Процесс над СВУ

Процесс над СВУ

Этим «скачком», разделившим два периода в жизни украинского движения – до «великого перелома» и после него, стал открытый политический процесс над участниками Союза вызволения Украины (СВУ), проходивший 19 марта – 9 апреля 1930 г. в Харькове. Последний открытый судебный процесс в УССР, как и последний процесс, имевший не экономическую, а национально-политическую подоплеку, состоялся еще в 1921 г. Тогда обвинялись украинские эсеры во главе с В. Голубовичем. Приговор был мягким, все подсудимые остались на свободе и продолжали работать в научных, культурных и хозяйственных учреждениях республики. Конечно, тогда позиции большевиков в охваченной бандитизмом Украине, когда с минуты на минуту ожидалось новое вторжение, были еще непрочными. Но своих целей они смогли достичь: общественность воочию убедилась в том, кто же победил в Гражданской войне, и в то же время большевики показали, что не собираются расправляться со своим поверженным противником. После этого национальных уклонистов только «одергивали» или дело заканчивалось кадровыми перестановками. Социалистическое наступление на «экономическом фронте» позволило большевикам перейти к более крутым мерам.

Подготовка процесса над СВУ началась еще с мая 1929 г., когда ГПУ УССР провело аресты группы киевских студентов. Чекисты информировали ЦК КП(б)У о раскрытии контрреволюционной организации, состоящей из антисоветски настроенной интеллигенции, видных участников петлюровского движения, деятелей автокефальной церкви, представителей кулачества, не прекративших антисоветскую деятельность[1158]. По подозрению в принадлежности к антисоветской организации было арестовано немало представителей интеллигенции – учителей, научных работников, служащих. Выбор объекта очевиден: в ГПУ были уверены, что руководящий центр СВУ находился в Академии наук. Аресты продолжались до января 1930 г. Всего под следствие попало 474 человека[1159].

На скамье подсудимых оказалось 45 человек – все представители национальной интеллигенции. Например, 15 из них работали в системе ВУАН, а двое были академиками. Многие из подсудимых (31 человек) были деятелями УНР и украинского движения времен революции, членами Центральной рады, министрами с социал-демократическим, эсеровским и подобным политическим прошлым[1160]. Среди обвиняемых значились член Генерального секретариата УНР, академик ВУАН и виднейший представитель украинского движения С. Ефремов, бывший премьер-министр правительства УНР, а впоследствии активный организатор УАПЦ В. Чеховской, академик М. Слабченко, историк И. Гермайзе, литературный критик и писатель А. Никовский, писательница Л. Старицкая-Черняховская и др. Обвинительный приговор гласил, что созданная ими подпольная организация была раскрыта и ликвидирована во второй половине 1929 г. (тогда же состоялись аресты ее членов). Далее говорилось, что СВУ намеревался «свергнуть советскую власть на Украине путем вооруженного восстания при помощи иностранных буржуазных государств и реставрировать капиталистический строй в форме Украинской Народной Республики»[1161].

Согласно официальным обвинениям, предтечей СВУ было Братство Украинской державносте (БУД), созданное подсудимыми еще в 1919 г. Судьба БУД – судьба националистического повстанчества: оно самоликвидировалось в 1924 г., под влиянием политики украинизации. Новые условия побуждали к перемене тактики. В результате в 1926 г., после гибели Петлюры, на свет появилась новая организация – СВУ, имевшая сеть соратников по Украине и связи с эмиграцией[1162]. Во главе организации стоял С. Ефремов, который давно находился в поле зрения ГПУ.

Каким же образом СВУ пытался достичь своих целей? Следствие и судебный процесс ответили и на этот вопрос. Члены Спилки внедряли своих людей в государственные структуры и общественные организации УССР, создавали почву для их будущего превращения в органы УНР. Например, на Луганщине действовал «кружок украинизаторов», состоящий из учителей украинского языка. Согласно обвинению, своей целью кружок ставил объединение украинской националистической общественности и влияние на учительство и студенчество. Академик М. Слабченко обвинялся в том, что формировал и воспитывал группу будущих молодых профессоров, националистов по убеждению[1163].

Имелась при СВУ и боевая террористическая организация. Для удобства СВУ был разделен на медицинскую, академическую, школьную, педагогическую, институтскую, издательскую, редакторскую, кооперативную, автокефальную секции. При нем имелся Союз украинской молодежи (СУМ). По версии госбезопасности, СУМ был создан в 1925 г. и связь с СВУ установил в 1928 г. Заметим, что указанные направления оставляли для советских спецслужб широкий простор для поиска контрреволюционных элементов в тех организациях и областях, которые были охвачены этими секциями, например в Академии наук, книгоиздательстве, системе образования и т. д. СВУ также имел филиалы в Полтаве, Днепропетровске, Чернигове, Виннице, Одессе, Николаеве и 31 округе республики[1164].

В настоящее время многими историками принято считать, что Союз вызволения Украины как таковой не существовал и был плодом работы органов безопасности. Об этом, например, пишут В. Пристайко и Ю. Шаповал в своей работе, основанной на солидной источниковой базе[1165]. Действительно, обвинение было построено на показаниях участников процесса, их личных материалах, переписке, дневниках, оперативных материалах ГПУ, самооговорах и показаниях других подсудимых. Уже после первых арестов, к осени 1929 г., стало ясно, что найденный при обыске материал хотя и давал представление о русле, в котором мыслили арестованные, но не содержал информации об их участии в СВУ, равно как и о наличии таковой. Поэтому было решено, что в ряде округов дальнейшая разработка дела будет осуществляться следственным способом, то есть так, как только что было сказано.

Обвинения и основные эпизоды дела были сформулированы в декабре 1929 г., задолго до начала судебного заседания. Вся информация о подготовке процесса, а затем о его ходе отсылалась в ЦК ВКП(б) и лично Сталину. Это, кстати, свидетельствует о том, что процессу придавалось исключительное значение. Скажем, положение о времени создания СВУ, перечисление направлений, по которым действовали члены Спилки, списки участников центральной организации и филиалов содержались в составленном С. Косиором, В. Балицким и П. Любченко документе, информировавшем ЦК ВКП(б) о ходе работы по указанному делу[1166].

Не секрет, что при подготовке подобных процессов ради того, чтобы найти доказательства вины подсудимых, в ход шли подтасовки, подлоги, фальсификации. Но, как правило, в основе их были реальные факты и события. Например, в деле разоблаченной в 1930-х гг. контрреволюционной повстанческой организации Красных партизан в качестве вещественных доказательств фигурировали некие спрятанные в пограничной полосе арсеналы вооружения. К мифической организации они отношения не имели, хотя и не были выдумкой чекистов, как могли бы подумать «развенчатели культов» перестроечного и постперестроечного времени. Эти склады действительно существовали. Дело в том, что в 1927 г. с санкции высшего руководства СССР и лично по указанию наркома обороны К. Е. Ворошилова на случай вероятной войны в приграничных районах делались схроны с оружием и взрывчаткой, а также назначались лица из участников войны, тех же красных партизан, которые должны были оставаться на оккупированной врагом территории и вести подпольно-диверсионную работу[1167].

Подобные «зацепки» имелись и в деле СВУ. К ним можно отнести, скажем, наличие ряда раскрытых организаций с одноименным названием (например, Спилки вызволения Украины из Винницкого округа, ликвидированной в 1928 г., не говоря уже об СВУ времен Первой мировой войны), а также факты антисоветских и националистических настроений, подтвержденных оперативной информацией и изъятыми личными материалами и т. д.

Но ее реальность, как ни парадоксально, ни работников госбезопасности, ни партийное руководство особо не волновала. Даже если СВУ как организация не существовал, нельзя забывать принцип, сообразуясь с которым строились все политические процессы 1930-х гг. Его можно назвать принципом «упреждающего удара» против потенциальных или вполне реальных противников советской власти. Люди, становившиеся главными участниками того или иного процесса, могли быть невиновны в конкретных обвинениях и даже до поры до времени не иметь представления о созданных в кабинетах ГПУ-НКВД организациях, но истинность формальных обвинений не была главной. Судили за мысли, за взгляды, за жизненную позицию. Если понять эту логику, многие явления общественно-политической жизни 1930-х гг. предстают в ином свете и становятся понятными.

В данном случае судили украинский национализм. На скамье подсудимых оказались видные представители национального движения, участники революции, деятели УНР. Ни для кого не было секретом их резко негативное отношение и к советской власти, и к «зависимости» Украины от России. Даже если охарактеризовать деятельность этих людей как «духовную» или «интеллектуальную» оппозицию, это не только не умалит их роль в деле утверждения украинства, но, напротив, лишь подчеркнет ее. Борьба вовсе не обязательно должна сводиться к кавалерийским атакам, терактам против представителей власти или разбрасыванию листовок. Мозговой центр национального движения, генератор идеологий, ценностных систем имел для строительства украинской нации значение несравнимо большее, чем десятки самых мощных подпольных организаций. Идеи, однажды появившиеся, не исчезают в никуда. Они имеют особенность материализовываться через помыслы и дела людей, пусть даже спустя несколько поколений, и изменять мир. История последнего столетия убедительно продемонстрировала, что наиболее прочная победа – победа на поле общественного сознания.

Пока же зачищалась «старая гвардия» украинского движения. 9 апреля 1930 г. Верховный суд УССР за контрреволюционную деятельность и участие в СВУ приговорил обвиняемых к разным срокам лишения свободы (от двух до десяти лет). Из 45 человек десять получили срок условно и были освобождены, еще пятеро через несколько месяцев были помилованы. Другие же, как, например, С. Ефремов, на волю больше не вышли: позднее они были осуждены по новым статьям и получили новые сроки[1168].

Процесс над СВУ был открытым и вызвал большой общественный резонанс. Реакция широких слоев населения на суд и приговор продемонстрировала, что государственная идеология начала проникать в массовое сознание. Речь идет не только о ежедневной и настойчивой кампании советских СМИ по созданию негативного образа «контрреволюционеров» и таких же официальных осуждениях участников СВУ, которые принимались трудовыми коллективами различных организаций и учреждений. Гораздо интереснее посмотреть, какой была реакция «не напоказ», не для выражения верноподданнического усердия. Особый интерес при этом представляет реакция интеллигенции, как наиболее образованной группы населения, внимательно следившей за политикой и настроенной более критически по отношению к власти. К тому же всем было ясно, что своим острием процесс над СВУ был направлен против нее. Например, под влиянием процесса над Союзом вызволения среди рабочих вновь стала отмечаться подозрительность к спецам и к интеллигенции вообще[1169], притихшая было после окончания Шахтинского процесса, а также усилилось враждебное отношение к украинским националистам и украинизации.

Итак, какую же реакцию вызвали сообщения о суде над СВУ среди интеллигенции? Этому вопросу посвящена специальная сводка, составленная заместителем председателя ГПУ УССР К. М. Карлсоном. Как указывалось в сводке, основная масса интеллигенции смотрела на процесс со своей корпоративной точки зрения. В процессе усматривали уже привычное «спецеедство» и третирование интеллигенции. Но помимо тех, кто полагал, что дело было раздутым, а приговор – чрезвычайно суровым (подсудимые, конечно, не правы, но они раскаялись и могут продолжать работать[1170]), имелись и такие, которые были довольны принятыми мерами, а если и критиковали их, то только за чересчур мягкий, по их мнению, приговор. Например, профессор Харьковского педагогического института В. Брожечка в этой «мягкости» усматривал национальный подтекст: подсудимые были украинцами. Если бы такое произошло в РСФСР, «оно бы так просто не кончилось», полагал профессор и возмущался тем, что «люди пользуются некоторыми привилегиями только оттого, что они украинцы»[1171].

Подобные высказывания были присущи представителям русской интеллигенции. Она долго испытывала на себе давление украинизации, а также возведенных в ранг государственной политики кампаний против «великодержавного шовинизма» и осуществлявшейся под этой маркой травли и третирования русскости. Партийная пресса, особенно благодаря стараниям Н. Скрыпника и его команды, изображала русскую интеллигенцию одним из главных носителей этого шовинизма. Доставалось ей и от «украинцев». Поэтому становится понятным, отчего немало представителей русской интеллигенции жалело, что «не все подобные организации выявлены», или, как преподаватель физики Киевского педагогического института С. Борисоглебский, надеялось, что «люди, сочувствующие деятелям СВУ» «в конце концов… будут обнаружены». А такие люди, по его словам, были везде, даже у них в институте[1172] (как видим, так считало не только ГПУ-НКВД).

Вообще, несмотря на то что в кругах русской интеллигенции отношение к процессу над СВУ было разным[1173], его национальную подоплеку она почувствовала хорошо. Кто-то верил в существование СВУ, кто-то нет. Но даже те из них, кто не спешил принимать официальную информацию на веру или считал, что «в сообщении об Ефремове 90 % лжи», потому что «большевикам надо отвлечь внимание от событий на Китайской границе, от безработицы, отсутствия продуктов, топлива и т. д.», полностью поддерживали коммунистов, когда принимались рассуждать об «украинском вопросе». Скажем, некий профессор Егунов, сомневавшийся в том, что дело «было серьезно», потому что коммунисты «теперь очень сильны», ни минуты не сомневался, что в случае, если бы СВУ вел дело к отделению Украины, надо было принять «серьезные меры». Ему вторил профессор Боровиков (в деле он усматривал «польскую интригу»): «Той автономии, которую Украина сейчас имеет, – достаточно. Коммунисты набьют морду сепаратистам и расстреляют Ефремова. Не лазь. Я всецело на стороне коммунистов»[1174].

Польский мотив, как и выход на международные темы вообще, постоянно присутствовал при обсуждении дела СВУ. Относительную мягкость приговора чаще всего пытались объяснить боязнью международных осложнений. В среде интеллигенции ходили разговоры, что большевики опасаются ответных мер со стороны иностранных государств, особенно Польши. Причем такие взгляды высказывали представители и русской и украинской интеллигенции[1175]. Степень опасности, которую представлял СВУ, также оценивали по-разному. Кто-то полагал, что организация «имеет корни в зажиточной части крестьянства и украинской интеллигенции». Другие считали, что «украинцев» очень мало и «они подняли голову потому, что власть слишком с ними заигрывала»[1176]. В целом же можно отметить, что процесс над СВУ всколыхнул подспудно тлеющее противостояние русского и украинского мировоззрений, общерусской и украинской идентичностей.

Украинская интеллигенция реагировала более единодушно. Многие ее представители тоже сомневались в реальности СВУ и во всем видели руку ГПУ, которое «соскучилось» по работе, так как «уже давно не имело хорошего дела»[1177]. Но в их официальных выступлениях звучала резкая критика в адрес СВУ и ее главных участников, принимались резолюции соответствующего содержания. В то же самое время некоторые из выступавших (например, профессора Гордиевский и Музычка из Одессы) при встречах со студентами и на других мероприятиях старались, как отмечали чекисты, «смазать значение и характер СВУ и подорвать доверие к правдоподобности этого дела». Наиболее проницательные люди почувствовали, что «теперь, наверное, будут бить украинцев и дальше. Москва возьмет теперь твердый курс». Упомянутый выше Музычка как в воду глядел, говоря, что «может получиться так, что сегодня мы будем протестовать (то есть клеймить СВУ и заявлять о поддержке политики властей. – А. М.), а завтра просить, чтобы нас простили»[1178].

Примерно так же, как старшие товарищи, реагировало студенчество. Поначалу многие студенты относились к делу «частично безразлично, а частично недоверчиво», хотя на протесты и демонстрации выходили исправно, опасаясь «нажима» коммунистов и возможных неприятностей в учебе[1179]. По мере усиления пропаганды, да еще после признания подсудимыми всех предъявленных им обвинений, число тех, кто осуждал СВУ не только для вида и встретил приговор с удовлетворением, росло. По сравнению со старшим поколением студенческая молодежь в отношении «контрреволюционеров» была настроена более «кровожадно» и требовала для них более суровой кары[1180].

Так подробно мы остановились на том, какое впечатление «дело СВУ» произвело на интеллигенцию, для того чтобы ясно представить, какие позиции имели большевики в своем наступлении на украинский национализм. Десять лет советской власти, сочетавшей кнут и пряник, принесли свои плоды. Власть чувствовала себя прочно и в глазах населения представлялась сильной как никогда. Интеллигенция была психологически сломлена, отчасти разбавлена новыми кадрами, стоящими на советских позициях. Украинская интеллигенция была уже не та, что в начале 1920-х гг., открытую оппозицию составить не могла и вслух выражала полную поддержку действий большевиков. Истинные взгляды можно было держать при себе или делиться ими с близкими друзьями, но в этом случае о них нередко узнавало еще одно заинтересованное лицо – ГПУ. Как политическая сила интеллигенция уже не представляла угрозы, но все еще продолжала оставаться идейным конкурентом. Впрочем, ее ликвидация и в этом качестве была предрешена настойчивым и постоянным оттеснением ее от руководства украинским культурным строительством. Действительно прав был Музычка, когда почувствовал, что скоро за «первыми ласточками» – участниками СВУ – последуют другие.

Небезынтересно привести слова еще одного русского ученого, профессора Кинена. Он полагал, что «на Украине, несомненно, есть группа шовинистов – украинцев, узких националистов, которые хотят полного отделения Украины. Эта группа сама не знает, чего она хочет… Но только эта группа бессильна, состоит она из дряблой мечтательной интеллигенции, и не им бороться против мужественных и сильных большевиков».

Прервемся на время. Как это верно замечено! При всех идеологических и даже геополитических теориях и того времени, и наших дней, украинский национализм не выработал своей положительной мотивации. Вся идейная мощь и даже прогрессивные на первый взгляд теории на самом деле либо обращены назад, в прошлое (зачастую придуманное) и построены на принципе отрицания, либо предусматривают обычную геостратегическую, культурную и прочую переориентацию на иные центры силы, по логике истории выступающие противниками России (СССР). Все это превращает украинский национализм в перманентно вторичное, провинциальное явление и делает его неспособным на серьезные самостоятельные шаги. Более того, это ставит под вопрос и подлинно независимое существование конечного продукта украинского нациостроительства, делая его скорее объектом, а не субъектом исторического процесса. Свою «дряблость» и «мечтательность» украинское движение воочию продемонстрировало еще в Гражданскую войну, а большевики, благодаря своей «силе» и «мужественности», вышли из нее победителями. Это своеобразное преломление закона сохранения энергии лишь подтвердилось в дальнейшем: чем «сильнее» и «мужественнее» становились большевики, тем «безвольнее» – украинские шовинисты, и наоборот.

Но вернемся к тому, что сказал профессор о ситуации, сложившейся ко времени процесса над СВУ. «Большевики, безусловно, не допустят дробления России и решительными мерами прекратят все эти вылазки», – говорил он. «Огромное большинство беспартийных на Украине будет в этом вопросе вместе с большевиками. “Украинцев” очень… мало. Они подняли голову потому, что власть слишком с ними заигрывала. Удар по заговорам и твердая рука скоро превратят этих “украинцев” снова в граждан СССР или России»[1181].

Несомненно, большевики прекрасно знали, что общественное мнение и симпатии масс будут на их стороне и выручать украинскую национальную интеллигенцию окажется некому. Крестьянство – эта, по мнению националистов, опора украинской нации, по крайней мере его подавляющая часть, к вопросам «высокой национальной политики» было равнодушно.

К тому же все мысли и чувства поглощало изъятие хлеба, коллективизация, раскулачивание. Социалистическое наступление на экономическом фронте не позволило «националистическим элементам» обратить внимание крестьянства на национальный вопрос.

Впрочем, организаторы процесса над СВУ предусмотрели связь между коллективизацией и ударом по украинской интеллигенции. Вот тут и пригодились раскрытые ранее подпольные организации с тризубами на печатях, с громкими названиями со словами украинская, вызволение, армия, провозглашавшие борьбу за восстановление УНР при помощи восстания и интервенции (вспомним хотя бы организацию Штаб войска Украинского). Как следовало из обвинительного приговора над СВУ, свержение советской власти, которое готовили члены Спилки, должно было осуществляться путем крестьянского восстания и неизбежной при этом интервенции. Подготовка и руководство восстанием возлагались на участников СВУ, причем эта «честь» предоставлялась прежде всего автокефальной церкви.

Процесс над СВУ стал ударом не только по украинской интеллигенции. Своим острием он одновременно был направлен против УАПЦ – пожалуй, единственной в то время организации, имевшей политическую окраску, через которую продолжало действовать украинское национальное движение. Даже несмотря на то что в конце 1920-х гг. над ней был установлен контроль советских спецслужб, УАПЦ продолжала оставаться важным элементом нациостроительства не только по форме, но и по содержанию. Процесс над СВУ положил конец существованию и этого структурного подразделения движения. О месте УАПЦ в деле СВУ и о судьбе автокефальной церкви, следует сказать особо.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.