Судьба

Судьба

Исторически сложилось так, что судьба любого сколько-нибудь масштабного русского писателя, философа, ученого-гуманитария была судьбой как бы пророка поневоле. Сейчас нет возможности рассуждать о том, какими особенностями российской социальности и истории была вызвана такая ситуация. Многие писатели и мыслители России легко принимали правила этой искусительной «игры в пророки». Но были и такие, как Чехов, Анненский или Пастернак, кто уходил от этих правил.

Гершензоновская судьба в этом смысле неоднозначна. Разумеется, общий профетический настрой тогдашней русской культуры, общий тогдашний взгляд на пишущего человека как на «учителя жизни» не могли не затронуть его своим влиянием. Но все же надобно воздать справедливость Гершензону: сколь бы отчетливо и категорично ни высказывался он по самым значительным вопросам мысли и веры, жизни и истории – он всегда подавал свое мнение именно как мнение личное, как итог своего внутреннего, гершензоновского опыта. Опыта маргинала тогдашней России – еврея, разночинца, интеллигента, – оказавшегося, если вспомнить выражение Розанова, в «стремнинах» российской культуры.

Гершензон – выходец из традиционной и бедной еврейской среды Юго-Запада Российской империи, из того поколения зажатой в «черте оседлости» части еврейского народа, для которого тогдашние эмансипационные веяния, веяния европейской культуры – и прежде всего ее дворянско-разночинно-интеллигентской российской ветви – были воистину «солнцем над мглою»[453].

Учился в Шарлоттенбургском политехникуме (Берлин) и на историко-филологическом факультете Московского университета, где успешно занимался генезисом социально-исторических воззрений Аристотеля. Однако нормальная академическая карьера оказалась для Гершензона как для «лица иудейского вероисповедания» заказанной. Оставалась лишь возможность трудной жизни литературного пролетария. Сочащего текст за текстом для газет, журналов и сборников. На этом, собственно, и основывался последующий быт Гершензона и его семьи. Гершензон – создатель интереснейшего корпуса критико-библиографических, научно-популярных и публицистических работ, переводов.

Слов нет, тогдашнее дискриминационное законодательство лишило Россию блестящего академического исследователя в области античности или медиевистики. Но Гершензона ждала иная судьба. Дружба с Елизаветой Николаевной Орловой, внучкой декабриста М. Ф. Орлова и внучатой племянницей декабриста С. И. Кривцова, открыла ему доступ к русским дворянским архивам XVIII–XIX столетий; брак с Марией Борисовной Гольденвейзер, сестрой замечательного пианиста и друга Л. Н. Толстого А. Б. Гольденвейзера, облегчил Гершензону доступ в круг московской культурной элиты[454]; он сам стал одним из средоточий московской интеллигенции.

Редкостная трудоспособность, академическая выучка, отработанные в тогдашней науке методы анализа документов, критики и издания исторических источников, методы источниковедческих и исторических сопоставлений – все это было обращено Гершензоном на дело изучения ближайшей в ту эпоху социальной, культурной и духовной истории России: от времен Екатерины Великой до времен Толстого и Скрябина.

Для нас, переступивших порог XXI века и переживших безжалостный, но изживший и завершивший себя цикл кратковременной «ленинско-сталинской» цивилизации в России, и гершензоновское время, и «гершензоновская Москва»[455], и внутренние противоречия самого Гершензона отодвинулись в глубину прошлого, в относительно «дальнюю» историю.

А между тем фигура Гершензона была и остается загадочной, парадоксальной. Еврейский интеллектуал, влюбленный в «славянскую душу» России; тонкий ценитель высочайших традиций мировой культуры и – одновременно – своеобразный религиозный народник; один из создателей «Вех», усмотревший в агрессивности полуинтеллигентской полукультуры один из источников дальнейшей варваризации мира, а несколько лет спустя – во многом под влиянием катаклизмов Первой мировой войны – один из тех интеллектуальных объективистов, кто принял Октябрьский переворот; измученный, но лояльный гражданин советской России – и один из тех немногих, кто понял, сколь насущно библейское наследие для человеческого сознания в этом новом, осиротевшем и непрерывно переоформляющемся мире[456]… Противоречия эти – как бы ни были они вопиющи – не случайны. Чтобы понять их, нужно присмотреться к самим основам исторического видения Михаила Гершензона.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.