Новые планы

Новые планы

Перипетии придворной борьбы, развернувшейся у трона после смерти Филарета, нам неизвестны. Русские предпочитали не выносить «сор из избы», поэтому наши источники обходят этот вопрос, а иностранцев о таких делах не информировали. Ясно лишь, что борьба имела место. По-видимому, мать царя, великая старица Марфа, пыталась восстановить прежнее влияние на сына, вернуть к власти Салтыковых и прочих своих ставленников. Не исключено, что она пробовала действовать и через царицу, которую продолжала держать под контролем. Но в любом случае не преуспела. 15 лет правления патриарха в значительной мере сформировали личность Михаила Федоровича и приучили его к другому окружению. Поэтому фактическим главой правительства стал двоюродный брат царя Иван Борисович Черкасский, один из ближайших сподвижников Филарета — политик дальновидный, мудрый и осторожный. А патриархом был избран митрополит Иоасаф, тоже сподвижник Филарета. Хотя на государственную власть своего предшественника он уже, конечно, не претендовал.

Правительство Черкасского в целом продолжило начинания царского отца. В частности, это касалось армейской реформы. Правда, от европейской системы комплектования войск наемниками после печального смоленского опыта отказались. Даже тех ландскнехтов, которые не изменили, предпочли распустить. О том, что это была за публика, красноречиво свидетельствуют записки Олеария — голштинское посольство как раз ехало от Новгорода к Москве и повсюду заставало пустые деревни, потому что крестьяне разбегались по лесам от немецких солдат, шедших из Москвы к границе и грабивших всех подряд. Встретив телегу с багажом посольства, наемники прогнали сопровождавшего стрельца, отняв у него саблю, вышибли дно у бочки с пивом и перепились. Подоспели послы с приставом и остальными стрельцами, избили мародеров и отобрали у них оружие.

Но офицеров-специалистов, показавших верность царю, оставили на службе, и полки «нового строя» сохранились. Всего их в ходе войны возникло 10—6 солдатских и 4 кавалерийских. Теперь эти полки комплектовали только из русских нижних чинов со своими или иноземными командирами. Солдатские полки разместили на шведской границе, в Олонце и Старорусском уезде. А рейтарские и драгунские расквартировали на южных рубежах. Воинам выделялись для поселения деревни и слободы, платилось жалованье. Проводилось их регулярное обучение, они несли пограничную службу. Но в свободное время могли заниматься хлебопашеством, ремеслами, торговлей, освобождаясь от налогов. Правительство учло и выявившуюся в ходе войны нехватку регулярной пехоты. И стало формировать новые стрелецкие приказы. В них переводилась часть служилых казаков, и общее число стрельцов достигло 25,5 тыс.

К этому времени относится и первая попытка создания на Волге и Каспийском море регулярного флота. Точнее, судостроение и судоходство на Руси уже существовали. Ранее говорилось о морских кочах, казачьих челнах. По рекам также ходило множество судов различных типов — струги, дощаники, ладьи, будары, насады. И среди них были корабли отнюдь не маленькие. Например, струги достигали водоизмещением 30–35 тонн, есть упоминания о стругах «с чердаки и чуланы» (с каютами и трюмами). Хуан Персидский описывает на Волге большие ладьи, на 100 гребцов, и указывает, что эти «галеры очень хорошо устроены». О развитии водного транспорта говорит то, что из Астрахани ежегодно вывозилось по Волге 300 тыс. пудов (4800 т.) только рыбы и икры — не считая прочих товаров: шелка, пряностей, арбузов, дынь. Но и бандитов на этом оживленном пути хватало. Из-за отвлечения войск на войну, на татарские и калмыцкие набеги волжские «воровские казаки» опять разгулялись. Позволяли себе даже в открытую издеваться над служилыми. Так, в Царицыне стрельцы вывозили своих коров на Сарпинский остров, где они могли пастись без пастухов — не убегут. А стрелецкие жены и дочери ездили туда на лодках доить скотину. «Воровские казаки» продумали специальную «операцию», устроили засаду и захватили толпу девок и баб. Вдоволь потешились, раздели всех догола, поголовно перенасиловали — впрочем, после этого отпустили.

А в 16ЗЗ г., когда Россия вступила в войну на стороне протестантской коалиции, в разоренных противником мелких княжествах Северной Германии возник проект поправить свои дела за счет торговли с русскими, особенно если получится выпросить право на беспошлинный транзит с Персией. Инициативу взял на себя князь Шлезвиг-Гольштейна Фридрих III. Первые контакты устанавливались еще при Филарете, а в 1634 г. в Москву прибыло большое и тщательно подобранное посольство — в него включили известного ученого Адама Олеария, художника и медика Гартмана Граммана, поэта Пауля Флемминга. Их в России знали, даже имели надежду переманить на службу. Царь лично похвалил труды и изобретения Олеария, намекая: «Такие люди нам надобны».

И для голштинцев сделали исключение, даровали право торговли с Ираном на 10 лет. Потому что у их нищего княжества не было ни денег, ни товаров. Правительство решило, что такие конкуренты нашим купцам не страшны, зато сама Россия могла получить через Шлезвиг-Гольштейн прекрасный выход на западные рынки. Предполагалось, что немцы построят в Нижнем Новгороде 10 больших кораблей, которые будут курсировать по Волге и Каспию и возить шелк. Русских это тоже устраивало. Суда заодно патрулировали бы, разгоняя «воровских казаков», и открывалась возможность перенять европейские технологии. Голштинцам разрешили нанимать плотников, но с условием — «от тех плотников корабельного мастерства не скрывать». В Нижнем возникла судоверфь, которой руководили родившийся в России немец Ганс Берк (он же Иван Бережитский) и прибывшие из Германии мастера Кордел, Зелер, Кранц и Стирпомяс. В 1635 г. был спущен на воду первый «европейский» корабль «Фридрих». Плоскодонный, но в остальном построенный по типу морских судов — трехмачтовый, 12-пушечный, с каютами для команды и большим трюмом для товаров.

Но проект с треском провалился. Русские и персидские купцы, путешествовавшие в Иран на легких судах «наподобие небольших барж» (Олеарий), заранее выражали сомнение, будет ли пригоден «Фридрих» для особенностей здешней навигации. И оказались правы. На Волге тяжелый корабль то и дело садился на мели, от Нижнего до Астрахани полз 1,5 месяца. А в мелководном, но бурном Каспийском море попал в шторм. Громоздкая плоскодонная конструкция была неустойчивой, судно валяло и било волнами. Корпус, пострадавший еще на волжских мелях, дал течь и начал разрушаться. И, чтобы спасти людей, корабль пришлось посадить на мель у берегов Дагестана, где волны добили его окончательно. От постройки остальных судов отказались.

Продолжались процессы культурного и духовного развития, начатые при Филарете. Вместо прежних рукописных учебников в 1634 г. московский Печатный двор издает книгу патриаршего дьяка Василия Бурцева «Букварь языка славенского сиречь начала учения детям». Арзамасский дворянин Баима Болтин, воевавший в Смоленской кампании воеводой сторожевого полка, пишет «Карамзинский хронограф». В Кремле развернулось строительство великолепного трехэтажного Теремного дворца. Возникают новые монастыри: Софрониева пустынь под Курском, куда сумской атаман Лукиан Константинов передал чудотворную Молченскую икону Пресвятой Богородицы; Оранский монастырь, основанный под Нижним Новгородом купцом Гладковым; Словенский Богородичный монастырь под Костромой, построенный в честь явленой Словенской иконы Богоматери; в Раменье преподобный Лукиан, найдя в развалинах церкви, разоренной еще в Смуту, чудом уцелевшую икону Рождества Богородицы, основал Лукьяновскую пустынь.

Поддерживались связи с православными братствами в Речи Посполитой. Примерно так же, как в полемике с католиками развивались гуманитарные науки протестантских стран, на Украине и в Белоруссии в условиях противостояния с иезуитской пропагандой братства тоже становились мощными центрами просвещения. Так, одна лишь Могилевская братская типография выпустила «Служебник», «Евангелие учительное» Транквильона, «Хронограф». А Павло Берында разработал и издал первый восточнославянский словарь — «Лексикон славянороссийский». Все эти книги попадали и в Россию.

Росла царская семья. В 1630 г. царица Евдокия родила дочь Анну, в 1631 г. — Марфу (вскоре умершую), в 1633 г. — сына Ивана, в 1634 г. — Софью. Подрастал наследник Алексей. До пятилетнего возраста он, как было принято, оставался в «женской» половине дворца, на попечении мамок и нянек, а в 1634 г. перешел на «мужскую» половину. Ближайшим другом царевича стал его постельничий Федя Ртищев, а воспитанием Алексея занялся Борис Иванович Морозов. Начал учить его по специальным «картам» (картинкам) — кстати, купленным на московском рынке за 3 алтына и 4 деньги. То есть подобные наглядные пособия существовали и продавались — и в значительных количествах, раз стоили они копейки.

Международная ситуация вокруг России складывалась неоднозначная. Шведы все еще заверяли в любви до гроба, подталкивали к возобновлению драки с поляками и от имени малолетней Христины даже прислали царю в подарок 10 пушек и 2 тыс. мушкетов. Подтверждали дружбу и турки, Кантакузин без устали челночил между Стамбулом и Москвой, передавая султанские приветы. Чему, надо сказать, были важные причины. Мурад IV никак не мог одолеть иранцев. Очередной раз попробовал переломить ход войны, перенеся центр боевых действий в Азербайджан. Турки добились успехов, взяли Тебриз. Но в разоренном краю не оказалось ни продовольствия, ни фуража, и им опять пришлось уйти, разрушив город. Вновь всплыл старый проект ударить на иранцев в обход, через Северный Кавказ. Путь через Дарьяльское ущелье контролировали кабардинцы, а через Дагестан — перекрывали русские крепости на Тереке. И Кантакузин в Москве в 1635 г. настойчиво упрашивал, чтобы царь согласился пропустить через подвластные ему территории крымское войско, обещая за это султанский союз и помощь против любых врагов России.

А в Польше крайне обострилась внутренняя обстановка. Казакам, поддержавшим Владислава, очень быстро пришлось кусать локти. Какими-либо поблажками для них и не пахло. Новый король должен был расплатиться с магнатами за свое избрание, влез в долги на войну, позакладывав имения, «рыцарство» предъявляло ему счета за участие в кампании. И он окончательно стал игрушкой в руках панов, авторитет его упал еще ниже, чем был у отца. Даже доходы с владений короны он собирал порой тайком от собственных старост, чтобы под каким-нибудь предлогом не отобрали. Заложенные земли ему и после внесения выкупа не возвращали. Так, Радзивилл не вернул Тухальское староство. А когда ему вежливо напомнили, оскорбился и стал возмущать против короля послушные ему сеймики. И Владиславу пришлось смириться, махнуть рукой на потерю. Но Радзивилл еще и публично надсмеялся над монархом, заявив ему при встрече: «Я разослал сеймикам направленные против вас письма. Я поступил так лишь потому, дабы показать, что имею возможность повредить вам».

Расплатиться с теми, кому Владислав был должен или чем— то обязан, он мог только за счет Украины. Раздавались последние «свободные» земли. Паны и сами прихватывали соседние села — все равно по польским законам крестьяне не могли владеть землей. В результате подобного «освоения» самыми крупными землевладельцами становились магнаты Украины: Вишневецкие, Потоцкие, Конецпольские, Заславские, Кисели, Острожские, Жолкевские. По крови в большинстве русские, потомки тех, кто организовывал казачество и отстаивал эти края от татар и турок. Но внуки прежних гетманов ополячились и порвали со своим народом.

Наши историки в XIX в. взахлеб распространялись о «магдебургском праве» в украинских городах. Видимо, сам термин приводил их в состояние, близкое к оргазму. Но из 323 городов и местечек Киевского и Брацлавского воеводств 261 находился в частном владении! У тех же Конецпольских, Заславских и иже с ними. И на самом-то деле при польских «свободах» не то что Магдебургским, а вообще никаким правом не пахло. Даже и мелкий шляхтич мог быть ограблен, унижен и убит совершенно безнаказанно. В 1630-х «прославился» Самуил Лащ, который совершал с бандой наезды на соседей, по свидетельствам современников, грабил, «насильничал, убивал, отрезал уши и носы, уводил девушек и вдов». Надругательствам и истязаниям подвергались и шляхетские семьи. Суд 236 раз приговаривал Лаща к банации (изгнанию) и 37 раз к инфамии (лишению чести). А он… издевательски появился при королевском дворе в шубе, подшитой судебными приговорами. Потому что за ним стоял Конецпольский, который его руками разорял и сгонял с земель всякую «мелочь», округляя владения. И Лащ мог не опасаться за свою безнаказанность.

А Заславскому, пировавшему в своем замке, вдруг доложили, что девушку и молодого человека, входивших в число его придворных, застали за прелюбодеянием. Пьяный магнат, недолго думая, приговорил к смерти обоих. Единолично. И никто не осмелился ему перечить. Хотя девушка была благородной шляхтянкой, а ее возлюбленный оказался гражданином одного из городов с тем самым магдебургским правом. Он пытался протестовать, что его может судить лишь городской суд, — но куда там! А у дамы и таких аргументов не нашлось. И она настаивала только на том, что ей как дворянке обязаны постелить перед плахой дорожку. Из пировавших у хозяина многочисленных шляхтичей, столь рыцарственных в польских кинофильмах, не заступился никто. Они с любопытством пришли поглазеть, как мясник, вызванный с кухни за отсутствием палача, раз за разом бил тупым топором по послушно подставленной ему девичьей шее.

Что уж говорить о положении простонародья! Венецианский посол Липпомано сообщал: «Пан считает хлопа не человеком, а скотом, немилосердно обходится с подданными, отбирает их поля… обременяет непосильными работами, взимает огромные штрафы, подвергает тяжкому заключению, избивает, истязает, подрезывает жилы, клеймит, обходится с ними хуже, чем татары». Кшиштоф Опалинский писал о крестьянах, что «если найдутся среди них богатые, то они вынуждены претерпеть много зла от своих дурных господ, которые всячески притесняют и грабят их». А черкасский подстароста Я. Смярковский приказывал за «ослушание» выкалывать крестьянам глаза. Для широкого образа жизни панам требовались деньги — и их выжимали любыми способами. Не сами, конечно, у них были другие дела — охоты, пиры, балы. А села и местечки стали сдавать в аренду евреям. Не забывавшим и собственный «гешефт». И получался взаимовыгодный симбиоз. Магнат регулярно получал наличные и пускал их на ветер, а арендаторы-евреи могли выкачивать прибыли из населения благодаря покровительству магната.

Новые обороты набирали гонения на православие, ведь и церкви, стоящие на панской земле, попадали под контроль евреев-арендаторов, бравших плату за службы. В Речи Посполитой отстаивать религиозные права могли только сами магнаты, а среди них поборников православия становилось все меньше. Старый князь Константин Острожский умер, а его детей иезуиты постарались обратить в католицизм. Киевский митрополит Петр Могила, правда, сумел основать знаменитую Киево-Могилянскую академию, но вместе с православным магнатом Адамом Киселем повел переговоры о «новой унии» — с подчинением Риму украинской церкви при сохранении ее автономии и православного богослужения. Но даже такие попытки компромиссов не встречали взаимопонимания католического руководства. Зачем какая-то «новая уния», если старая есть? Униатский митрополит Рутский запросто послал в 1635 г. людей, захватил в минской церкви Святого Духа чудотворную Минскую икону Богоматери и приказал поместить в униатском монастыре. А во Львове, например, православных вообще запретили принимать в цехи, лишили прав участвовать в торговле, суде, местном самоуправлении, не разрешали строить дома в городской черте.

Было решено прижать к ногтю и Запорожскую Сечь, центр притяжения всех недовольных и беглых. Ведь морские походы казаков провоцировали удары турок и татар. Пока они обрушивались на вольных малороссов, это не очень волновало магнатов. Но когда Украина превратилась в их владения, набеги сулили прямые убытки. Панам было выгоднее, чтобы Владислав покупал мир с ханом ежегодными «подарками»-данью — она выплачивалась из казны, а не из их кармана. А на войну пришлось бы раскошеливаться. И война гипотетически могла способствовать «усилению» короля. Поэтому на Днепре началось строительство крепости Кодак, перекрывавшей казакам выход к морю.

Запорожцы расценили это вполне правильно — как конец своих вольностей. Несколько раз хитрили, просачиваясь в море обходными маршрутами. А в 1635 г. гетман Сулима, возвращаясь из похода, неожиданно напал на Кодак, взял его и уничтожил весь гарнизон, что послужило сигналом к восстанию по всей Украине. Но опять сказалась рознь между запорожцами и повстанцами с одной стороны — и реестровыми казаками, все еще не терявшими надежд, что их уравняют в правах со шляхтой. Они схватили Сулиму и выдали полякам. Гетман был казнен. Лишившихся руководства повстанцев разгромили. А расчеты реестровых, что их верность оценят должным образом, не оправдались — их всего лишь похвалили. Дескать, исполнили долг, ну и ладно. И на Украине принялись закручивать гайки с новой силой…

В общем, внешнеполитическая обстановка снова выглядела примерно так же, как перед Смоленской войной. Шведы и турки — «друзья», в Польше разлад. Но из уроков войны правительство Черкасского сделало выводы и курс России резко изменило. Шведам больше не верили. Знали, что Оксеншерна — враг русских, что его цель — взаимное ослабление Москвы и Варшавы. Вероятно, знали и то, что он двурушничает, поддерживая связи не только с Францией и протестантами, но и с Габсбургами. Возникали серьезные опасения, что, не преуспев в Германии, он может перенацелить агрессию на русские северо-западные земли. И именно из-за этого солдатские полки было решено разместить на шведской границе. Отношения со Стокгольмом сохранялись по-прежнему вежливые, но в европейской войне правительство заняло строго нейтральную позицию и от попыток вовлечь Россию в новые конфликты уклонялось. Мало того, стало наводить контакты с Данией — противницей шведов на Балтике. И датчане, несмотря на прошлые взаимные трения, не преминули принять протянутую руку, последовал обмен посольствами.

Была пересмотрена и политика в отношении Турции. Имело ли смысл поддерживать «дружбу» с государством, договоры с которым ничего не стоили, и способным в критический момент вместо помощи ударить в спину? Или попустительствовать ударам со стороны своего вассала? А допускать на Северный Кавказ татарскую орду, которая вдобавок своим рейдом разорит закавказские регионы, важные для персидской торговли, и испортит отношения с шахом, было совершенно не в интересах русских. И Кантакузин на свои просьбы получил решительный и однозначный отказ. Правда, его тоже продолжали хорошо принимать, учтиво раскланиваться, но о прежней близости не могло быть и речи.

Поскольку главный вывод из событий 1632–1634 гг. татарам и туркам не очень понравился бы. Прежде чем когда-либо в будущем вести войны с Польшей или, к примеру, со Швецией, следовало понадежнее укрепить слишком уж уязвимые южные рубежи. И правительство задумало грандиозную по своим масштабам операцию, способную дать политический и хозяйственный выигрыш, вполне сопоставимый с крупной победоносной войной. Старая система оборонительных «засечных черт» России проходила по линиям Болхова — Белева — Одоева — Крапивны — Тулы — Венева — Рязани и Скопина — Ряжска — Шацка. Южнее располагались в основном города-крепости, откуда можно было выслать войска на перехват небольших татарских отрядов и где можно было отбиться от крупной орды. А люди селились и земли распахивались только в непосредственной близости от крепостей, чтобы при первом же сигнале опасности укрыться за их стенами.

Теперь же возник план построить новые «засечные черты» на 200–400 км южнее прежних, по линии Ахтырка — Белгород — Новый Оскол — Ольшанск — Усмань — Козлов — Тамбов. На пути татарских набегов встала бы еще одна сильная преграда. Появлялась возможность освоить огромные площади плодородных земель, значительно увеличить производство зерна, а значит, и доходы казны. И усилить армию, «испоместив» новыми землями дополнительные контингенты дворян, детей боярских, казаков. И, хотя формально Россия при этом оставалась в рамках своих границ, реально она переходила в наступление. Делала большой шаг на юг, в «Дикое Поле». И уже сама создавала угрозу Крыму. В 1635 г. начал строиться г. Тамбов, которому предстояло стать узловым пунктом новых оборонительных систем.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.