Будущее за прошлым

Будущее за прошлым

Если археолог не может никак иначе объяснить свою очередную находку, то он присваивает ей определение «ритуальная/ый/ое». Это, конечно, весьма распространенная шутка, но в этой шутке больше истины, чем просто ее зернышко.

Петер Роули-Конвай, автор статьи о религии неандертальцев в книге [Буренхульт], стр.70.

Мы привыкли к тому, что у нас за спиной — наше прошлое. А будущее есть цель нашего пути. Оно — перед нами, к нему мы идем. Это настолько привычно для нас, что нам и в голову не может прийти, что даже такие понятия как движение от прошлого к будущему являются всего лишь элементами нашей культуры, элементами, которые в принципе могли бы иначе сформироваться в общественно-культурном сознании. Можем мы себе представить течение времени от будущего к прошлому? Вряд ли. Но, оказывается, предыстория и такой вариант опробовала.

Именно такое открытие сделали недавно лингвисты при изучении языка живущего в Боливии, Перу и Чили племени индейцев аймара. Об этом рассказал в краткой заметке под заголовком «Будущее за спиной» журнал «Дер Шпигель» в разделе «Наука. Техника» от 19 июня 2006 г. (тетрадь № 25, стр. 123). История эта звучит не менее неожиданно, чем приведенная выше информация о пираха — племени без истории.

Группа исследователей, которую возглавлял Рафаэль Нунес из Калифорнийского университета в Сан Диэго в течение сотен часов анализировала этот феномен в языке аймара в северном Чили. В языке этого племени естественным считается представление о движении от будущего в направлении прошлого! Будущее лежит сзади, а прошедшее — спереди. Например слово «найра», которым обозначается глаз, лоб, видимость, перспектива, означает в то же время и прошлое. В то же время аймарское слово «кхипа» означает «назад», «сзади» и в то же время «будущее».

В этом есть своя логика: прошлое мы уже наблюдали, видели, мы можем о нем вспоминать и вызывать в памяти его картины. А будущее нам не известно, мы его не видим, оно словно за спиной у нас. Логика эта столь естественна, что можно начать размышлять на тему о том, каким образом все остальное человечество пришло к нелогичному отождествлению будущего с тем, что лежит впереди.

Жестикулируя, индейцы племени аймара при упоминании будущего показывают большим пальцев за спину, через плечо, а вспоминая о прошедшем, они показывают руками вперед. Однако молодые индейцы этого племени, свободно говорящие по-испански, порой сбиваются с этой традиционной жестикуляции на соответствующую нашей.

Рафаэль Нунес пришел на основании своих исследований к выводу, что такие абстрактные понятия как время по крайней мере частично являются феноменами культуры. То же самое можно сказать и об истории: она тоже является феноменом нашей культуры, а не данностью, которую мы генетически унаследовали от наших предков-обезьян, которые, как недавно выяснили ученые, в течение весьма длительного времени состояли в интимных отношениях с самыми обычными шимпанзе, с коими и имеют весьма высокий процент одинаковых генов. Интересно, а есть ли у шимпанзе ген истории?

Что касается этого «гена» у наших далеких предков, то «предысторики» пытаются подавать возникновение оного у первобытных людей в том же кратко-абстрактном варианте, как и в случае возникновения исторических представлений у современных народов. В книге [Буренхульт], обладающей весьма подробным предметным указателем, нет понятия «время» или «календарь». Тем не менее, ее авторы пытаются дать объяснение возникновению воспоминаний о прошлом. Они пишут, что очень долго (95 % времени, отводимого в книге на каменный век, якобы начавшийся 2 миллиона лет тому назад) человек не видел в умершем соплеменнике ничего отличного от трупа животных, которых искал и употреблял в пищу (даже одна из первичных форм охоты описывается как поджигание саванны и поиск потом трупов сгоревших или вернее подгоревших животных в золе). Поэтому человеческие кости археологи находят в кучах мусора первобытных стоянок вперемешку с костями других животных. Похожее отношение к трупам своих сородичей наблюдается и сегодня у оставшихся дикими приматов.

Так, если у шимпанзе умирает детеныш, то мать продолжает день-другой носить его, прижатого к груди. В последующие дни она еще таскает его за собой, но уже за руку или за ножку. Но так как от детеныша перестали поступать привычные сигналы, мать-шимпанзе в какой-то момент теряет к нему интерес и бросает его. У нее не хватает способности к вспоминанию того, что это был ее детеныш, что он что-то значил для нее. Именно такой образец поведения принимают за исходный для первобытного человека авторы статьи «От убивания к языку: путешествие от открытия к открытию» Нобл и Давидсон (см. [Нобл]). Потом (как они считают, 100 тысяч лет тому назад, т. е. на самом деле не более 10 тысяч лет тому назад) наши предки начали интересоваться трупами своих умерших сородичей.

Нобл и Давидсон честно признают, что не знают, что подвигло тогда неандертальцев, которые тоже изредка выбрасывали умерших на свалку, в отдельных случаях хоронить их в глубоких могилах. Впрочем известен и случай, когда труп умершего был аккуратно освобожден от мышечной ткани, а скелет подвергнут обработке на костре. Со временем начинают преобладать обычные погребения, причем названные авторы связывают оные с тем, что у неандертальцев по крайней мере в течение некоторых недель сохранялись воспоминания об умерших. Может быть, они их просто зарывали в землю, чтобы им не мешал запах разлагающихся трупов, вернее — соплеменников, которые на какое-то время перестали быть активными. Пусть мол отоспится, пока не соберется снова пойти с нами на охоту. Во всяком случае, продолжая имеющую более ста лет традицию видеть в неандертальцах умственно весьма отсталое существо, Нобл и Давидсон отказывают этим древним людям в представлении о загробной жизни, которое было бы уже равносильно некоей форме представлений о будущем.