Из второй части («Сумерки»)

Из второй части («Сумерки»)

Воспоминания – это освобождение Прошлого.

М. Бланшо

«…C начала террора, чтобы не сойти с ума, алжирцы заставляли себя ко всему происходящему в стране относиться с насмешкой. Рассказывали друг другу всяческие истории, высмеивая то, что им казалось нелепым. Но жизнь-то вовсе не смешная была. И если карикатуристы в три счета представляли любую драматическую ситуацию как идиотскую, заставляя смеяться алжирцев, то это потом стоило им жизни. Людей находили убитыми с засунутыми в рот листами с их карикатурами… Пресса потеряла тогда семьдесят лучших своих журналистов, которые бросали вызов угрозам и шантажу…» (с. 112).

«Не все же там согласны с преступниками! Но если посмотреть вокруг, и здесь, во Франции, власти ничего не делают… А ведь в подпольных мечетях, которых полным-полно в городах, в подвалах домов, исламисты вербуют вовсю молодежь из бедняцких кварталов… А все эти девушки, которые и здесь надели хиджаб и отказываются изучать биологию и заниматься спортом! Кто этим всем манипулирует? Неужели некоторые иностранные посольства, которые платят им за то, чтобы они носили этот кусок черной ткани? Как будто ислам и есть эта тряпка… Лучше бы преподаватели в школах усилили светское воспитание, лучше бы людям чаще показывали фильмы о зверствах в Алжире!» (с. 115).

«…Но вышучивать все происходящее уже было невмоготу. Так что же оставалось? Заткнуть уши, не слушать кричащие повсюду репродукторы? А из них лились проповеди из мечетей: “О верующие! Надо возродить уважение к исламским ценностям. Надо вернуться к изначальной чистоте и защите наших нравов от посягательств чужого! Надо следовать установлениям шариата!.. Прозападники, все эти последыши колониализма, сионисты, франкмасоны, безбожники и коммунисты, все, кого подкармливает Запад, – всем им не место здесь, в Алжире… Мы создадим здесь Святую землю. Мы здесь, чтобы бороться с коррупцией. Чтобы спасти мир и Ислам. Мы сделаем Алжир Священной крепостью, и он будет управлять миром!.. Но Вера, которая не обагрена кровью, не может окрепнуть. Наши принципы требуют жертв. Пусть мы погибнем и примем мучения, но мы не свернем с прямого пути, завещанного нам Аллахом!” (с. 119).

«…Один из слушающих воскликнул: “Так что же, они забыли, о чем говорил сам пророк Мохаммед в одном из хадисов? О том, что

народы, которые следуют за ложными проповедниками, идут прямой дорогой к несчастью?!”» (с. 119).

«…Население страны попало в капкан между вооруженным насилием и насилием экономическим… Страна запылала, и цены на продукты питания и товары первой необходимости пылали тоже. Повсюду очереди, дефицит, обман… Общество скрипело по всем швам… Интегристы уже завладевали и больницами. Приходили наведываться, нет ли там молодых матерей-одиночек, подкинутых обесчещенными девушками младенцев-сирот…» (с. 120).

«…“Нет, моя дочь вырастет свободной женщиной! Будет жить в свободной стране!.. Выйдет замуж за того, кого захочет взять в мужья! Хватит с нас всех этих феодальных традиций!..”» (с. 128).

«За ней уже начали следить. Спрашивали, а почему, когда она читает лекции студентам, не начинает их словами “Во имя Бога Всемилостивейшего и Всепрощающего”?.. Она отвечала обычно алжирской поговоркой: “Спрашивайте больше с человека и меньше просите у Бога!”.. А однажды во время лекции об устройстве детородных органов у мужчины и женщины кто-то устроил скандал, закричав, что она вторгается в пределы Сокровенного Знания, которое только у Бога!.. В больнице, где она работала, творилось то же самое, что и в обществе. Быстро кончились годы всеобщей эйфории, надежд и иллюзий… Сюда свозили зарезанных или зарубленных, покончивших с собой молодых женщин и мужчин, убитых из мести за “позор, принесенный семье”… Привозили пострадавших от насилия в семьях, – обесчещенных отцами или их братьями девушек и девочек. И все эти жертвы прибывали в отделение, которым заведовала Хайба. Беременные, отчаявшиеся, жизнь которых была изуродована…

…Чтобы понять, как всё “взорвалось”, надо вспомнить, в какой теснотище жили многодетные семьи в городах… Были и такие чудовищные условия, когда дети спали по очереди: одни с восьми до полуночи, другие с полуночи до раннего утра, затем укладывались третьи. Мальчишки с детства копили ненависть к своим сестрам, которым было разрешено спать всю ночь на одном месте… А это “перенаселение” было следствием религиозного запрета на противозачаточные средства… Вот и нашла вся эта никому не нужная молодежь свое прибежище в мечетях, а там уж позаботились о том, чтобы “выковать” из нее “мучеников” во имя Аллаха… Это было ужасное время: она все время боялась летальных исходов после операции, – не хватало ни лекарств, ни перевязочных материалов… Медсестры и санитарки теряли сознание от переработки. Потихоньку медперсонал занимался спекуляцией медикаментов. Ее муж даже стал злоупотреблять спиртным от безысходности, которая царила в больнице… А “наверху” всё призывали людей к “скромности” и “воздержанию”… “Какое там, к черту, “воздержание”! – восклицал товарищ мужа. – Сами-то они знают, что это такое? Шампанское, семга, икра. Вот их ежедневное меню! Жены их летают на самолетах к своим парикмахерам в Париж! И всё за счет государства!.. А еще твердят, что живут и работают во имя народа! Да народ просто надули! А тот, кто пытается раскрыть рот, – с тем быстро расправляются”.

…Вскоре и этот “бунтарь” исчез из их поля зрения…

…А цены все росли. Алжирцы уже не сводили концы с концами. Средний класс исчезал. Дети перестали ходить в школу. Родители предпочитали, чтоб они занимались перепродажей добытых товаров, контрабандой… По вечерам эти дети, одетые в лохмотья, собирались в мечетях, и там им была обеспечена настоящая “промывка мозгов”… Но, спускаясь в ад, неужели Алжир хотел, чтобы все опустили руки? Ведь даже муж ее уже был на грани терпения и чуть было не разрушил себя алкоголем. “– Нет, – сказала я ему. – Я не дам тебе упасть и потащить нас всех за собой в бездну!”» (с. 130-134).

…Их спасет то, что Хайба снова носила под сердцем ребенка, хотя муж ее был почти уверен уже, что она больше никогда не сможет родить… Они уедут в глушь, на юг страны, «подальше от кошмара», который охватил большие города… Там, в Уаргле, им обещали «настоящую работу», – больница только что отстроилась, местные власти прекрасно оборудовали ее, а врачей в провинции, как всегда и везде, – не хватало… Но оказалось, что и здесь, в глуши, всё в руках интегристов. И что их, «лучших медиков Орана», просто завлекли в гнусные сети, попытались вначале соблазнить «хорошими условиями труда», а потом путем шантажа и угроз пытались заставить служить тем, кто превратил нефтяной юг страны в свою вотчину и обеспечивал «защиту своей мафиозной организации тесной спайкой с бандитскими группировками исламистов» (и не без помощи «духовных наставников» из действующей здесь одной из крупных мусульманских «теологических школ», закрывавших глаза на разгул исламистского террора и «убаюкивавших» свою паству уверениями, что «всё в руках Аллаха!»).

…События развивались стремительно, и снова воцарялся «мрак» жизни. Третья часть книги Латифы Бен Мансур так и названа – «T?n?bres» – «Мрак». Дальнейшее цитирование лишь добавит к картине, воссозданной в двух первых частях, где свершилась утрата иллюзий и наступили «сумерки», черных красок. Последний «мазок» – отказ мужа лечить «боевиков». Ему отомстили. Жестокость свершившейся мести уже описана в воспоминаниях героини книги, цитированных выше. «Живые» свидетельствования важны для нас, потому что алжирцы в целом не любят говорить о своей войне. И если героиня повествования чудом осталась живой, то для нее время мучений – неизбывно. Память – это не просто «освобождение прошлого», это постоянно живущее в человеке напоминание о нем, «высвобождение» его в своих ночных кошмарах и в повседневной жизни, когда звонят друзья и спрашивают: «Ну, как ты там?» Картины былого если и стираются в каких-то деталях, то не исчезают в живых ощущениях пространства пережитого. Даже если новая жизнь снова заполнилась работой, ожиданием ребенка, заботами нового и верного друга, повседневной суетой и простой необходимостью жить дальше… Потому что это пространство ее прошлого слишком уж насыщено конфликтами, сущностными для жизни алжирки, мусульманки, просто женщины. Она пережила и конфликт с Традицией Жизни (бросив вызов предрассудкам, став врачом, выйдя замуж за любимого), и внутри самой Традиции (испытав давление старшего поколения женщин, хотя и воспитанных в рамках соблюдения всех законов «благочестия», но постоянно искушаемых соблазнами «безнравственной модернизации»). Хайбе – «пречистой» – удалось сохранить свои принципы, не поддавшись ни требованиям «фундаменталистов», ни соблазнам радикальных обновленцев… Она пережила и социальный конфликт испытания трудностями несвершившихся ожиданий и общественных реформ. Пережила утрату иллюзий и потерю веры в «народность», «демократию» и «социализм»… Пережила и конфликт конфессиональный, поняв, что Ислам, Аллах и вера людская в Него ничего общего не имеют с деяниями и злыми умыслами тех, кто Именем Его нарушает и сам его Замысел мусульманского мироустройства…

Но конфликт насилия над человеком и его жизнью невозможно пережить женщине, над которой надругались бандиты, жене, которой принесли отрубленную голову мужа, матери растерзанного на глазах у нее ребенка.

Вот почему именно женщина пишет свои свидетельства (они не только художественно-типизированные, но и документальные, и это очевидно, даже если героиня Латифы Бен Мансур – обобщенный образ современной алжирки) о кончине своей жизни в родной стране и об обреченности выживать на чужбине. Она, женщина, сконцентрировав в себе всю боль эпохи (которую увидела и запечатлела по-своему, а потому не только дополнила, но и сделала объемными, всесторонне представленными «свидетельские показания» алжирских писателей-мужчин), сконцентрировала в своей душе сущность гражданской войны людей как особой формы несостоявшегося мира, мщения занеосуществившиеся идеалы, несвершившиеся обещания. И «поруганная вера» служила в этой войне лишь эфемерной (если вспомнить Руми) «защитой» кровавых расправ. И разве не Женщину выбрали интегристы одной из первых своих мишеней? «Даже видавшие виды военные были терроризированы вылазками этих бешеных боевиков, порождений самых страшных кошмаров. Женщины становились их первыми жертвами. Именно потому, что женщины дают жизнь ребенку. А этим будущим жизням предстоит испытать страдания этого мира. Вот и вспарывали они в своем отчаянном безумии животы беременных и кромсали зародышей…» (с. 111).

Но она, женщина, сумела понять и долю своей ответственности за все случившееся (недаром героиня так часто произносит фразу: «Я, я виновата в смерти моего мужа и моей дочери» – в ответ на утешения друзей, что не все алжирцы повинны в творящихся в стране «безумии и варварстве» (с. 196). «Природная» тяга ее, женщины, к восстановлению «равновесия» и «порядка вещей» ради сохранения жизни (настоящей или будущей) оказалась недостаточной и неспособной сбалансировать «добро» и «зло», оказавшиеся рядом, на одних весах истории ее народа. Надо было бы, наверное, не пытаться бесконечно возводить новый Дом на руинах разрушенного, но суметь как-то искоренять ростки самого Зла, разрушающего мир… Но «активность» жизненной позиции женщины – дело нелегкое да и опасное, а в мусульманской стране – тем более. (Литературные примеры изобилуют трагедиями…)

Вот и болит душа, опаленная воспоминаниями. Вот и бежит человек в поисках «лучшей Земли», полагая, что там обретет утраченное Благо.

Но не случайно писательница избирает в качестве эпиграфа к той части своей книги, которая названа «Мрак», слова из любимой арабами «1001 ночи»: «О друг, оставь места, где царит угнетение. И покинь дом, наполненный посмертным плачем о тех, кто построил его… Ты обретешь другую землю. Но душа у тебя останется прежней. И тебе не обновить ее»[235]. Именно в этой, цельной и неделимой между родиной и чужбиной душе хранится память о том, что не должны ни совершать, ни испытывать люди. И, даже называя последнюю часть своего повествования «Возрождение», где явившийся на свет ребенок героини станет символом заново обретенной ей жизни, писательница уточняет, что он будет носить грозное имя «Шадаб Аллах», то есть «Гнев Божий», как синоним несогласия небесного с кошмаром пережитого человеком…

Латифа Бен Мансур поставит эпиграфом к этой части слова великого поэта Омара Хайяма: «О сколько их, людей, ушедших в долгий путь! // Немногие вернулись нам поведать //О миражах своих и бедах…// Но ты багаж свой не забудь, – // Тобой он обретен на скорбном том пути, // Которым больше не идти…»[236]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.