Глава девятая. БЕСПОРЯДОК И ПУСТОТА

Глава девятая.

БЕСПОРЯДОК И ПУСТОТА

Постепенно жизнь дипломатов при русском дворе сделалась трудной, даже мучительной, ибо чем дальше, тем меньше становилось у них возможностей прямого контакта с императрицей. Бестужев сумел устроить так, что вокруг Елизаветы образовалась пустота, а сама Елизавета создала такую же пустоту вокруг великого князя, средоточия надежд (впрочем, с каждым днем все более зыбких) франко-прусского лагеря{339}. Иностранцев от молодого двора последовательно отлучали. Были уволены камергер Бецкой, побочный брат принцессы Гессен-Гомбургской, Дуллертинкер, племянник Брюммера и друг детства великого князя, камердинер Крамер, историк Штелин, торговец Шрайбер, обер-егермейстер Бредаль и егерь Бастьен; некоторых из них отправили назад, на родину. Та же участь постигла и немецких фрейлин Екатерины: их заменили русскими девушками, не знающими ни одного иностранного языка. Должность обер-гофмейстера молодого двора была доверена Чоглокову — человеку, который превыше всего неизменно ставил власть и почести. Князь Василий Аникитич Репнин, снисходительный наставник и внимательный собеседник, оставил это важное в стратегическом отношении место и возглавил войска, отправляющиеся во Фландрию.

Иностранцам, сохранившим за собою придворные или административные должности, также приходилось несладко. Многие ученые, члены Петербургской Академии наук: Делиль, Эйлер, Геллерт, Гмелин — предпочли оставить Россию и вернулись на родину, где их ждал куда более скромный достаток, но где они были избавлены от придирок президента Академии Кирилла Разумовского, брата фаворита. Впрочем, жалованье им в 1740-е годы платили крайне нерегулярно, а подчас и вовсе забывали это сделать.

В 1742–1748 годах покинули Россию и очень многие военные иностранного происхождения; их свободу ограничивали так сильно, что этого не могли вынести даже такие гибкие, ко всему приспосабливающиеся люди, как авантюрист Фридрих фон Тренк. Наемник, вступавший в русскую службу, будь то солдат или офицер, непременно должен был дать письменное обязательство никогда не покидать ее{340}. Задолго до того, как русский корпус двинулся на Рейн, армию очистили от западных кадров. Датчанин Лёвендаль уехал из России в 1743 году, пруссак Манштейи — в 1744 году, шотландец Кейт — в 1746 году, Бисмарк вернулся в Берлин в 1749 году; герои войн со Швецией и Турцией и войны за Польское наследство вступали в армии противника. Фридрих прекрасно понимал, с какими трудностями сталкиваются эти военные — жертвы ксенофобии и оскудения русской казны[90], и старался привлечь их на свою сторону; он тратил на это значительные суммы — те, которые жалел на подкуп придворных Елизаветы. Сознавая, что ряды русской армии редеют, Бестужев — действуя на первый взгляд совершенно бессистемно — изменил ее иерархию. Согласно предварительным договоренностям 1746 года, русский вспомогательный корпус не был предназначен для участия в боях; в его задачу входила лишь психологическая поддержка союзнической армии. Поэтому канцлер позволил себе оставить в Петербурге и в Прибалтике самых опытных русских генералов и самых талантливых офицеров. И французов, и пруссаков эта тактика привела в недоумение, а между тем она свидетельствовала в первую очередь о нестабильности обстановки внутри страны. Беспорядок сделался еще сильнее после смерти Репнина (1748); на роль его преемника претендовали Салтыков, Апраксин и Ливен, и распри поддерживающих каждого из них группировок сотрясали армию{341}. Бестужев решил дело следующим образом: своего собутыльника Апраксина оставил в Петербурге и сделал советником по военным вопросам, ибо сам вовсе не разбирался ни в стратегии, ни в тактике. Салтыкова, заподозренного в симпатиях к Брауншвейгскому дому, отослали в Ливонию командовать резервными частями. Командование же вспомогательным корпусом, куда входили солдаты самых разных национальностей, поручили Ливену, человеку канцлера{342}. В результате всех этих перемен беспорядок во вспомогательном корпусе, и без того больше напоминавшем дикую орду, достиг таких масштабов, что всякая попытка отправить его в бой неминуемо привела бы к большим потерям, о чем, впрочем, ответственные лица предпочитали умалчивать[91].