6. Мальтус и Дарвин: выживание богатых

6. Мальтус и Дарвин: выживание богатых

Человек наживает себе собственность

и оставляет ее детям.

Таким образом, дети одной

и той же страны выходят на жизненную

дорогу с далеко не одинаковыми

залогами на успех.

Чарльз Дарвин (1871)[130]

Как уже подчеркивалось выше, в течение мальтузианской эры обществом людей управляли те же самые экономические законы, которые действуют в сообществах любых животных. Сам Чарльз Дарвин заявлял в своей автобиографии, что при написании «Происхождения видов» вдохновлялся «Опытом о законе народонаселения» Мальтуса[131]. В более поздней работе «Происхождение человека» Дарвин с помощью своей теории естественного отбора объяснял, каким образом люди произошли от своих древних предков. Он дошел до того, что в заключительной части этой работы с одобрением отзывался о теории, получившей известность как социал-дарвинизм: «Человек, подобно всякому другому животному, очевидно поднялся до своего настоящего высокого уровня путем борьбы за существование, проистекающей из его быстрого размножения: если ему суждено подвигаться еще далее вперед, то ему необходимо оставаться под влиянием жестокой борьбы»[132].

Однако если Дарвин ошибался, поддерживая социал-дарвинизм, то идея о том, что пока в социуме действуют мальтузианские механизмы, человечество будет подчинено естественному отбору, в основе своей была совершенно верной.

В мальтузианскую эру у каждой женщины в среднем могли выжить лишь двое детей. Однако какой-то механизм должен был отобрать этих двух из числа четырех или пяти детей, рождавшихся у каждой женщины в доиндустриальную эпоху. И пока матери и отцы отличались друг от друга в различных отношениях, этот процесс выживания давал одним индивидуумам преимущество над другими. Таким образом, дарвиновская борьба, формировавшая человеческую натуру, не завершилась во время неолитической революции, а продолжалась вплоть до 1800 года.

В данной главе мы познакомимся с фактами, наглядно свидетельствующими о наличии разных возможностей для выживания в 1250–1800 годах в доиндустриальной Англии. В частности, экономический успех самым непосредственным образом отражался на репродуктивном успехе: у самых богатых людей на момент их смерти было более чем вдвое больше выживших детей, чем у самых бедных.

Вообще факты говорят о том, что в мальтузианскую эру самые бедные, как правило, были не в состоянии оставить потомство. Вследствие этого доиндустриальная Англия представляла собой мир постоянной нисходящей мобильности. С учетом статичной природы экономики и тех возможностей, которые она предоставляла, многочисленным детям богатых родителей в большинстве случаев приходилось спускаться вниз по социальной лестнице. Род ремесленника в следующем поколении продолжали несколько рабочих, сыновья купцов становились мелкими торговцами, дети крупных землевладельцев превращались в мелких землевладельцев.

Нисходящая природа социальной мобильности в мальтузианскую эру резко контрастирует с современным миром, в котором пониженная фертильность богатых слоев на протяжении почти всего периода после 1870 года и постоянное расширение экономических возможностей более высокого уровня обеспечивают непрерывную мальтузианские механизмы, человечество будет подчинено естественному отбору, в основе своей была совершенно верной.

В мальтузианскую эру у каждой женщины в среднем могли выжить лишь двое детей. Однако какой-то механизм должен был отобрать этих двух из числа четырех или пяти детей, рождавшихся у каждой женщины в доиндустриальную эпоху. И пока матери и отцы отличались друг от друга в различных отношениях, этот процесс выживания давал одним индивидуумам преимущество над другими. Таким образом, дарвиновская борьба, формировавшая человеческую натуру, не завершилась во время неолитической революции, а продолжалась вплоть до 1800 года.

В данной главе мы познакомимся с фактами, наглядно свидетельствующими о наличии разных возможностей для выживания в 1250–1800 годах в доиндустриальной Англии. В частности, экономический успех самым непосредственным образом отражался на репродуктивном успехе: у самых богатых людей на момент их смерти было более чем вдвое больше выживших детей, чем у самых бедных.

Вообще факты говорят о том, что в мальтузианскую эру самые бедные, как правило, были не в состоянии оставить потомство. Вследствие этого доиндустриальная Англия представляла собой мир постоянной нисходящей мобильности. С учетом статичной природы экономики и тех возможностей, которые она предоставляла, многочисленным детям богатых родителей в большинстве случаев приходилось спускаться вниз по социальной лестнице. Род ремесленника в следующем поколении продолжали несколько рабочих, сыновья купцов становились мелкими торговцами, дети крупных землевладельцев превращались в мелких землевладельцев.

Нисходящая природа социальной мобильности в мальтузианскую эру резко контрастирует с современным миром, в котором пониженная фертильность богатых слоев на протяжении почти всего периода после 1870 года и постоянное расширение экономических возможностей более высокого уровня обеспечивают непрерывную восходящую мобильность, при которой дети в среднем поднимаются на более высокие ступени социальной иерархии по сравнению с родителями.

ВЫЖИВАНИЕ БОГАТЫХ

Из первых двух фундаментальных мальтузианских постулатов, графически представленных на рис. 6.1, следует, что репродуктивный успех, то есть численность потомства данного человека на момент его смерти, возрастает вместе с доходом. Изображенная на рисунке кривая относится к обществу в целом. Однако в рамках любого оседлого аграрного общества в каждый момент наблюдаются огромные различия между семьями в размере дохода. Наличие земли и капитала в качестве активов, приносящих прибыль, позволяет некоторым людям распоряжаться намного большей долей продукции, чем приходится в среднем на каждого члена общества. Из этой же мальтузианской логики вытекает и то, что репродуктивный успех будет сопутствовать тем представителям оседлых аграрных обществ, которые добились успеха в экономической конкуренции, то есть тем, кто накопил много собственности либо приобрел навыки, обеспечивающие более высокий заработок.

РИС. 6.1. Графики уровня рождаемости и уровня смертности

В завещаниях англичан, уже рассматривавшихся в главе 4, по-видимому, по крайней мере начиная с 1585 года, упоминаются почти все выжившие дети. Это подтверждается, в частности, соотношением сыновей и дочерей. По сравнению с сыновьями у дочерей было гораздо меньше шансов быть упомянутыми в завещаниях, поскольку они выходили замуж и получали свою долю наследства в виде приданого или же просто оставались без наследства. Например, Джон Хинсон из Фордэма (Кембридж) оставил двум своим незамужним дочерям Маргарет и Мэри по 30 фунтов. Что касается его трех замужних дочерей, чьи имена не упоминаются, то о них говорится следующее: «Моим трем дочерям, вышедшим замуж, по 10 шиллингов (0,5 фунта) каждой». Даже незамужние дочери, как правило, получали меньшую долю наследства по сравнению с сыновьями. Например, Джон Пратт из Чевли (Кембридж) завещал сыновьям по 5 фунтов, а дочерям оставил лишь по 2 фунта[133].

Поэтому соотношение сыновей и дочерей, упомянутых в завещаниях, позволяет нам судить о том, сколько дочерей оставалось не упомянуто. Если бы сыновья и дочери имели равные шансы быть упомянутыми в завещаниях, то это соотношение равнялось бы 1,03[134]. Реальное же соотношение, как видно из табл. 6.1, составляло 1,04. Вероятно, неупомянутых дочерей было лишь на 1 % больше, чем неупомянутых сыновей. Но с учетом того, что дочери имели намного большую вероятность не попасть в завещание, общая доля детей, не упомянутых в завещании, по-видимому, была очень мала.

ТАБЛИЦА 6.1. Число выживших детей на одного мужчину-завещателя в Англии, 1585–1638 годы

ИСТОЧНИК: Clark and Hamilton, 2006.

Таким образом, с помощью завещаний мы можем изучить взаимосвязь между богатством и репродуктивным успехом в доиндустриальной Англии. Поскольку нас интересует репродуктивный успех завещателей, то умершие дети будут считаться выжившими потомками, если у них самих останется выжившее потомство. Так, у Уильяма Кука из Грейт-Ливермера в Суффолке, умершего приблизительно в 74-летнем возрасте, осталось четверо живых детей, а также по двое живых внуков от двух умерших сыновей[135]. Соответственно, будем считать, что он имел шестерых детей.

Как видно из табл. 6.1, среднее число детей у одного завещателя было скромным. Для того чтобы население всего лишь поддерживало постоянную численность, нужно, чтобы у каждого мужчины в момент его смерти было больше двух выживших детей, в силу того что в числе этих детей окажутся и малолетние, которые умрут, прежде чем достигнут возраста (не менее 16 лет), в котором теоретически смогут оставить завещание. Для того чтобы у среднего завещателя из нашей выборки осталось двое детей, доживших по крайней мере до 16-летия, нужно, чтобы на момент смерти у него было 2,07 ребенка. Поэтому лондонские завещатели около 1620 года определенно имели недостаточный уровень воспроизводства. В небольших городах за пределами Лондона, где на одного завещателя приходилось 2,39 выжившего ребенка, наблюдался рост населения, составлявший менее 15 % за поколение. Однако рост населения среди сельских завещателей достигал 40 % за поколение.

На рис. 6.2 показано приблизительное число детей на одного мужчину в каждом из восьми классов, по которым завещатели распределены в зависимости от суммы завещанного. Четыре нижних группы включают в себя нижнюю половину завещателей по величине их дохода. У тех, кто завещал менее 25 фунтов, как правило, было менее двух детей; у тех же, чье состояние превышало 1000 фунтов, обычно было более четырех детей. Таким образом, мы видим наличие чрезвычайно сильной зависимости между богатством и числом выживших детей[136].

РИС. 6.2. Число выживших детей в зависимости от величины капитала завещателей

Показанная здесь связь между богатством и числом детей не может быть методологической ошибкой, обусловленной тем, что бедные завещатели просто не упоминали в завещаниях часть своих детей, потому что не могли им ничего оставить. Это очевидно по ряду причин. Например, из работы Энтони Ригли и его соавторов мы знаем, что у типичного английского мужчины-завещателя в эти годы было 2,58 выжившего ребенка[137]. Поэтому самые богатые завещатели, в семье у которых было по четверо с лишним детей, должны были иметь намного больше выживших детей, чем у населения в среднем, а соответственно, и намного больше, чем у беднейших завещателей. Кроме того, бедные завещатели чаще, чем богатые, либо вообще не назначали наследников, либо не назначали наследников мужского пола. Даже если беднейшие завещатели не упоминали в своих завещаниях некоторых детей из-за незначительности завещаемого имущества или предпочитали, чтобы все досталось лишь одному из детей, они, несомненно, не стали бы по этой причине вычеркивать из завещания всех своих детей. Более того, с учетом предпочтения, отдаваемого сыновьям при выборе наследников, завещатели вполне могли оставить все свое имущество только старшему сыну, но не стали бы лишать наследства всех своих сыновей[138]. У бедных людей на момент их смерти просто было мало выживших детей.

Любопытно, что размер состояния был связан с репродуктивным успехом гораздо сильнее, чем социальный статус или уровень грамотности. Для репродуктивного успеха в Англии того времени экономическое положение было более важно, чем принадлежность к социальному классу. По-видимому, так происходило из-за того, что род занятий был очень неточным критерием для зачисления людей в тот или иной класс. Иные арендаторы были грамотнее и богаче мелких землевладельцев. Одни плотники трудились на других и ничего не имели, а другие сами нанимали рабочих, занимались строительством и сдавали недвижимость в аренду.

Вполне возможно, что экономический успех определялся исключительно удачей либо ненаследуемыми личными качествами. А в этом случае если выживание богатейших и приводило к описываемым ниже социальным последствиям, то в долговременном плане оно никак не сказывалось на качествах населения в целом.

Однако у детей богатых имелось одно существенное преимущество перед детьми бедных: крупное состояние, унаследованное от родителей. Во всех завещаниях обращает на себя внимание ярко выраженное стремление завещателей передать наследство биологическим детям, ничего не оставляя прочим родственникам: племянникам, братьям, сестрам, кузенам. Если жена завещателя была достаточно молода для того, чтобы родить детей от нового мужа, возникало опасение, что завещаемое наследство может достаться детям другого человека. Поэтому женам иногда запрещалось снова выходить замуж или же от них требовалось при повторном браке отказаться от наследства. Несмотря на то что в начале XVII века английскому обществу была свойственна относительно высокая религиозность, а рассматриваемые завещания составлялись в том регионе, из которого вышли многие первые пуританские поселенцы Новой Англии, суммы, завещавшиеся бедным, были совершенно незначительными. Богатые почти ничего не завещали и своим многочисленным слугам. Из рис. 6.3 видно, что наследство доставалось по большей части лишь генетическим потомкам завещателей[139]. Доля наследства, предназначавшаяся для бедных, как правило, составляла менее 0,5 % от состояния завещателя. От 1 до 12 % приходилось на долю лиц, не являющихся генетическими потомками. Подобные наследники чаще фигурируют в завещаниях малоимущих, и это, вероятно, объясняется тем, что у таких завещателей чаще не имелось генетических потомков, которым могло бы отойти наследство.

РИС. 6.3. Доля сумм, завещанных бедным и лицам, не являвшимся генетическими потомками, в зависимости от размера наследства

Таким образом, сыновьям богатым обычно доставалось — с учетом приданого, приносимого невестами, — около половины отцовского состояния, и они вступали в жизнь, имея преимущество перед детьми бедных. Помимо этого факты говорят о том, что они чаще достигали репродуктивного успеха.

Одним из таких фактов является число внуков, фигурирующих в завещаниях богатых и бедных завещателей. В этих завещаниях упоминались далеко не все внуки. Но если вероятность того, что они обделялись наследством, была одинаковой и в богатых, и в бедных семьях, то в том случае, если репродуктивный успех родителей частично наследовался детьми, отношение числа внуков к числу детей должно было быть более высоким у детей богатых родителей. Если же репродуктивный успех никак не наследовался, это отношение было бы одинаковым как для детей из богатых семей, так и для детей из бедных семей. На рис. 6.4 показано это отношение, вычисленное на основе выборки из общего массива завещаний. Мы видим, что оно явно было более высоким у детей богатых родителей. Однако для детей из двух групп богатейших завещателей оно всего лишь примерно на 50 % выше, чем для детей беднейших завещателей. Следовательно, репродуктивный успех являлся не вполне наследуемым свойством, иначе это отношение для данных групп приближалось бы к двум.

РИС. 6.4. Отношение числа внуков к числу детей в зависимости от классовой принадлежности завещателя

О том, что репродуктивный успех передавался по наследству, свидетельствует и корреляция между размерами состояния у отцов и сыновей, поскольку величина состояния тесно связана с репродуктивным успехом. На рис. 6.5 показано это отношение для 147 пар отцов и сыновей, разделенных по размерам состояния примерно на те же группы, что и на рис. 6.2 и 6.3. Мы видим очевидную корреляцию между состоянием отца и сына в том случае, когда оба они оставляли завещание. Как правило, у богатых отцов были богатые сыновья и наоборот. Пунктирная линия соответствует величине этой корреляции.

РИС. 6.5. Наследство отцов и сыновей. Размер наследства выражен в виде In (1 + сумма наследства)

Имеющиеся у нас данные не могут считаться вполне репрезентативными, поскольку человек с гораздо большей вероятностью оставлял завещание в том случае, если ему было что завещать. Но если бы дело ограничивалось только этим, мы бы могли ожидать, что, например, в тех случаях, когда сыновья бедных отцов, завещавших менее 100 фунтов, тоже оставляли завещание, эти сыновья были бы гораздо богаче своих отцов. На практике же сыновья 20 беднейших отцов из этой группы, в среднем завещавших всего по 51 фунту, были лишь несколько богаче, обладая средним состоянием в 123 фунта. Корреляцию между отцами и сыновьями невозможно вывести исключительно из этой выборки. Экономический статус, несомненно, наследовался.

Изучение этих пар отец-сын также позволяет сделать вывод о том, что преимущества, получаемые сыновьями при накоплении богатства, не сводились исключительно — или хотя бы главным образом — к наличию унаследованного состояния. У 72 отцов на момент их смерти насчитывалось от 1 до 11 детей. Если бы все преимущество их сыновей заключалось исключительно в полученном наследстве, то сыновья из больших семей жили бы гораздо хуже, чем их отцы, так как в этом случае состояние было бы разделено между многочисленными детьми. В реальности же число братьев и сестер мало влияло на богатство сыновей в момент их смерти. Сыновья отцов, богатых на момент смерти, как правило, тоже были богатыми на момент смерти — даже тогда, когда сыновьям доставалась небольшая доля отцовского наследства, разделенного между множеством выживших детей. Таким образом, основные преимущества, передававшиеся отцами сыновьям, носили либо культурный (сын обучался у отца секретам экономического успеха), либо даже генетический характер (сын наследовал от отца врожденные черты, обеспечивающие экономический успех).

Некоторые факты говорят о том, что выявленная нами закономерность — высокая чистая фертильность у богатых групп и низкая у бедных — существовала в Англии по меньшей мере начиная с 1250 года. Средневековые короли были финансово заинтересованы в смерти своих вассалов, при феодальной системе получавших в пользование землю непосредственно от короны. Те по большей части представляли собой экономически привилегированную группу, имея в своих рядах крупнейшую землевладельческую знать. Соответственно, с 1250 года королевские чиновники проводили inquisitiones post-mortem (посмертные расследования) обстоятельств смерти этих феодалов, сохранившиеся в государственном архиве. Однако в ходе расследований фиксировалась лишь информация о старшем выжившем сыне либо его наследниках или, при отсутствии наследника мужского пола, обо всех дочерях либо их наследниках.

Изучение завещаний, составленных в 1585–1638 годах, позволяет оценить общее число выживших детей исходя из таких показателей, как частота наличия наследников или частота наличия наследников мужского пола, для богатых групп, таких как вассалы короны, до 1500 года. На рис. 6.6 показано изменение двух величин по десятилетиям с 1250-х по 1640-е годы. Первая из этих величин — среднее число детей мужского пола, приходящихся на одного взрослого, вычисленное для всего населения Англии по десятилетиям на основе совокупных данных о численности населения. Как можно видеть, за исключением фазы роста населения, продолжавшейся до 1315 года, это число до 1500 года не превышало единицы. Вторая величина — предполагаемое среднее число взрослых детей мужского пола у вассалов короны. Оно было оценено исходя из рассчитанных для 1585–1638 годов соотношений между общим числом выживших детей мужского пола и долей завещателей, у которых остался сын или какой-либо ребенок.

ИСТОЧНИК: Clark and Hamilton, 2006, p. 733.

РИС. 6.6. Число сыновей, приходящихся на одного завещателя, 1250–1650 годы

В течение двух периодов, когда население средневековой Англии сохраняло стабильную численность или возрастало — в 1250–1349 и 1450–1500 годах, — у вассалов короны в среднем насчитывалось по 1,8 выжившего сына, что почти вдвое больше, чем у населения в целом. Даже в годы сокращения численности населения (1350–1450), когда предполагаемое число выживших сыновей, приходящихся на одного вассала короны, снизилось, оно все равно оставалось не ниже уровня замещения для большинства десятилетий. Таким образом, еще в средневековой Англии богатые, по-видимому, размножались быстрее, чем бедные.

Английская аристократия — класс, в доиндустриальную эпоху принимавший массовое участие в войнах, — с точки зрения репродуктивного успеха далеко отставала от экономически успешных простолюдинов, возможно, не достигая даже среднего по стране уровня. В табл. 6.2 приведены цифры чистого уровня воспроизводства для английской аристократии (короли, герцоги и герцогини), а также ожидаемая продолжительность жизни мужчин при рождении начиная с 1330 года (когда появились первые герцоги). Например, ожидаемая продолжительность жизни у 20-летних арендаторов земли в Средневековье составляла приблизительно 30 лет, а у аристократии — около 22 лет[140].

ТАБЛИЦА 6.2. Демография английской аристократии, 1330–1829 годы

ИСТОЧНИК: Hollingsworth, 1965, p. 8–11.

Холлингсворт учитывает только законных детей, но указывает, что доля незаконных детей была невелика, составляя менее 10 % от общего числа.

Такая чрезмерная смертность в относительно молодом возрасте была одной из причин низкой чистой фертильности аристократов. Так, в самый ранний период, по которому мы можем оценить фертильность, — в 1480–1679 годах — аристократия, несмотря на свое привилегированное социальное положение, была едва в состоянии поддерживать свою численность. Лишь после 1730 года, когда доля насильственных смертей снизилась до уровня, несильно превышавшего аналогичный уровень для населения в целом, ожидаемая продолжительность жизни у аристократов превысила ожидаемую продолжительность жизни среднего англичанина. И лишь в этот поздний период аристократы наконец добились более значительного репродуктивного успеха, чем в среднем по стране.

Итак, мы видим, что в таких оседлых аграрных экономиках доиндустриальной эпохи, как Англия, наибольшего репродуктивного успеха с древнейших времен, по-видимому, добивались те, кто наиболее преуспевал в экономической сфере и избегал занятий, связанных с риском насильственной смерти. С тех пор как возникли институционально стабильные аграрные общества с частной собственностью на землю и на капитал и безопасной передачей состояния от одного поколения к другому, репродуктивный успех в первую очередь выпадал на долю тех, кому сопутствовал и экономический успех, и в частности тех, кому удавалось накопить значительное состояние.

МАЛЬТУЗИАНСКИЕ НОЖНИЦЫ

Содержащиеся в завещаниях сведения о размере состояния и роде занятий в сочетании со сведениями из приходских книг позволяют установить зависимость уровня рождаемости и уровня смертности в Англии в XVII веке от величины дохода в широком диапазоне доходов, за исключением беднейших семей. Доход каждого завещателя вычислялся сложением дохода от активов с величиной вероятного заработка, зависящего от рода занятий. На рис. 6.7 изображены эти кривые для Англии около 1630 года. Наличие «мальтузианских ножниц» очевидно. При уровне дохода, равном доходу сельскохозяйственного рабочего, рождаемость едва превышала смертность. Предполагаемый уровень рождаемости, составлявший 29 человек на 1000, был весьма низок для доиндустриальной эры. У тех же, кто входил в группу с самыми высокими доходами — со средним предполагаемым доходом примерно в 150 фунтов на семью в год, что более чем пятикратно превышало средний доход по стране, — предполагаемый уровень рождаемости приближался к 50 на 1000, что близко к максимальным значениям рождаемости для доиндустриальной эпохи. Поскольку предполагаемый уровень смертности в этой группе с наибольшими доходами составлял лишь 24 на 1000, то предполагаемые темпы роста численности этой группы достигали 2,6 % в год.

РИС. 6.7. Функции уровня рождаемости и уровня смертности в Англии около 1630 года

Таким образом, нет никаких признаков того, что даже доиндустриальная Англия в период 1600–1800 годов сумела вырваться из мальтузианской ловушки. Из кривых, изображенных на рис. 6.3, следует, что любое существенное повышение среднего дохода незамедлительно приводило к быстрому росту населения.

ПРИЧИНЫ СМЕРТНОСТИ

Предположение о том, что в институционально стабильных оседлых обществах репродуктивный успех определялся совершенно иными факторами, чем в сообществах, занятых охотой, собирательством и подсечно-огневым земледелием, подтверждается изучением смертности в современных нерыночных обществах и в сообществах собирателей. Смерть в результате несчастных случаев и убийств составляет в этих обществах поразительно большую долю от общего числа смертей по сравнению с оседлыми аграрными обществами и с современными обществами.

Отчасти такая ситуация обусловлена образом жизни в древнейших обществах. Члены кочевых сообществ собирателей всегда подвергались повышенному риску смерти в результате столкновений с опасными животными, жажды, падений и т. п. Однако еще больше людей погибало не от несчастных случаев, а от рук других людей. Вопреки романтическим представлениям о благородных дикарях кровавые конфликты между племенами собирателей и внутри этих племен, по-видимому, происходили очень часто.

В табл. 6.3 приведены данные как по общему уровню смертности среди мужчин в современных сообществах охотников и собирателей (на 1000 мужчин в год), так и по уровню смертности, вызванной несчастными случаями и убийствами. Полные сведения по всем причинам смерти имеются у нас лишь для немногих сообществ собирателей, а небольшой размер этих групп предполагает сильные случайные колебания причин смерти за период наблюдения. Тем не менее из этих наблюдений следует, что убийства (включая межгрупповые конфликты) служат причиной смерти 7-55 % мужчин из этих общин, давая в среднем 21 % смертей. Чем вызван такой высокий уровень насильственной смертности мужчин из сообществ собирателей, не вполне ясно. Возможно, отчасти такая ситуация объясняется отсутствием юридических институтов, которые бы позволяли улаживать конфликты, не прибегая к насилию. Однако ниже мы убедимся в наличии возможности того, что члены давно существующих сообществ собирателей по своей природе — может быть, даже генетически — более склонны к насилию.

ТАБЛИЦА 6.3. Причины смерти мужчин в сообществах, занимающихся собирательством и примитивным сельским хозяйством (смертность на 1000 чел.)

* Данные и для мужчин, и для женщин.