III: Мата Хари у расстрельного столба

III: Мата Хари у расстрельного столба

14 октября 1917 года, около 3 часов, телефонный звонок уведомил меня, что Маргарета Гертруда Зелле, родившаяся 7 августа 1876 года и известная как Мата Хари, должна быть расстреляна на следующий день в 5 ч. 47.

Я напоминаю, что осужденная была единодушно признана виновной в том, что она:

проникла в 1916 году в закрытый укрепленный военный лагерь под Парижем для того, чтобы собирать там сведения в интересах вражеской державы – Германии;

во Франции и за рубежом предоставляла этой державе сведения, способные причинить вред операциям нашей армии;

поддерживала за границей связь с немецкими дипломатическими представителями с целью благоприятствовать предприятиям наших врагов, сообщая им секреты, относящиеся к нашей внутренней политике, к весеннему наступлению 1916 года, и т.д… и т.д…

В последний час последовали попытки вмешательство со стороны могущественных лиц, намеревавшихся спасти жизнь балерине. Президент Республики не согнулся, как не позволял себя гнуться никогда. Господин Пуанкаре считал, что, когда столько французских солдат гибнет каждый день, он не может щадить предателей и шпионов, которые убивали их ударом в спину.

Главным образом именно правительство Нидерландов наиболее энергично настаивало на спасении Маты Хари: к этому вмешательству мы были готовы.

Когда письменный приказ, подтверждающий телефонный звонок, был передан в штаб-квартиру, к шести часам, моя первая обязанность состояло в том, чтобы предупредить Второе бюро (B.C. R.), затем комендатуру Парижа, которая, в свою очередь, отдала приказ в Венсен для подготовки места расстрела и отбора расстрельной команды. После этого я предупредил транспортную службу.

Сделав это, я отправился в Сен-Лазар. Осужденная была, как всегда, спокойна и самоуверенна. Между тем, визит, который ей только что нанес ее адвокат – после того, как покинул Елисейский дворец – казалось, огорчил ее довольно сильно. До этого момента она больше всего переживала из-за отсутствия денег; ее небольшие сбережения в большой степени были истрачены на машины, на которых ей приходилось ездить к следователю капитану Бушардону, так как она не желала ехать на тюремной машине с решетками. У нее оставалось только около пятидесяти франков. Я тогда уже знал, что у нее был счет и сейф в Банке Парижа и в Нидерландах.

В тюрьме младшая сестра Мари сказала мне: – Знаете, господин майор, не нужно оставлять место для меня в вашей машине, когда вы поедете в Венсен. Когда я у вас просила об этом, Мата была очень зла. Сейчас она очень благоразумна… Она не подозревает ничего.

И вот мы перед большими воротами Сен-Лазара. 4 ч. 45 и все еще ночь. Я заметил десяток автомобилей перед тюрьмой… Это журналисты. Черт! Кто смог их предупредить? Это очень неприятно. Это товарищи. Я с ними знаком. Но к моему большому сожалению, я должен их избегать.

Я быстро прошел под портиком и вошел в кабинет начальника.

– Она спит, – сказал мне начальник охраны.

По очереди прибыли: любезный следователь капитан Бушардон, секретарь суда капитан Тибо, правительственный комиссар Морне, пастор Дарбу, доктор Соке, член военного трибунала, который осудил Мату… И затем… защитник!

Статья 27 Уголовного кодекса

Прибытие последнего произвело неприятное впечатление. Мы знали о привязанности адвоката к танцовщице и о доверии, которое он вызывал у нее. Что могло бы случиться? Мы опасались тягостных сцен отчаяния. Возможно, осужденная станет цепляться за своего защитника, который заставил поверить ее в возможность помилования? Мы как раз собирались задаться этим вопросом, когда адвокат попросил разрешения побеседовать с правительственным комиссаром.

– Мата Хари не может быть казнена этим утром, – сказал он. – Я формально протестую и прошу об отсрочке. Уголовный кодекс, Книга 1, Глава 1, статья 27 гласит: «Если приговоренная к смертной казни женщина заявляет, и проверка подтверждает, что она беременна, она подвергается наказанию только после родов».

Все посмотрели на него с удивлением.

– Это невозможно, – заявил начальник тюрьмы. – Ни один мужчина не входил в ее камеру. Вы же сами действительно это знаете, дорогой мэтр.

– А если это был я!

– Ой! Вы? – воскликнул лейтенант Морне, – но ваш возраст? Вам ведь более 75 лет, я прав?

– Это неважно. Я обращаюсь к статье 27 Уголовного кодекса.

– Тогда доктор Соке сейчас приступит к осмотру, чтобы проверить ваше утверждение.

Мы заранее были уверены в результате осмотра. Но точно никогда не знаешь… Сомнения были возможны, ведь деликатное положение тоже случается неожиданно.

В кабинете начальника мы изучили также некоторые детали о здоровье осужденной, подробности такого рода, которые немного лишили ее образ поэтичности…

Время пришло.

У дверей камеры

Кортеж теперь двигался по темному коридору, едва освещенному несколькими мерцающими газовыми фонарями. Шум тяжелых шагов громко звучал в коридорах: так всегда следует идти к камере осужденного на смерть – от шума заключенный проснется, и мы увидим его уже бодрствующего.

В ту трагическую минуту, когда приближаешься к роковой двери, мы говорим себе, что там в нескольких метрах есть человек, который спит, который мечтает или который думает, который, разумеется, надеется, и через несколько секунд, это существо будет потрясено, окажется в ужасе, услышав внезапно, что ему предстоит умереть именно сейчас.

Этот момент действительно ужасен. Каждый раз, когда я оказывался в таком мрачном кортеже, когда подходил к двери осужденного – а я доставил к месту казни приблизительно двадцать предателей и шпионов – я чувствовал, как неистово билось мое сердце, и всегда испытал несказанную тревогу.

На этот раз речь шла о женщине, еще молодой, знаменитой во всех слоях общества как богиня танца, жрица любви, воплощение поэзии и красоты. «Ее тело волнисто струилось с бесконечной грацией среди беспорядка пелен и опьянения духов», – эта фраза одного из ее поклонников всплыла в моей голове – и все это розовое, живое, мыслящее, волнующее тело, через несколько часов должно было превратиться в безобразную массу…

Но я быстро вспомнил об обвинительной речи лейтенанта Морне, упоминавшего о смерти наших солдат, о страданиях раненых, о слезах матерей и детей. «Вред, который нанесла эта женщина, неописуем. Она, вероятно, величайшая шпионка нашего века».

Пойдем! Давайте пойдем, и никакой жалости.

Но путь к камере Маты Хари мне, тем не менее, показался бесконечным. Еще коридор. Это здесь. Запор резко толкнули с грохотом. Дверь открылась…

Постель Мата Хари находилась в глубине камеры слева. Две другие кушетки были размещены перпендикулярно с двух сторон: помощницы, которые их занимали, внезапно разбуженные, терли себе глаза, не зная, что им делать в присутствии всех этих внезапно появившихся людей: они решились одеваться.

Пробуждение

Судьи ворвались как смерч. Мата Хари спала. Ее слегка потрясли.

– Час правосудия наступил… Ваше прошение о помиловании было отклонено господином Президентом Республики… Вам нужно вставать… Будьте мужественны.

– Как? – удивилась осужденная. – Это невозможно!… Это невозможно!… Офицеры?…

Она заметила в группе своего адвоката.

– Будьте добры, подойдите, – обратилась она к нему, протягивая руку.

Защитник, наклонившись к ней, прошептал несколько слов тихим голосом. Мы услышали:

– Маргарета, если вы хотите…беременная… Уголовный кодекс. Скажите, что это – статья 27.

Доктор Соке приблизился.

– Маргарета, я умоляю вас об этом, позвольте себя осмотреть, – дрожащим голосом твердил адвокат.

Осужденная внезапно повернулась на звук, убирая покрывало. Она села, показав голые ноги, и сказала с бунтарской интонацией, сильным голосом:

– Нет! Нет! Я не беременна. Я не хочу прибегать к этой увертке… Нет… Бесполезно меня осматривать. Я встаю…

И одним махом она поднялась в своей рубашке из белой грубой ткани, позволяющей увидеть ее грудь.

– Младшая сестра Мари, передайте мне мое красивое белье, которое мы отложили, там высоко, на полке.

Пастор Дарбу говорил ей что-то на ухо.

– Да, сейчас.

И она спокойно оделась, лишь с небольшим содействием обеих помощниц.

– Могу ли я надеть корсет?

И после одобрительного жеста начальника тюрьмы:

– Дайте мне также еще и мой тайник-корсет в кружевах… Подержите расческу…

В то же самое время, она встала на колени у ног пастора. Он взял жестяную кружку, наполнил ее водой и вылил ее на голову Мата Хари, в то время как она, все еще стоя на коленях, продолжала причесываться.

Это было что-то вроде крещения. Я не понял эту церемонию у протестантки. Мне сказали, что это был специальный обряд у одной из сект лютеранства.

Помощницы зашнуровали на ее ногах красивые ботинки: почти все, что осталось от ее былой роскоши.

– Теперь, мои перчатки.

Она их застегивала долго, тщательно. Потом ей передали шляпу.

– Так будет в порядке, не так ли, мэтр? – обратилась она к своему адвокату. Но мне нужны мои булавки в шляпе.

– У нас их нет, – сказала младшая сестра Мари.

– Это запрещено правилами, – пояснил начальник тюрьмы.

Секретарь суда капитан Тибо выдвинулся вперед, с карандашом и листком бумаги в руке:

– Есть ли у вас разоблачения, которые вы хотели бы высказать?

– Я? – встрепенулась Мата, как в гневе. – У меня нет ничего, о чем надо сказать вам, и, даже знай я что-то, о чем следовало бы рассказать, именно вам я об этом и не сказала бы.

И она презрительно пожала плечами, с пренебрежением взглянув на офицеров.

Младшая сестра Мари разразилась слезами.

– Не плачьте, сестра Мари. Не плачьте… Будьте веселой, как я. И потрепала ее по щекам:

– Какая она маленькая, сестра Мари! Потребовались бы две сестры Мари, чтобы сделать одну Мату!… Не плачьте.

Смелая сестра милосердия тряслась от рыданий.

– Погодите, – повторила Мата. – Вообразите, что я уезжаю в большую поездку, что я собираюсь вернуться, и что мы еще встретимся. Впрочем, вы ведь немного пройдетесь со мной, не правда ли? Вы меня проводите.

И она ее обняла.

Последние письма

Приготовления были закончены. Обернувшись к адвокату, она произнесла:

– Ах! Вот пакет писем, которые надо вручить. Но мне нужно написать еще два или три…

– Вы напишете их внизу, в канцелярии, – ответил начальник тюрьмы.

Мата бросила ледяной взгляд, привела в порядок свою шляпу, поправила волосы, и топнув ногой, тоном гневной, но сдерживающей себя женщины, воскликнула:

– Я готова, господа!

Судьи вышли. Осужденная последовала за ними, между адвокатом и пастором. Приоткрывая дверь, охранник захотел взять ее за руку:

– Не трогайте меня! Не трогайте меня! – пылко произнесла она. – Я не хочу, чтобы кто-то прикасался ко мне. Сестра Мари, дайте мне руку.

Кортеж вышел. Мата двигалась быстрым шагом, держа за руку младшую сестру милосердия. Так мы пришли в канцелярию.

– Вот все, чтобы писать, – сказал ей начальник охраны.

Мата села, сняла перчатку, и в течение семи-восьми минут написала письма и подписала конверты.

– Адвокат, – сказала она своему адвокату, – возьмите эти письма, положите их в конверты… Но не ошибитесь с адресами!… А то из-за вас начнутся семейные драмы…

И она рассмеялась.

– Главное, не перепутайте конверты!

Она теперь стояла на пороге маленькой двери, выходящей на двор. Автомобиль трясся; жандарм придерживал открытую дверь. Я опустил шторы, и осужденная направилась в машину; пастор Дарбу уселся рядом с нею; напротив, на откидных сидениях, сели сестра Мари и другая сестра милосердия.

Жандарм занял место рядом с шофером. Это была вся охрана: поведение осужденной не требовало никаких других мер предосторожности.

Я дал сигнал к отправлению. Во главе колонны ехала машина членов военного трибунала, затем машина с осужденной, моя машина, машина доктора Соке, и запасная машина на случай поломки. Эта последняя была пустой при отправлении, а при прибытии я заметил, что в ней сидело шесть человек!

Мы катились на средней скорости к площади Пляс-де-Насьон и к воротам Авеню-Домениль, когда внезапно нас окружили. Перед нами и позади нас появилось около двадцати автомобилей с журналистами. Они решили объединиться и ехать во главе эскорта, чтобы попасть в Венсен. На середине проспекта они повернули направо, чтобы направиться через лес к стрельбищу. Но это была не та дорога! И дорога была преграждена!

Мы продолжили ехать прямо, чтобы добраться до форта. Журналисты поняли, что мы поехали не за ними, а когда мы их обгоняли, я видел их жесты огорчения. Я понимал их разочарование и искренне жалел их.

Как Тоска

Мата Хари действительно держалась решительно, и это немного удивляло.

– Это – актриса, – поговаривали тогда. И еще якобы защитник убедил ее, что, как в «Тоске», ружья зарядят холостыми патронами. Именно поэтому она демонстрировала свое самообладание. Она считала, что в патронах нет пуль, и что ее не убьют – из-за ее высоких связей.

– Это – смешная история, – отвечал я. Танцовщица прекрасно знала, что ей предстоит умереть. Когда она отказалась от осмотра врача врачом, она знала, что отвергла свой последний шанс спасения. Впрочем, ее адвокат формально опроверг эту легенду сейчас.

Легенда, тем не менее, продолжала жить. Легенды всегда труднее всего разрушить. Я даже слышал, как люди уверяли меня – меня! – что Мата Хари не умерла. Если бы я не был там, то, может быть, даже и поверил бы, по крайней мере, засомневался бы…

Но давайте возобновим наш рассказ.

Эскорт драгунов

Прежде чем попасть на стрельбище, где производится казнь, всегда приходилось проходить через донжон. Там мы простояли несколько минут, чтобы подождать эскорта драгунов, который сопровождал кортеж, начиная от форта и до столба.

Машина с репортерами смогла заехать с нами в форт. Я сделал вид, что этого не заметил. Но комендант форта ее увидел и заставил повернуть назад.

– Сабли наголо! – приказал командир конвойного взвода.

И мы вот на пути к последнему этапу. Начались разбитые дороги, машины могли ехать только медленно и сильно тряслись.

Конные часовые галопом проносились по хмурой равнине, не разрешая никому приближаться к стрельбищу. Рассвет розовел на сером небе. Вдалеке заводской гудок призывал рабочих на работу.

Вот зловещий холм; у подножия его столб, или, скорее, свая из тонкого ствола дерева.

Войска выстроились в три шеренги, образовав каре, окружавшее стрельбище. Там присутствовали подразделения всех родов войск. Машина осужденной остановилась на одном из углов образовавшегося квадрата.

Пастор Дарбу, шатаясь, спустился первым. Он был очень расстроен, пастор!

Мата Хари спустилась без посторонней помощи, повернулась и протянула руку обеим сестрам милосердия, чтобы помочь им выйти из машины.

В этот момент трудно было сказать, кого ожидал расстрел. Можно было бы подумать, что это был пастор.

Два жандарма встали рядом с осужденной. Но она оттолкнула их:

– Подойдите, младшая сестра Мари, и крепко подержите меня за руку.

Три шага отделяли ее от войск.

– На караул! – приказал зычным голосом командир.

Мата Хари, казалась, очень расчувствовалась из-за этого высшего почтения. Тогда, с внешностью принцессы, которая проводит смотр роты почетного караула, встречающего ее на вокзале – то, что она часто делала, когда сопровождала кронпринца – она медленно, величественно прошла перед войсками, с поклоном.

Горнисты артиллерии сыграли марш. Обнаженные сабли и примкнутые штыки на винтовках сверкали в атмосфере, ставшей прозрачной.

Неподалеку маленький воробей, глядевший на нас с ветки, принялся щебетать. Странная вещь, «Мата Хари» на хинди означает «птица утра», и именно птица утра прилетела, чтобы поприветствовать ее перед смертью.

Перед столбом

Осужденная стояла только в десятке метров от столба. Встав справа от него, в голубом платье на ковре зеленой травы, Мата смотрела на солдат с уверенностью и даже с гордостью. Внезапно она сказала младшей сестре Марии:

– Вот, теперь это конец!… Отпустите меня.

И сильным нервным жестом, она высвободила свою руку. Адвокат обнял ее. Пастор встал перед нею и жандармами, тихо подталкивающими ее к столбу.

Секретарь суда Тибо быстро прочел приговор: «По постановлению Третьего военного трибунала госпожа Зелле приговорена к смертной казни за шпионаж».

Тренированным мерным шагом группа из двенадцати егерей, располагавшаяся сбоку, быстрым перестроением выстроилась перед осужденной.

Жандарм хотел сначала привязать ее к столбу, продев веревку вокруг пояса. Она запротестовала. Санитар подал ей повязку, сделанную из красного платка: она оттолкнула ее и выпрямила голову. Пастор Дарбу, который скрывал от нее вид группы, пытался приободрить ее и никак не мог закончить. Все нервничали. Сцена – большая и последняя – которую считали привычной, отработанной и приготовленной, длилась слишком долго. Наконец, пастор удалился.

Аджюдан поднял свою саблю и отдал команду:

– Целься!…

Мата Хари улыбнулась. Последняя улыбка для ее последней публики! Рукой она послала воздушные поцелуи адвокату и пастору.

Обе сестры стояли на коленях, сцепив руки.

– Огонь!

Гром и вспышка, единые для всех двенадцати ружей. Мата Хари на земле у подножия столба. Ее тело не вздрагивало, не производило ни одного непроизвольного движения. Сержант произвел последний выстрел в ухо, и голова ее легко подскочила как эластичный мяч. Прозвучала команда:

– Для прохождения… Вперед… Марш!

Горнисты затрубили, и войска прошли перед нагромождением нижних юбок.

Подошел доктор Соке, расстегнул ей блузку и ощупал грудь.

– Смерть наступила от пули в сердце, – сказал он, отмывая свои красные от крови руки.

Обе сестры милосердия, продолжали молиться, сменяя друг друга. Младшая сестра Мари приблизилась и сняла кольцо с пальца мертвой. Великолепный подарок, без сомнения, от последнего любовника!

– Не желает ли кто-либо забрать тело? – спросил секретарь суда.

Я взглянул на адвоката.

Никто! O, неблагодарность! И бронзовое тело танцовщицы в ста покрывалах, – или без них, – это тело, вызывавшее страстные желания и горячие споры, было брошено в грубо сколоченный еловый гроб, потом его погрузили как обычный ящик на запряженную лошадьми телегу. У меня до сих пор перед глазами два обозных солдата, сидящие на гробе и философски курящие трубку, переговариваясь с обоими конными жандармами, сопровождавшими повозку верхом.

На кладбище была только имитация захоронения. Тело отнесли в амфитеатр и препарировали; куски его были рассеяны почти повсюду.

Так закончилась жизнь Манон… Простите! Так закончилась жизнь Маргареты Зелле, прозванной Матой Хари, в возрасте 41 года.