Глава вторая Царица Анастасия Романовна и царь Иван Васильевич Грозный

Глава вторая

Царица Анастасия Романовна и царь Иван Васильевич Грозный

В 1540-х годах в Москве жило осиротевшее семейство окольничего Романа Юрьевича Захарьина. Жило оно скромно и благочестиво. Мать, боярыня Иулиания Федоровна, принявшая впоследствии иночество, воспитывала в добрых старых заветах рода Захарьиных своих детей: Даниила, Далмата, Никиту, Анну и Анастасию⁸⁹. Будущая царица родилась, как полагают, около 1530 года. С детства она была приучена к рукоделиям, и несколько работ ее, исполненных по исконному русскому обычаю для украшения храмов Божиих и святых обителей, сохранилось до наших дней. Вырастая под сенью родительского дома, молодая девушка незаметно развилась, расцвела красой и при этом пленяла всех своим добрым и кротким нравом.

Существует предание, что святой Геннадий Костромской, посетив Москву, «прият был честно от боярыни Иулиании Федоровны, жены Романа Юрьевича, благословения ради чад ея Даниилы и Никиты и дщери ея Анастасии Романовны». Прозорливец предсказал будто бы скромной боярышне супружество с царем, что и сбылось в недалеком будущем⁹⁰.

Тиха и уютна была жизнь юной Анастасии Романовны. Неприветливо и бурно протекали детство и ранняя юность ее царственного суженого. Несмотря на весь внешний блеск, окружавший Ивана IV, сирота великий князь был одинок и заброшен. В младенчестве царственного малютку окружали ласка и заботливость отца, не нарадовавшегося на своего надежду-сына. Рождение «царскаго отрочати» вызвало ряд предсказаний и ожиданий. Так, юродивый Дементий на вопрос великой княгини Елены: «Что имам родити?», юродствуя, отвечал: «Тит широкий ум». Другое предсказание сделал почитаемый современниками инок Галактион, задолго до появления на свет Божий Ивана предрекший, что у великого князя Василия родится сын, который покорит царство Казанское⁹¹. Наконец, на только что родившегося малютку известная своей ревностью к державной власти партия духовенства возложила упования, как на того, «кто управит исконное во отечествии его любопренное и гордынное о благородстве мятежное шатание». По удивительному стечению обстоятельств все предсказания сбылись: и Казань была взята, и царь был одарен широким и острым умом, и «мятежное шатание о благородстве» было сломлено. Однако, к величайшему сожалению, ум царя не был вовремя направлен на одно благое, а неизбежную борьбу с высшим, титулованным боярством царь повел чересчур круто и нервно. Но, разбираясь в причинах жестоких и подчас безумных казней Ивана IV, мы не можем не принимать во внимание те условия, при которых вырос этот, хотя и запятнанный злодеяниями, но все же глубоко несчастный человек⁹².

При чтении рассказа о последних днях жизни великого князя Василия III невольно обращаем внимание на какую-то чрезмерную боязнь умирающего за своего сына. Как мы видели, он всем внушал мысль о необходимости оберегать Ивана и верно служить ему: и братьям, и боярам, и прочим служилым людям. Приказал Василий и «маме», то есть главной воспитательнице своего маленького сына боярыне Челядниной: «Чтобы еси, Огрофена, от сына моего от Ивана пяди не отступала». Кроме того, Софийская вторая летопись сообщает нам еще одно любопытнейшее обстоятельство. При знатнейших боярах, которым Василий поручил заботу об Иване и о дяде его матери, князе Михаиле Львовиче Глинском, великий князь сказал последнему: «А ты бы, князь Михайло Глинской, за моего сына великаго князя Ивана, и за мою великую княгиню Елену, и за моего сына князя Юрья кровь свою пролиял и тело свое на раздробление дал»⁹³.

Предчувствия Василия III отчасти сбылись. Правда, сын его благополучно пережил пору своего детства и ранней юности и «учинился на государстве государь», но много неприятностей и унижений, о которых Иван IV сохранил мрачное воспоминание на всю жизнь, выпало ему на долю. На четвертом году Иван лишился отца, на восьмом потерял мать и остался в самом нежном возрасте круглым сиротой. Бояре и, главным образом, бояре-князья пренебрежительно относились к юному государю, выказывали неуважение к памяти его покойных родителей, оставляли его без ухода и ласки, занятые своими раздорами и борьбой знатнейших фамилий в государстве. За мелкими личными счетами князья-бояре забывали и государево дело, и самого государя. А между тем на приемах послов и в других торжественных случаях Иван видел себя главным лицом, а первейшие сановники в государстве раболепно склонялись перед ним. Все это раздражающе действовало на умную, нервную и впечатлительную натуру ребенка. Он мучительно чувствовал свои обиды, начал догадываться о своих правах и о попрании их окружающими. А после того как он вполне отчетливо осознал высокое значение своего сана, это стало обычным предметом его размышлений, причем нелюбовь, а затем и ненависть к незаконным похитителям власти, князьям-боярам, все более и более возрастали.

Когда великому князю минуло двенадцать лет, новое зло ожидало его: лесть и заискивание окружающих, догадавшихся о том, что посредством подрастающего государя можно будет добиться влияния и власти. Если пренебрежение и обиды ожесточили душу Ивана, то лесть и «ласкательство» поселили в ней презрение к человеческому достоинству. Государь стал показывать себя, обнаруживал по временам вспышки безудержного гнева и внушил к себе некоторый страх.

Не знаем, под чьим влиянием юный великий князь полюбил чтение. Может быть, здесь сказались основные свойства его натуры, склонной к сложной душевной жизни и работе ума. Во всяком случае, это был большой начетчик. При этом чтение, вращавшееся в кругу определенных религиозных и политических тем, и неминуемое общение с духовенством, главой которого был, начиная с 1542 года, знаменитый своим умом и любовью к просвещению митрополит Макарий, принадлежавший к партии иосифлян, еще более укрепило Ивана IV в любимой мысли о святости и важности его положения⁹⁴. Под влиянием этой мысли молодой, шестнадцатилетний Иван решился на небывалое дело: торжественно венчаться на царство и именовать себя во всех внешних и внутренних сношениях царем и великим князем⁹⁵. В то же время задумал великий князь вступить в брак. Объявить о таких важных событиях своей жизни, из которых первое должно было знаменовать факты большого политического значения: возвышение могущества Руси и усиление державной власти, противоположение государя всем его подданным, какой бы титул они ни носили⁹⁶, – Иван IV пожелал в самой торжественной обстановке. Тринадцатого декабря 1546 года государь призвал к себе на совещание митрополита Макария и беседовал с ним наедине. На другой день первосвятитель отслужил молебны в Успенском соборе и вызвал в Москву всех бояр и даже тех, «которые в опале были; и с митрополитом все бояре у великаго князя были и внидоша от великаго князя радостны». Через три дня, в пятницу семнадцатого декабря, у государя были митрополит со всеми боярами и выслушали следующую речь молодого властителя: «Милостью Божиею и Пречистые Его Царици Богоматери, и великих чюдотворцов Петра и Алексиа и Ионы и Сергиа чюдотворца и всех святых русских чюдотворцов молитвами и милостью, положил на них упование, а у тебя, отца своего, благословяся, помыслил есми женитися; и яз по твоему благословенно умыслил и хощу женитися, где ми Бог благословит и пречистая Его Богомати и чюдотворци Русские земли. А помышлял есми женитися в ыных царьствах, у короля у котораго, или у царя у котораго, и яз, отче, тое мысль отложил, в ыных государствах не хочу женитися для того, что яз отца своего государя великаго князя Василия и своей матери остался мал: привести мне за себя жену из ыного государства, и у нас нечто норовы будут розные, ино между нами тщета будет, и яз, отче, умыслил и хочю женитися в своем государстве, у кого ми Бог благоволит по твоему благословению».

Успенский собор

Речь юного великого князя до слез тронула собравшихся, «видяще такова государя млади суща, а ни с кем советующа, разве Божиа промысла, таков благ помысл хотящя исполнити». Митрополит благословил Ивана и сказал: «Соверши Бог твою мысль исполнену в благое дело». Бояре также одобрили желание государя. После этого великий князь заявил и о другом своем намерении: «По твоему, отца своего митрополита, по благословению и с вашего боярского совету хочю яз напред своей женитбы поискати прежних своих прародителей чинов: как наши прародители цари и великие князи и сроднич наш великий князь Владимер Всеволодич Манамах на царство, на великое княжение садилися, и яз по тому же тот чин хочю исполнити и на царство на великое княжение хочю сести. И ты, господине, отец мой Макарей митрополит, то дело благослови меня совершити». И на эту речь митрополит ответил благословением, а бояре радостными, быть может и лицемерными, похвалами по поводу того, «что государь в таком во младеньчестве, а прародителей своих чинов великих царей и великих князей поискал».

Выполняя свои намерения, Иван IV семнадцатого января 1547 года торжественно венчался на царство. В это время уже шли деятельные приготовления к предстоящей женитьбе молодого государя. Прежде всего ему надлежало избрать себе невесту. Как передает Герберштейн, при вступлении великого князя Василия III в первый брак был произведен выбор из 1500 красивейших девушек в стране⁹⁷. Сын Василия пожелал последовать примеру своего отца. Наместникам разных областей государства и специально для этой цели посланным сановникам были даны поручения произвести выбор красивейших в каждом уезде девушек и представить их государю в Москву на смотр. Здесь-то одной из них предназначено было стать счастливой избранницей юного царя. До нас дошли две любопытные грамоты, относящиеся к этой женитьбе царя Ивана⁹⁸. В первой, посланной в декабре 1546 года в Новгород «князем и детем боярским», говорится, между прочим: «Послал есми в отчину свою, в Великий Новгород, околничего… а велел есми бояром своим и наместником. да околничему. смотрити у вас дочерей девок, нам невесты. и выб с ними часа того ехали в Велики Новгород. А которой вас дочь девку у себя утаит. и тому от меня быть в великой опале и в казни. А грамоту посылайте меж себя сами, не издержавь ни часу». Такими же словами, показывающими, что дело велось по возможности наспех, оканчивается и другая нам известная грамота, отправленная четвертого января 1547 года в Вязьму и Дорогобуж. В ней мы встречаемся и с любопытным указанием на случаи уклонения от предварительных смотров. «И вы де и к ним», то есть государевым посланцам, «не едете, – говорится в грамоте, – и дочерей своих не везете, а наших грамот не слушаете, и вы то чините негораздо, что наших грамот не слушаете и вы б однолично часу того поехали з дочерми своими»; «а который к нам з дочерми своими часа того не поедет, и тому от меня быти в великой опале и в казни».

Неизвестно, когда состоялся съезд выбранных на предварительных смотрах невест в Москву; неизвестно также, почему юный государь остановил свой выбор на Анастасии Романовне. Существуют догадки, что здесь были причиной и политические соображения. Царь не желал жениться на русской княжне, чтобы не поощрять спесивых притязаний титулованной знати; в то же время он хотел взять в жены девушку из старого боярского рода⁹⁹. Эти догадки могут почесться небезосновательными, если мы примем во внимание, во-первых, то обстоятельство, что Иван IV ни разу не остановил выбора на представительницах русского княжья; во-вторых, род царицы Анастасии был одним из старейших и знаменитейших среди московского нетитулованного боярства. Впрочем, думается нам, царь, скорее всего, избрал подругу жизни, руководствуясь зародившейся в нем сердечной склонностью. Во всяком случае, впоследствии он горячо любил свою первую жену и находился под благотворным влиянием ее женственной прелести и доброты.

Свадьба царя Ивана и Анастасии Романовны состоялась третьего февраля 1547 года, «в четверток всеядныя недели», в Успенском соборе. Радостное для всей Руси таинство совершил сам митрополит Макарий, сказавший новобрачным поучительное слово. В своем поучении первосвятитель дал наставления, как жить молодым царю и царице в страхе Божием, и указал на выполнение христианских и царственных добродетелей, как на залог счастья и блаженства¹⁰⁰.

Слова митрополита о милосердии и справедливости и заботливости о подданных соответствовали душевному настроению молодой царицы. Правда, читая многие хвалебные отзывы об Анастасии Романовне, трудно сказать, что скрывается за обычными риторическими эпитетами – христолюбивая, богомудрая, благочестивая. Но, к счастью, мы имеем характеристику первой жены Грозного, выделяющуюся из общего уровня шаблонных фраз. Мы разумеем сообщение, помещенное в одной из последних глав хронографа редакции 1617 года. Автор этих глав был, несомненно, талантливым писателем: благодаря поэтическому складу души и тонкому уму он имел необыкновенную способность живописать людей и их свойства. Его характеристики, порой чрезмерно субъективные, всегда ярки и выразительны. Вот этот именно писатель и дал нам о царице Анастасии отзыв, объясняющий причины огромной популярности первой жены Грозного. «Изобрете бо предоброе сокровище, – пишет книжник начала ХVП века, сообщив о первом браке царя Ивана, – аки светлый бисер или афракс, камень драгий, всечестную отроковищу и блаженную в женах Анастасию, дщерь некоего вельможи, Романа именем, яже богоугодное житие не точию в девственичестве, но и во браце, не гордящеся диадимою, поживе и славу сего суетного света ни во что же вменяше». Далее автор говорит о добродетелях царицы: она «смиреномудрием присно украшающие; и нелицемерному же посту и крайнему воздержанно всегда прилежаше, на молитву преклоняющися, и зельно нищелюбию руце простираше». Но Анастасия не только сама была добродетельна. Царица «и самого честнаго и благороднаго супруга своего, царя и великаго князя Ивана Васильевича всеа Русии, на всякия добродетели наставляа и приводя». Когда же «блаженная же и предобрая супруга его не во многых летах ко Господу отиде, и потом, аки чюжая бурия велиа припаде к тишине благосердиа его»¹⁰¹.

Портрет царя Ивана Грозного. Неизвестный художник

Сквозь обычную для XVI–XVII веков риторику в вышеприведенном отзыве ясно обрисовывается образ царицы Анастасии, скромной, доброй, любящей русской женщины, имевшей самое благотворное влияние на своего умного и богато одаренного, но необузданного, вспыльчивого и болезненно подозрительного мужа. Благодаря браку с Анастасией и начинается благотворная перемена в Иване. Страшное бедствие, посетившее Москву в том же году, – огромный пожар второго июня 1547 года – и тесное сближение государя с Сильвестром и Адашевыми упрочили эту перемену¹⁰². Мало-помалу юный царь обратился к делам правления, обнаружил кипучую деятельность и провел в начале 1550-х годов ряд важных внутренних преобразований. Тогда же был совершен и славнейший в глазах народа воинский подвиг Ивана – покорение Казанского царства. Подготовленное Иваном III и Василием III взятие Казани и последовавшее за ним покорение Астрахани окружили имя Грозного громкой славой победителя и завоевателя татарских царств. Иван IV долго собирал силы для окончательной борьбы с Казанью. Наконец, он почувствовал себя готовым к этому предприятию: были собраны большие силы для осады Казани, в новопостроенном городке Свияжске устроена база для военных операций, выставлен заслон против возможного нападения крымцев. Только после этого войска двинулись в поход.

Настало время и самому царю поспешить под Казань. Анастасия между тем готовилась в третий раз стать матерью: две дочери ее и царя Ивана умерли в младенческие годы¹⁰³. Тяжела была для нежных супругов разлука, особенно при таких обстоятельствах. Однако приходилось покориться неизбежности, так как присутствие царя в лагере осаждающих было необходимо ввиду важности исторического события. Поэтому шестнадцатого июня 1552 года Иван IV сам отправился в поход, трогательно простившись с горячо любимой женой: «Аз, жено, надеяся на Вседержителя и премилостиваго и всещедраго и человеколюбиваго Бога, дерзаю и хощу итти против нечестивых варвар и хощу страдати за православную веру и за святые церкви не токмо до крови, но и до последняго издыхания. Тебе же, жено, повелеваю никако о моем отшествии скорбети, но пребывати повелеваю в велицых подвизех духовных, и часто приходити к святым Божиим церквам и многи молитвы творити за мя и за ся и многу милостыню творити убогим, и многих бедных и в наших царьских опалах разрешати повелеваю, да сугубу мзду от Бога приимем, аз за храбрство, а ты за сия благая дела». Анастасия, услышав прощальные слова своего царственного супруга, «уязвися нестерпимою скорбию и не можаше от великия печали стояти», так что Иван поддержал ее «своима руками». Придя несколько в себя от горького плача, царица с трудом отвечала: «Ты убо, благочестивый государю мой, заповеди храниши Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, еже ти хотящу душу свою положити за православную веру и за православныя христиане, аз же како стерплю отшествие своего государя? Или кто ми утолит горькую сию печаль? Или кто ми принесет и поведает великую сию милость от Бога… яко благочестивый царь государь. дрався с нечестивыми и одолев и на свое царство здрав возвратися? О всемилостивый Боже, услыши слезы и рыдание рабы своея, дай ми сие услышати!». После слов жены Иван стал снова утешать ее, горячо поцеловал и отправился на славный подвиг»¹⁰⁴.

Прошло несколько месяцев, горячие пожелания Анастасии сбылись, и второго октября 1552 года Казань лежала у ног русского царя. Спустя несколько дней по взятии Казани Иван, оставив в новопокоренном краю часть войска и воинских запасов, поспешил вернуться в Москву к царице Анастасии Романовне. Князь Курбский в своей «Истории князя Великого Московского», похожей более на злостный памфлет, рассказывает, что «советовавше» царю «все мудрые и разумные, иже бы ту пребыл зиму, аж до весны, со всем воинством» и этой мерой «до конца выгубил бы воинство бусурманское и царство оно себе покорил и усмирил землю на веки». «Царь же совета мудрых воевод своих не послушал; послушал же совета шурей своих; они бо шептаху ему во уши да поспешится ко царице своей, сестре их; но и других ласкателей направили с попами»¹⁰⁵. Мы, однако, уверены, во-первых, что Грозному не нужно было слушать ничьих советов, чтобы ускорить отъезд в Москву к больной жене. Во-вторых, мера, предлагаемая якобы «мудрыми воеводами», была и бесцельна, и не нужна, и вряд ли осуществима. Для окончательного замирения края необходимы были годы, сколько бы войска ни держать в нем; завоевание оказалось достаточно прочным и без такой чрезвычайной оккупации; войско состояло главным образом из ополчений служилых людей, то есть детей боярских; а эти ополчения рвались домой, да и присутствие детей боярских, помещиков, в их хозяйствах, вверенных им государством, являлось довольно важным не только с их частно классовой точки зрения. Кроме того, возвращение царя в столицу после взятия Казани было очень полезно и для правительственных дел.

Грозный выехал из Казани двенадцатого октября, ехал сначала Волгой, затем от Нижнего помчался «на конях» к Владимиру. На пути к нему пришла радостная весть о рождении сына, царевича Дмитрия. Тогда «государь благочестивый испусти от радости неизреченныя слезы и рек: «…что воздам, Владыко, против твоему благодарению? усугубил еси на мне грешнем милость свою». Продолжая свой путь и совершая богомолья в близлежащих обителях, Иван приехал в конце октября в Москву, где его ожидала торжественная встреча и поздравительная речь митрополита Макария. Лишь после этого царь мог отдаться велению сердца и повидать свою любимую супругу, едва оправившуюся от рождения сына. Начались пиры и щедрые пожалования по случаю радостных событий. В декабре царь с царицей отправились в Троицко-Сергиев монастырь, где и состоялось крещение царевича Дмитрия¹⁰⁶.

Торжества, связанные со взятием Казани и рождением царского сына-первенца, прервались в самом начале марта внезапной и опасной болезнью молодого государя. Эта болезнь, едва не стоившая жизни Грозному, вскрыла таившуюся до того времени вражду княжат к новой царской родне и имела несомненное влияние на дальнейший ход царствования Ивана Васильевича. Как рассказывает хорошо осведомленный официальный летописец той эпохи, во время болезни царя разыгрались следующие события. «Бысть болезнь» государя «тяжка зело, мало и людей знаяше и тако бяше болен, яко многим чаяти: к концу приближися». Тогда по совету одного из приближенных дьяков, Ивана Михайлова, царь Иван повелел написать духовную грамоту, а к вечеру привел на основании этой грамоты к крестному целованию «на царевичево княже-Дмитриево имя» бояр своих: князей И. Ф. Мстиславского, Вл. И. Воротынского, Дм. Ф. Палецкого, бояр И. В. Шереметьева, М. Я. Морозова, Дан. Ром. и Вас. Мих. Юрьевых, дьяка Михайлова. В тот же вечер государь привел к крестному целованию думных дворян: Алексея Федоровича Адашева и Игнатия Вешнякова. Это были ближайшие к царю в то время сановники. Однако и среди них началось колебание. Так, боярин князь Дм. Ив. Шкурлятев и казначей Никита Фуников уклонились от присяги – оба «разнемоглись»; по слухам же, они сносились с возможным претендентом на престол – двоюродным братом царя, князем Владимиром Андреевичем Старицким, и его матерью, честолюбивой княгиней Евфросинией, которые, пользуясь случаем, помышляли о царском престоле. Они, как мы увидим, встретили сочувствие не только среди детей боярских, которых они стали задабривать, «давати жалование деньги», но и среди родовитейшего титулованного боярства. Даже князь Палецкий, тесть малоумного царского брата, поцеловав крест царевичу Дмитрию, стал ссылаться с князем Владимиром, прося у него и у княгини Евфросинии милостей для своего зятя, если князь Старицкий будет государем московским.

Однако ближние царские бояре приняли свои меры. Они указали князю Старицкому и его матери на неприличие их поступков: «Государь не домагает, а он (то есть князь Владимир) людей своих жалует». Те стали «на бояр велми негодовати и кручинитися», бояре же начали «от них беречися и князя Володимера Ондреевича ко государю часто не почали пущать». Тогда доброхот князя Старицкого, всесильный любимец царя, священник Сильвестр взял сторону Владимира и сказал боярам: «Про что вы ко государю князя Володимера не пущаете? брат вас, бояр, государю доброхотнее». На это последовал ответ, что «на чем они государю и сыну его царевичу князю Дмитрею дали правду, по этому и делают, как бы их государство было крепче». В таких переговорах прошел вечер, а на другой день государь призвал к себе всех бояр и приказал им принести присягу царевичу Дмитрию в Передней избе, так как «государь изнемога же велми и ему при собе их приводити к целованию истомно». Поэтому приводить к присяге должны были ближние государевы бояре: Мстиславский и Воротынский «с товарищи»¹⁰⁷.

Тогда-то и разыгралась в высшей степени бурная и непристойная сцена. Не стесняясь присутствием умирающего государя, бояре затеяли между собой жестокую ссору, причем зачинщиками явились сторонники князя Владимира. Из них князь Ив. Мих. Шуйский отказался по формальному соображению: «Им не перед государем крест целовати немочно». Но отец государева любимца, Алексея Адашева, окольничий Федор Адашев, выяснил, в чем дело: «Ведает Бог да ты, государь: тебе, государю, и сыну твоему царевичу князю Димитрею крест целуем, а Захарьиным нам Данилу з братиею не служивати; сын твой, государь наш, ещо в пеленицах, а владети нами Захарьиным Данилу з братиею; а мы уже от бояр до твоего возрасту беды видели многия». Слова Адашева были сигналом к волнениям: «Бысть мятеж велик и шум и речи многия во всех боярех, а не хотят пеленичнику служить». Бояре, верные Ивану, стали увещевать остальных присягнуть царевичу Дмитрию, а те «почали бранитися жестоко, а говорячи им, что они хотят сами владети, а они им служить и их владения не хотят». «И быть меж бояр, – прибавляет летописец, – брань велия и крики и шум велик и слова многия бранныя».

Вся эта ссора произвела самое тягостное впечатление на смертельно больного царя. Видя «боярскую жестокость», «царь и великий князь» начал говорить так: «Коли вы сыну моему Димитрею креста не целуете, ино то у вас иной государь есть, а целовали есте мне крест и не одинова, чтобы есте мимо нас иных государей не искали, а яз вас привожу к целованию, и велю вам служити сыну своему Димитрею, а не Захарьиным; и яз с вами говорити много не могу… а не служити кому которому государю в пеленицах, тому государю тот и великому не захочет служити; и коли мы вам не надобны, и то на ваших душах». Затем, обратившись к безусловно верным ему боярам, государь сказал: «Будет станетца надо мною воля Божия, меня не станет, и вы пожалуйте, попамятуйте, на чем есте мне и сыну моему крест целовали; не дайте бояром сына моего извести никоторыми обычаи, побежите в чужую землю, где Бог наставит». Закончил свою речь Грозный напоминанием Даниле Романовичу и двоюродному его брату Василию Михайловичу: «А вы, Захарьины, чего испужалися? али чаете, бояре вас пощадят? вы от бояр первыя мертвецы будете! и вы бы за сына за моего да и за матерь его умерли, а жены моей на поругание не дали».

Гневные слова Грозного поотрезвили бояр, которые пошли присягать царевичу Дмитрию. Однако и тут не обошлось без протестов, причем летопись отмечает князей Проиского, Ростовского, Щеняти и Немого Оболенского. Тем не менее присяга была принесена. Затем был приведен к присяге и князь Владимир Андреевич. Долго он не хотел присягать, спорил в присутствии государя с боярами и подчинился только угрозам некоторых из приближенных царя, заявивших, что «не учнет князь креста целовати, и ему оттудова не выдти». И мать князя Старицкого «одва велела печать приложити, а говорила: «Что то де за целование, коли неволное!» и много речей бранных говорила. И оттоле бысть вражда велия государю с князем Володимером Ондреевичем, а в боярех смута и мятеж, а царству почала быти в всем скудость», – заканчивает свое любопытнейшее повествование бытописатель.

Владимир Андреевич с матерью, бояре-княжата и Сильвестр со своими сторонниками¹⁰⁸ рассчитывали или учитывали скорую кончину царя. Грозный между тем выздоровел от «огненной болезни» и ничем до поры до времени не обнаруживал своего неудовольствия на предерзостных и некрепких ему сановников. Нельзя ли видеть здесь влияния кроткой Анастасии? Во всяком случае, весной 1553 года царь более думал о воздании благодарности Вышнему, чем о наказании провинившимся и отмщении зазнавшимся боярам. По благочестивому обычаю того времени были предприняты большие богомолья по святым обителям. Царь с царицей посетили с мая месяца по конец июня, кроме других монастырей, Троице-Сергиев и Кирилло-Белозерский. Затем, оставив жену в последней обители, Грозный съездил помолиться в Ферапонтов монастырь и по пустыням, и только после этого царь с царицей отправились в обратный путь. Здесь их постигло тяжкое горе: скончался их первенец и наследник, царевич Дмитрий¹⁰⁹.

Ища утешения в своей скорби, Иван и Анастасия снова предприняли ряд путешествий по обителям. С жаркой мольбой о ниспослании им детей были они в Ростове у Леонтия Чудотворца и в монастыре святого Никиты в Переяславце и в горячей вере обрели утешение. В 1554 году царственные супруги были обрадованы рождением сына, царевича Ивана. После сего у них родились царевна Евдокия, скончавшаяся двух лет, и царевич Федор, которому судьбой предназначено было стать последним государем из династии Калиты¹¹⁰.

Так шла семейная жизнь Грозного и Анастасии, жизнь, полная радостей и печалей, жизнь, полная любви и нежности. Никакие внутренние бури не омрачали, насколько можно судить, брачного сожительства царственных супругов. Огорчения приходили извне, и шли они от княжат, раздосадованных возвышением Захарьиных, и от Сильвестра с присными. Так, в 1554 году был обнаружен замысел князей ростовских отъехать или, как стали в те времена смотреть в Москве, бежать в Литву. На допросе выяснилось, что князь Семен Ростовский говорил: «Государь не жалует великих родов, бесчестит, а приближает к себе молодых людей, а нас ими теснит, да и тем нас истеснился, что женился у боярина у своего дочерь взял, понял рабу свою и нам как служити своей сестре, и иные поносительные слова»¹¹¹. Эта история, как выяснилось из дальнейшего следствия, была в тесной связи с происшествиями, имевшими место во время опасной болезни царя, и кончилась ссылкой коновода ростовских князей, князя Семена, «в Бело-озеро в тюрму».

Не знаем причин неудовольствия Сильвестра царицей Анастасией. Курбский ни в чем не упрекает ее. Сам Иван пишет»: «Единаго роди малаго слова непотребна». Но ввиду молчания Курбского нет оснований думать, что это слово было «малым» лишь в глазах Ивана. Неудивительно, если и кроткая царица на обнаруженные к ней и ее родным чувства могла ответить взаимной холодностью и даже какой-нибудь резкостью. Это, по мнению Грозного, вызвало «ненависть зельную» к Анастасии, которую Сильвестр и его друзья стали уподоблять «всем нечестивым царицам». В другом месте царь Иван определенно говорит о том, что партия Сильвестра сравнивала Анастасию Романовну с императрицей Евдокией, гонительницей Златоуста¹¹². Не разделяя убеждения Грозного о «зельной ненависти» Сильвестра к Анастасии, мы не можем совершенно отвергнуть его показаний. Судя по вышеприведенному рассказу Царственной книги о болезни царя, кое-что из заявлений Ивана можно принять. Нелюбовь к роду Захарьиных среди высокомерных княжат и их доброхотов могла нечувствительно переходить и в неприязнь к царице Анастасии.

Тем не менее при жизни кроткой царицы даже ее недоброжелатели могли быть спокойны за свою участь. Она, обезоруживая царя, смягчала его гневные порывы и удерживала его от казней и опал. Недолго, однако, наслаждался Иван IV своим счастьем. Все, казалось, предвещало Анастасии долгую и счастливую жизнь. Любимая мужем, цветущая здоровьем, могла ли она думать, что безжалостная смерть уже сторожит ее у порога? Осенью 1559 года царь с супругой и детьми были в Можайске, и там «грех ради наших царица недомогла»¹¹³. Болезнь оказалась предвестницей скорой кончины. И вот, седьмого августа 1560 года Грозный лишился своей «юницы»¹¹⁴. Отчаяние овдовевшего царя Ивана Васильевича было велико и непритворно. С плачем и рыданиями шел он за гробом безвременно угасшей подруги жизни, поддерживаемый под руки приближенными.

Горе царя разделяли с ним и его подданные. Множество народа толпилось за печальной процессией, преграждая ей путь. Все шли отдать последний долг первой русской царице. Нищие и убогие со всей Москвы собрались на погребение своей благодетельницы «не для милостыни, но с плачем и рыданием велием», как замечает летописец, прибавляющий затем: «Бяше же по ней плач не мал, бе бо милостива и беззлобива ко всем»¹¹⁵.

Вскоре после смерти Анастасии в характере Ивана произошла разительная перемена. Она объясняется, во-первых, отсутствием той нравственной сдержки, которой была для Грозного его «беззлобивая» «юница». Во-вторых, смерть Анастасии в столь молодые годы не могла после происшествий в 1553 году не казаться чрезвычайно, можно сказать, болезненно подозрительному Ивану IV следствием отравы. И вот царь быстро покатился по наклонной плоскости озлобления и греха. Притом заговорила и чувственная сторона этой страстной натуры. И вторая половина царствования Грозного является страшной эпохой в жизни русского народа, когда казни и разврат царили над испуганной землей. При этом Ивана охватывали часто порывы раскаяния и угрызения совести. С ясностью он представлял себе тогда все ужасы, им содеянные, не находил себе оправдания, молился, постился… – и все это до новой вспышки ярости и гнева.

Озлобленное умоисступление, в котором находился царь Иван с 1560-х годов, не позволяло долго понять и оценить надлежащим образом внутреннюю политику Грозного. Мы разумеем знаменитую опричнину – учреждение, которое, по остроумному замечанию Ключевского, «всегда казалось очень странным как тем, кто страдал от него, так и тем, кто его исследовал»¹¹⁶. В настоящее время, после мастерского исследования С. Ф. Платонова, мы хорошо знаем весь смысл демократической сравнительно опричнины, которая была направлена против титулованного боярства и явилась логическим завершением политики Ивана III и Василия III. Однако тот же исследователь еще раз подтвердил нам, что «сцены зверств и разврата, всех ужасавшие и вместе с тем занимавшие, были как бы грязной пеной, которая кипела на поверхности опричной жизни, закрывая будничную работу, происходившую в ее глубинах»¹¹⁷. Отметим, что низшие слои населения, чутьем оценивавшие смысл личности и политики Грозного, с негодованием относились к его опричникам-любимцам¹¹⁸.

Во всяком случае, мрачные ужасы второй половины царствования Грозного делали для народа еще более привлекательным и популярным светлый образ первой его супруги, тихой, кроткой и милостивой царицы Анастасии Романовны. Уже одно это обстоятельство было благоприятным для того, чтобы царицына родня стала пользоваться народным расположением. Личные достоинства царского шурина, боярина Никиты Романовича Юрьева, упрочили это расположение и сделали впоследствии семью Никитичей необыкновенно популярной и любимой народными массами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.