Глава IX

Глава IX

Наступил день, когда дело Аспазии должно было рассматриваться гелиастами под председательством архонта Базилика на Агоре.

С раннего утра двор суда был окружен народом. Спокойной и сдержанной, среди всех афинян, была в этот день только сама Аспазия.

Она стояла в верхнем этаже своего дома и смотрела на толпу, собиравшуюся на Агоре. Она была несколько бледна, но не от страха, так как на губах ее мелькала презрительная улыбка.

Перикл поднялся к ней. Он казался бледнее Аспазии, лицо его было очень серьезным. Он молча бросил взгляд на пасмурное небо. Стая журавлей летела от северного Стримона через Аттику и их крики, казалось, призывали дождь.

На улице показалось шествие, состоявшее в основном из пожилых людей, у половины из них были старые плащи и голодный вид, это были гелиасты, которым поручено было рассмотрение дела Аспазии.

— Теперь я знаю, — сказала Аспазия, — что столь восхваляемый, изящный афинский народ ничто иное, как гнездо грубости и даже варварства.

— В мире нет ничего совершенного, — возразил Перикл. — Пора идти, — добавил он, помолчав немного, — пора идти на Агору, в суд, где гелиасты ожидают тебя. Неужели ты не боишься, Аспазия?

— Я гораздо более боюсь дурного запаха от твоих народных судей, чем приговора, который вынесут эти люди. Я еще чувствую в себе то мужество, которое воодушевляло меня перед чернью Мегары и на улицах Элевсина.

Тем временем гелиасты дошли до помещения суда на Агоре. Архонт и несколько подчиненных ему служащих, общественные писцы, свидетели и обвинитель находились уже там.

Перед судебным двором толпился народ, слышались всевозможные речи, суждения и предсказания. Сразу же можно было различить как противников и приверженцев обвиненной, так и людей беспристрастных.

— Знаете почему они обвинили Анаксагора и Аспазию? — говорил один, — потому что они хотят как можно чувствительнее поразить Перикла, но не осмеливаются напасть на него самого, так как, во всех Афинах не найдется человека, который решился бы открыто выступить против Перикла.

— Но разве нельзя было бы, — вскричал другой, грязный, маленький человечек, — потребовать от Перикла, после многолетнего правления, иного отчета чем тот, который он дает? Разве в его отчете не встречаются такие расходы, как например, — «на различные надобности»? Что это значит, позвольте узнать? Разве можно более дерзко бросать народу пыль в глаза? Послушайте только — «на различные надобности»!..

— Это те суммы, — заметил ему один из толпы, — которые Перикл употребляет на подкуп влиятельнейших людей в Пелопонесе, чтобы заставить их не предпринимать ничего дурного против Афин…

— Да! Чтобы они не мешали ему объявить себя афинским тираном, — насмешливо возразил первый. — И если вы думаете иначе, то жестоко ошибаетесь. Перикл уже давно говорит о соединении всей Эллады, потому что ему хотелось бы быть тираном всей Эллады. Его жена, милезианка, впустила ему в ухо червя, который гложет теперь его мозг. Эта гетера жаждет, ни больше ни меньше, — короны, она с удовольствием стала бы царицей Эллады, лавры ее соотечественницы не дают ей покоя.

Между тем, на Агоре, на судебном дворе, уже уселись на деревянных скамьях судьи. Председателем был архонт Базилий, окруженный писцами и слугами.

Место суда было отделено решеткой, за которую впускали только тех, кого вызывал архонт.

Вокруг наружной стороны решетки толпился народ, чтобы присутствовать при судопроизводстве. Напротив скамеек суда на возвышавшихся подмостках находилось место обвиняемой и обвинителя.

На одном из этих возвышенных мест сидел Гермиппос, человек неприятной наружности, маленькие глаза которого беспокойно бегали. На другом сидела Аспазия и рядом с ней Перикл, потому что, как женщина, и тем более как чужестранка, она могла быть введена в суд только афинским гражданином.

Тяжело было видеть прелестнейшую женщину своего времени, супругу великого Перикла, на скамье обвиняемых. То, что Перикл сидел рядом с ней, словно будучи также обвиненным, еще более увеличивало значительность и серьезность происходящего.

Некоторую гордость и важность чувствовали судьи и большинство народа при мысли, что наиболее могущественные люди должны предстать перед их судом.

Наконец, архонт открыл заседание. Он взял с обвинителя присягу, что тот подал жалобу только из желания добиться истины и справедливости. Сами судьи давали клятву поступать по справедливости и беспристрастно. Затем архонт приказал общественному чтецу прочесть сначала обвинения потом — ответ на них, после чего он обратился к обвинителю, требуя, чтобы тот устно подтвердил обвинение.

Гермиппос поднялся. Его речь была полна сарказма; всем казалось, как будто они присутствуют при комическом представлении. Он резкими словами обрисовал поступки Аспазии, которые послужили поводом к его обвинению. В доказательство своих слов Гермиппос выставил многих свидетелей и предоставил письменные показания, очевидцев событий. По его мнению, Аспазия совершила три преступления против религии и верований страны, против государства и его законов и против нравственности.

По его просьбе было прочтено множество законов, доказывавших, что по афинскому праву все эти поступки заслуживают наказания и так как, за большую часть из них наказание — смерть, то Аспазия должна быть приговорена к смерти.

В заключение он в сильном волнении возвысив голос, просил суд защитить и поддержать то, что есть священнейшего в общественной жизни — унаследованные от отцов законы и обычаи, и не дать благочестивым Афинам погибнуть под влиянием школы разнузданности и презрения к законам и богам.

Страстная речь Гермиппоса произвела сильное впечатление на судей, большинство из которых были уже в пожилых летах и происходили из низшего класса Афин, а также на толпу, собравшуюся вокруг решетки и молча слушавшую речь Гермиппоса. Когда он закончил, поднялся легкий говор: «Гермиппос сказал блестящую речь. Его доказательства решительны и точны. На его стороне законы. Голова милезианки должна пасть».

После того как Гермиппос окончил и опустился на свое место, поднялся Перикл. В одно мгновение снова воцарилось глубочайшее молчание. Все с волнением ожидали слов супруга Аспазии.

Перикла трудно было узнать. Не таким был он, когда говорил перед народом на Пниксе, когда поднимался на ораторские подмостки с полным достоинства спокойствием, уверенный в успехе. В первый раз его спокойствие казалось притворным и, когда он начал речь, голос его слегка дрожал.

Он отрицал вину Аспазии, он старался доказать, что только благодаря натяжкам, удалось обвинить Аспазию в преступлении, заслуживающем смерть. Там же, где он не мог отрицать, что буква афинских законов говорит против Аспазии, он указывал на благородные взгляды народа и старался объяснить всем, что Аспазия стремилась только к добру, а стремление к добру никогда не может быть преступно.

Но на этот раз, в доказательствах знаменитого оратора не доставало уверенности и можно было заметить, что его слова не произвели на слушателей сильного впечатления.

Наконец Перикл поступил так же, как и Гермиппос. Он обратился к судьям с обращением, которое, идя от сердца, должно было проникнуть в их сердца. Он сказал:

— Эта женщина — моя супруга и, если она виновна в преступлении в котором ее обвиняют, то я также виновен вместе с нею. Афинские мужи, Гермиппос обвиняет нас в том, что мы портим общественные нравы. Но это неправда! Я не только никогда не хулил богов своей страны, но, напротив, воздвиг им такой роскошный храм, какого до сих пор не было ни на Акрополе, ни в Элевсине. Я не вредил моей стране, но боролся за нее. Я уничтожил могущество олигархов, я дал народу свободу. Я не только не развращал общественные нравы, но, напротив, старался распространить в народе благородное и прекрасное и изгнать все грубое и невежественное. И во всех моих делах эта женщина постоянно поддерживала меня, вдохновляла меня на новые дела. А Гермиппос выступает перед вами и говорит: «Афиняне, предайте ее смерти!»

При этих словах на глазах Перикла выступила слеза.

Слеза Перикла закончила его речь. По знаку архонта выступил вперед один из служителей и начал раздавать судьям черные и белые камешки. Черный цвет означал виновность подсудимого, белый — невиновность. Затем гелиасты встали со своих скамей и, один за другим, начали подходить к урне, бросая в нее то белый, то черный камень.

Первое голосование гелиастов должно было определить виновна, или невиновна Аспазия, второе — в случае признания виновности — относилось бы к выбору наказания.

Наконец, все гелиасты подали голоса; белые и черные камни были тщательно сосчитаны на глазах архонта.

Глаза всех были устремлены на урну, из которой вынимались камни. Количество белых камешков все увеличивалось…

Супруга Перикла была оправдана!

На весах Фемиды тяжелее всех оказалась слеза Перикла!

Едва произнесенное устами архонта оправдание, точно на крыльях разнеслось по всей Агоре.

Аспазия поднялась. Взгляд ее остановился на мгновение на гелиастах и легкая краска выступила на ее лице.