Вместо вступления к части второй. «Убилей» подкрадывался незаметно

Вместо вступления к части второй. «Убилей» подкрадывался незаметно

Празднование двухсотлетия Петербурга в 1903 году аккуратно уложилось между двумя событиями: 15 мая в столицу привезли гроб с телом застреленного революционерами уфимского губернатора Богдановича; 19 мая в версте от Николаевского (ныне Московского) вокзала, у Американского моста через Обводный канал, сошёл с рельсов военный поезд, задавило насмерть одного солдата. А так – праздники проходили приятно, весело, при ясной и тёплой погоде, плюс 20 по Цельсию. Правда, без президентских визитов обошлось, но мэры и бургомистры нескольких десятков европейских городов съехались. Город починили, покрасили, убрали цветами; на воде устраивали регаты, в садах и парках – народные гулянья. Ещё с неделю городские обыватели догуливали, доедали и допивали; газетчики дописывали статейки на праздничную тему. Потом в Сербии грянула революция, внимание общества переключилось на кровавое убийство короля Александра и королевы Драги. О юбиляре, как водится, стали забывать – до следующего юбилея.

Да, кстати: день основания города отмечали в пятницу 16 мая (по новому стилю – 29-го). Почти ровно посередине между двумя политическими терактами. После убийства министра внутренних дел Сипягина прошло 409 дней, до убийства его преемника Плеве оставалось 425 дней.

При свете трёх миллионов свеч

Сведения из доклада Инвентарной комиссии Петербурга от 1(14) апреля 1903 г. Площадь города, расположенного на 19 островах, – 75,375 кв. вёрст; улиц в нём 681, общей длиной 375 вёрст (плюс набережные и бечевники – 111 вёрст); площадей 76, не считая военных плацев. Мостов 174, парков и общественных садов 53. Зданий 18931; в них 137 тысяч квартир, обитаемых полуторамиллионной расой столичного населения (в среднем 11 жильцов на квартиру! Густо!). Жизнь сих 1500000 освещали уличные светильники суммарной силой 2712600 свеч. Воды, поступающей по 473-вёрстному водопроводу, питерские жители потребляли ежедневно 25 млн вёдер (многовато! верь статистике!). Что ещё? Ах да, стоимость недвижимого имущества в этом городе оценивалась примерно в 1748 млн рублей, из каковой суммы на госимущество приходилось 876 млн рублей (50 %), на недвижимость городского управления 209,7 млн рублей (12 %), частной же недвижимости считалось на 663 млн рублей (38 %).

В докладе не говорится о том, сколько преступников и злодеев обитало в этих квартирах, крутилось на этих улицах и площадях, пряталось от света этих фонарей. Данные полицейских отчётов позволяют констатировать: криминогенная обстановка в столице в пред– и послеюбилейные дни была стабильной. Ограниченность городского бюджета, из коего финансировались праздничные мероприятия, не позволяла слишком развернуться аферистам. В дни праздничных гуляний лихо поработали карманники; впрочем, о готовящемся нашествии гастролёров-«щипачей» со всей России и из царства Польского полиция предупреждала ещё в конце апреля. Преступники и их жертвы встречали двухсотлетие кто как умел.

За две недели до юбилейных дней, к примеру, некто Ясницкий, по документам числившийся нарвским мещанином, топал себе, никого не трогал, по Петергофскому шоссе где-то между Путиловским заводом и Автовой деревней; свернул в Школьный переулок. Тут к нему подвалили два оборванца (дело было вечером, темнело). Попросили закурить; мещанин робко пролепетал, что не курит. Потребовали денег; тот, дрожа, полез рыться в карманах – ни гроша, увы, не нашёл. Тут его стукнули по голове, повалили, отлупили до потери сознания, да так и бросили. Лишь ночью несчастный был доставлен в Обуховскую больницу на Фонтанке: туда свозили жертв несчастных случаев со всего города. Слава Богу, жив остался.

Эпизод совершенно в духе нашего времени. Как будто ничего не изменилось за сто лет; разве что сегодня такие происшествия (по данным статистики) случаются вдесятеро чаще. Участок Петергофского шоссе, где не повезло Ясницкому, в те времена был опасным местом, как сегодня любая плохо освещенная парадная или сумеречный проходной двор. Репортёр меланхолически замечает: «Школьный переулок мало населён, вовсе не вымощен, не освещается и выходит на Горячее поле, откуда бродяги делают набеги на шоссе».

До боли знакомое

А вот сценка, как будто сегодня срисованная с натуры. Невский; возле Гостиного Двора аврал: красят, мостят, развешивают украшения. Старушка пытается выяснить у лотошника смысл суеты. Цитируем «Петербургский листок» от 4(17) мая 1903 года:

«– Убилей готовят. Питеру в обед двести лет.

– Те-те-те, догадалась, знаю. Стало быть, разукрашивать начали? Вот была бы радость, если бы и на нашу сестру с этих пор внимание обратили и обед улучшили бы…

– А ты откуда?

– Из городской богадельни, родименький, со двора к внучке отпросилася.

– Для вас, баушка, состязания будут устроены: лазанья на мачту, бег на приз и всякое прочее…

– Полно?! Семьдесят второй год человеку и вдруг на мачту!

– Ну что ты, братец, врёшь? – вмешивается в разговор плотник. – Состязаться на Неве будут. На яликах».

Старуха уходит, качая головой и бормоча: никак она не может понять, как это в семьдесят два года будет она на яликах по Неве кататься.

Подготовка к «убилею» сто лет назад была куда менее шумной и масштабной, чем в наши дни. Обошлось без громких финансовых скандалов. Но множество мелких штрихов, отмеченных репортёрами тогдашних питерских газет, создаёт картину, нам до боли знакомую. Тут и заседания юбилейной комиссии, у которой одна проблема: мало денег. На этом основании были, например, отвергнуты такие соблазнительные планы, как организация международного шахматного турнира, проведение автогонок по улицам города и мотогонки на Каменноостровском велодроме. Петербургский шахматный клуб имени Чигорина и энтузиасты автомобилизации, столичные Козлевичи, получили из здания на Думской лаконичный ответ: «Отказать за неимением средств». Тут и поднесение всевозможных подарков и «поздравлялок» представителям городских властей. Из любви к «граду Петрову» даже общество караимов торжественно вручает Городской управе художественно исполненный адрес к двухсотлетию. Тут и украшательская лихорадка, связанная со стремлением хоть как-то прикрыть «исподнее» великого города. Вот, пишут об украшении Знаменской площади (ныне пл. Восстания), где перед двухсотлетием была воздвигнута помпезная триумфальная арка, призванная увенчать собой парадную перспективу Невского: «Это массивное сооружение несколько замаскировывает безобразие деревянного забора, оградившего центр площади перед Николаевским вокзалом». Как видим, «безобразие забора» пережило столетие, переменив деревянную сущность на бетонную и отодвинувшись с площади в сторону Лиговского проспекта, где ограждает сейчас знаменитую яму имени РАО «ВСМ».

О другом забавном совпадении. В недавние дни трёхсотлетия города на Думской башне можно было созерцать малопристойный рекламный плакат рыжебородого шоумена Романа Трахтенберга с «девочками». Сто лет назад, в мае 1903 года, за неделю до городского праздника, медицинская общественность Петербурга широко отмечала двацатипятилетие деятельности врача, хирурга и анатома Густава Трахтенберга. Репортёр «Петербургского листка» титулует его мастером анатомического театра; театр нынешнего Трахтенберга тоже не без оснований можно назвать анатомическим…

А вот эпизод скорее драматичный, нежели забавный, но тоже остроактуальный. 16(27) мая, в самый день основания города, когда парадный центр столицы сиял праздничными церемониями и шумел народными гуляниями, на скромной Калашниковской (ныне Синопской) набережной от ветхости обвалился балкон трёхэтажного дома: как видим, жилой фонд Питера и сто лет назад находился в перманентно-аварийном состоянии. Как раз перед самым обрушением на балкон вышло подышать свежим майским воздухом семейство купца Строгонова. К счастью, когда балки затрещали, купеческие детишки успели в панике запрыгнуть обратно в комнату; но купчихе Пелагее Строгоновой не повезло: она рухнула вместе с балконом на мостовую, и хоть жива осталась, но с тяжкими ушибами и переломом ноги была доставлена в больницу.

Смех и слёзы в окружном суде

Накануне праздника происходили и совершенно оригинальные события. 7(20) мая в окружном суде на Литейном, 4, рассматривался прелюбопытный иск молодого купца Бажанова о возмещении материального ущерба, причинённого ему владельцем парикмахерской. Дело было так. Купец собирался жениться; перед самым венчанием отправился в цирюльню. Его усадили в кресло, парикмахер принялся брить – и столь темпераментно, что острой бритвой отхватил клиенту кусочек носа. Кусочек-то малюсенький, три миллиметра всего, однако ж кровь хлынула, заливая свадебный фрак и пластрон. Обалдевший жених, зажимая рану платком, кинулся в церковь, где его уже ждали… Увы, появление жениха во образе гоголевского майора Ковалёва вызвало в публике издевательский хохот и насмешки; раздосадованная невеста в слезах бросилась из церкви вон; свадьба расстроилась. Вместе с носом и невестой Бажанов лишился и приданого – десяти тысяч рублей. Вот о взыскании этой суммы с виновного цирюльника и просил потерпевший. Суд, хихикая в кулак, постановил удовлетворить его иск частично.

Не до смеху было присутствовавшим на заседании по делу Полькина. Сей мещанин, тайный торговец водкой и содержатель «угловой» квартиры (то есть, квартиры «с углами», сдававшимися внаём) в доживающей свой век грязной и преступной «Вяземской лавре», обвинялся в истязаниях жены, повлекших её смерть. Репортёр газеты «Новое время» так назвал заметку из зала суда – «Человек-зверь». Было за что. С утра до вечера присяжные выслушивали показания свидетелей и экспертов о том, как муженёк бил жену, морил голодом, выгонял в одной рубашке на мороз, а когда она, заболев чахоткой, лежала в жару и просила воды – влил ей в рот нашатырного спирта. Надо сказать, подобного рода драмы разыгрывались в Петербурге с удивительным постоянством, о них, ужасаясь, писал ещё Достоевский. Присяжные слушали, негодовали, а потом вынесли вердикт: «Виновен, но заслуживает снисхождения». 22 мая 1903 года осуждённый Полькин отправился отбывать срок – восемь лет каторги.

Другое дело, слушавшееся в ходе «праздничной» майской сессии окружного суда, выдержано в стиле модной тогда душещипательной мелодрамы. Канцелярист Андреев убил девицу Евдокию Кураеву. Честная девушка Дуня работала белошвейкой (специальность с сомнительной репутацией!) в мастерской Энгбертса на 5-й Рождественской улице (ныне 5-я Советская). Гуляя в парке, познакомилась с молодым служащим Андреевым. Он пил, но был обаятелен; они сблизились. Она корила его за пьянство; он клялся бросить, но запивал снова. Она стала его избегать (не обошлось и без вмешательства подруг). Наконец, светлым весенним днём он встретил её у мастерской; был нетрезв; уговаривал всё забыть, всё начать сначала; она его прогнала. Он пошёл, вернулся и ударил её ножом в грудь – насмерть. На вскрытии узнали, что осьмнадцатилетняя Дуня уж два месяца носила под сердцем ребёнка… Похоже, что на суде все пролили слезу по поводу несчастных загубленных жизней – все, кроме обвиняемого. Газетчик удивлённо констатирует: «Андреев как-то апатично отнёсся к убийству своей бывшей невесты»; но тут же для равновесия добавляет: «Из дома предварительного заключения он писал брату: „Присмотри за её могилой и рядом купи место для меня“». Сентиментальные люди. И приговор получился сентиментальный: два с половиной года тюрьмы «за нанесение раны в состоянии запальчивости и раздражения без намерения убить».

Ну, а современному читателю небезынтересно будет узнать ещё об одном судебном разбирательстве тех юбилейных дней. Некто Даниельсон подал иск на некоего Аскарханова, обвиняя его в нарушении авторских прав. Аскарханов солидным тиражом издал перевод «Капитала» Маркса, в котором Даниельсон опознал свой, лишь немного искажённый перевод тридцатилетней давности, авторизованный самим Марксом. Заметим: Н. Ф. Даниельсон, известный в радикальных кругах литератор-народник, издал перевод «Капитала» ещё в 1872 году; книгу эту власти не считали крамольной, она свободно распространялась в России; на переводе Даниельсона выросли первые поколения русских марксистов. Экспертами на процессе, проходившем всё там же, на Литейном, 27 мая, выступали «легальные» марксисты М. Антонович и П. Струве. Аскарханова присудили к штрафу в две тысячи рублей и выплате компенсации Даниельсону в размере пятнадцати тысяч рублей. А в это время марксисты-подпольщики уже покупали билеты в Брюссель, где в июле должен был состояться II съезд РСДРП…

«Звери-тигры бегут!»

Самое шумное – в прямом и переносном смысле – происшествие приключилось аккурат в день главных торжеств, 16 мая. Пока избранная публика наслаждалась зрелищем парусной регаты, а ещё более избранная присутствовала на приёмах с участием питерского городского головы Лелянова, мэра Парижа Девиля, обер-бургомистра Берлина Киршнера и прочих важных персон, для среднего обывателя были устроены гулянья с аттракционами; самое весёлое – в Александровском парке возле только что отстроенного Народного дома государя императора Николая II. Народу собралось множество; отцы семейств с жёнами и дочерьми прогуливались под липами, важно распивали чаи за столиками импровизированных кафе. Играл оркестр. Резвились дети. У ограды зоопарка работали карусели и прочие нехитрые увеселения. Вдруг среди праздничного благообразия раздались истошные крики: «Звери!!! Звери-тигры бегут!!!» Толпа шарахнулась от зоопарка к Народному дому; все мгновенно прониклись панической уверенностью, что дикие голодные хищники вырвались из клеток. Началось светопреставление.

«Женщины с детьми на руках с визгом метались из стороны в сторону, – пишет репортёр „Петербургского листка“. – Сидевшая за столами публика сорвалась со своих мест и ринулась к выходу. Бегущая толпа, опрокидывая столы с чайниками и тарелками, стулья и скамейки, кинулась к сетчатому забору и воротам… Был слышен ужасный визг женщин, затоптанных толпой». Главная давка произошла у узких входных калиток. Никакая полиция не могла остановить бегущих; те из городовых, кто сам не был подхвачен и унесён толпой, могли только оттаскивать кое-кого из публики к ступенькам Народного дома. Не все, правда, растерялись: как свидетельствует тот же очевидец, «громадную пользу принёс капельмейстер военного оркестра, который, видя панику среди народа, немедленно приказал играть». Бодрая музыка, хоть и сообщала происходящему сюрреалистический оттенок, всё же помогла мало-помалу угомонить толпу.

Суматоха постепенно улеглась. Жертв оказалось, к счастью, не много: один мужчина, три женщины и девочка одиннадцати лет получили тяжкие телесные повреждения и были увезены в больницу. Остальные отделались синяками, шишками, разорванными юбками, растоптанными шляпками да изодранными сюртуками. Правда, очень скоро выяснилось, что многие лишились своих кошельков и бумажников. При расследовании обстоятельств дела полиция пришла к выводу, что паника была спровоцирована шайкой карманников: кто-то из их агентов поднял крик про тигров, кто-то первым побежал. Остальные лихо поработали среди обезумевшей толпы. Виновных найти не удалось. Урок организаторам празднеств, урок народу: гуляй, но с умом; в толпу не суйся.

Всё же и в юбилейные дни не обошлось без кровавых уголовных драм. На исходе праздников город облетело известие: в доме № 8 по набережной Мойки найден труп женщины, задушенной, с окровавленным полотенцем, засунутым в рот чуть ли не до желудка. В убитой соседи опознали законную супругу губернского секретаря Мартемьянова. Сам Мартемьянов сразу же был задержан и, будучи приведён на место преступления, признался в убийстве.

По горячим следам выяснилось: Мартемьянов, хотя чин носил невысокий (XII класс Табели о рангах), но место имел доходное: в Главном штабе заведовал складом и жалованье получал 1200 рублей в год (по тем временам – прилично). До женитьбы несколько лет жил с крестьянкой Евдокией, прижил ребёнка. Однако не жениться же благородному завскладом на деревенской Дуне! Супругу губернскому секретарю подыскал его начальник по интендантской части, генерал, не названный в полицейском отчёте по имени. В те времена нередко случалось, что почтенные генералы обзаводились молоденькими содержанками; насладившись их невинностью или утомившись их темпераментом, приискивали им потом женихов. По-видимому, в данном случае так и было. Первое время счастливые супруги уживались неплохо. Правда, молодая родила девочку через два месяца после свадьбы; Мартемьянов, хотя и состоял в интимной близости с невестой до брака, ребёнка своим не признал. Ну да это бы ничего, но однажды, вернувшись со службы в неурочный час, он, как в дурном анекдоте, застал в спальне жены молодого соседа. С этого дня супруги начали ссориться, а Мартемьянов тайно возобновил связь со своей Евдокией. Супругу его, однако, волновали длительные отлучки мужа, и, главное, систематическое исчезновение денег из семейного кошелька (Дуня с ребёнком тоже ведь денег стоила). Начались ссоры, драки. Потом как-то раз жена тайком проследила, куда это ходит со службы муж. Он вернулся домой поздно, она накинулась на него с криками, слезами и угрозами, даже и с кулаками. Он схватил полотенце, она отчаянно сопротивлялась, и… Наутро там обнаружили труп.

Два дня петербуржцы передавали друг другу грязновато-кровавые подробности бытовой трагедии. На третий день из Сербии, из Белграда, пришли известия: расстреляна королевская семья со всей свитой, совершён военный переворот. О Мартемьянове забыли, как, впрочем, и о давке в Александровском парке, и о прошедших праздниках. Город вернулся на круги будничной жизни. Никто не мог знать, какие потрясения и испытания готовит Санкт-Петербургу третье столетие его истории.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.