Венчание на царство

Венчание на царство

Лжедмитрий находился в Туле до конца мая и оттуда рассылал по всей стране грамоты о своих победах. В них он уверял русских людей в том, что является истинным сыном Ивана Грозного. Однако не во всех городах его гонцов встречали с радостью. Бывали случаи, что их просто убивали, а грамоты сжигали. Но ситуация резко изменилась, когда из Москвы пришло известие о свержении царицы Марии Григорьевны и Федора Борисовича. В еще большее волнение пришли жители городов, когда до них дошли слухи о бегстве царя Бориса с казной и необходимости поймать его. Многие прекратили всяческую деятельность, прятали ценное имущество и запирались в своих домах. Всем хотелось хоть какой-нибудь определенности.

В этой обстановке Лжедмитрий начал готовиться к торжественному въезду в Москву. По его указанию в Тулу были доставлены прекрасные лошади из царской конюшни, кареты, продовольствие и даже деньги из казны для раздачи войску. На поклон к нему каждый день прибывали представители знати. Многие приносили ценные подарки и за это приглашались на прием к самозванцу. С ними он вел длинные беседы, рассказывая о чудесном спасении и победах. Вполне вероятно, что не все ему верили, но были вынуждены молчать из-за опасений за свою жизнь.

После восстания против Годунова 1 июня Лжедмитрий мог бы уже приехать в столицу, но он не стал спешить, желая в очередной раз убедиться в том, что русские люди готовы признать его своим царем и будут преданно служить. Поэтому торжественный въезд в Москву состоялся только 20 июня 1605 г.

Около города «царя Дмитрия» встречали следующие лица: боярин князь И. М. Воротынский, боярин князь A. A. Телятевский, окольничий П. Н. Шереметев и думный дьяк А. Власьев. Вместе с ними были стольники, дворяне и люди разных чинов. После этого все въехали в ворота первых крепостных стен.

Исаак Масса так описал это событие: «Димитрий весьма приблизился к Москве, но вступил в нее, только когда достоверно узнал, что вся страна признала его царем, и вступление свое он совершил 20 июня. И с ним было около восьми тысяч казаков и поляков, ехавших кругом него, а за ними следовало несметное войско, которое стало расходиться, как только он вступил в Москву; все улицы были полны народом так, что невозможно было протолкаться; все крыши были полны народом, также все стены и ворота, где он должен был проехать; и все были в лучших нарядах и, считая Димитрия своим законным государем и ничего не зная другого, плакали от радости. И, миновав третью стену и Москва-реку и подъехав к Иерусалиму, — так называется церковь на горе, неподалеку от Кремля (храм Василия Блаженного. — Л. М.), — он остановился со всеми окружающими и сопровождающими его людьми и, сидя на лошади, снял с головы свою царскую шапку и тотчас ее надел опять и, окинув взором великолепные стены и город и несказанное множество народа, запрудившее все улицы, он, как это было видно, горько заплакал и возблагодарил Бога за то, что тот продлил его жизнь и сподобил видеть город отца своего, Москву, и своих любезных подданных, которых он сердечно любил. Много других подобных речей говорил Димитрий, проливая горючие слезы, и многие плакали вместе с ним.

Итак, когда он остановился, навстречу ему вышли патриарх (не Иов, а новый ставленник самозванца грек Игнатий, который до этого был рязанским архиепископом. Масса называл его «лукавым негодяем, содомитом и распутником, ненавидимым народом». — Л. М.), епископы, священники и монахи с крестами, хоругвями и всею святынею, дабы проводить его во дворец, и поднесли ему икону Богородицы, чтобы он, по их обычаю, приложился к ней, что дозволено только государям; и он сошел с лошади и приложился к иконе, но совершил это не так, как надлежало по обычаю; и некоторые монахи, увидев это, весьма усомнились в том, что он московит, а также усомнились в том, что он истинный царь, но не смели говорить; он же отлично приметив, что они на него так уставились и, быть может, хорошо их зная, на другой день велел их тайно умертвить и бросить в воду И так проводили его в Кремль в торжественной процессии, под звон колоколов и всеобщих кликах: «Да здравствует наш царь Дмитрий Иванович всея Руси!» И так ввели во дворец, где посадили на царский трон, и все вельможи поклонились ему до земли и признали своим царем; и казаки, и ратники были расставлены в Кремле с заряженными пищалями и в полном вооружении, и они даже вельможам отвечали грубо, так были они дерзки и ничего не страшились». (Масса И. Краткое известие о Московии. С. 94–95.)

Еще до венчания на царство Лжедмитрий занялся формированием своего двора. Все прежние служители были распущены и на их место были назначены новые лица. Среди них появились поляки, например братья Бучинские, Ян и Станислав, ставшие личными секретарями самозванца. Переписку с Римским Папой, польским королем и будущими родственниками Мнишками он не мог доверить русским людям. Слишком много в ней было компрометирующих его сюжетов.

Существенные изменения произошли и в составе Боярской думы, которая стала называться Совет светских лиц. Первое место в ней осталось за самым знатным князем Гедиминовичем Ф. И. Мстиславским. За ним шли самые знатные князья Рюриковичи В. И. и Д. И. Шуйские. При царе Борисе перед ними находился князь М. П. Катырев-Ростовский.

Следующее место занял князь И. М. Воротынский, который до этого был на одном из последних мест. Царь Борис не жаловал его за родство с Романовыми, Лжедмитрий же за это возвысил. Оценил он и то, что князь ездил к нему на поклон в Тулу и встречал у Москвы. На пятом месте оказался М. Ф. Нагой, мнимый дядя самозванца. Он стал еще и конюшим. Для него это было необычайным взлетом, поскольку с 1591 г. он находился в ссылке. Шестая позиция оказалась у князя Н. Р. Трубецкого, который при царе Борисе был двенадцатым. Возможно, этим самозванец хотел показать, что оценит его отвагу при защите Новгорода-Северского (от Годунова он не получил награду), а также то, что князь одним из первых приехал в Тулу на поклон.

Следующие четыре позиции заняли Нагие, мнимые родственники лжецаря. Для них это было необычайным взлетом после продолжительной ссылки в поволжские городки.

За ними оказался князь В. М. Мосальский, которому было присвоено и звание Великого дворецкого. Это стало ему наградой за сдачу Путивля и поддержку самозванца в трудное время. На двенадцатом месте значился князь И. И. Шуйский, младший брат В. И. и Д. И. Шуйских. Раньше в Думу он вообще не входил. Тринадцатым стал князь A. B. Трубецкой, который ранее следовал вслед за Н. Р. Трубецким. Видимо, ему не удалось выслужиться перед Лжедмитрием. За ними оказался Г. Ф. Нагой — еще один мнимый родственник самозванца.

Далее шли сразу четыре представителя рода Голицыных, но для них это было существенным понижением. При Б. Ф. Годунове старший представитель их рода И. И. Голицын был пятым, В. В. Голицын — шестым. Но И. В. и A. B. Голицыны раньше вообще не входили в состав Боярской думы, последний даже находился в сибирской ссылке. Поэтому трудно понять, были ли они довольны своим новым положением.

Девятнадцатую позицию занял П. Н. Шереметев, который до этого был только окольничим. Это стало ему наградой за встречу Лжедмитрия у Москвы. Двадцатым стал П. Ф. Басманов, который при Годунове был одним из последних в Думе, к тому же он возглавил Стрелецкий приказ; двадцать первым — князь В. К. Черкасский, ранее он был десятым; двадцать вторым — Ф. И. Шереметев, ранее не входивший в Думу и подвергавшийся репрессиям; двадцать третьим — князь А. П. Куракин (до этого он был седьмым); двадцать четвертым — князь Б. П. Татев, получивший боярство за сдачу Царева-Борисова; двадцать пятым — князь И. С. Куракин, награжденный боярством за сдачу Тулы, правда, вскоре он был отправлен на воеводство в Смоленск.

Двадцать шестое место оказалось у И. Н. Романова, ранее в Думу не входившего. Он был двоюродным братом царя Федора Ивановича по линии его матери, подвергался за это репрессиям при царе Борисе вместе с братьями. Самозванец объявил его своим родственником, сразу же вызвал из ссылки вместе с остальными Романовыми и возвысил. Его старший брат, постриженный в монахи, стал Ростовским митрополитом Филаретом.

Двадцать седьмое место занял князь Ф. И. Хворостинин, который ранее был тринадцатым; двадцать восьмое — М. Г. Салтыков, который ранее был пятнадцатым; двадцать девятое — князь И. Н. Одоевский-Болыпой, не входивший ранее в Думу. Видимо, так самозванец отметил его знатность.

Тридцатым стал Б. Я. Бельский, который при царе Борисе находился в ссылке. Лжедмитрий возвысил его за то, что он вместе с Г. Г. Пушкиным и Н. М. Плещеевым агитировал москвичей поднять восстание против Годуновых и доказывал его истинность.

Остался в Думе и князь A. A. Телятевский, которого очень не любили многие представители знати за родство с С. Н. Годуновым. Но вскоре он был отправлен на воеводство в Чернигов. Это назначение означало ссылку.

Неожиданно боярство получил М. Б. Сабуров, который считался родственником Годуновым и, будучи воеводой Астрахани, отказывался присягать «царю Дмитрию». Возможно, так самозванец хотел показать свою демократичность и лояльность по отношению к родственникам царя Бориса. Правда, в Москве Сабуров пробыл недолго, поскольку получил назначение на воеводство в Царев-Борисов.

Все остальные члены Думы получили боярство от Лжедмитрия: князь С. А. Куракин, князь В. В. Кольцов-Мосальский, князь Д. Б. Приимков-Ростовский, князь Ф. Т. Долгорукий, князь М. В. Скопин-Шуйский. Видимо, все они были молодыми людьми, ровесниками самозванца, поэтому он их возвысил. К тому же богатырь М. В. Скопин получил должность Великого мечника, которой раньше при царском дворе не было. В его обязанность входило стоять с обнаженным мечом у царского трона во время официальных приемов.

Таким образом, при Лжедмитрии число бояр существенно возросло — до 37 человек. При Борисе их было только 22. Новыми боярами стали мнимые родственники самозванца Нагие, его верные соратники в период похода на Москву и молодые представители знатных родов. Щедрая раздача чинов свидетельствовала о том, что новый государь стремился понравиться русской знати.

Произошли изменения и среди окольничих. Первое место среди них занял М. Б. Шеин, который получил этот чин при царе Борисе за добрую весть о разгроме самозванца под Добрыничами. За ним следовали В. П. Морозов, князь И. Д. Хворостинин и М. М. Салтыков, которые имели тот же чин и при Годунове. Новыми окольничими стали:

В. Я. Щелкалов (при Борисе был думным дьяком и находился в опале), князь В. И. Мосальский (до этого был городовым воеводой), князь Г. Б. Долгорукий (сдал Курск), князь А. Ф. Жировой-Засекин (видный воевода), И. П. Головин и его брат В. П. Головин (находились в опале с периода правления Федора Ивановича), князь Г. П. Ромодановский, И. Ф. Колычев (состоял в родстве с Романовыми), князь И. И. Курлятев (был рындой Б. Ф. Годунова), А. Р Плещеев (сдал Карачев), князь Б. М. Лыков, который был также кравчим. В начале 1606 г. добился боярского чина.

В итоге окольничих стало 15, при Борисе их было 11 человек, но из них только четверо остались в Думе.

Куда же делись остальные бояре и окольничии, которые входили в окружение царя Бориса?

Боярин князь М. П. Катырев-Ростовский был отправлен на воеводство в Новгород, боярин князь П. И. Буйносов-Ростовский был послан в Ливны, боярин С. А. Волосский — в Казань. Боярин С. В. Годунов был пострижен в монастырь и вскоре умер. Боярин Д. И. Годунов умер в начале 1605 г. и был похоронен в Ипатьевском монастыре Костромы. Боярин С. Н. Годунов, вызывавший всеобщую ненависть, был помещен в тюрьму Переславля-Залесского, где умер от голода. Боярин М. М. Годунов был назначен воеводой Тюмени. Окольничий Н. В. Годунов стал воеводой Тобольска, окольничий Я. М. Годунов — Свияжска, окольничий С. С. Годунов — Верхотурья. Окольничий И. И. Годунов был отправлен в свое имение под надзор приставов. От ссылки его спасло, видимо, то, что он был женат на Ирине Никитичне Романовой. Окольничий князь И. Д. Хворостинин, ездивший на Кавказ по брачным делам Федора Борисовича и Ксении Борисовны, был отправлен на воеводство в Астрахань.

В Сибири и Поволжье оказались многие представители рода Годуновых: в Пелыме — И. М. Годунов, в Туринске — И. Н. Годунов, в Ядрине — Н. Д. Вельяминов, в Чебоксарах — Г. И. Вельяминов, Цивильске — А. И. Вельяминов, Санчурске — Ф. Т. Вельяминов, Кокшайске — Т. Г. Вельяминов, Тетюшах — А. П. Вельяминов, Самаре — Б. А. Вельяминов, в Кузьмодемьянске — З. И. Сабуров.

В Совет светских лиц при Лжедмитрии вошли и менее знатные лица: бывший дьяк Б. И. Сутупов стал печатником и великим секретарем (свою карьеру он начал еще в Путивле), думный дьяк А. И. Власьев получил чин подскарбия надворного и возглавил Посольский приказ, Г. Г. Пушкин стал сокольничим, Я. В. Зюзин за сдачу Пронска был награжден думным дворянством, Г. И. Микулин получил аналогичный чин за сдачу Орла (это он сделал вместе с Ф. И. Шереметевым), A. B. Измайлов получил думное дворянство еще в Путивле.

При этом бывшие думными дворянами при Годунове В. Б. Сукин и И. М. Пушкин были посланы на воеводство, один — в Свияжск, другой — в Корелу. Не был включен в число думных дворян и М. И. Татищев, считавшийся любимцем царя Бориса. (Разрядная книга 1475–1605. T. IV. Ч. 2. С. 94–102.)

В целом же Совет светских лиц значительно превысил по своему количеству Боярскую думу. Все это превращало его заседание в сплошную говорильню и споры. Только вмешательство самого самозванца их прекращало и позволяло вынести нужное решение.

По свидетельству современников, сразу после прибытия Лжедмитрия в Москву возникли некоторые волнения. Нашлись люди, которые опознали в нем беглого монаха Григория Отрепьева. Об этом они открыто говорили всем на рынках и площадях. Смутьянов тут же поймали и наказали. Наиболее упорных публично казнили, остальных отправили в отдаленные города. При этом во время пыток выяснилось, что главным заводчиком смуты был князь В. И. Шуйский. Для Лжедмитрия эта новость стала неприятным открытием, поскольку всех представителей рода Шуйских он возвысил, поставив на лидирующие позиции в Совете светских лиц. Не был наказан даже Дмитрий Иванович, женатый на сестре царицы Марии Григорьевны Екатерине.

П. Ф. Басманову было поручено провести расследование преступления В. И. Шуйского. В ходе него выяснилось, что князь приглашал в свой дом московских торговых людей и говорил им, что на престоле ненастоящий царевич Дмитрий, который давно погиб в Угличе, а самозванец Гришка Отрепьев, беглый чудовский монах. Эти речи представляли большую опасность для лжецаря. Поэтому срочно была собрана боярская комиссия, которая постановила, что за крамольные речи князя Шуйского следует казнить.

В «Ином сказании» это событие описано так: «В понедельник же, июня в 25-й день (понедельник, правда, был 24 июня. — Л. М.), и повелеста того великого болярина посреде града смерти предати, мечем ему главу отсекнути пред всем множеством народа, дабы инии о обличении его ужасалися. В приставех же у него быша Михайло Салтыков да Петр Басманов. Егда же приведоша его на Пожар и поставиша его, положенне же бывши близ его плахи и секире, Петр же Басманов начат ездити по всему народу, изложенной ростригой список чести и всем во ушеса внушати сице: «Сей великий болярин Василей Иванович Шуйской мне, прироженному вашему государю царю и великому князю Дмитриею Ивановичу всеа Руси, изменяет и разсевает недобрые речи про меня и остужевает мя со всеми вами… называет меня не Дмитрием царевичем, но еретиком Гришкою Отрепьевым; и за то мы осудили его смертию, да умрет». (РИБ. Т. 13. Стб. 52–53.)

Исаак Масса также описал это событие, но датировал его 25 августа, «…и его привели в тот день на большую площадь перед Кремлем, окруженную восемью тысячами стрельцов во главе с Басмановым, все хорошо вооруженные; и, объезжая народ, который был с виду весьма опечален тем, что этого боярина должны казнить, Басманов обратился к нему, сказав, что им надлежит быть твердо уверенными, что он вознамерился снова возмутить землю, а также замышлял многие предательства ко вреду отечества, и говорил: «Наш царь милостив, он никого не велит казнить, даже если кто того вдвойне заслужил», чтобы ожесточить сердца людей против этого боярина, ибо в народе была заметна печаль. И так он стоял, окруженный народом, перед большой плахой, в которую был воткнут топор, и пришел палач, и стал раздевать его, и когда палач захотел снять с него также рубашку, весьма искусно вышитую золотой каймой и жемчугом, то он, желая умереть в ней, не пожелал ее отдать; меж тем медлили, как бы ожидая помилования, что было весьма не по сердцу Басманову и многим другим, желавшим, чтоб с ним тотчас покончили.

Наконец, из Кремля выехал дьяк, который не очень торопился, ибо сам желал смерти Шуйского, и привез царский указ о милости, что царь даровал ему жизнь, чему все граждане и жители Москвы весьма обрадовались… И, нет сомнения, все было сделано главным образом для того, что склонить сердца людей к Димитрию». (Масса И. Краткое известие о Московии. С. 97–98.)

Все Шуйские были отправлены в кратковременную ссылку и, по совету окружавших лжецаря лиц, вскоре были возвращены в Москву и вновь были приближены ко двору. Они, видимо, хотели, чтобы опасные противники находились у всех на глазах и не строили бы козни за спиной вдали от столицы.

В Сибирь были высланы лишь все Отрепьевы: дядя Григория Смирной, мать Варвара и другие родственники. Для самозванца они представляли еще большую опасность, чем князья Шуйские.

Было ясно, что для подтверждения истинности «Дмитрия» была необходима широкомасштабная публичная акция — приезд и встреча с настоящей матерью царевича — Марфой Нагой. Она находилась в небольшом Никольском монастыре на Выксе и не торопилась ехать в Москву. Хитрая царица, видимо, выторговывала для себя и родни максимальную компенсацию за очень важную для самозванца услугу. Поэтому к ней неоднократно ездил ее родственник С. Шапкин и прибывали гонцы с посланием от братьев и других родственников. Когда все было окончательно обговорено, за Марфой был отправлен пышный кортеж во главе с царским Великим мечником князем М. В. Скопиным-Шуйским. Царице доставили красивые монашеские одеяния из черного шелка и карету, обитую внутри темным бархатом. В ней ей предстояло въехать в Москву.

Судьбоносная встреча мнимой матери с мнимым сыном состоялась в селе Тайнинском около Москвы 18 июля 1605 г. Несколько современников оставили воспоминания об этом событии. Вот что написал об этом Исаак Масса.

«Подъехав к Москве, она (Марфа. — Л. М.) остановилась в Тайнинском, что в двух милях от Москвы, где был царский дворец (путевой. — Л. М.), и сюда выехал навстречу к ней Димитрий с множеством вельмож и других людей. И они приветствовали друг друга, и весь народ вопил и плакал, ибо царственные мать и сын ее старались показать народу, что они долго не виделись; увы, нет ничего удивительного, что она признала его своим сыном, хотя хорошо знала, что это не он, от чего ее жизнь не стала горше, но, напротив, с нею обращались, как с царицею, и ее торжественно везли в Москву в Кремль, где ее посадили в Вознесенском монастыре и где ее содержали и прислуживали ей, как царице, и молодой царь каждодневно навещал ее, как свою мать, и молодых монахинь, живших с ней.

При въезде Марфы в Москву Димитрий сошел с лошади и вместе со всеми вельможами шел с обнаженной головою подле ее кареты до ее кельи, к великому изумлению народа». (Масса И. Краткое известие о Московии. С. 96.)

Жак Маржерет также был очевидцем этой судьбоносной встречи.

«Дмитрий отправился встречать ее за версту от города, и после четвертьчасовой беседы в присутствии всех дворян и жителей города она взошла в карету, а император Дмитрий и все дворянство, пешком, окружив карету, препроводили ее до императорского дворца, где она жила до тех пор, пока не был перестроен для нее монастырь, в котором похоронена императрица — вдова императора Федора, сестра Бориса». (Россия начала XVII в. Записки капитана Маржерета. С. 197.)

Несомненно, что встреча Марфы с Лжедмитрием была настоящим фарсом, но оба оказались превосходными актерами. Простые люди не заподозрили обмана, а посвященные в тайну «царевича» промолчали. Пока они считали, что служить ему выгодно и разоблачать его не имеет смысла.

Самозванец решил не затягивать с венчанием на царство. Церемонию назначили на 21 июля. Она осуществлялась по разработанным ранее чинам для Ивана IV, Федора Ивановича и Бориса Годунова, поэтому показалась иностранцам не достаточно пышной. Но отступать от прежних правил самозванец не мог, поскольку в очередной раз должен был доказать свою истинность.

Жак Маржерет описал это событие так: «Наконец, в конце июля он короновался, что совершилось без особых торжеств, разве только весь путь от покоев до церкви Богоматери (Успенского собора. — Л. М.) и оттуда до Архангельской был устлан алым сукном, а сверху золотой персидской парчой, по которой он шагал. Когда он вошел в сказанную церковь Богоматери, где его ждал патриарх со всем духовенством, то после молитв и других обрядов ему вынесли из сокровищницы корону, скипетр и золотую державу, которые были ему вручены; затем, когда он выходил из сказанной церкви, направляясь в Архангельскую, по пути бросали мелкие золотые монеты, стоимостью в полэкю, в экю и некоторые в два экю, отчеканенные для этого случая, так как в России совсем не делают золотых монет; а из Архангельской церкви он возвратился в свой дворец, где был накрыт стол для всех, кто мог усесться». (Россия начала XVII в. Записки капитана Маржерета. С. 197.)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.