Истоки

Истоки

Прежде чем приступить к рассмотрению деятельности украинского национального движения в советский период, необходимо сделать хотя бы краткий обзор его предыдущей истории. В первой половине XIX столетия под влиянием идей романтизма, популярных в Европе и оттуда попавших в Россию, среди образованных кругов малорусского общества все большее распространение получало увлечение прошлым края, этнографией и культурой простого народа. Энтузиасты занялись собиранием народного творчества, записывали фольклор: песни, сказки, обряды и т. д. Дальше увлечения культурой общественное внимание не заходило. Это была вполне понятная любовь к своему краю, лишенная какой бы то ни было политической окраски.

Кстати, интерес к этнографии и истории региона проявляли не только представители малорусских образованных слоев, но также великороссы и поляки, причем и те и другие в малорусской культурной специфике усматривали одно из проявлений культуры соответственно русского и польского народов. У поляков к этому еще примешивалась ностальгическая память о временах Речи Посполитой, к неотъемлемой части которой они относили и «восточные кресы» (то есть бывшие древнерусские территории, попавшие затем под власть Польши). Именно в польской среде начали возникать политические мотивы, связанные с «Украиной».

Малороссия стала полем идейной борьбы поляков против России и русскости. Они считали южнорусские земли своими и видели их в составе будущей Польши, за восстановление которой боролись. Со временем все большее число поляков начало понимать нереальность восстановления Польши в границах 1772 г. (до разделов) и ассимиляции малороссов в польскую нацию. Тогда на вооружение была взята идея политического сепаратизма Южной Руси, добиваться которого следовало, прививая малороссийскому населению особую «украинскую» идентичность. Край этот потерян для Польши, но надо сделать так, чтобы он был потерян и для России[31], – таковой стала генеральная линия польских националистов в «малорусском вопросе». Питательной почвой для этого могли послужить воспоминания о запорожской автономии, гетманщине, антимосковских фрондах казачьей верхушки. Однако после инкорпорации этой последней в российское правящее сословие, получения ею вожделенного дворянского статуса и помещичьих привилегий казачьи мятежи, фронда и вызванные ими сепаратистские тенденции сошли на нет. Малороссийское дворянство стало опорой порядка, а простой народ доказал верность своему выбору в пользу Москвы еще во время Б. Хмельницкого и бесчисленных казачьих смут XVII – начала XVIII в. Вдохнуть силы в идею сепаратизма, посеять рознь между Северной и Южной Русью предполагалось путем постепенной, но настойчивой пропаганды их различия и национальной обособленности, путем идейного воспитания малорусской молодежи. А польское культурное влияние в крае было весьма сильным.

Культивированию сепаратизма должна была способствовать даже терминология. Поляки стали употреблять термины Украина для обозначения всех южнорусских земель (а не части территории Среднего Поднепровья, за которым это название закрепилось исторически) и украинцы для обозначения православных малороссов, вкладывая в эти слова политический смысл. «Украину» стали изображать землей, духовно близкой Польше. При этом акцент делался на ее противопоставлении России, что отразилось и в терминологии (польские националисты еще называли ее «Русью», в противовес «Московщине», то есть России, которая, по их убеждению, Русью не являлась). Тогда же некоторые польские националисты стали выдвигать идею об этнической близости поляков и русинов (по современной терминологии – украинцев), опять же подчеркивая сильные культурные и этнические различия между последними и великороссами. Из авторов подобных концепций можно упомянуть, например, Франциска Духинского. В частности, он считал Русь, то есть галицких русинов и малороссов, ветвью польского народа, а их язык – диалектом польского языка. «Москали»[32] же, по его утверждению, присвоили себе это имя вместе с территорией, на которой проживали малороссы. Сами «москали» – народ не арийского, а туранского происхождения, народ азиатский (финско-монгольский), лишь слегка ославянившийся. Соответственно, рассуждал Духинский, их культура и нравственность были жалкими и ничтожными и ни в какое сравнение не могли идти с европейскими (куда, естественно, входила культура поляков и «руси»)[33].

Идейный, а позднее и организационный вклад поляков в украинское движение позволил его противникам усматривать в нем «польскую интригу», своеобразный тихий реванш за потерю государственности и неудачу антироссийских восстаний 1830–1831 и 1863 гг.

Зарождение украинского движения, то есть такого, которое приступило к конструированию национального фантома и созданию идеального Отечества и начало воплощать их в жизнь, следует отнести к самому концу первой половины XIX в., к созданному в 1845 г. Кирилло-Мефодиевскому обществу. В этом обществе состояли историк Н. И. Костомаров, писатель П. А. Кулиш, поэт Т. Г. Шевченко и еще несколько представителей общественности Малороссии. Ими была выработана программа идеального устройства России, которое виделось в виде федерации славянских народов, построенной на началах политической свободы и социального равенства[34]. Члены общества впервые заговорили об «Украине» как об особом политическом организме: в составе федерации она должна была стать отдельной политической единицей. Николаем Ивановичем Костомаровым, впоследствии видным историком и украинофилом, была написана «Книга бытия украинского народа», ставшая не только своеобразным манифестом Кирилло-Мефодиевского общества, но и первой серьезной и сознательной программой украинского движения[35]. В ней заведомо давалась «идеальная», далекая от действительности история Украины. Она представала в виде самостоятельного субъекта, ведущего самостоятельную политику, но насильно разделенного Польшей (которая, впрочем, была названа автором «сестрой» Украины) и Москвой[36].

Развитие политической мысли в малорусских землях Российской империи имело место и в XVII, и в XVIII, и в начале XIX в. Можно упомянуть ряд публицистических произведений. Так, «Разговор Великороссии с Малороссиею» К. Дивовича (1762 г.) написан как спор противников отмены Гетманщины со сторонниками усиления центростремительных процессов. Нельзя не упомянуть и «Историю Русов», проникнутую местническим духом и на долгие годы ставшую основой для исторических сочинений украинофильского содержания. Мотивы некоторого противопоставления Малороссии и Великороссии как проявление местничества встречались в литературе и позже[37]. Но содержащие их литературные и публицистические произведения были все же отголоском старой эпохи. Их авторы рассуждали в привычной им системе феодального вассалитета и хотя и вспоминали о прежней гетманской автономии, но не подвергали сомнению целесообразность нахождения Малороссии в Российском государстве. Утверждать, что в литературе того периода имелось осознание себя в историческом развитии как нации, было бы явной натяжкой.

В этих произведениях даже сильнее чувствуется желание высших слоев малороссийского общества лучше, то есть с большими для себя правами и выгодами, «вписаться» в существующую самодержавную российскую государственность, нежели стремление предложить ей свою альтернативу. Выше сожаления о потере части (опять же, собственных, а не «украинских») полномочий авторы этих произведений не поднимались. И самое главное, новый положительный идеал, расположенный в будущем, а не в прошлом, они не формулировали. О национальном фантоме под названием «Украина» речи еще не было. Впервые в этом качестве такой идеал появляется в программе Кирилло-Мефодиевского общества, деятельность которого и становится отправной точкой в истории движения. Но в 1847 г. общество было разгромлено властями, и до второй половины 1850-х гг. украинское движение ничем себя не проявляло.

Император Николай I и его ближайшее окружение сознательно засекретили истинные цели Кирилло-Мефодиевского общества, хотя верно оценивали их как попытку формирования программы украинского национального движения. Вместо этого (как бы сказали некоторые историки, если бы вели речь о советском периоде) была «сфабрикована» версия, гласившая, что его члены стремились объединить славянские народы под скипетром российского самодержца. Сделано это было для того, чтобы не допустить проникновения подобных антиправительственных настроений, к тому же спаянных с регионально-национальными (украинскими) устремлениями, в массы малорусского, прежде всего образованного, населения[38].

Огромный вклад в становление движения, в конструирование идеального образа «Украины» и придание ему романтического ореола внесло творчество одного из членов Кирилло-Мефодиевского общества, Тараса Григорьевича Шевченко. Несмотря на неоднозначность личности Шевченко и его творчества, нельзя не отметить, что во многом благодаря его поэзии «украинская» тематика не только нашла свое выражение, но и со временем стала достоянием широкой общественности. Не будет преувеличением сказать, что Шевченко стал духовным отцом движения, во многом определившим его дальнейшее развитие и мировоззрение. Шевченко не был идеологом в чистом смысле этого слова. Он формулировал идеи не в четком политическом виде, а в образах и литературных формах. Он дал тот эмоциональный толчок, тот иррациональный импульс развития, в котором нуждается и с которого начинается всякое национальное движение. Он определил его ценностные ориентации и пути воплощения национальных идеалов.

Поэзия Шевченко уже не покоилась на позициях чистого романтизма, хотя и была насквозь проникнута духом былой казацкой вольницы, которую Шевченко так любил и воспевал. Впрочем, трактовал прошлое он весьма вольно, чаще придумывая его самостоятельно или слепо доверяя лукавым памфлетам времен казачьих фронд и польским «учителям», так как, по словам знавших его людей, историю «знал очень поверхностно, общих выводов из нее делать не мог; многие ясные и общеизвестные факты или отрицал, или не желал принимать во внимание», да и вообще чтение не жаловал[39]. Но получилось так, что заложенные Шевченко эмоциональные оценки истории – вхождения Украины в состав России, деятельности Богдана Хмельницкого, Переяславской рады, отношения к российской власти и государственности вообще и т. д. – оказали сильнейшее влияние на мышление и определение своего места в мире последующих поколений сторонников украинского движения[40].

Высказался Кобзарь и о своем видении путей «возрождения» Украины. Выход, считал он, настанет лишь тогда, когда будет отброшено наследие Хмельницкого. Это наследие было им образно названо «церковью-домовиной», той «церковью Богдановой», где гетман «молился» о равенстве и братстве «козака» и «москаля». Лишь когда она будет разрушена, полагал Шевченко, Украина освободится из неволи:

Церков – домовина

Розвалиться… і з-під неї

Встане Україна.

І розвіє тьму неволі,

Світ правди засвітить,

І помоляться на волі

Невольничі діти!..[41]

Именно поэтическая форма выражения украинской идеи облегчала ее вживление не только в образованные слои общества, но и в народные массы. Творчество Кобзаря было насквозь проникнуто национальными мотивами, порой граничащими с ксенофобией. Эмоциональные, яркие, а зачастую дико-кровожадные сюжеты, центральное место в которых занимали темы о разгульной запорожской вольнице, гайдамаках, «козаченьках» и «вороженьках», «крови врагов постылых», замученной «Матери-Украине», «москалях», разрывающих ее «могилы», откладывались в подсознание и формировали некие идеальные образы и штампы с привязкой их к политическому контексту современности и этническому окружению.

Впрочем, появление поэтических творений Кобзаря еще не означало их немедленного использования и усвоения народом. Известный украинофил М. П. Драгоманов вспоминал, что опыты чтения крестьянам стихов Т. Шевченко оканчивались, как правило, неудачно: мужики оставались равнодушными[42]. Но для дальнейшей судьбы украинского движения важен был сам факт существования поэзии Шевченко, которая со временем стала одним из мощнейших источников его подпитки. В его стихах находили или учились находить кладезь мудрости, духовной силы и ответы на возникающие вопросы. По мере развития движения они становились чем-то вроде гимна, клятвы членов этого национального «ордена». Культ Шевченко начал складываться уже после его смерти. Сначала он создавался националистами, а после революции – большевиками, вступившими с националистами в борьбу за «своего» Шевченко, но уже не национального, а революционно-демократического поэта. Это, кстати, свидетельствует о том, что его творчество успело стать оружием в руках украинского движения. Шевченко был превращен в своеобразный символ легитимизации для сторонников той или иной идеи, боровшихся на «украинском» политическом поле[43]. Но все это придет потом.

Активизация украинского национального движения произошла во второй половине 1850-х гг. и была обусловлена общей либерализацией внутриполитической жизни России. Бывшим членам Кирилло-Мефодиевского общества было разрешено вести общественную работу, в которой они и преуспели. В центре внимания украинофилов оказались вопросы создания украинского литературного языка. В настоящее время существование украинского литературного языка воспринимается как нечто очевидное, как данность, как объективная реальность. Более того, на Украине активно культивируется представление о его древности. Любые попытки создать непредвзятую, политически не ангажированную историю украинского языка наталкиваются на плотную стену околонаучной мифологии и уже знакомой идеологии. А между тем все, что в настоящий момент считается реальностью, не является чем-то заданным и определенным изначально. Она производна, творима и становится объективной лишь в результате практической деятельности предыдущих поколений. Точно так же наши потомки будут действовать исходя из той реальности, которую как результат нашей деятельности оставим им мы.

В середине XIX в. существование украинского языка вовсе не было реальностью, и это прекрасно понимали как противники его создания, так и сторонники. На народной малорусской речи возник ряд литературных произведений «изящной словестности», но язык, на котором они были написаны, был далек от того, чтобы называться (и являться) особым литературным языком. Российские образованные круги и власти страны считали язык малорусского крестьянства местным наречием большого русского языка и не препятствовали изданию на нем литературных работ и книг для народа, но только при условии, что они будут написаны русскими буквами, без примеси латинской графики[44]. Деятелей украинского движения это не устраивало. Они стремились к созданию отдельного языка, с помощью которого было бы легко очертить четкие границы формируемой общности. А существование подобного возможно при наличии особых норм и правил фонетики, грамматики, синтаксиса, лексики и орфографии. Поэтому энергия деятелей движения была направлена на закрепление существующих отличий народных малорусских говоров от русского литературного языка и на их искусственное создание.

Среди них особо выделялся Пантелеймон Александрович Кулиш, наиболее последовательный националист из всех украинофилов его поколения. Так, в письме к С. Т. Аксакову (1858 г.) он открыто заявлял, что для него и его единомышленников-украинофилов (горсточки, по его собственному признанию) Россия и русская культура – чужие. По его словам, именно эта «горсточка», невзирая на политику правительства и, главное, отношение к ним малороссийской общественности («земляков-недоумков», как в бессильной злобе называл их Кулиш), хранит «завет свободы нашего самостоятельного развития» и «веру в свою будущность», которая, по их мнению, не могла быть одинаковой с будущностью остальной Руси[45]. Под старость, увидев, куда идет движение, у истоков которого стоял он сам, и поняв, чего желают его адепты, Кулиш станет открещиваться от своих прежних сепаратистских идеалов и начнет ратовать за единство Великой и Малой Руси, велико– и малорусской ветвей русского народа. Но сделанного уже воротить будет нельзя[46].

Именно П. Кулиш всерьез занялся созданием особого украинского языка. О том, что таковой украинцам необходимо не только иметь, но еще и создать, он говорил прямо. Им была написана украинская «Грамматика», начато создание алфавита (прозванного «кулишовкой»), лежащего в основе современного украинского алфавита, сочинялась научная (например, юридическая) терминология. Для придания украинскому языку видимых отличий от русского он удалил букву «ы». Ее звук стал обозначаться буквой «и». Но дело было даже не в личном вкладе Кулиша в создание особого украинского алфавита. Им была заложена методика, по которой стали действовать его последователи – создатели и конструкторы украинского языка в XIX–XX вв. Их трудами вслед за «ы» из украинской азбуки были изъяты буквы «ё» (ее звук стали передавать через сочетание согласной с мягким знаком), «ъ» (заменен апострофом). Были введены некоторые новые буквы, например «ї» или «є», а также заменен ряд русских букв на другие. Так, буква «э» была заменена на «е». Но главное, в основу нового языка был положен не этимологический принцип, на котором основан русский язык (когда написание слов не всегда совпадает с их произношением), а фонетический (при котором все как слышится, так и пишется).

Этимологическое письмо для малорусской речи, на которое, кстати, российские власти смотрели вполне благожелательно, не устраивало строителей украинской идентичности: различия между местными наречиями и литературным русским языком оказывались несущественными (отличия региональных великорусских говоров от принятой литературной нормы были не меньшими). И это бросалось в глаза. Создание языка на фонетическом принципе открывало широкие возможности: можно было фиксировать любые, даже самые незначительные отличия малорусских говоров от великорусских и закреплять их при помощи нового алфавита[47].

Вопрос о языках во второй половине XIX в. оставался открытым, и вариантов его решения было множество. Наравне с теми, кто выступал за эмансипацию украинского языка, были сторонники создания на основе местных «мов» особых «волынского», «литвинского», «подольского» и ряда других языков. А это подразумевало бы оформление «волынской», «литвинской», «подольской», а также «галицкой» общностей. Выбор путей развития нациотворческих процессов был широк, причем они могли развиваться не только на малорусской и белорусской почве. Известно, что Л. Н. Толстой хотел написать азбуку на «тульском» наречии для «удобства» овладения грамотой детьми Тульской губернии (именно такими же образовательными причинами мотивировали свою борьбу за украиноязычную школу и сторонники украинского движения). Повторим, что различия в говорах жителей разных великорусских губерний (скажем, Поморья, Юга, Центра) были весьма заметными. Вполне возможно, что при желании определенных представителей образованных кругов, соответствующих действиях и конечно же благоприятной внутренней и внешней конъюнктуре в настоящее время мы вполне могли бы иметь как данность «волынян», «подольцев», «туляков» с «поморами» или даже «Волынию», «Подолию», а то и вовсе «Туляндию» как государственные образования.

Официальная точка зрения на вопрос об украинском языке не являлась препятствием для выхода в свет и «Грамматики», и различных букварей, переводов произведений зарубежных и древних авторов и прочей литературы, в том числе учебной, на местном наречии. Помимо работы на филологической ниве, в начале 1860-х гг. участники национального движения приступают к объединению «украинских» сил в кружках («громады»). Тогда же, в 1861 г., начинает издаваться журнал «Основа». Журнал был посвящен проблемам истории, культуры, языка Украины, то есть вопросам формирования украинской национальной идентичности[48], которая со временем должна была превратить национальный фантом «Украина» в особое национально-политическое целое. Так, Н. Костомаров в 1860 г. писал, что в будущем славянском союзе «наша Южная Русь должна составить отдельное гражданское целое на всем просторе, где народ говорит на южнорусском языке». По его словам, единство народов и частей Российского государства должно сохраняться, но не на основе «губительной умертвляющей централизации, а на четком осознании равноправности и своих собственных выгод»[49]. Несмотря на то что первый опыт издания общественно-политического органа национального движения оказался неудачным (попросту не нашлось достаточного числа подписчиков), он положил начало публичной работе украинофилов, в частности обсуждению вопроса об украинском языке как решающем факторе в национальной идентификации «украинцев».

К этому же времени относятся первые попытки перевода на новый язык Священного Писания. Опять-таки, дело заключалось не в желании скорейшего перевода богослужения на украинский ради удовлетворения религиозных потребностей народа. Будучи частью российской интеллигенции, украинофилы религиозными и церковными вопросами интересовались мало, оценивая действительность с точки зрения перспектив украинского национального строительства. Конечно, в то время в стремлении перевести Писание на украинский язык усматривать желание скорейшего превращения Русской православной церкви в «украинскую» нет оснований. Дело в другом. Перевод Священного Писания, как и прочих религиозных текстов, на какой-либо язык, особенно находящийся на стадии формирования, наглядно показывал степень развития и богатства языка данной нации и свидетельствовал о наличии одного из главных признаков национального коллектива. Впервые украинский перевод Евангелия был выполнен в 1860 г. инспектором Каменецкой гимназии Ф. С. Морачевским. Позже появились переводы отдельных частей Писания, выполненные П. Кулишом, И. С. Нечуем-Левицким, галицийцем доктором Пулюем[50].

После долгих обсуждений в Святейшем синоде и Императорской Академии наук целесообразности перевода Евангелия на украинский язык на издание был наложен запрет. Против перевода выступили многие малороссы – противники создания украинской идентичности. В этом шаге они усматривали путь к подрыву государственных устоев России и расколу внутреннего культурного единства страны. По их мнению, «существование отдельной малороссийской литературы, разрешение на которую вытекает из разрешения Святого Писания на малороссийском языке» (имеется в виду украинский. – А. М.), привело бы «к ослаблению связи Малороссии с Россией»[51].

Вопрос об украиноязычном Писании вновь всплыл лишь в начале XX в. В 1903 г. в Европе Британским библейским обществом издается «Святе Письмо Старого й Нового Завіту». Это событие, а также революция 1905 г., активизировавшая движение, заставили Синод и Академию наук вернуться к отложенному вопросу. После совместной работы комиссии, созданной Академией наук (куда вошли филологи А. А. Шахматов, П. И. Житецкий и др.), и членов Синода было принято решение издать Евангелие на украинском языке в переводе Ф. Морачевского. В 1906 г. издание увидело свет. По выражению работавших с переводом еще в XIX в. И. И. Срезневского, А. В. Никитченко, А. И. Востокова (Остенека), «малороссийское наречие оказалось способно на степень литературного развития, к выражению тех божественных и величайших истин, какие содержит в себе Евангелие»[52]. Хотя перевод был еще «сырой» и основная переводческая деятельность велась уже после революции, это означало, что украинский язык все больше превращался в реальность. Но это стало возможным не само по себе, а благодаря работе нескольких поколений украинофилов, закладывавших основы литературного языка, работавших над его грамматикой, лексикой.

Уделяли украинофилы внимание и народному образованию на украинском языке, добиваясь введения в школах малороссийских губерний преподавания на местном наречии, на свои средства открывая частные и воскресные школы, издавая буквари и прочие учебные пособия[53]. Шло становление украинской литературы, появляется целый ряд писателей (М. Вовчок, П. Мирный, И. Нечуй-Левицкий, О. Пчёлка, А. Барвинок и др.), не только украиноязычных, но и пишущих об «Украине» и для «Украины». На протяжении всей второй половины XIX в. культурно-национальный вопрос занимал в украинской литературе одно из центральных мест. При этом в поле зрения украинских писателей оказывались как чисто культурно-просветительские, так и социальные вопросы (например, о жизни крестьян), которые, впрочем, также ставились ими в контексте пробуждения любви к украинскому слову, обычаям, прошлому Украины[54]. Но ряды украинских литераторов пополняло и множество людей, не имевших писательских способностей. В работе на литературном поприще, в сочинении поддельных и тенденциозных, выдаваемых за подлинные «дум» о временах казаччины они видели сугубо конкретную цель: возможность проявить свои патриотические чувства к «Украине» и внести свой вклад в дело ее «возрождения» и, что не менее характерно, «освобождения» от Москвы. И таковых среди «пишущих патриотов» было большинство.

Однако развернувшаяся деятельность украинофилов была на некоторое время приостановлена. Отчасти это произошло из-за внутренней слабости движения (об этом говорилось выше), а отчасти этому способствовал изданный 18 июля 1863 г. циркуляр министра внутренних дел П. А. Валуева. В циркуляре подчеркивалось, что создание малороссийской литературы на малороссийском языке начинает выходить за рамки собственно литературных вопросов и приобретать политическое звучание. Оно заключалось в том, что «приверженцы малороссийской народности обратили свои виды на массу непросвещенную» и «под предлогом распространения грамотности» начали издавать книги для народа – буквари, грамматики и другую литературу. Эти лица обвинялись в идейных и организационных связях с поляками и в сепаратистских устремлениях, «враждебных для России и губительных для Малороссии». Циркуляр отрицал наличие «особенного малороссийского языка», относя его к простонародному наречию литературного русского языка, «испорченного влиянием на него Польши». Им также запрещалось издание книг духовного содержания, учебников и книг для народа на украинском, за исключением сочинений «изящной литературы»[55].

Видную роль в появлении этого циркуляра сыграло само малороссийское общество, а именно весьма многочисленные сторонники общерусского единства и противники особой украинской идентичности. Именно на их негативное отношение к попыткам украинофилов изобретать «так называемый украинский язык» и вести на нем пропаганду и ссылался П. Валуев: эти люди «весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может»[56]. Последние слова украинскими националистами обычно вырываются из контекста, и получается, что министр не констатировал наличие в малороссийском обществе противоположных подходов к проблеме, а выступал от своего имени, олицетворяя антиукраинскую политику империи.

Появление на свет Валуевского циркуляра, который украинские националисты считали и считают гонениями на украинскую культуру, было вызвано реакцией на Польское восстание 1863 г., а кроме того, опасением украинского сепаратизма и его возможного использования поляками в своих целях. Польские корни украинофильства, особенно его политических проявлений, о чем мы уже упоминали, были ясно различимы. Еще «Книга бытия украинского народа» провозглашала «сестринские» отношения Украины и Польши («как будто ничего не было между ними плохого») и даже заверяла, что Украина «разбудит Польшу»[57]. Правда, истинными будителями были как раз поляки, стремившиеся сделать из малороссов союзников в борьбе за воссоздание независимой Польши или, по крайней мере, противников России и потому идейно и организационно взращивавшие политическое украинство.

В том, насколько украинское движение было ориентировано на «польского учителя», можно убедиться из опубликованного в 1863 г. стихотворения «Ще не вмерла Украина» видного этнографа и украинофила П. П. Чубинского. Бросается в глаза прямое подражание польскому гимну «Еще Польска не сгинела». В стихотворении содержится горячий призыв к потомкам «козацького роду» восстать, «волю добывать» и «запанувать в своей сторонке». Призыв к восстанию Чубинский объяснял просто:

Наші браття Славяне вже за зброю взялись;

Не діжде ніхто, щобъ ми по-заду зістались.

Поєднаймось разомъ всі братчики – Славяне:

Нехай гинуть вороги, най воля настане!

Кто враг украинцев-казаков и их «братьев» поляков – ясно: это Россия и москали. Украину гнетет наследие Хмельницкого:

Ой, Богдане, Богдане, славний нашъ гетьмане!

Нащо віддав Україну москалям поганимъ?!

Щобъ вернути її честь ляжем головами,

Назовемся України вірними синами![58]

Характерно, что этот стихотворный призыв к восстанию появился именно в 1863 г. Но особенно символично то, что стихотворение стало настоящим гимном украинского движения, вдохновляя последующие поколения его адептов (и в том числе в XX в.) на борьбу за воплощение в жизнь национальных идеалов.

Рассчитывали польские мятежники и поднять крестьянское восстание. Но эти планы провалились: малорусское крестьянство не только не поддержало поляков, но и помогало русской армии подавлять восстание. Тем не менее угроза проникновения на село антиправительственной пропаганды через деятельность активистов украинского движения была ненадуманной. Другой причиной запрещения издания книг для народа, помимо его национальной составляющей, стала боязнь распространения среди крестьянства социалистических народнических идей[59].

Если посмотреть на проблему несколько шире, то можно заметить, что Валуевский циркуляр, последующие правительственные меры в отношении украинского движения, как и «антиукраинская» настроенность русских властей и их политика «русификации» Украины, имели своей целью сохранение и укрепление целостности русского общества и формирующейся в его недрах русской нации, частью которой считались малороссы[60]. Надо отметить и то, что «антиукраинскими» этот и некоторые последующие шаги были, с точки зрения адептов национального движения, узкой и маргинальной в то время политической группы, и того проекта, который она воплощала в жизнь, а вовсе не с точки зрения современного понимания термина «антиукраинский» в значении «антинародный».

В этот же период происходит осмысление российским обществом украинского движения как движения национального, направленного на создание особой национальной общности. При этом в ее создании стала усматриваться прямая угроза национальной и государственной целостности России. В том, что создание украинской национальной общности рано или поздно поставит под вопрос целостность государства, были убеждены многие противники украинского движения. Сами украинофилы отрицали наличие каких бы то ни было планов по отделению от России. Историк и учитель одного из отцов украинского движения М. С. Грушевского, В. Б. Антонович, называл упреки в сепаратизме или желании «сепаратизма государственного» бессмысленной и наивнейшей клеветой, но тут же пояснял, что совсем другое дело, «когда под словом сепаратизм понимают желание развить южнорусский язык и южнорусскую литературу»[61].

Понятно, что развитие последних как самостоятельных единиц рано или поздно, пусть даже вопреки желанию деятелей движения, поставило бы вопрос и о политических формах связи Украины и России. В XIX в. подавляющее большинство украинофилов были убежденными сторонниками государственного единства двух русских народностей. Другой известный деятель движения, Михаил Петрович Драгоманов, говорил об этом еще конкретнее: «Отделение украинского населения от других областей России в особое государство – есть вещь… вовсе ненужная для каких бы то ни было интересов украинского народа». Своих социальных и национальных свобод, считал Драгоманов, народ сможет быстрее достичь не путем сепаратизма, а в рамках преобразованной России. А о своих соратниках он отзывался следующим образом: «…люди, посвятившие себя освобождению украинского народа, будут самыми горячими сторонниками преобразования всей России на началах наиболее благоприятных для свободы развития всех ее народов»[62].

Украинофилы вполне могли быть искренними, говоря, что не ставят перед собой политических целей и не желают отделяться от России. Но тогда сделать это было невозможно хотя бы потому, что надо было ясно обосновать, кто, зачем и почему собирается отделяться, и обосновать это прежде всего перед своими земляками, и не только перед крестьянами, но и образованными слоями общества. А среди последних имелось немало активных противников украинской идентичности, считавших себя русскими, русскими-малороссами. Таким образом, украинскому движению еще только предстояло создать основу для политических устремлений. Все внимание было уделено вопросам строительства украинской общности – созданию языка, национальной культуры, литературы и т. п. Оградительными мерами правительство сумело приостановить развитие движения на несколько лет. Его новый подъем стал возможен в начале 1870-х гг. и был вызван, опять же, оживлением общественной жизни в России.

Украинское национальное движение, особенно на своих ранних этапах, да и на протяжении XIX в. вообще, очень многим обязано тому, что в советские времена называлось российским «освободительным» и «революционно-демократическим» движением. Соединение воспоминаний о Запорожье и казачьей автономии (причем подчас далеких от реально-исторических и превращенных в своеобразный глянцевый агитационный проспект, изобилующий бунчуками, радами и шароварами) с российским либеральным и революционным движением придало украинству живительную силу. По словам исследователя идеологии украинского сепаратизма Н. И. Ульянова, «украинофильство XIX века… представляет причудливую амальгаму настроений и чаяний эпохи гетманщины с революционными программами тогдашней интеллигенции». Оно «сделалось обязательным признаком русского освободительного движения» и шло вместе с ним, получая от него идейную, духовную, а часто и материальную поддержку[63].

На пореформенный период приходится начало активной деятельности нового поколения украинофилов, поколения более политизированного, к тому же не дворянского, а интеллигентско-разночинского происхождения. Украинофильство начинает активнее проникать в образованное общество, прежде всего в среду студенческой молодежи. «Украинские» кружки появляются в университетах, игравших важную роль в становлении и утверждении национальной идентичности. Например, в 1860–1864 гг. до 70 % активистов национального движения составляли студенты Киевского и Харьковского университетов[64]. Все больше внимания деятели украинского движения стали уделять развитию научной, культурной, издательской деятельности, которую взяли на себя Киевский (Юго-Западный) отдел Русского императорского географического общества (РГО) и журнал «Киевская старина». По-прежнему издавалась учебная и народная литература по разным отраслям знаний[65].

Валуевский циркуляр соблюдался не всегда. Кстати, мягкость «репрессий» признавали и сами украинофилы. М. Драгоманов позднее указывал, что ограничения 1863 г. были весьма избирательными. Так, они запрещали Костомарову «печатать в России по-украински Библию и популярные педагогические книги, но не запрещали ему печатать по-украински “Богдана Хмельницкого”, “Мазепы” и тому подобные произведения»[66]. Это обстоятельство на фоне активизации украинского движения, оформления идейных принципов национального строительства, развития украиноведческих дисциплин, языка и литературы вновь вызвало опасения у противников украинофильства в Малороссии и у российских властей и привело к появлению указа, подписанного императором Александром II 18 мая 1876 г. в германском городе Эмс.

Деятельность украинофилов в нем признавалась опасной в государственном отношении. Вводился запрет на ввоз из-за границы книг на украинском языке, равно как и на издание таковых в России (кроме исторических памятников, которые должны были печататься при помощи русской, а не украинской орфографии). Запрет налагался на украиноязычные сценические постановки, публичные чтения, преподавание на украинском. Указ настаивал на более тщательном подборе преподавательских кадров в школах и прочих учебных заведениях. Киевский отдел РГО был закрыт, а его активные члены – М. Драгоманов и П. Чубинский – высланы за пределы малороссийских губерний[67]. Формально указ действовал до 1905 г., хотя на практике не стал сколько-нибудь серьезной преградой на пути развития украинского движения. Репрессии, и то весьма либеральные, коснулись узкого круга лиц. Деятельность украинофилов на культурной и языковой ниве также существенно не пострадала. Они перешли к так называемой органической работе, то есть подчеркнуто дистанцированным от политики занятиям в области истории и культуры. Даже последствия указа в издательской сфере не были такими суровыми, как можно было предположить. Скажем, в конце 1870-х гг. из общего числа рукописей, представленных на цензуру, 20 % были запрещены к печати, еще в 10 % случаев делались изъятия. В 1896–1900 гг. Киевским цензурным комитетом ежегодно запрещалось около 15 % украинских изданий. Соответственно, 85 % к печати допускалось[68].

Но Эмсский указ имел и иные последствия. Во-первых, он усилил недовольство у вполне лояльных, но украинофильски настроенных групп общественности. Но главное, он активизировал перенесение украинской культурной жизни из Малороссии в населенную русинами австро-венгерскую Галицию. Цензурные ограничения спровоцировали то, что должно было произойти по законам внутренней логики развития движения. Пребывание части русских (в широком смысле слова) этнических земель в составе другого государства, с более либеральным политическим режимом, которое к тому же использовало украинское движение в отношениях с Россией и «своими» поляками в собственных интересах, рано или поздно должно было привлечь внимание деятелей украинского движения. Кроме того, среди русинского населения Галиции наблюдались процессы, имевшие параллели с теми, что происходили в России. Постепенно в Галицию переносится «украинская» литературная, издательская и научная деятельность, а сама она превращается в центр национального движения, что позволило украинофилам по аналогии с процессом объединения Италии окрестить ее «украинским Пьемонтом»[69]. Перенесение центра тяжести движения в Галичину и его поддержка австрийскими властями способствовали тому, что местное культурное возрождение русинов, начавшееся в середине XIX в. как общерусское, под знаменем единства со всем русским народом, все больше начало развиваться в направлении формирования украинской идентичности.

Как показало будущее, это имело для судьбы украинского движения далекоидущие последствия. Тесный контакт с галицкими деятелями вызвал к жизни теорию «соборности», подразумевавшую, что русская и австрийская части «Украины» являются единым целым, идеальным Отечеством единого «украинского» народа. В дальнейшем, когда украинское движение вступило в фазу своей политической зрелости и начало выдвигать политические требования, именно это представление легло в основу всей украинской идеологии. Другим не менее важным последствием перенесения центра тяжести «украинской» жизни в Австро-Венгрию стало сильное культурное и политическое влияние, которое это движение испытало со стороны галицийского «этнического материала». Например, теперь создавать украинский литературный язык приходилось исходя из теории «соборной Украины» и с учетом особенностей разговорной речи галицких русинов, нередко очень существенных.

Не меньшее воздействие испытала и психология движения, которая закладывалась в основу психологии создаваемой национальной общности. К изначальным идейным установкам украинского движения, к антироссийской и антирусской пропаганде, которая велась поляками, а затем и австрийскими властями, добавилось неприятие политического строя России и политики российских властей, затруднявших работу по созданию украинской нации. Озлобление у адептов украинства вызывало также отношение большей части российского общества, не признававшей отдельную украинскую идентичность и не желавшей ее признавать. Постепенно у многих представителей движения, особенно галицийцев, все это слилось воедино и переросло в неприятие России, русских и русской культуры как главного препятствия на пути создания особой украинской культуры, на пути становления «Украины». Все больше становилось людей, считавших Россию «чужой», и все меньше тех, кто в украинофильстве видел пути прогрессивного преобразования России. Галиция стала подходящей почвой для выработки основной черты психологии движения – его антироссийской и антирусской направленности, когда Россия воспринималась как нечто чужое, внешнее, непонятное и враждебное.

Немалую роль в формировании образа России играли религиозные различия малороссов и галичан (православие-униатство). Австрийское правительство и польская общественность Галиции поддерживали те круги галицийских русинов, которые заявляли о своей украинской идентичности, и враждебно относились к галичанам, считавшим себя частью единого русского народа. Поддержка Петербургом местных русофилов в силу разных причин была непоследовательной и непланомерной. И, как результат, уже к концу XIX в. украинская партия (называвшаяся народовской) начала приобретать превалирующее положение среди образованного населения Галиции. Она берет в свои руки инициативу по «воспитанию» простого народа, среди которого все активнее начинает распространять украинскую национальную идентичность. Во многом этому способствовало созданное в 1868 г. общество «Просвита», со временем «покрывшее» всю Галичину сетью своих организаций, читален, библиотек, связанных с ней кооперативных и спортивных обществ[70]. Постепенная, методичная работа украинских организаций, особенно в экономической сфере, поддержка ими крестьянских хозяйств вырабатывали у галицийских крестьян отношение к ним как к «своим» и тем самым способствовали закреплению украинской идентичности.

Наряду с начавшимся перенесением украинских идей в народные массы в Галичине украинское движение активно занималось идеологическим и научным оформлением украинского «фантома». Неоценимый вклад в эту работу внесло созданное в 1873 г. силами российских украинофилов Общество имени Шевченко, которое с 1892 г. стало называться Научным обществом (Товариством) имени Шевченко (НТШ). Оно занималось научной, культурной, издательской деятельностью. Немало работ, вышедших во Львове, было написано «украинцами», проживавшими в России, а также теми, кто оттуда эмигрировал. Значительная часть средств, за счет которых жило Общество, поступала из России (от сочувствующих украинскому делу), а также от австрийского правительства. Общество состояло из исторической, филологической и естественно-научной секций. Вклад НТШ в дело развития украинского движения значителен. Им были выпущены 118 томов «Научных записок», посвященных украинской истории, этнографии, литературе, 35 томов «Этнографического сборника», 14 томов опубликованных источников по истории, многочисленные литературные произведения и, реже, естественно-научные труды[71]. Работа по созданию «украинской» науки, научному обоснованию целей и идеалов движения, сложению национальной концепции истории особенно активизировалась после того, как в 1898 г. НТШ возглавил историк и общественный деятель из российской Украины Михаил Сергеевич Грушевский.

Роль М. Грушевского в деле создания украинской нации поистине огромна. Его научная и общественная деятельность была во много раз весомее его непосредственного участия в политике. Он создал главный труд – многотомную «Историю Украины-Руси», в которой сформулировал национальную концепцию истории Украины, определил место формируемой общности в прошлом и настоящем. Собственно, об «украинском народе» как о субъекте истории стало возможно говорить лишь после выхода его трудов. Он собрал истории земель, входивших в «идеальное украинское отечество», до этого составлявших историю других государств и народов, и создал из них историю «украинского» народа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.