Глава восьмая Венчание на царство первого царя из дома Романовых

Глава восьмая

Венчание на царство первого царя из дома Романовых

I

Торжественно провозгласив двадцать первого февраля 1613 года Михаила Федоровича царем всея Руси, Земский избирательный собор не сложил с себя полномочий. Он продолжал править землей: стал приводить города к присяге избранному государю, отправил к нему великое посольство «прошати» Михаила Федоровича на царство и занимался текущими государственными делами. Одним из важных распоряжений собора надо счесть посылку к королю польскому Сигизмунду гонцом «коширянина» дворянина Дениса Аладьина с грамотой относительно размена пленных. Мы знаем, как великие послы говорили «по наказу» о том, что «в Литву» уже отправлено от имени собора предложение отпустить из плена митрополита Филарета в обмен на плененных в Москве поляков, самым видным из которых был пан Струсь. И собор действительно подумал об освобождении государева отца. С этой целью и был им послан в Польшу Аладьин³⁴⁶.

Русский гонец выехал из Москвы десятого марта. В грамоте, повезенной им королю, заключалось целое обличение Сигизмунда и его советников в ряде неправд, почему русские люди и отказались от признания царем королевича Владислава. Указывал собор и на грубое нарушение королем международных обычаев и задержку великих послов. Рассказав затем об очищении столицы Русского государства от поляков и единодушии русских людей, собор с умыслом умалчивал о состоявшемся выборе на царство Михаила Федоровича. Цель такого умолчания ясна – надо было добиться скорейшего согласия на освобождение государева отца. Грамота и предлагала Сигизмунду размен пленных: во-первых, членов великого посольства с Филаретом и Голицыным во главе, а во-вторых, смоленских сидельцев и их семей – Шеина и многих других.

Собор предлагал на время размена пленных заключить перемирие между Русью и Речью Посполитой. Вслед за Аладьиным в Варшаву было послано и письмо злосчастного Струся. Этот, несомненно, храбрый и способный военачальник с жаром умолял короля: «Смилуйся твоя королевская милость, да выми нас отселе из вязенья, попомни нашу верную службу». Струсь оправдывался в сдаче Кремля: «Не нами то делалось; да ныне не неприятели нас звоевали, лише голод неслыханый да страшливой, который у нас силу нашу отнял, да одва нас живых в руки отдали неприятелевы: десять недель мы ровно ждали от Господа Бога и от братьи нашей смилованья, а дождаться не могли»; «не будет милосердья твоего королевской милости, пана нашего милостиваго, и нам всем погибель будетъ!» – восклицал несчастный польский пленник³⁴⁷.

Аладьин приехал в Варшаву и получил восьмого июля 1613 года от имени Сигизмунда ответную грамоту для собора. В этой грамоте король высокомерно выговаривал собору за его «гордость» и непригожие речи, однако, слагал вину в неудаче посольства на самих послов, будто бы изменивших своему делу, соглашался на размен пленных³⁴⁸. Но он не состоялся до 1619 года. Тем не менее наш гонец воротился благополучно домой, где «государь Дениса пожаловал, даде ему вотчину»³⁴⁹.

Посылка Аладьина была одним из последних совершенно самостоятельных распоряжений собора. Отправив великое посольство «прошати» на царство Михаила Федоровича и выделив в него значительную часть своих членов, собор начинает посылать отписки на имя избранного землей государя еще до четырнадцатого марта 1613 года. А двадцать четвертого числа этого же месяца в Москву пришла радостная весть о том, что царь Михаил Федорович «пожаловал, прошение принял, и государем царем и великим князем всеа Русии на Владимерском и на Московском государстве и на всех государствах Росийскаго царствия за многим моленьем и челобитьем учинился в царском наречении»³⁵⁰. С этого дня собор все время находится в деятельных сношениях с царем Михаилом Федоровичем и своими великими послами, пока не уступает места обычному правящему кругу и учреждению – «бояром», во главе которых становится старейший по отечеству боярин-князь Федор Иванович Мстиславский³⁵¹. К этому времени многие из членов собора, особенно служилые люди, переезжают к государю³⁵².

Но собор остается в Москве, и к нему иногда обращаются в важных случаях³⁵³. Менее заметны становятся воеводы подмосковных ратей, очищавших Москву, но и они, по-видимому, играют еще некоторую роль в правительственном механизме в это переходное время³⁵⁴.

Все названные нами лица и учреждения с четырнадцатого марта 1613 года являются лишь исполнителями и советниками велений царской власти. К царю Михаилу Федоровичу обращаются теперь все с челобитьями, просьбами, жалобами – он делает распоряжения и издает указы. До двадцать третьего марта 1613 года он действует через великих послов. По крайней мере, мы имеем просьбу их от семнадцатого марта, в которой они напоминают митрополиту Кириллу с освященным собором и боярину, князю Федору Ивановичу Мстиславскому «с товарищи» о скорейшей присылке подлинного боярского списка и государевой печати. О присылке как списка, так и «печати» послы писали «многижды» в Москву, а между тем «у нас, господа, – напоминают Федорит и Шерметев за себя и своих товарищей, – за государевой печатью многие государевы грамоты стали»³⁵⁵. Великое посольство, находясь при государе долгое время после «наречения» его, не теряет своего значения. Оно является в иных случаях посредствующим звеном между государем и собором до самого приезда молодого царя в столицу³⁵⁶. Но с двадцать третьего марта царь Михаил Федорович, переехавший двадцать первого марта в Ярославль, проживший здесь до шестнадцатого апреля³⁵⁷, а затем медленно подвигавшийся к Москве, чаще всего действует путем непосредственных указов и распоряжений. В этот именно день государь отправил в Москву известительную грамоту о своем согласии принять народное избрание и о том, что он «учинился» государем, царем и великим князем всея Руси, после того как «положился» на волю Божию и на верность русских людей. Мать царя Михаила Федоровича особой грамотой известила собор о том, что она «благословила» сына своего на царство. Обе грамоты оканчивались обещанием скоро прибыть в Москву³⁵⁸.

Не знаем точно, кто явился советником юного царя на первых порах его деятельности. Известно только, что первое место при Михаиле Федоровиче скоро заняли его родственники, братья Салтыковы – Борис и Михаил Михайловичи³⁵⁹. Близок к царю был и великий посол боярин Ф. И. Шереметев.

Во всяком случае, царь Михаил Федорович сразу усвоил себе властный и независимый тон, как по отношению к собору, так и к правившим Москвой боярам – «Федором Мстиславским с товарищи». Это объясняется положением государя, излюбленного всей землей. «Подвиг» свой к Москве царь Михаил Федорович совершал очень медленно и имел на это основательные причины. Конечно, ему мешало дурное состояние дорог. Царю с его «поездом» нужно было по крайней мере дней восемь, чтобы от Ярославля достигнуть Москвы. Но Михаил Федорович земедлил приходом в столицу до второго мая. Это объясняется не одними только трудностями пути. Надобно было привести в приличный вид московский дворец, в котором мог бы иметь свое пребывание русский государь. Московское разоренье сказывалось на каждом шагу, и царские палаты разделили участь многих других зданий. И для матери царя, инокини Марфы, надо было озаботиться ремонтом и устройством подобающего помещения³⁶⁰.

Но главную заботу, беспокойство и огорчение молодому государю причиняли «атаманы и казаки». Не говоря уже о воровских шайках Заруцкого и иных подобных вождей, и те казаки, которые считались верными государству «служилыми людьми», доставляли много хлопот высшему правительству. Сначала они докучали ему своими беспрестанными челобитьями о жалованье и корме. И правительство старалось всемерно удовлетворить ходатайства «атаманов и казаков»³⁶¹. Но последние привыкли к безначалию и своеволию во время Смуты и «разрухи». Они не удовольствовались «жалованьем и кормом», а принялись за воровство и грабежи под самой Москвой. Это опечалило и возмутило царя и его мать, великую старицу инокиню Марфу. Великим послам пришлось во время пребывания царя в Троице-Сергиевом монастыре выслушать гневные речи своего государя и передать их Земскому собору.

Двадцать шестого апреля Михаил Федорович и мать его, «государыня великая старица инока Марфа Ивановна, призвали» к себе митрополита Казанского Ефрема, присоединившегося в то время к царскому «походу»³⁶², и все великое посольство и «на соборе говорили с великим гневом и со слезами, жалеючи о православных крестьянах, что грабежи и убивства на Москве, и по городам, и по дорогам встали воры великие, и православным крестьянам, своей единокровной братье, чинят нестерпимые смертные муки и убивства, и кровь крестьянскую льют безпрестани». Государь напомнил земским людям, что он согласился принять народное избрание под условием, что все люди Московского государства будут ему «служить и прямить», и «другу друга любить, и крови крестьянские межусобные не вчинать, а быти всем в любви и в соединении». Между тем «на Москве и по городам и по дорогам грабежи и убивства… православных крестьян бьют и грабют, позабыв свое вольное крестное целованье, и дороги все затворили гонцом к Москве из городов, и с Москвы в городы никого служивых и торговых людей с товары и ни с какими запасы не пропустят». Поэтому молодой царь «к Москве на свой царский престол, от живоначальные Троицы из Сергиева монастыря идти не хочет, толко всего Московского государства всех чинов люди в соединенье не придут, и кровь крестьянская литися не перестанет». От всех неурядиц, грабежей и насилий по дорогам государь и его мать «учинилися в великом сумненьи» и бросили в лицо посольства горький упрек: «Вы де нам били челом и говорили, что Московскаго государства люди все пришли в чювство, и от воровства отстали, и вы де нам били челом и говорили ложно… что всякие люди перестали от всякаго дурна»³⁶³.

Земские послы, «слыша такия слова от государя и опалу, стали в великой скорби» и отправили к Земскому собору отписку, в которой советовали принять самые строгие меры против «воровства»: грабежей и убийств и прислать к царю грамоту с просьбой ускорить приезд «на свой царский престол» в Москву. «А мы господа, – писали Федорит и Шереметев от лица всего посольства, – государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всеа Русии и матери его, государыне великой старице иноке Марфе Ивановне бьем челом безпрестани, чтоб государь милость показал, шел на свой царский престол к Москве». Эту отписку ввиду ее важности повезли в Москву Чудовский и Новоспасский архимандриты, стольник Иван Петрович Шереметев и многие другие члены великого посольства «из всех чинов всяких людей»³⁶⁴.

Отправка этой депутации от посольства состоялась двадцать восьмого апреля, а на другой день Земскому собору была послана и царская грамота. В ней государь писал: «При своем государстве слышим на Москве и под Москвою по дорогам воровство, грабежи и убивства великие не престанут, и за чем к Москве никто из городов ни с чем не едут, и о том мать наша, великая старица инока Марфа Ивановна, и мы конечно и вседушно скорбим, и за тем к Москве итти не хотим». Такие речи, по собственным словам царя, он говорил великому посольству, и только просьбы последнего несколько смягчили разгневанного и опечаленного государя. Он указывал Земскому собору на необходимость принятия строгих мер против воровства и на то, чтобы «ни кому бы за тех воров не стоять»³⁶⁵.

Гнев государя возымел важные последствия, так как были наконец приняты действительные меры против «воровства». Земский собор очень встревожился, получив вести о неудовольствии и «великом сумненьи» государя и его матери, и стал действовать решительно. Он выслал несколько «посылок» из Москвы с целью поимки «воров», расписал в столице «объезжих голов» и велел «заказ крепкий учинить», чтобы «на Москве… во всех слободах и в казачьих таборах. однолично воровства и корчем не было нигде». «Атаманы и казаки», оставшиеся верными правительству, «меж себя ныне, для большаго укрепления велели дву атаманом у одного атамана через день, его станицы казаков смотреть и котораго вора сыщут, никак его не потаять»³⁶⁶.

Постаравшись обуздать таким образом своеволие казачьих масс, собор не замедлил с отправкой государю торжественной делегации от своего имени. В состав ее вошли архиепископ Суздальский Герасим, бояре-князья Иван Михайлович Воротынский, Василий Петрович Морозов, окольничий князь Данило Иванович Мезецкий, дьяк Андрей Иванов, служилые и «всяких чинов» люди. «Приехав ко государю на стан», делегация должна была «свидитися с митрополитом Ефремом» и с теми, «которые на перед сего посыланы к государю в челобитчекех», и «бити челом» царю Михаилу Федоровичу и его матери, «чтоб он государь умилосердился надо всеми православными крестьяны, шел бы государь на свой царский престол к Москве и походом бы своим не замешкал, и Московскаго государства всяких людей приходом своим учинил радостных». С просьбами «бить челом» государю собор обратился также к митрополиту Ефрему и своим великим послам Федориту и Шереметеву «с товарищи»³⁶⁷.

С делом отправки к царю нового посольства очень спешили: дьяку было поручено написать наказ и «грамоту против наказу отпустить сейчас, не выходя из избы»³⁶⁸.

Архиепископы Герасим и князь Воротынский «с товарищи» застали государя «на стану в Братошине», где и были приняты в тот же день, первого мая. Царь Михаил Федорович объявил им, что «государь на свой царский престол к Москве идет… а будет на последний стан от Москвы, в Тонинское, мая в 1 день, а к Москве. мая во 2 день»³⁶⁹.

И действительно, второго мая, в весенний воскресный день, многочисленные толпы ликующего народа имели счастье видеть въезд в столицу излюбленного всей землей государя. Следуя благочестивому обычаю и влечению набожного сердца, царь Михаил Федорович поклонился московским святыням, отслушал благодарственный молебен и «возведен бысть в царский его дом»³⁷⁰.

Понятны были чувства, волновавшие москвичей, да и остальных русских людей второго мая 1613 года. К глубокой радости народа, порядок явно торжествовал над смутой, и правильная жизнь государства, несомненно, налаживалась прочнее и крепче.

II

После торжественного въезда царя в Москву решено было озаботиться составлением грамоты об избрании Михаила Федоровича «на превысочайший престол Российского царствия». По изготовлении грамоты в течение многих месяцев собирались под ней подписи «властей», «синклита» и выборных из городов.

В то же время Земский собор, исполняя желание народа, обратился к царю с усиленной и единодушной просьбой о скорейшем венчании на царство. «И приидоша ко государю всею землею, – повествует Новый летописец, – со слезами бити челом, чтобы государь венчался своим царским венцем». Молодой государь назначил днем своего венчания на царство воскресенье одиннадцатого июля 1613 года, канун дня своего ангела. При этом, чтобы не омрачать величайшего торжества Русской земли местническими счетами, царь Михаил Федорович указал «для своего царскаго венца, во всяких чинех быть без мест»³⁷¹.

В день своего венчания государь пожаловал саном боярства своего родственника князя Ивана Борисовича Черкасского и славного вождя Нижегородского ополчения стольника Дмитрия Михайловича Пожарского. А затем в день своего ангела, двенадцатого июля 1613 года, «пожаловал государь в думные дворяне Кузму Минина»³⁷². Зная московские порядки и обычаи, не можем не согласиться с покойным И. Е. Забелиным, что награды, данные Пожарскому и Минину, были чрезвычайными в соответствии с необычайными заслугами знаменитых нижегородских вождей перед государством.

Самое венчание царя Михаила Федоровича на царство происходило следующим образом³⁷³. Под наблюдением казначея Никифора Васильевича Траханиотова, «земскаго» Офонасия Зиновьева и дьяков Хвитского и Шипова в Успенском соборе было устроено покрытое дорогим «черленым сукном» царское место. На нем был поставлен «государю царю и великому князю престол персидской золот» и митрополиту Ефрему, совершавшему чин венчания, «стул». «Для царскаго чину» был устроен близ царских врат собора особый «налой». По полу собора в местах, по которым должен был проходить царь, был «постлан черчат постав», поверх которого перед самым венчанием надлежало разостлать «бархаты черчаты».

Торжественное шествие Михаила Федоровича в Успенский собор

Накануне царского венчания отслужены были торжественные всенощные во всех московских церквах. На другой день «во втором часу дня» состоялся выход государя из «Царских постельных хором» в Золотую палату, куда были призваны все бояре, «а воеводам и княжатам и всем своим чиновникам» царь «велел быти перед Золотою палатою в сенех в золотном нарядном платье».

После этого в Успенском соборе собрались митрополиты, архиепископы «и весь освященный собор» и ожидали там появления «святаго животворящаго креста и святыя бармы и скифетра и царскаго венца»³⁷⁴. За царским чином были посланы «на казенный двор» боярин-князь Дмитрий Михайлович Пожарский, казначей Траханиотов и протопоп с двумя диаконами. Принесенный к царю в Золотую палату «царский чин» с торжественной церемонией был перенесен в Успенский собор при перезвоне кремлевских колоколов. В перенесении его участвовали боярин В. П. Морозов и князь Дмитрий Михайлович Пожарский, казначей Траханиотов, дьяки Сыдавный-Васильев и Алексей Шапилов. В соборе «царский сан» встретило высшее духовенство и возложило его на приготовленном «налое». «А около налоя… предстояли те же посланные боярин-князь Дмитрий Михайлович Пожарский, да казначей Микифор Васильевич с товарищи, и берегли со страхом и с трепетом, чтоб никто же от простых людей прикоснулся того царскаго сану и венца. А боярин Василий Петрович, царю и великому князю сказал, что уготовано все по его царскому приказу».

Тогда состоялся выход государя в Успенский собор. Перед царем шел боярин В. П. Морозов, а с ним все окольничии и десять стольников. За ними следовал в епитрахили протопоп и кропил царский путь святой водой. Наконец, шел царь Михаил Федорович, сопровождаемый боярами и «прочими вельможами», за которыми шло «множество людей всякаго чину». По сторонам процессии толпилось «всенародное многое множество православных крестьян, им же несть числа и все предстояли со страхом и с великим вниманием по своим местам. и славили Бога и дивишась царскому чудному происхождению». Порядок оберегали стрелецкие головы, сотники и стрельцы.

Государь проследовал в церковь и при пении многолетия «ходил молитися и знаменоватися ко святым иконам и к великом чудотворцам», после чего «прииде к митрополиту благословитися».

Торжественное шествие царя Михаила Федоровича по Соборной площади из Успенского собора в Архангельский, затем в Благовещенский и далее в Золотую палату

Тем временем окольничии, и стольники, и «всякие чиновники, ходя по всей церкви уставливали народы, чтоб стояли со всяким молчанием и кротостию и целомудрием и вниманием». Царь отошел тогда к патриаршему месту, где и слушал торжественное молебствие.

После молебна митрополит Ефрем «со всеми властьми» «прииде» к царю и великому князю «и возведе царя и великаго князя на чертожное место… И взошед, царь и великий князь и митрополит седоша на своих местах, а власти сели по своим местам». Остальные присутствовавшие стояли в благоговейном молчании и ожидали речи царя и великого князя к митрополиту.

И вот, «посидев мало», царь встал и произнес, обращаясь к митрополиту Ефрему, речь, в которой вкратце упомянул об угасшей династии и о Смутном времени, наставшем после того, как «за умножение грех наших, великий государь царь и великий князь Федор Иванович всея Русии безчаден оставя земное царство, отыде к вечному блаженству». Затем царь Михаил Федорович перешел к своему избранию на царский престол: «А ныне всесильнаго и в Троице славимаго Бога нашею милостию и неизреченными Его судьбами и по племени по дяде нашем, хвалам достойнаго, по великом праведном государе царе и великом князе Федоре Ивановиче, всея Русии самодержце, вы богомольцы наши митрополиты, и архиепископы, и епископы, и весь освященный собор, и бояре, и дворяне, и приказные люди, и дети боярские, и атаманы, и казаки, и гости, и всякие служилые и жилецкие люди всенародное множество всех городов всего великаго Российскаго царствия, изобрали на сей царский престол на Российское государство нас великого государя царя и великаго князя Михаила Федоровича, всея Русии самодержца. И вы б богомольцы наши, – закончил государь свою речь, – по Божией милости и по данной благодати Святаго Духа, а по вашему и всего Московскаго государства всяких чинов людей избранью, нас великаго государя на те наши великия государства благословили и венчали царским венцем и диадимою, по прежнему нашему царскому чину достоянью».

По окончании царской речи митрополит Ефрем дал благословение государю и произнес ответную речь. Построенная так же, как и царская, но более подробная речь архипастыря Казанского отличалась от нее некоторыми частностями, не лишенными интереса. Так, упомянув о Гришке Отрепьеве, митрополит остановился на помощи, оказанной ему королем

Сигизмундом и радными панами; они даже явились подстрекателями злого еретика Гришки. Говоря о царе Василии Шуйском, митрополит Казанский отметил, «что царь Василий Иванович по нашему челобитью, государство оставил». Но с особенными подробностями рассказал митрополит Ефрем о договоре с Сигизмундом, великом посольстве, коварстве и вероломстве поляков, задержании великих послов, гибели в Москве «дерзосердаго страдальца» патриарха Гермогена, несчастьях занятой врагами столицы и бедствиях в ней самого царя и его матери. Затем Казанский владыка указал, что, «видев се зло и неправду Жигимонта короля и разоренье Московскому государству», русские люди дружно стали против врагов и очистили от них Москву. «А ныне всесильный, в Троице славимый Бог наш, на нас милость Свою показал, подаровал нам на великия государства Российскаго царствия, по племени дяде вашем, хвалам достойнаго по великом праведном государе царе и великом князе Федоре Ивановиче, всея Русии самодержце, тебя великаго государя царя и великаго князя Михаила Федоровича, всея Русии самодержца, государя благочестива, и по православной хрестьянской вере поборателя». Затем митрополит Ефрем от лица всего освященного собора заявил, что благословляет и венчает царя «по Божией воле и по племени дяди» государева «и по избранию всех чинов людей всего… Российскаго царствия», и заключил свою речь следующими словами: «Превысочайшую же честь и вышехвальную славу царствия венец на главу свою восприими, его же взыска от древних лет великий государь Владимир Мономах, чтоб нам от вас великаго государя от вашего царскаго прекрасно цветущаго корени пресветлая и прекрасная ветвь процвела, в надежу и в наследие всем великим государством Российскаго царствия».

Митрополит Казанский Ефрем возлагает на Михаила Федоровича царский венец

За речами царя и митрополита Ефрема последовало царское венчание, после которого духовенство, а за ними «бояре творили поклонение и поздравление Боговенчанному царю и великому князю и вси людие».

«И потом, – как сказано в чине венчания, – поучи митрополит царя и великаго князя о полезном»³⁷⁵. Во время последующей затем литургии царь

Венец Большого наряда царя Михаила Федоровича

Михаил Федорович стоял «в своем царском сану», сняв и отдав его только на время совершенного над ним миропомазания. Тогда «царский венец» «остави на златом блюде, повеле держати сродичем своим Ивану Никитичу… А скифетр держа боярин же князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой. Яблоко царского чина держа боярин же князь Дмитрий Михаилович Пожарский, близь себе на уготованном месте, до совершеннаго времени». После миропомазания государь причастился Святых Тайн.

По окончании богослужения царь в венце на главе и со скипетром в руке снова принимал поздравление от духовенства и «зва» его «хлеба ясти».

Пир в Грановитой палате

Из Успенского собора венценосец отправился в Архангельский и Благовещенский соборы. При выходе из каждого собора государя осыпали «потрижды» «золотыми и серебряными деньгами» боярин князь Федор Иванович Мстиславский и казначей Н. В. Траханиотов. Из Благовещенского собора царь Михаил Федорович проследовал «во свои царския палаты». Этим и закончилось царское венчание.

По старому обычаю «царское постланное место весь народ обойма, каждо что взя на честь постановления».

По доброму старому обычаю не были забыты в день царского венчания и обездоленные судьбой бедняки. Следуя тому же обычаю, царь давал по случаю «своего венца» честные пиры духовенству, боярам и вельможам.

Шумно и весело было в Москве в день святого царского торжества. Сознавали русские люди, что «паки наста весна благодатнаго бытия и простирается струя светлотекущаго жития», чувствовали они, что великая держава, как «доброрастное и красноцветущее древо, еже теснотами лютыя зимы завядши смирися, но ныне паки при летней теплоте светлостию усмехнувшися и процвете»³⁷⁶.

Много еще предстояло труда над укреплением порядка и восстановлением сил страны, но радостное сознание того, что Смута окончательно побеждена и что Русь «не безгосударна», окрыляло теперь наших предков и помогало им в их тяжелой работе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.