и языком, что решительно ничем не отличался в жизни от своих сотоварищей по киноту, в котором он много лет состоял антипросопом (представителем) русского Пантелеимоновского монастыря. Несмотря на свое курское происхождение, он считался на Афоне за чистокровного грека, и трудно было убедить афонских эллинов в том, что в его жилах течет настоящая русская кровь. Усвоив их образ жизни до мелочей, зная в совершенстве их язык, о. Нафанаил переродился даже и характером. Он был порывист и увлекающийся человек в своих обычных поступках, речист, сидя на балконе за стаканом холодной воды с ложкою густого варенья, но он в то же время осторожен в важных делах, касающихся его монастыря, предусмотрителен, изворотлив и даже хитер, когда задеваются его насущные интересы; он молчалив в киноте, когда ведется дело о делах его не касающихся, но речь его быстра и стремительна, когда он был задет за живое. Одним словом, и на взгляд русского человека – это был истый сын свободной Эллады. Греки называли его «хитрецом» и весьма редко верили тому, о чем он говорит откровенно, всегда подразумевая нечто более важное в тайнике его души, о чем он настойчиво молчал. Это-то положение и давало ему нередко возможность устраивать и направлять свои дела к благоприятному окончанию совершенно неожиданными для его сотоварищей путями. Эти только, бывало, дивятся его ловкости и умению все так скоро и живо обделывать. Смерть весьма рано отняла у обители этого даровитого деятеля. О. Нафанаил скончался († 1890) пятидесяти лет с небольшим.

О. Матвей – харьковский купеческий сын, исполняет в монастыре должность грамматика или секретаря по греческим делам. О. Матвей корреспондирует со всем Афоном, с великою церковью константинопольскою и с правительством. Он превосходно владеет языками новогреческим и эллинским классическим, пишет и читает по-турецки, несколько знаком с языками латинским и французским. Это лингвист и ученый в настоящем, можно сказать, смысле этого слова. Свободные часы от своих прямых обязанностей по должности секретаря он проводит обыкновенно в монастырской библиотеке, которая, благодаря его неустанным заботам и горячей любви к книгам, ежегодно наполняется новыми капита льными приобретениями. В настоящее время по количеству рукописей греческих и южнославянских и по их важной научной ценности библиотека нашего монастыря на Афоне может стоять наряду с лучшими библиотеками Афона – Лаврской, Ватопедской и др. Библиотека приведена в порядок, и о. Матвей составляет и обстоятельное описание всех имеющихся в его распоряжении рукописей. Поэтому нередко его можно видеть в библиотеке над сличением греческих творений рукописных по лучшим изданиям этих творений западных ученых – Маия, Гоара, Свойнсона, Питры, Миня и др., и в самых рукописях и на полях их разного рода замечания и варианты, сделанные его рукою и весьма интересные для ученого исследователя. Отсюда о. Матвей обнаруживает замечательно богатую эрудицию, которой может позавидовать всякий ученый, и своею начитанностью и знакомством с рукописями и печатной литературой поражает многих ученых путешественников. Но о. Матвей не только знаток богословской письменности, опытный палеограф, издатель некоторых произведений древней письменности с собственными примечаниями и предисловиями (ему в новом издании афонского патерика принадлежит открытие и издание весьма многих сказаний об отцах, подвизавшихся на Афоне), а также страстный нумизмат, будучи хорошо знаком с восточною нумизматикою, имеет сведения в греческой эпиграфике и любитель древностей классических и церковных. Жажда знаний у этого простого, в высшей степени скромного инока, чуждого всяких почестей и отличий, отказывающегося даже от принятия сана иеромонаха, неоднократно ему предлагаемого, – поразительная: нет такого предмета, которым бы он не интересовался, о чем бы он не желал выслушать разумную речь заезжего специалиста, чтобы потом приобретенные им случайною беседой сведения он не старался приметить на деле, при своих непрерывных книжных или ученых работах. Можно только сожалеть о том, что этот даровитый инок не прошел настоящей систематической школы, без которой самые его занятия двигаются медленно и едва ли даже в полном виде сделаются когда-нибудь достоянием людей науки. Свойственная о. Матвею скромность и флегматичность его характера будут всегда стоять на дороге его благих намерений и всех прекрасных планов[158].

О. Агафодор, родом москвич[159], еще сравнительно молодой иеромонах и антипросоп русской Пантелеимоновской обители в карейском протате. Своим возвышением в монастыре он обязан природному уму, всегда истому стремлению к образованию, ради которого он прошел полный курс наук в карейской школе и легко победил всю эллинскую премудрость, а также мягкому симпатичному характеру, образцовой монашеской жизни и вообще прирожден ной ем у рассудительности. Несмотря на свою молодость, он был близким человеком покойного о. Макария, который посвящал его в тайны своих помышлений, и ныне, как опытный и рассудительный духовник, пользуется среди монашествующей братии обители почетом и уважением.

Были примеры, когда более даровитые иноки, по окончании курса карейской школы, поступали в афинский университет и оканчивали курс в наших духовных академиях. Таков бывший начальник афинской русской миссии, о. архимандрит Геннадий, постриженник русского Пантелеимоновского монастыря на Афоне, обучавшийся в афинском университете и кандидат С.-Петербургской духовной академии. Но стремления проводить своих иноков чрез высшие общеобразовательные и специальные школы у афонских монастырей являются редко. Самое большее, что делают для них обители и старцы богатых афонских монастырей – это позволяют своим питомцам окончить курс на Халках в Константинополе в существующей там богословской школе. Это делается вовсе не из обскурантизма, как полагают некоторые, а из естественного желания разумную силу привлечь опять в свою обитель, чтобы она в благодарность за воспитание поработала бы для ее блага. Тогда как иноки с высшим образованием, потолкавшиеся в стенах афонского университета, а иногда немецких университетов, редко потом возвращаются в обитель и стремятся находить подходящую для себя деятельность в миру. Само собою понятно, иметь полезные силы, тратить на них средства монастырей, с тем чтобы их потом потерять навсегда – дело нерасчетливое, а поэтому и опасения афонских монастырей по отношению к высшей школе имеют свои вполне резонные и с практической точки зрения даже разумные основания.

Говоря о выдающихся деятелях и сотрудниках покойного о. Макария, мы далеки от мысли считать представленный нами список таковых полным. Мы знаем не мало таких лиц и имен, которые хотя и не занимали столь выдающихся положений в истории русской Пантелеимоновской общины на Афоне, как указанные, но деятельность которых не прошла бесплодною для обители, а посему не может не быть помянута здесь благодарностью. В числе этих, так сказать, второстепенных деятелей русской Пантелеимоновской обители на Афоне первое место мы отводим симпатичнейшему иеромонаху о. Григорию, русскому Кукузелю[160] на Святой Горе Афонской.

Бывший крепостной крестьянин, о. Григорий обладал от природы редким музыкальным талантом и свободно владел многими музыкальными инструментами. Свои музыкальные способности он развил, находясь в составе хора и оркестра у своего помещика, большого ценителя и любителя пения и музыки. Русский меценат обратил внимание на выдающиеся способности своего дворового человека и сделал его регентом и дирижером, а потом за эти таланты и труды по приведению в образцовый порядок его хора и оркестра отпустил на свободу. О. Григорий был истинный артист в душе и продолжал служить своему любимому искусству в родном городе Старом Осколе. Здесь он давал уроки музыки и пения и устроил и управлял хорами при многих приходских церквах. Увлеченный общим течением старооскольской молодежи, стремившейся в начале пятидесятых годов в монашество на Афон, о. Григорий решился и сам оставить мир прозы и искать удовлетворения своей артистической души в мире идеальном, в жизни аскетической, где царит одна гармония, а диссонансы становятся едва уловимы или совершенно не слышны. О. Григория мы видим в Одессе в числе спутников о. Макария, где он составил весьма недурной хор из своих сотоварищей-паломников; под его же руководством тот же хор на изумрудных водах Босфора, в присутствии о. Серафима Святогорца, приветствует Царьград могучими звуками национального русского гимна: «Боже, Царя храни». У берегов Святой Афонской горы – цели стремления – о. Григорий сыграл себе и своим товарищам с необыкновенным воодушевлением последнюю мирскую лебединую песнь на гитаре, инструменте, которым превосходно владел о. Григорий и с которым он не расставался и во время своего путешествия и здесь на глазах у всех сломал гитару и выбросил в море, решившись, как он нам лично признавался, отселе никогда не брать в руки ни одного инструмента (особенно любил он скрипку и, если не изменила нам память, кларнет-пистон) и «петь Богу моему разумно, дондеже есть». Это свое обещание он выдержал до самой смерти. О. Иероним, большой любитель пения церковного и знаток, сразу оценил дарования новоначального инока Пантелеимоновской обители и поручил ему организовать хор из русских иноков. С любовью и увлечением отдался о. Григорий любимому делу и потратил на него все свои богатые силы духовные и физические, благодаря чему он достиг замечательных результатов. Из полуграмотных крестьян и мещан, – главный контингент монахов русской Пантелеимоновской обители, – он образовал такой богатый голосами и музыкально-дисциплинированный хор, который приводил в восторг не только наших паломников, но даже вызывал одобрения и восхищения у наших царственных особ, у высокопоставленных лиц русских и иностранных и даже знатоков музыки и пения, случайно попадавших на Святую Афонскую Гору. О. Григорий записал и переложил на голоса весьма много мелодий так называемого ныне афонского распева и сделал не мало переложений и упрощений в пьесах русских известнейших композиторов духовной музыки. Традиции его долго будут жить на Афоне и поддерживаться регентами, учениками покойного о. Григория. Последние годы своей жизни этот в высшей степени скромный, но богатый талантами человек доживал, окруженный всеобщею любовию братства, в келлие на Крумице, близ моря и являлся в монастырь на клирос только в храмовые праздники, во время которых мы и познакомились с этою замечательною личностию и имели удовольствие слышать образцовое афонское пение под его руководством. О. Григорий скончался в 1890 году в глубокой старости.

О. Михаил, как заведовавший Пантелеимоновским подворьем в Таганроге, уже много лет пользуется большой известностью в России. Казалось, что этот человек создан самою природою для Афона, чтобы там вести жизнь сурового анахорета, каким он остается и в миру, живя посреди постоянных хлопот и забот о нуждах своей великой обители, но Афон не дает о. Михаилу спокойствия и уединения и оставляет его несменно на одном и том же посту ввиду его важности, как места, откуда получает монастырь полное годовое продовольствие. Энергичная деятельность о. Михаила нашла себе оценку и в правительственных сферах, и о. Михаил награжден наперсным крестом, от Св. Синода выдаваемым.

Нельзя не упомянуть здесь об о. иеромонахе Илиодоре, который долгое время заведовал подворьем в Солуни и ныне считается в числе «представительных» старцев своей обители; об о. Иларионе, деятельнейшем сотруднике о. архимандрита Иеронима и экономе новоафонской Симоно-Канонитской обители, об о. Иосифе, долгое время состоявшем заведующим подворьем монастыря в г. Солуни и любителе-пчеловоде, который ныне почти всецело посвятил себя уходу за «Божией пчелкой», об о. Алексее, управляющем ныне подворьем в С.-Петербурге, и об о. Иоанникие, живом и умном доверенном монастыря на подворье в Константинополе. Но назвать по имени всех отцов, потрудившихся и трудящихся еще на пользу и с честью для русской Пантелеимоновской обители на Афоне и тем заслуживших себе признательность, нет никакой возможности. Мы верим, что имена этих невидимых миру тружеников-ратоборцев за русское дело на Святой Горе напишутся в «книге живота».

* * *

После всего нами сказанного в предшествующих главах мы, наконец, подошли к событиям глубокого интереса и величайшей важности в истории русской общины Пантелеимоновского монастыря на Святой Горе Афонской. Посему, чтобы перейти к дальнейшему рассказу и этот переход сделать естественным, мы оглянемся назад и в общих чертах постараемся охарактеризовать: – что представляла из себя небольшая сравнительно кучка русских иноков накануне этих событий, которым суждено было не только взволновать святогорских отшельников на долгое время, но даже занимать умы великих дипломатов первоклассных европейских государств? Это с одной стороны. С другой, каков тот элемент, упорную борьбу с которым должна была выдержать эта община неожиданно для себя, чтобы отстоять право на свое существование на Святой Горе и скрытый антагонизм которого она должна была чувствовать потом в течение многих лет до наших дней? Чтобы быть беспристрастным, мы характеристику эту сделаем красноречивыми словами большого знатока Востока и замечательного ученого археолога графа Мельхиора Вогюэ, случайно посетившего Афонскую Гору во время разгара этой борьбы. «Элемент русский, – пишет он, – так еще мал, он до того стушевывается при общем взгляде на общину, что мы даже не упомянули о нем в нашем эскизе. Я говорю, – продолжает граф Вогюэ, – об элементе славянском, о группе русских, которые в числе семи или восьми сот монахов населяют один из наибольших монастырей на Афоне, именно монастырь св. Пантелеймона, и два скита во имя св. Андрея и пророка Илии. Здесь нет и речи о каком-нибудь упадке сил, о разложении; напротив того, приходится иметь дело с поколением новым, нетронутым, которое хотя и уносит нас в средние века, но в средние века Запада. Должно быть были важные причины, заставившие этих неофитов переселиться сюда из своих степей. Все уставы они исполняют со всею строгостью и с охотою предаются некоторым работам. Эти русские монахи составляют одну тесную семью, повинующуюся и горячо любящую свое отечество, это покорное орудие находится в руках нескольких настоятелей, одаренных редкими административными способностями. Группа эта быстро развивается, будучи вполне обеспечена (?) в материальном отношении. Известно, как ревностно Россия оберегает свои религиозные учреждения в Палестине; с теми же чувствами, если еще не в сильнейшей степени она относится к своим афонским детищам. Благодаря обильным приношениям своей матери-родины, все русские постройки в монастыре процветают и улучшаются в той мере, как греческие ветшают и беднеют; русские покупают здесь земли, постоянно строят новые келлии, возобновляют громадные храмы, величественно украшая их… Они имеют свою типографию, свои собственные мастерские гравировальные и фотографические, которые во всевозможных видах и произведениях распространяют их понятия о Святой Горе.

Едва ли нам нужно объяснять значение этой небольшой кучки людей, тесно связанных между собою, деятельных, богатых и в то же время владеющих землею среди общества разобщенного, предоставленного своим собственным средствам. Влияние этой группы и уважение, чувствуемое к ней в такой среде, как Афон, находящейся почти в самом центре Востока, превосходит все, что только можно вообразить, исходя из наших общественных привычек. Влияние это обусловливается богатством, независимостью и энергией, т. е. теми условиями жизни, которые обыкновенно сильно уважаются в стране, где их не существует. Не трудно угадать, после того, тот страшный антагонизм, который должен был возникнуть между прежними обладателями Горы и новыми пришельцами, явившимися с таким сильным аппетитом к их скудной трапезе. Вся жизнь, на которую только способен Афон, ныне сосредоточилась в этой борьбе. Невольные опасения, внушаемые отживающему поколению монахов необыкновенною деятельностию руководителей русской общины, их явным превосходством, составляют одно из самых интересных зрелищ, уцелевших еще для путешественников. Заставая за делом этих суровых апостолов, нам казалось, что пред нами предстали древние франконские и саксонские монахи, так удачно разрушившие некогда феодальное здание. Всегда в дороге или пешком, или на корабле, на пути в Карею или в Стамбул, не чувствительные к физической усталости, не знающие покоя, проповедующие и дома, и с высоты своего седла, из всех страстей сего мира сохранившие одну только любовь к своей народности – они напоминали нам собою апостолов XII века Бернарда и Арнольда Бресчианского»[161]. Так писал о русской монашеской общине на Афоне в данное время по сравнению ее с общинами греческих монастырей ученый иностранец, и нам ничего не остается прибавить к сказанному. Sapienti sat[162].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.