12. Промышленная революция в Англии

12. Промышленная революция в Англии

За 80 лет после 1780 года население Великобритании выросло почти втрое, мелкие городки Ливерпуль и Манчестер превратились в гигантские центры, средний доход населения увеличился больше чем в два раза, доля сельского хозяйства в национальном доходе, прежде составлявшая чуть менее половины, упала менее чем до 1/5, а производство тканей и железа переместилось на заводы, работающие на угле. Все эти события были настолько поразительными, что никто не мог их предвидеть, пока они не случились, и никто не осознавал их, пока они происходили.

Дональд МакКлоски (1981)[270]

Промышленная революция в Англии, представляющаяся нам как произошедшее менее чем за поколение неожиданное избавление этой крохотной островной нации от тысячелетий мучительно медленного экономического прогресса, является одной из величайших загадок истории. Явная внезапность этого события, случившегося в обществе, отличавшемся и до сих пор отличающемся эволюционным характером всех социальных изменений, сбивает с толку всех, кто пытается объяснить промышленную революцию с экономической точки зрения.

Тонкая ирония истории заключалась в том, что промышленная революция точно совпала по времени с другой моделью освобождения людей — Великой французской революцией. Однако политические революционеры, в 1789 году провозгласившие любовь ко всему человечеству, вскоре купались в крови своих врагов, список которых все возрастал и возрастал. Когда революционеры принялись друг за друга, революционное равенство быстро сменилось тщеславной военной диктатурой, погубившей сотни тысяч человек, умерших от голода и холода на российских просторах. Между тем «нация лавочников», казалось, не способная заглянуть дальше очередной мясной запеканки, создавала возможности, способные преобразовать все человечество. И, как мы убедимся, в ходе этого процесса она построила более эгалитарное общество, чем все, что когда-либо прежде видело человечество.

События промышленной революции благодаря исследованиям, история которых насчитывает уже два столетия, широко известны и в целом не вызывают вопросов. Но их интерпретация остается предметом бурных дискуссий: мы не найдем двух ученых, которые бы сходились во мнениях относительно причин промышленной революции и ее исторического значения.

Мы же после краткого освещения основных моментов промышленной революции покажем, что вопреки поверхностному впечатлению в реальности она растянулась на сотни лет, представляя собой постепенный и эволюционный процесс, затрагивавший другие европейские экономики почти в той же мере, что и Англию. Промышленная революция стала итогом постепенного движения оседлых аграрных обществ к более рациональному, экономически ориентированному складу ума, многочисленные проявления которого обсуждались в главе 9.

Хотя факт революционных изменений, случившихся в какой-то момент времени, отделяющий доиндустриальное общество с его нулевым ростом производительности от современного общества, в котором ежегодный прирост производительности превышает 1 %, не вызывает сомнений, точную дату этого перехода определить трудно, и она может навсегда остаться неизвестной.

В частности, здесь не играют никакой роли конкретные личности и события, столь любимые в описательной истории. Всемирная история не изменилась бы сколько-нибудь существенно, если бы сэр Ричард Аркрайт, бывший болтонский парикмахер, изготовитель париков и владелец паба, в 1768 году создавший механический прядильный станок, вместо этого завел бы рыбную лавку. Мы не остались бы пленниками мальтузианской эры и в том случае, если бы Джеймс Уатт, который в 1769 году изобрел паровую машину с изолированной конденсационной камерой, в свое время обратил бы свои помыслы к Богу и стал священником.

Именно случайный характер таких событий создает видимость внезапного потрясения, испытанного экономической системой. В частности, впечатление того, что постепенные изменения в экономике сменились резкими переменами, вызывается колоссальным ростом населения в Англии после 1760 года, британскими военными успехами во время революционных и наполеоновских войн и развитием США.

ОСНОВНЫЕ МОМЕНТЫ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Промышленная революция представляется уникальным событием всемирной истории благодаря внешне более быстрым темпам повышения эффективности по сравнению с любыми сколько-нибудь продолжительными эпохами в экономике прежних времен.

Эффективность любой конкурентной экономики, как и любого сектора экономики, может быть простейшим образом оценена как отношение средней стоимости единицы факторов производства — капитала, труда и земли — к средней цене единицы продукции. То есть

Более эффективные экономики производят больше продукции на единицу факторов производства. Поскольку стоимость факторов производства должна равняться стоимости выпуска, то в более эффективных экономиках цены на продукцию ниже по сравнению с ценами на факторы производства. Подробное обоснование этого приведено в техническом приложении, но сама идея вполне очевидна.

Благодаря уникальной политической стабильности Англии, наблюдавшейся по крайней мере с 1200 года, мы можем оценить для всего этого периода значения заработной платы, цен, численности населения, ренты и прибыли от капитала, что в свою очередь позволяет нам оценить эффективность английской экономики за все годы после 1200 года.

На рис. 12.1 показана эффективность производства, определенная подобным образом для периода 1700–1869 годы. В годы, непосредственно предшествовавшие промышленной революции, мы не видим признаков какого-либо устойчивого роста эффективности. Английская экономика в XVIII веке выглядит такой же мальтузианской, как и все, что были до нее. Затем начиная примерно с 1790 года впервые проявляется постоянный, неудержимый рост эффективности, характерный для современной эпохи. С 1780-х по 1860-е годы темп повышения эффективности все еще не превышал 0,5 % в год, что в два с лишним раза меньше современных темпов. Тем не менее это был период беспрецедентного, устойчивого повышения эффективности.

РИС. 12.1. Эффективность производства в Англии по десятилетиям, 1700–1869 годы

Непосредственные причины повышения производительности после 1790 года хорошо известны. В табл. 12.1 приведены как общие темпы роста производительности с 1760-х по 1860-е годы, так и вклад, внесенный в повышение эффективности основными отраслями, известными своими инновациями. Как уже отмечалось, удобное свойство совокупного темпа повышения производительности заключается в том, что он представляет собой сумму темпов роста производительности в каждой отрасли, оцененных с учетом отношения стоимости произведенного в этой отрасли к общей стоимости продукции национальной экономики (см. приложение).

Как видно из последнего столбца таблицы, более половины всего прироста производительности за 100 лет промышленной революции приходится на текстильную отрасль. Небольшой вклад внесли добыча угля и выплавка железа, но гораздо более значителен вклад двух других секторов — транспорта и сельского хозяйства: в транспортном секторе происходил быстрый рост производительности, а сельскохозяйственный сектор вносил существенный вклад благодаря своим размерам, несмотря на то что повышение производительности в этом секторе происходило медленно.

Текстильная отрасль была флагманом промышленной революции. Эффективность превращения хлопка-сырца в ткань с 1760-х по 1860-е годы увеличилась в 14 раз, что дает темп роста в 2,4 % в год — это больше, чем темпы роста производительности в большинстве современных экономик. В 1860-е годы общий объем экономического производства был приблизительно на 27 % выше, чем он мог бы быть при отсутствии инноваций в текстильном секторе, что равнозначно увеличению дохода на 169 млн фунтов в год.

Если в 1760-е годы для превращения фунта хлопка в ткань требовалось 18 человеко-часов, то к 1860-м годам на это уходило уже только 1,5 человеко-часа. Причина такого прогресса очевидна. Начиная с 1760-х годов поток технологических инноваций — как знаменитых, так и оставшихся никому не известными — преобразовал текстильную индустрию. Машины же, обеспечившие этот прирост производительности, имели поразительно простую конструкцию, как видно на рис. 12.2, на котором изображен водяной прядильный станок Аркрайта.

РИС. 12.2. Водяной прядильный станок на фабрике Ричарда Аркрайта «Кромфорд-Милл» (1785 год)

Институционалисты утверждают, что причиной ускорения темпа инноваций должны были служить различные стимулы, предлагавшиеся экономикой новаторам. Однако новаторы промышленной революции, работавшие в текстильной отрасли — даже добившиеся успеха и прославившие свое имя, — обычно получали небольшую прибыль.

В табл. 12.2 приведены финансовые итоги деятельности самых знаменитых новаторов, работавших в текстильной отрасли во время промышленной революции. Эти люди, содействовавшие революционным изменениям в текстильной индустрии, преуспели там, где многие другие потерпели неудачу, но их изобретения обычно не приносили им серьезных доходов. Даже во время промышленной революции английский рынок плохо вознаграждал за инновации.

ТАБЛИЦА 12.2. Вознаграждение за инновации в текстильной отрасли во время промышленной революции

Нормы прибыли крупнейших фирм в отрасли также свидетельствуют о том, что большинство изобретений очень быстро попадало в руки других производителей, не делившихся с авторами разработок своими доходами. Прибыль хлопкопрядильной фирмы «Сэмюель Грег и партнеры» в 1796–1819 годах в среднем составляла 12 %. Это была нормальная величина для коммерческого предприятия того времени. Фирма «Уильям Грей и партнеры» с 1801 по 1810 год имела менее 2 % в год — отрицательная норма прибыли. Если бы фирмам-новаторам удалось защитить свои разработки, храня их в секрете или получая на них соблюдавшиеся патенты, то они могли бы пожинать большие барыши по сравнению с конкурентами. Но вместо этого главную выгоду от инноваций в хлопкопрядильном деле благодаря снижению цен получали потребители. Так, «Ричард Хорнби и партнеры», работавшие в ткацком секторе (не подвергшемся механизации до 1810-х годов), в 1777–1809 годах имели среднюю годовую прибыль в 11 % — немногим меньше, чем у «Грега и партнеров», внедрявших на своем производстве инновации[271].

Дополнительные свидетельства о скромном вознаграждении за инновации в текстильной отрасли во время промышленной революции можно найти в завещаниях богатых людей XIX века. Разбогатеть удалось лишь немногим новаторам текстильного дела, таким как Ричард Аркрайт или Роберт Пиль. Из 379 человек, умерших в 1860-х годах в Великобритании и оставивших состояния, превышающие 500 тыс. фунтов, лишь 17 (4 %) работали в текстильной индустрии[272] — при том что на эту отрасль приходилось 11 % британского производства, а сама она внесла основной вклад в повышение экономической эффективности в ходе промышленной революции. Экономика того периода по-прежнему вопиюще плохо стимулировала изобретателей. В первую очередь от инноваций выигрывали не предприниматели, а трудящиеся и зарубежные потребители. Именно поэтому немногие британские фонды могли сравниться с великими частными филантропическими организациями и университетами США. Промышленная революция не превращала нищих в принцев.

Все вышесказанное относится и к другим важнейшим сферам инноваций времен британской промышленной революции: угледобыче, выплавке железа и стали и железным дорогам. Например, добыча угля в Англии в ходе промышленной революции резко подскочила. Как видно на рис. 12.3, в 1860-е годы в Англии добывалось почти в 20 раз больше угля, чем в 1700-е годы. Уголь шел на отопление домов, использовался при выплавке железа из руды, приводил в движение паровозы. Однако англичанам не удавалось сколотить огромные состояния, подобные тем, которые создавались на нефти, железных дорогах и стали во время американской индустриализации в конце XIX века.

ИСТОЧНИК: Clark and Jacks, 2007.

РИС. 12.3. Добыча угля и реальные цены на уголь в 1700-1860-х годах

Новые жрецы индустриального мира — инженеры, строившие в Англии угольные шахты, железные дороги и каналы, — жили в достатке, но, как правило, скромно. Хотя их имена — Ричард Тревитик, Джордж и Роберт Стефенсоны, Хэмфри Дэви — сохранились в истории, им тоже досталась ничтожная доля социальной прибыли, принесенной их начинаниями. Ричард Тревитик, создатель первых локомотивов, умер в 1833 году в нищете. Джорджу Стефенсону, чей знаменитый локомотив «Ракета» на состязаниях в 1829 году развил беспрецедентно высокую для сухопутных дорог того времени скорость 15 миль в час, повезло намного больше. Однако сельский дом Стефенсона в Честерфилде был весьма незначительной наградой за его важный вклад в железнодорожное строительство. В этих знаменитых состязаниях участвовали и другие локомотивы, и вскоре подвижной состав для разрастающейся железнодорожной сети поставляли уже многие заводы.

Как видно из рис 12.3, инновации промышленной революции обычно приносили выгоду потребительским массам в форме снижения цен. Одновременно с резким ростом добычи угля началось стабильное снижение реальной цены на уголь для потребителей: в 1700-х годах реальная цена угля была на 60 % выше, чем в 1860-х годах. В таких отраслях английской экономики, как добыча угля, выплавка железа и стали, железнодорожные перевозки, в годы промышленной революции сохранялась высокая конкуренция. Система патентов практически не защищала большинство инноваций в этих секторах, и любые новшества быстро перенимались другими производителями.

Повышение темпа инноваций во время английской промышленной революции было результатом не повышенных вознаграждений, а возросшего предложения инноваций, по-прежнему весьма скромно оплачиваемых. На рис. 11.5 показаны два способа, позволявших ускорить темп инноваций. Согласно точке зрения институционалистов, по сравнению со всеми предшествовавшими доиндустриальными экономиками резко возрос размер вознаграждения, предлагаемого рынком. Однако у нас нет фактов, которые подтверждали бы эту теорию. Последняя серьезная реформа патентной системы была произведена в 1689 году, более чем за 100 лет до того, как повышение эффективности приняло повсеместный характер. Кроме того, патентная система сама по себе сыграла незначительную роль в большинстве инноваций времен английской промышленной революции.

Прирост инноваций в ходе промышленной революции, согласно рис. 11.5, был вызван возрастанием предложения. Хотя премия за инновации не выросла по сравнению с более ранними экономиками, предложение инноваций тем не менее серьезно увеличилось. При наличии тех же вызовов и стимулов, которые существовали и в других экономиках, британские промышленники были более склонны к внедрению новых методов производства.

История сельскохозяйственного сектора подтверждает идею о том, что промышленная революция была в первую очередь связана с возросшим предложением в инновационной сфере, а не с усилением стимулирования.

Историки уже давно пишут о сельскохозяйственной революции, сопровождавшей промышленную революцию. Многие поколения английских школьников читали — вероятно, умирая от скуки — о подвигах таких героев-новаторов, как Джетро Талл (автор вышедшего в 1733 году «Рассуждения о конно-мотыжном земледелии»), «Турнепс» Тауншенд и Артур Янг. Но эта сельскохозяйственная революция — миф, созданный историками, которые крайне переоценивают происходившее в те годы повышение объемов производства в английском сельском хозяйстве[273]. Темп роста производительности в сельском хозяйстве был небольшим, составляя 0,27 % в год — ниже, чем по экономике в целом. Но даже эта скромная величина намного превышала темпы роста производительности, типичные для всего периода с 1200 по 1800 год. Например, на рис. 12.4 показана урожайность пшеницы в Англии с 1211 по 1453 год. Судя по всему, в средневековом сельском хозяйстве на протяжении сотен лет царил абсолютный застой.

ИСТОЧНИК: Clark, 2001а.

РИС. 12.4. Урожайность пшеницы в Англии в 1211–1453 годах

Тем не менее сельскохозяйственные новшества времен промышленной революции не имели никакой явной связи с событиями в промышленности. Даже в 1860 году механизация английского сельского хозяйства находилась на минимальном уровне и применялась в значительных объемах лишь при обмолоте зерна. Кроме того, вопреки школьным учебникам в сельском хозяйстве не было героев-новаторов, подобных тем, что совершенствовали текстильную индустрию и паровые машины. Вместо Харгривсов, Кромптонов, Уаттов или Стефенсонов мы увидим здесь лишь разрозненное сборище безымянных сельских тружеников, ухитрявшихся принести домой чуть-чуть больше бекона. Последующая история английского сельского хозяйства — это история постепенных изменений, осуществлявшихся множеством фермеров на протяжении длительного времени[274].

Тысячи отдельных земледельцев в Англии времен промышленной революции постепенно обучались более удачным методам, перенимая их у соседей или исходя из собственных наблюдений. И они поступали так, несмотря на то что их средневековые предки, имея те же самые стимулы, оказались неспособны к прогрессу.

КОГДА ПРОИЗОШЛА ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ?

Из сказанного выше следует, что переход от статичной мальтузианской экономики, которая существовала по меньшей мере 100 тысяч лет, к современной экономике произошел в 1760–1800 годах. Однако представление о резкой смене режимов, случившейся в масштабах всемирной истории практически моментально, ошибочно.

Такое впечатление, резко преувеличивающее внезапность и размах изменений, создается вследствие нескольких наложившихся друг на друга случайностей.

Во-первых, о том, что дата этого перехода намного более неоднозначна, чем принято считать, говорит изучение эффективности английской экономики за весь период начиная с 1246 года. В данном случае измеряется эффективность получения дохода вне зависимости от того, произведены ли потребляемые товары в Англии или привезены из-за границы[275]. Вследствие колоссального роста внешней торговли, происходившего в те годы, и из-за того, что эта торговля зачастую велась с территориями, управлявшимися британскими поселенцами и правителями, границы английской экономики оказываются чрезвычайно расплывчатыми. На рис. 12.5 эффективность английской экономики в 1250–2000 годах показана с помощью скользящей средней.

РИС. 12.5. Долгосрочная эффективность английской экономики, 1250–2000 годы

Факт драматического перехода от доиндустриального к современному миру очевиден. Однако ускорение роста эффективности около 1800 года, во время промышленной революции, в долгосрочной перспективе выглядит уже не настолько явным. Также очевидно, что Англия испытывала стабильный, хотя и не слишком заметный, рост эффективности на протяжении 160 лет, предшествовавших 1760 году. Ежегодный темп роста, составлявший 0,2 % в год, был низким по современным меркам. Однако этого медленного роста в 1600–1760 годах все равно хватило для того, чтобы измеренная эффективность английской экономики за этот срок возросла на 37 %, что по меркам мальтузианского мира было очень много. Вообще, если бы этот рост продолжался и после 1760 года без перерыва, пришедшегося на последние десятилетия XVIII века, то эффективность английской экономики в 1860-е годы составляла бы 95 % от уровня, достигнутого после промышленной революции.

Эффективность производства прибыли за 1760–1869 годы возрастала лишь на 0,33 % в год — очень скромный показатель по современным меркам, хотя и весьма значительный для мальтузианской эры. С этой точки зрения промышленную революцию можно интерпретировать как отдельную фазу в рамках общего перехода от мальтузианского застоя к современному росту, начавшегося в английской экономике около 1600 года. Промышленная революция представляла собой не внезапный старт, а продолжение и ускорение того процесса, который шел то быстрее, то медленнее и в конце концов привел нас к современному состоянию.

Если экономический рост действительно начался в первые годы XVII века, то простые институционалистские объяснения промышленной революции, называющие в качестве ее основной причины установление в Англии современной демократии в результате «славной революции» 1688–1689 годов, становятся явно сомнительными. На рис. 12.6 эффективность английской экономики за более короткий срок — с 1600 по 1760 год — показана с помощью десятилетней скользящей средней. Ни одно из политических событий — ни Гражданская война 1642–1648 годов, ни правление парламента и Кромвеля во время неудавшегося междуцарствия, ни восстановление монархии в 1660 году, ни «славная революция» 1688–1689 годов — не отразилось сколько-нибудь заметным образом на медленном возрастании экономической эффективности. Краткосрочные колебания эффективности вызывались в основном хорошими и плохими урожаями, которые влияли на экономику намного сильнее, чем политические события. Кроме того, рост эффективности, несомненно, начался задолго до великого изменения институтов в ходе «славной революции», на которую ссылаются Дуглас Норт и его последователи.

РИС. 12.6. Эффективность английской экономики в эпоху, предшествовавшую промышленной революции, 1600–1760 годы

Но на рис. 12.5 также видно, что и до 1600 года оценочная эффективность английской экономики испытывала таинственные подъемы и спады. Около 1450 года измеренная эффективность экономики, достигнув своего максимального значения в позднем Средневековье, составляла 88 % от уровня 1860-х годов. При этом минимальное значение эффективности, пришедшееся примерно на 1300 год, составляло 55 % от уровня 1860-х годов. Это позволяет предположить, что во время роста эффективности в 1600–1800 годах экономика в реальности лишь возвращалась к среднему уровню эффективности, наблюдавшемуся в эпоху Средневековья, и что начало истинного отрыва от средневекового экономического режима приходится действительно на 1800 год. Но в этом отношении мы не можем сказать ничего определенного, пока не будут проведены дополнительные исследования.

ПОЧЕМУ ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ КАЖЕТСЯ ТАКИМ ВПЕЧАТЛЯЮЩИМ СОБЫТИЕМ?

Приводившиеся выше данные о темпах роста эффективности говорят о том, что в Англии около 1800 года происходил малозаметный постепенный переход от мальтузианской к современной экономике. И лишь с конца XIX века мы наблюдаем стремительный темп роста производительности, вполне соответствующий его современным значениям.

Почему же в таком случае промышленная революция и у современников, и у последующих наблюдателей создавала впечатление такого резкого разрыва с прошлым? Почему объем несельскохозяйственного производства с 1730-х по 1860-е годы возрос почти девятикратно? Почему там, где раньше были лишь деревни и поля, возникали новые огромные города, почему преобразилось село, лишившись общинных земель, почему была построена густая сеть из 20 тыс. миль новых дорог? Почему в огромных количествах стала производиться добыча угля, увеличившись с 1730-х по 1860-е годы в 18 раз, а ландшафт был обезображен терриконами?

Наконец, за счет чего небольшая страна на северо-западной окраине Европы с населением, составлявшим в 1700 году менее трети населения Франции и около 4 % населения Китая и Индии, к 1850 году превратилась в сильнейшую мировую державу, если это произошло не благодаря обильным плодам промышленной революции?

Мы придерживаемся той точки зрения, что промышленная революция кажется нам внезапным рывком потому, что ускорение роста производительности английской экономики совпало с неожиданным взрывообразным ростом населения Англии в 1750–1870 годах, никак с этим ускорением не связанным. Взлет Великобритании к вершинам мирового господства в большей степени был обеспечен неустанным трудом британских рабочих в постелях, а не на фабриках. Население Англии возросло с 6 млн человек в 1740-е годы — что было не выше средневекового максимума 1300-х годов — до 20 млн в 1860-е годы, увеличившись более чем троекратно. В других странах Европы рост населения был намного более скромным. Например, население Франции за это же время выросло с 21 миллиона всего лишь до 37 млн человек. Кроме того, экспансия США на запад постоянно давала мировой экономике все больше сельскохозяйственных земель. В результате Англия из страны, в которой в 1760-е годы на одного человека приходилось столько же земли, сколько и у ее торговых партнеров, к 1860-м годам превратилась в страну, значительно отстающую от всех своих торговых партнеров по количеству земли на одного человека (см. табл. 12.6).

Этот рост британского населения, по-видимому, происходил совершенно независимо от характерного для промышленной революции повышения производительности в сферах текстиля, стали, пара и сельского хозяйства. Во-первых, заметный рост населения начался задолго до сколько-нибудь существенного повышения производительности в каком-либо секторе. К 1790-м годам население Англии уже выросло на 37 % по сравнению с уровнем 1740-х годов. Именно поэтому Мальтус в 1790-е годы видел лишь проблему избыточного населения, но не рост населения в результате экономических изменений. Поскольку показатели смертности в эпоху промышленной революции снизились лишь незначительно, рост населения в первую очередь должен был обеспечиваться возрастанием фертильности.

В главе 4 мы показали, что уровень рождаемости в доиндустриальной Англии ограничивался поздним замужеством женщин, а также тем, что многие женщины никогда не выходили замуж, не допуская при этом внебрачных связей. Несмотря на то что фертильность в браке ничем не сдерживалась, такие брачные стратегии ко времени своего максимального распространения около 1650 года позволяли избежать половины всех возможных зачатий.

В начале XVIII века возраст, в котором женщины впервые вступали в брак, начал снижаться. На рис. 12.7 показано, что это снижение началось в 1720-х годах. Его самого по себе хватило для того, чтобы уровень рождаемости к 1800 году возрос на 20 %. Одновременно с более ранним замужеством все больше женщин начинало вступать в брак. В 1650 году незамужней оставалась каждая пятая женщина. К началу XVIII века доля женщин, ни разу не выходивших замуж, сократилась до 10 %, оставаясь на этом уровне в течение всей промышленной революции. Возросшая частота браков увеличила фертильность еще на 12 %. Наконец, на 5 % фертильность увеличилась благодаря тому, что возросло число внебрачных рождений, несмотря на то что все меньшая доля женщин шла на такой риск. Учитывая все эти факторы, мы получим увеличение фертильности в 1650–1800 годах на 40 %. Таким образом, если в 1650 году чистый коэффициент воспроизводства населения составлял лишь 1,93 ребенка на одну женщину и население сокращалось, то к 1800 году он достиг 2,68 и население стремительно росло.

ИСТОЧНИК: Wrigleyet al., 1997, p. 134.

РИС. 12.7. Возраст первого (для обоих супругов) брака по десятилетиям

По-видимому, причина таких изменений в брачном поведении не была связана с экономикой. Они наблюдались и на севере, и на юге Англии, хотя север существенно преобразился в ходе промышленной революции, а юг был ею слабо затронут. Они происходили и в тех приходах, где большинство трудящихся было занято в сельском хозяйстве, и там, где основными занятиями были торговля, ремесла и промышленность, как показано в табл. 12.3. Единственная особенность этого периода, которая могла бы объяснить более ранние и более частые браки, — это снижение материнской смертности при родах. Из табл. 12.4 видно, что в XVII веке 1,5 % беременностей завершалось смертью матери[276]. Риск умереть в результате беременности для женщины, выходившей замуж в 25 лет и рожавшей среднее для такого брака число детей — 5,6, составлял 9 %. В последнем столбце таблицы приведены значения аналогичного риска, которому подвергалась женщина, выходившая замуж в 20 лет, за каждые полстолетия. Этот риск был очень высоким. К 1800 году риск смерти в результате беременности сократился на 2/3, несмотря на несущественное снижение общей смертности. Женщины должны были отлично осознавать, чем они рискуют, выходя замуж. Высокая степень этого риска в XVII веке может объяснять и сравнительно поздние браки, которые служили способом частичного снижения риска, и принимавшееся многими женщинами решение вообще не выходить замуж.

ТАБЛИЦА 12.3. Средний возраст первого брака у женщин в приходах разного типа

* В скобках указано число приходов.

ИСТОЧНИК: Wrigley et al., 1997, p. 187.

ТАБЛИЦА 12.4 Смертность в результате беременности

* Доля матерей, умерших в результате осложнений при родах, рассчитана, исходя из предположения, что это был единственный источник смертности у замужних женщин. Смерть от других причин в возрасте от 20 до 49 лет должна сократить эту долю.

ИСТОЧНИК: Wrigley et al., 1997, p. 134, 313, 399.

Ограниченное повышение эффективности в ходе промышленной революции, о чем шла речь выше, означало, что увеличение объемов производства в английской экономике в первую очередь обеспечивалось ростом населения, а не приращением эффективности. На рис. 12.8 показано увеличение общего объема доходов в Англии в 1700–1860 годах по сравнению с ростом численности населения и увеличением дохода на душу населения. Почти шестикратное увеличение общего объема производства в Англии к 1860-м годам объясняется в основном именно ростом населения.

РИС. 12.8. Численность населения и экономический рост в Англии, 1700-1860-е годы

Более того, прирост населения имел еще большее значение для относительного размера английской экономики, чем для ее абсолютного размера. Повышение производительности во время промышленной революции сказалось на доходах английских конкурентов в Европе почти так же сильно, как на доходах самих англичан, по двум причинам. Первой из них был непосредственный экспорт дешевых тканей, угля и железа из Англии в другие страны. Вторая заключалась в том, что в этих странах создавались новые промышленные предприятия, использовавшие новаторские технологии промышленной революции.

Так, в Ирландии — стране, которая становилась более аграрной и более деиндустриализованной в ответ на английскую промышленную революцию, — доход, по-видимому, возрос в той же мере, что и в Англии, являвшейся ее торговым партнером. Как показано на рис. 12.9, реальная заработная плата ирландских строительных рабочих с 1785 по 1869 год увеличилась так же сильно, как и в Англии. На рисунке видно, что это повышение заработной платы происходило еще до ирландского картофельного голода 1845 года, который привел к значительному сокращению населения и массовой эмиграции. Вообще, по оценкам, население Ирландии с 1767 по 1845 год возрастало теми же темпами, что и население Англии.

ИСТОЧНИК: Geary and Stark, 2004; Clark, 2005.

РИС. 12.9. Реальная заработная плата в Англии и Ирландии, 1785–1869 годы

Кроме того, в Англии в эпоху промышленной революции не наблюдалось значительного возрастания дохода на душу населения по сравнению с Нидерландами. На рис. 12.10 показан доход на душу населения в Англии по десятилетиям с 1800-х по 1910–1913 годы, при том что доход на душу населения в Нидерландах составлял в 1910–1913 годах 82 % от английского. С 1800-х по 1860-е годы в Англии, находившейся в эпицентре промышленной революции, доход на душу населения увеличился на 44 %. За этот же период Нидерланды — периферийный игрок, практически не внесший самостоятельного вклада в промышленные инновации, — испытали 29-процентный рост дохода на душу населения. По уровню дохода на душу населения Англия во время промышленной революции обогнала Нидерланды на 11 %, что является весьма скромным показателем, учитывая, что общий объем доходов в Англии с 1760-х по 1860-е годы возрос на 64 % по сравнению с общим объемом доходов Нидерландов в результате более быстрого роста английского населения.

ИСТОЧНИКИ. Оценка английского дохода на душу населения до 1869 года была распространена на период до 1913 года с использованием индекса британского ВВП на душу населения из Feinstein, 1972, table Т21. Данные по доходу на душу населения в Нидерландах с 1805 по 1913 год: Smits et al., 2000.

РИС. 12.10. Реальный доход на душу населения в Англии и Нидерландах с 1800-х по 1910–1913 годы

Резкое увеличение численности населения, рост реальных доходов во время промышленной революции, ограниченная площадь земель в Англии и скромное повышение производительности в английском сельском хозяйстве вели к тому, что отечественное сельское хозяйство перестало удовлетворять потребности страны в продовольствии и сырье для промышленности. Как показано в табл. 12.5, население Англии в ходе промышленной революции более чем утроилось, в то время как объем отечественного сельскохозяйственного производства за это же время увеличился менее чем в два раза. К 1860-м годам Англия из страны с незначительным импортом продовольствия и сырья превратилась в страну, в которой нетто-импорт сырья и продовольствия составлял 22 % ВВП.

ТАБЛИЦА 12.5. Рост населения и снабжение продовольствием и сырьем

* Цены приведены в фунтах стерлингов 1860–1869 годов.

ИСТОЧНИКИ: объем сельскохозяйственного производства: Clark, 2002b. Импорт: Parliamentary Papers, 1870; Schumpeter, 1960. Экспорт: Schumpeter, 1960; Mitchell, 1988, p. 221–222. Добыча угля: Clark and Jacks, 2007.

Эта торговля промышленными товарами в обмен на продовольствие и сырье велась на относительно благоприятных условиях благодаря западной экспансии США, существенно расширившей северо-атлантическую зону торговли. В табл. 12.6 показано, насколько увеличилась площадь сельскохозяйственных земель в США к 1860-м годам.

ТАБЛИЦА 12.6. Площадь сельскохозяйственных земель и численность населения в Англии по сравнению с Европой и США

* В состав Западной Европы включены Австрия, Бельгия, Дания, Финляндия, Франция, Германия, Ирландия, Италия, Нидерланды, Норвегия, Португалия, Испания, Швеция и Швейцария.

ИСТОЧНИКИ: ФАО, база данных по статистике; Mitchell, 1998а. ^аНа основе современных значений по данным Продовольственной и сельскохозяйственной организации (ФАО).

Импорт продовольствия и сырья во время промышленной революции приходилось оплачивать экспортом промышленных товаров. Именно это обстоятельство в большей мере, чем технические достижения, превратило Великобританию в «мастерскую мира». Если бы население Англии и к 1860-м годам не превышало 6 млн, отечественный сельскохозяйственный сектор мог бы обеспечить британское население продовольствием и сырьем. В этом случае нетто-экспорт промышленной продукции, к 1860-м годам составлявший почти 20 % ВВП, приближался бы к нулю. Соответственно, объем несельскохозяйственного производства, в 1860-е годы превышавший уровень 1730-х годов почти в десять раз, при отсутствии роста населения вырос бы за этот период всего лишь вдвое.

Неожиданный рост населения в Англии во время промышленной революции и одновременное увеличение площади обрабатываемых земель в США имели большее значение для преобразования экономики и общества, чем конкретные технические достижения тех лет.

НАСКОЛЬКО ПОСТЕПЕННЫМ БЫЛ ПЕРЕХОД К СОВРЕМЕННЫМ ТЕМПАМ РОСТА?

Из рис. 12.5 следует, что дату перехода от доиндустриального мира с почти нулевым ростом эффективности к современному миру с постоянным повышением эффективности невозможно определить исходя из данных о совокупном уровне производительности. Однако цифры подтверждают идею о том, что для доиндустриального мира — по крайней мере, в пределах Англии — был характерен технический застой.

Измеренный совокупный уровень производительности английской экономики в XVIII веке не превышал уровня XIII века. Этот вывод плохо согласуется с европейской интеллектуальной и социальной историей, в которой мы начиная со Средних веков видим медленный, но постоянный прирост инноваций в технике, науке, архитектуре и искусстве. В табл. 12.7 приведена краткая хронология важных европейских инноваций за период с 1120 по 1670 год. Очевидно, что средневековую Европу нельзя назвать миром, в котором ничего не происходило. Загадка в том, почему все эти новшества не оказывали особого влияния на производственные технологии.

ТАБЛИЦА 12.7. Инновации в Европе с 1120 по 1665 год

Однако совокупный уровень производительности, приведенный на рис. 12.5, представляет собой не просто сумму технологических достижений при производстве отдельных товаров. При его расчете учитывалась также доля расходов на каждый из товаров. Как объяснялось в главе 7, экономисты используют такой метод для определения того, в какой степени технические новшества затрагивают среднего потребителя.

Но если мы хотим определить средний темп инноваций в обществе, подобный индекс вовсе не обязательно будет самым удобным. Серьезные инновации могут сказаться на широких массах населения лишь много времени спустя после своего появления. В момент создания инновации люди вследствие недостаточного дохода или иных обстоятельств порой не могут пользоваться ею в сколько-нибудь заметных масштабах. Классический пример подобного замедленного влияния — печатный станок, изобретенный в Европе Иоганном Гутенбергом в 1452 году. До появления этой инновации книги были только рукописными, хотя переписывать даже чистый текст удавалось со скоростью не более 3000 слов в день. На создание одного экземпляра Библии при таком темпе уходило 136 человеко-дней. Чтобы переписать 250-страничную книгу современного формата ин-октаво, требовалось около 37 человеко-дней. Кроме того, из-за невозможности вручную выводить мелкие буквы одно слово на странице рукописной книги занимало примерно в два раза больше места, чем на странице современной печатной книги, что приводило к возрастанию расходов на материалы и переплет[277].

На рис. 12.11 приведена оценка уровня производительности в книгоиздательстве по десятилетиям с 1470-х по 1860-е годы, рассчитанная как отношение между заработком мастеров-строителей и ценой книги стандартного типа[278]. Темп роста производительности в этой области с 1460-х по 1560-е годы составлял 2,3 % в год — не ниже, чем в текстильном производстве во время промышленной революции. В течение следующих 100 лет производительность повышалась медленнее — всего лишь по 0,6 % в год. Но это все равно было быстрее, чем в большинстве отраслей экономики во время промышленной революции. С 1660-х по 1860-е годы производительность в книгоиздательстве, по-видимому, практически не росла. Однако это повышение эффективности в издательском деле не оказывало ощутимого влияния на измеренную эффективность экономики до 1660-х годов, поскольку на протяжении почти всей доиндустриальной эры книги представляли собой ничтожную статью расходов. В первом десятилетии XVI века средний ежегодный тираж книг составлял лишь около 12 тыс. томов — около 0,02 % от английского национального дохода. К 1550-м годам эта цифра возросла до 100 тыс. томов, но вследствие падения цен на книги это все равно равнялось лишь 0,11 % национального дохода.

РИС. 12.11. Производительность книгоиздательского дела в Англии, 1470-1860-е годы

Книги были не единственным товаром, в производстве которого до 1800 года наблюдалось серьезное повышение эффективности, не оказавшее, однако, заметного влияния на общую эффективность экономики вследствие незначительного места, занимаемого этими товарами в общих расходах. В табл. 12.8 приведены цены на гвозди по пятидесятилетним периодам по сравнению с заработной платой и соответствующая эффективность производства гвоздей. Фунт гвоздей в начале XIII века стоил 3,3 пенса, в то время как дневной заработок ремесленника составлял 2,4 пенса. Таким образом, цена фунта гвоздей превышала дневной заработок. К 1850–1869 годам дневной заработок увеличился почти в 17 раз — до 40 пенсов в день. Однако цена на гвозди составляла лишь 3,2 пенса за фунт, благодаря чему ремесленник на свой дневной заработок мог купить более 12 фунтов гвоздей[279].

ТАБЛИЦА 12.8. Рост производительности при производстве гвоздей, 1200–1869 годы

* Темп прироста эффективности за каждый пятидесятилетний период рассчитывался как средний прирост в эффективности между началом и концом периода. Поэтому прирост в эффективности в 1300–1349 годах получился отрицательным.

Однако основной прирост в эффективности в производстве гвоздей произошел еще до промышленной революции, благодаря чему накануне этого события эффективность производства гвоздей по сравнению с 1200 годом возросла почти семикратно. Но это достижение не оказало особого влияния на экономику, поскольку гвозди всегда занимали небольшое место в общих расходах на строительство и меблировку. Другие товары, цены на которые существенно снизились по отношению к заработной плате еще до 1800 года, включали бумагу, стекло, очки, часы, музыкальные инструменты, краски, перец и другие пряности, сахар, шелк и прочие тонкие ткани, табак и порох. И все это почти никак не сказалось на стоимости жизни просто потому, что большинство этих товаров являлись предметами роскоши и были доступны лишь самым состоятельным слоям населения. Основная доля расходов населения приходилась на удовлетворение элементарных потребностей в пище, одежде и крове.

Но допустим, что мы хотим измерить темп технического прогресса в Англии с 1200 по 1869 год исходя не из потребления среднего человека, а из потребления таких людей, как мы. В этом случае относительный застой экономики до 1800 года предстал бы перед нами в совершенно ином свете. На рис. 12.12 показана реальная покупательная способность англичанина со средним доходом с 1270-х по 1860-е годы, рассчитанная на основе того, какую долю в потреблении занимали те товары, которые люди действительно покупали. Хотя за период от Средневековья до 1860-х годов реальный доход удвоился, почти весь этот рост имел место после 1800 года. Кроме того, на рисунке также показана гипотетическая покупательная способность в том случае, если бы весь этот доход тратился на те же статьи потребления, которые характерны для современных высокооплачиваемых служащих, — то есть на книги, одежду, посуду, мебель, путешествия, пряности, сахар и вино в той же пропорции, что и у автора данной книги. Подобная покупательная способность за тот же период от Средних веков до 1860-х годов возросла бы намного больше — в пять раз. Однако теперь мы не видим резкого скачка около 1800 года. Реальная покупательная способность со времен Средневековья и до 1800 года утроилась. В то время как темп роста реальной покупательной способности такого потребителя после 1800 года увеличивался на 0,76 % в год, с 1480-х по 1800-е годы реальная покупательная способность возрастала на 0,33 % в год — намного выше среднего для доиндустриального мира.

РИС. 12.12. Реальная покупательная способность людей со средним доходом и гипотетических современных потребителей, 1270-1860-е годы

В итоге мы получаем, что динамика английской экономики в различные периоды принципиально зависит от потребительских интересов наблюдателя. С точки зрения низкооплачиваемых трудящихся — сельскохозяйственных работников, к концу промышленной революции они даже не достигли уровня жизни, наблюдавшегося в золотые годы позднего Средневековья. С точки зрения современного американца с потребительскими привычками среднего класса, потребительские возможности еще до 1800 года претерпели колоссальные изменения. Они позволили жить в светлых домах, стены в которых были окрашены или оклеены обоями, и есть всевозможную вкусную пищу, пользуясь посудой из фарфора и стекла. У людей появилась возможность читать ежедневную газету и продлевать день с помощью дешевого искусственного освещения.

Если инновация представляет собой деятельность, подчиняющуюся экономической логике, и если инновационный бюджет призван обеспечить максимальный прирост производительности на каждый затраченный доллар, то стандарт совокупной эффективности будет самым подходящим способом для оценки темпа инноваций в обществе. Но если, напротив, инновационная деятельность производится под влиянием неэкономических сил — любопытства, любви к новизне, желания произвести впечатление на других, — то совокупный прирост эффективности может оказаться очень плохим показателем темпа инноваций в обществе или относительной склонности разных обществ к инновациям. Судя по английской промышленной революции, по крайней мере в ранних обществах стремление к прибыли являлось относительно слабым стимулом для инноваций. В таком случае измерение темпа инноваций исходя из совокупного прироста эффективности даст неадекватные результаты.

ПЕРЕХОД К НЕОРГАНИЧЕСКИМ ТЕХНОЛОГИЯМ

Как подчеркивал Энтони Ригли, промышленная революция представляла собой начало перехода от преимущественно органической системы производства ко все более неорганическим системам, свойственным современному миру. Львиная доля продовольствия, энергии, одежды и строительных материалов в мире до 1800 года производилась в сельскохозяйственном секторе с использованием органических методов. Классическая промышленная революция с ее опорой на уголь и железо стала первым шагом к экономике, все меньше и меньше полагавшейся на текущее устойчивое производство, в котором были задействованы растения и животные, и все больше — на ископаемые запасы энергоресурсов и минералов[280].

Органические системы производства обладают тремя важными свойствами. Первое из них состоит в том, что вся отдача от системы в долгосрочном плане должна уравновешиваться соответствующими факторами производства. На каждый фунт азота, поглощенный вместе с хлебом в доиндустриальной Англии, должен был приходиться фунт азота, извлеченный растениями из воздуха. Это серьезно ограничивало потенциальный объем производства[281].