Глава 7 Дипломатия Аттилы

Глава 7

Дипломатия Аттилы

По условиям мирного договора 447 года римляне были принуждены к следующим обязательствам: «…Выдать Уннам переметчиков и шесть тысяч литр золота, в жалованье за прошедшее время; платить ежегодно определенную дань в две тысячи сто литр золота; за каждого Римского военнопленного, бежавшего и перешедшего в свою землю без выкупа, платить двенадцать золотых монет; если принимающие его не будут платить этой цены, то обязаны выдать Уннам беглеца. Римлянам не принимать к себе никакого варвара, прибегающего к ним».

Сумма задолженности, которую римляне обещали выплатить гуннам «за прошедшее время», равнялась, таким образом, 6000 литр. Напомним, что, согласно договору 344 года, ежегодные выплаты должны были составлять 700 литр золота, и это значит, что гунны требовали с римлян дань за восемь с половиной лет. То есть выплаты прекратились, вероятно, в середине 439 года, когда Аттила находился на западе, участвуя в войнах с готами на стороне западных римлян. Бледа, судя по всему, не сумел обеспечить выполнение договора, и Аттила, вернувшись на восток, решил навести порядок с оружием в руках. На это у него ушло восемь с лишним лет, но зато сумма ежегодной дани теперь должна была возрасти втрое. Кроме того, Аттила прирезал к своей державе весьма значимый кусок территории – «Эта земля в длину простиралась по течению Истра от Пеонии482 до Нов Фракийских, а в ширину на пять дней пути»483 (см. карту).

Если верить словам Приска, выплата дани гуннам непосильным бременем легла на жителей империи. «Побоями вымогали у них деньги, по назначению чиновников, на которых возложена была царем эта обязанность, так что люди издавна богатые выставляли на продажу уборы жен и свои пожитки. Такое бедствие постигло Римлян после этой войны, что многие из них уморили себя голодом или прекратили жизнь, надев петлю на шею. В короткое время истощена была казна; золото и беглецы отправлены были к Уннам».

Но жалобы римлян вызывают некоторое недоумение484. Олимпиодор, описывая жизнь своих сограждан в первой половине V века, сообщает: «Многие римские дома получали от своих владений по сорок кентинариев золотом ежегодно, кроме хлеба, вина и прочих продуктов… Доход же второстепенных домов в Риме равняется пятнадцати или десяти кентинариям»485. Кентинарий был равен ста литрам, то есть ежегодный доход одного крупного землевладельца в золоте (не считая натуральных продуктов, идущих к столу его домочадцев) составлял 4000 литр. Полутора таких сумм было достаточно, чтобы выплатить дань Аттиле за все истекшие годы. Правда, Олимпиодор писал о жителях Западной империи, но маловероятно, чтобы доходы на западе и на востоке так уж сильно разнились.

Приск, лично участвовавший в переговорах с гуннами, не мог ошибиться, называя размер выплачиваемой дани. Близкие суммы мы встречаем и у Феофана486. Вероятно, Аттила не отличался особым корыстолюбием и, что бы там ни говорили римляне, удовлетворялся вполне умеренной данью. Значительно требовательнее он был в том, что касалось выдачи пленных и перебежчиков. Он стоял на том, что владения гуннского вождя никто не имел права покинуть без его личного разрешения. Причем он требовал обратно как римских военнопленных, бежавших от гуннов на родину (впрочем, они могли откупиться золотом), так и своих подданных-эмигрантов. Приск пишет:

«Римляне убивали многих переметчиков, потому что те противились выдаче их Скифам. В числе их было несколько человек из царского рода, которые переехали к Римлянам, отказываясь служить Аттиле. Сверх всего этого Аттила требовал еще, чтоб Асимунтийцы выдали всех бывших у них военнопленных, Римлян или варваров»487.

Театр военных действий 440?х годов

К освобождению своих соотечественников из плена Аттила тоже относился очень ревностно. Он отказался утвердить мирный договор и отвести войска до тех пор, пока хоть один гуннский воин оставался в плену. В Асимунте – одном из немногих городов, которые смогли выстоять против гуннского нашествия, – после выдачи пленных и перебежчиков были удержаны два гунна. Жители города отказывались освободить их, потому что гунны во время осады захватили нескольких местных мальчиков-пастухов. Теперь асимунтийцы требовали своих детей назад. Аттила приказал разыскать мальчиков и затянул переговоры о мире до тех пор, пока пленные гунны не получили свободу. Правда, искомые пастухи так и не были найдены, но гунны поклялись, «что у них тех мальчиков не было». Асимунтийцам пришлось удовлетвориться этими заверениями и отпустить пленных. Впрочем, они отплатили гуннам той же монетой. «Асимунтийцы также поклялись, что убежавшие к ним Римляне были ими освобождены. Они в этом поклялись, хотя у них и были некоторые Римляне; но они не считали преступлением божиться ложно, для спасения людей своего племени»488.

Весь 447 год прошел под знаком дипломатических переговоров. Приск пишет: «Вслед за заключением мира, Аттила отправил посланников в Восточную Империю, требуя выдачи переметчиков. Посланники были приняты, осыпаны подарками и отпущены с объявлением, что никаких переметчиков у Римлян не было. Аттила послал опять других посланников. Когда и эти были одарены, то отправлено было третье посольство, а после него и четвертое. Аттила, зная щедрость Римлян, зная, что они оказывали ее из опасения, чтоб не был нарушен мир, – кому из своих любимцев хотел сделать добро, того и отправлял к Римлянам, придумывая к тому разные пустые причины и предлоги. Римляне повиновались всякому его требованию; на всякое с его стороны понуждение смотрели, как на приказ повелителя»489.

В 448 году дипломатические игры продолжались490, и Аттила прислал в Константинополь очередных послов: гунна Эдикона (Эдекона), «отличавшегося великими военными подвигами», и Ореста Римлянина, жителя Паннонии. Аттила снова «жаловался на Римлян за невыдачу беглых» и требовал, чтобы римляне перестали «обрабатывать завоеванную им землю». Кроме того, гуннский вождь хотел перенести место торга между римлянами и гуннами с берегов Истра на юг, в Наисс, «который полагал он границею Скифской и Римской земли, как город им разоренный». И наконец, он предложил, «чтоб для переговоров с ним о делах еще не решенных, отправлены были к нему посланники, люди не простые, но самые значительные из имевших консульское достоинство; что если Римляне боятся прислать их к нему, то он сам перейдет в Сардику для принятия их».

Переговоры зашли в тупик, и, когда гуннские послы собрались в обратный путь, Феодосий решил отправить с ними своих дипломатов, которые должны были «представить Аттиле царское письмо». Феодосий просил Аттилу не нарушать мирного договора «нашествием на Римские области», сообщал «что сверх выданных прежде беглецов посылает к нему семнадцать человек, и уверял, что у Римлян не было других беглых из областей Аттилы». Вопросы обработки спорных земель и переноса ярмарки Феодосий обсуждать не стал и послам этого не поручил. Но он предложил, чтобы Аттила направил в Константинополь своего сановника Онигисия (Онегесия) «для разрешения всех недоразумений». Предложение Аттилы лично встретиться с римскими «посланниками высшего достоинства» Феодосий решительно отверг – он заявил, что у римлян «звание посланника всегда отправлял какой?нибудь воин или вестник» и что Аттиле, опустошившему Сардику, «не было прилично» являться туда для переговоров491.

Впрочем, Феодосий отнюдь не собирался всерьез учить варвара приличиям – у него на тот момент были относительно Аттилы совершенно другие планы. Посольство, которое он к нему направлял, имело тайное поручение физически уничтожить гуннского вождя. Возможно, именно поэтому Феодосий и не хотел направлять к гуннам высокопоставленных сановников – он не был уверен, что послы благополучно вернутся в Константинополь492.

Мысль убить Аттилу руками его приближенного Эдикона возникла у евнуха Хрисафия – влиятельнейшего сановника Феодосия493. Будучи в Константинополе, Эдикон в присутствии Хрисафия восхищался богатством города и пышностью императорского двора, и евнух подумал, что гунна можно подкупить. Он намекнул, что Эдикон и сам мог бы «иметь золотом крытый дом, если оставит Скифов и пристанет к Римлянам». Хрисафий выяснил, что Эдикон – «близкий человек к Аттиле и что ему, вместе с другими значительнейшими Скифами, вверяется охранение царя, что каждый из них по очереди в определенные дни держит при нем вооруженный караул». Тогда Хрисафий пригласил Эдикона на приватный обед, на котором кроме хозяина и гостя присутствовал один лишь переводчик Вигила.

«Здесь они подали друг другу руку и поклялись чрез переводчика Вигилу, Хрисафий в том, что он сделает предложение не ко вреду Эдикона, но к большему его счастию, а Эдикон в том, что никому не объявит предложения, которое будет ему сделано, хотя бы оно и не было приведено в исполнение. Тогда евнух сказал Эдикону, что если он по приезде в Скифию убьет Аттилу и воротится к Римлянам, то будет жить в счастии и иметь великое богатство. Эдикон обещался и сказал, что на такое дело нужно денег немного – только пятьдесят литр золота, для раздачи состоящим под начальством его людям, для того, чтобы они вполне содействовали ему в нападении на Аттилу».

Забегая вперед, скажем, что Эдикон оказался верен своему повелителю. Он нарушил данную римлянам клятву и открыл Аттиле замыслы врагов. Пока же Феодосий, который вполне одобрил идею своего царедворца, стал снаряжать очередное посольство. Вместе с людьми Аттилы, Эдиконом и Орестом Римлянином, к гуннам должны были отправиться собственно посол – знатный византиец Максимин – и переводчик Вигила. Максимин (по крайней мере, по уверению Приска) ничего не знал о готовящемся покушении. Что же касается Вигилы, то он имел тайное поручение содействовать замыслу Эдикона. Третьим участником посольства стал ритор и историк Приск Панийский, которому мы и должны быть благодарны за подробнейшее описание этого мероприятия. Эту троицу сопровождало еще несколько римлян – видимо, охранники и слуги. Были с ними и люди, которые ехали в «Скифию» по своим делам, – одного из них Приск упоминает.

Приск оставил записки, в которых рассказал не только о дипломатической части своей миссии, но и о самом путешествии, о встречах с гуннами, об их быте и традициях. Практически все, что мы знаем о личности Аттилы, известно нам из сочинений Приска, который встречался, беседовал и пировал с гуннским вождем. При этом официальная роль самого Приска в составе посольства не вполне понятна – вероятно, он был чем?то вроде помощника и секретаря. Сам Приск объясняет свое участие так: «Максимин убедительными просьбами заставил меня ехать вместе с ним». О готовящемся покушении Приск, как и его начальник Максимин, ничего не знал – он выяснил правду, уже находясь в землях Аттилы.

Местонахождение ставки Аттилы остается неизвестным. Из описания маршрута ясно, что она располагалась на левом берегу Дуная, но попытки определить точное место, по словам венгерских археологов Э. Иштванович и В. Кульчар, «практически не продвинулись за последние десятилетия»; предполагается, что она находилась в бассейне реки Тиса, возможно, при устьях рек Кёрёш или Марош. Примерно в этом же районе (немного южнее) находились и ограбленные могилы (или все же сокровищницы?) гуннских царей, которые должны были, судя по описанию Приска, находиться где?то возле устья Тисы494.

Путь посольства лежал через Сардику и развалины Наисса. Неподалеку от Наисса римский военачальник выдал гуннским послам пятерых перебежчиков из числа семнадцати, о которых Феодосий писал Аттиле. Наисс лежал в пяти днях пешего пути от Истра. Несмотря на то что Паннония достаточно давно принадлежала гуннам, ставка Аттилы находилась не в самой Паннонии, а на левом берегу реки. Неизвестно, двигалось ли посольство от Наисса к Истру прямым путем, – во всяком случае, судя по описанию Приска, путь этот (на лошадях) занял очень немного времени. Приск пишет:

«Здесь перевозчики из варваров приняли нас на однодеревки, которые выдалбливаются ими из срубленного леса. Они перевезли нас через реку. Эти челноки не для нас были приготовлены. На них были перевезены попавшиеся нам на дороге множество варваров, потому что Аттила хотел переехать в Римскую землю, как будто бы для того, чтоб охотиться. В самом же деле он делал приготовления к войне, под тем предлогом, что не все беглецы были ему выданы».

В семидесяти стадиях (примерно в 13 км) от реки посольство вынуждено было остановиться. Эдикон отправился в ставку к Аттиле сообщить о прибывших, и вскоре к римлянам прискакали посыльные, с тем чтобы препроводить их в лагерь гуннского вождя. На следующий день послы и сопровождавшие их гунны прибыли туда, где стояли многочисленные шатры Аттилы. Это место не было постоянной ставкой – у Аттилы, как выяснилось позднее, имелось нечто вроде резиденции с деревянными домами, здесь же был разбит кочевой лагерь. Приск пишет, что римляне хотели поставить свои палатки на холме, но им запретили это делать, поскольку шатер самого Аттилы стоял в низине, и они поселились там, где им было указано.

К этому времени Аттила уже узнал о том, что на его жизнь готовится покушение, – Эдикон «донес ему о количестве ожидаемого от Римлян золота и о цели нашего посольства». Удивляет реакция гуннского вождя – он не задержал послов, не учинил следствия, а лишь, без объяснения причин, отказался от встречи с ними и через своих людей предложил им вернуться в Константинополь. Причем он разрешил им отложить отъезд до утра и прислал богатый ужин. Для Максимина и Приска, которые не знали о планах Вигилы, это стало полнейшей неожиданностью, и они настойчиво требовали свидания с Аттилой. В конце концов, они добились своего. Приск пишет:

«Мы вошли в его шатер, охраняемый многочисленною толпою варваров. Аттила сидел на деревянной скамье. Мы стали несколько поодаль от его седалища, а Максимин, подошед к варвару, приветствовал его. Он вручил ему царские грамоты и сказал, что царь желает здоровья ему и всем его домашним. Аттила отвечал: “Пусть с Римлянами будет то, чего они мне желают”».

Остроумный ответ вождя не насторожил Вигилу. Аттила же, зная, что переводчик собирается ненадолго вернуться в римские земли за золотом для оплаты убийц, не стал препятствовать его отъезду и даже сам послал его туда, якобы для того, чтобы содействовать выдаче перебежчиков. Гунны фиксировали имена всех перебежчиков за многие годы, и Аттила «велел секретарям прочесть бумагу, в которой записаны были имена беглых». Кроме того, Аттила предупредил римлян, что им категорически запрещается делать в его землях какие?либо покупки, кроме съестных припасов, в том числе запрещается выкупать своих соотечественников из плена. «Это было придумано варваром хитро, дабы тем легче изобличить Вигилу в злоумышлении на его жизнь, когда он не будет в состоянии сказать причины, зачем вез с собою золото…» После отъезда заговорщика дипломатические дела пошли на лад, – вероятно, Аттила понял, что остальные послы непричастны к готовящемуся покушению. Впрочем, особой активностью переговорный процесс не отличался. Аттила продолжал путь по своим землям, двигаясь на север; послы следовали за ним. Потом вождь на некоторое время отлучился – он «хотел поехать в одно селение, в котором намеревался сочетаться браком» с очередной женщиной. «Аттила имел много жен, но хотел жениться и на этой особе, согласно с законом Скифским», – поясняет Приск.

Послы продолжили свой путь в одиночестве. Впрочем, окрестные жители оказывали им всяческое содействие: в селениях им отпускали пищу, их перевозили через реки на челнах-однодеревках и плотах. Судя по тому, что им пришлось в числе прочих рек пересечь Тису, теперь они двигались на запад. Однажды римлянам довелось пережить небольшое приключение, в котором им пришла на помощь жена (точнее, вдова) Бледы. Несмотря на то что Бледа был убит Аттилой, вдова его сохранила высокий статус и богатство. Приск пишет:

«Прошед много дороги, раскинули мы под вечер свою палатку близ озера, имеющего годную к питью воду, употребляемую жителями ближнего селения. Вдруг поднялась страшная буря с громом, частыми молниями и проливным дождем. Бурею не только опрокинуло нашу палатку, но и все пожитки унесло в озеро. Этим случаем и сильною тревогою, господствовавшею в воздухе, мы были до того устрашены, что покинули то место, отделились друг от друга, и среди мрака, под ливнем, каждый из нас пошел по дороге, которая представилась ему удобнейшею. Однако мы все пришли к хижинам селения, где и сошлись, – ибо различными дорогами мы обратились к одному месту. Мы с криком отыскивали отставших от нас товарищей. Скифы, выбежали на шум и стали зажигать камыши, которые они употребляют для разведения огня. При свете этих камышей они спрашивали нас: что нам нужно, что мы так громко кричим? Когда бывшие с нами варвары дали им знать, что нас встретила непогода, то жители звали нас к себе, приняли нас в свои домы и, подкладывая много камышу, согрели нас.

Начальница того селения – она была одна из жен Влиды – прислала к нам кушанье и красивых женщин к удовлетворению нашему. Это по?скифски знак уважения. Мы благодарили женщин за кушанье, но отказались от дальнейшего с ними обхождения. Мы провели ночь в хижинах и на рассвете пошли искать наших вещей. Мы нашли их частию на месте, где накануне остановились, частию на берегу озера или в самом озере, откуда их и достали. Тот день провели мы в селении, обсушивая наши пожитки. Непогода миновалась, и солнце ярко засияло. Позаботившись о своих лошадях и о других животных, пошли мы к царице, приветствовали ее и принесли ей взаимно в подарок три серебряные чаши, красных кож, перцу из Индии, финиковых плодов и других сластей, которые ценятся варварами, потому что там их не водится. Мы вышли от нее, пожелав ей всех благ за ее гостеприимство».

В конце своего пути послам пришлось задержаться в одном из гуннских «селений» и дождаться Аттилу, чтобы вместе с ним прибыть в его основную резиденцию. Селений в нашем смысле у гуннов, как у кочевников, скорее всего, не было, но речь могла идти о летних или зимних стоянках, где кочевники порой обустраивают для себя какие?то скромные стационарные жилища и хозяйственные помещения. Кроме того, на занятых гуннами землях жили и другие, подчиненные им народы, среди которых были земледельцы.

Сам Аттила имел несколько стационарных резиденций. Приск пишет: «…Мы ждали, покуда Аттила проехал вперед; потом продолжали свой путь за ним вместе со множеством народа. Переехав чрез некоторые реки, мы прибыли в одно огромное селение, в котором был дворец Аттилы. Он был, как уверяли нас, великолепнее всех дворцов, какие имел Аттила в других местах». Здесь вождю была устроена торжественная встреча.

Послы провели в резиденции Аттилы несколько дней. Состоялся обмен подарками, Аттила и его приближенные устраивали в честь гостей пиры и обеды. Что же касается собственно дипломатии, ни один серьезный вопрос, в сущности, решен не был. Единственным достижением стало то, что римляне добились освобождения жены некоего Силла и ее детей, попавших в неволю при взятии Ратиарии. Аттила «не отказал в освобождении их, но спрашивал за них очень дорого», однако при посредстве Онигисия вопрос был улажен: «…жена Силла была им освобождена за пятьсот золотых, а дети отправлены в дар царю».

Послы пытались добиться от Аттилы, чтобы он прислал в Константинополь для переговоров своего сановника Онигисия. Они были настолько заинтересованы именно в его приезде, что намекали самому Онигисию на богатые подарки, которые он получит по приезде в столицу. Возможно, римляне рассчитывали с помощью этих подарков добиться от Онигисия не только участия в переговорах, но и решения каких?то вопросов в пользу Константинополя. Однако гунн ответил им:

«Римляне думают просьбами преклонить меня к тому, чтоб я изменил своему государю, забыл полученное у Скифов воспитание, пренебрег женами и детьми своими и богатство Римское поставил ниже службы при Аттиле? Я могу быть вам более полезен, оставаясь здесь в своей земле; ибо если случится, что мой государь будет гневаться на Римлян, то я могу укрощать его гнев; напротив того, приехав к вам, я могу подвергнуть себя обвинению, что преступил данные мне предписания».

Аттила же, в свою очередь, желал, чтобы переговоры велись на его территории и чтобы к нему прибыл кто?то из высокопоставленных сановников. Приск пишет:

«Максимин вышел из дому Аттилы и говорил мне, что варвар требует, чтоб посланником к нему назначен был либо Ном, либо Анатолий, либо Сенатор; что, кроме их, он никого другого не примет. На сделанное Максимином замечание, что не надлежало назначать в посольство этих мужей и чрез то делать их царю подозрительными, Аттила сказал, что если Римляне не сделают того, что он хочет, то несогласия будут решены оружием».

Переговоры закончились компромиссным решением. Приск сообщает: «По прошествии трех дней мы были отпущены Аттилою, который почтил нас приличными подарками. Он отправил с нами посланником к царю Вериха, того самого, который в пиршестве сидел выше нас. Это был человек знатный, владел многими селениями в Скифской стране и был прежде с посольством у Римлян».

Таким образом, вся деятельность Максимина и Приска свелась к обсуждению (причем не слишком плодотворному) процедуры грядущего посольства. Причем из Константинополя с ними вместе только что вернулись гуннские послы, которые ездили туда в основном по тому же самому поводу. Такая заминка в переговорном процессе, возможно, была вызвана тем, что Феодосий не придавал ему особого значения, надеясь на скорое устранение Аттилы. Сам же Аттила понимал, что Максимин был лишь прикрытием для заговорщика Вигилы и никакими серьезными полномочиями не обладал… Во всяком случае, посольство это оказало неоценимую услугу если не дипломатии, то историографии – ведь оно дало возможность Приску Панийскому побывать у гуннов и оставить свои замечательные записки.

Последние строки, касающиеся истории посольства Максимина, Приск писал уже с чужих слов. После его отъезда ничего не подозревающий Вигила, взяв с собой сына (вероятно, в подмогу) и деньги для подкупа убийц, вернулся в ставку Аттилы.

«Как скоро Вигила прибыл в то селение, где имел пребывание Аттила, он был окружен приставленными к тому варварами, которые отняли у него привезенные Эдекону деньги. Вигила был приведен к Аттиле, который допрошал его, для чего он вез столько золота? Вигила отвечал, что он заботился о себе и о спутниках своих и хотел при отправлении посольства избегнуть остановки на дороге, на случай недостатка в съестных припасах или в лошадях и вьючных животных, которые могли пасть в продолжение столь долгого пути; что притом золото было у него в готовности, для выкупа военнопленных, потому что многие в Римской земле просили его о выкупе родственников. “Зверь лукавый! – сказал тогда Аттила. – Ты не скроешься от суда своими выдумками, и не найдешь достаточного предлога для избежания наказания, ибо находящееся у тебя золото превышает количество, нужное тебе на расходы, на покупку лошадей и прочего скота и на выкуп военнопленных; да я и запретил выкупать кого?либо еще в то время, как ты с Максимином приезжал ко мне”. Сказав это, Аттила велел поразить мечом сына Вигилы (который тогда в первый раз последовал за отцом своим в варварскую землю), если он тотчас не объявит: за что и кому везет те деньги. При виде сына, обреченного на смерть, Вигила, проливая слезы и рыдая, умолял Аттилу обратить на него меч и пощадить юношу, ни в чем не провинившегося. Он объявил без отлагательства то, что было замышляемо им, Эдеконом, евнухом и царем, и между тем не переставал просить Аттилу убить его самого и отпустить сына. Аттила, зная из признания Эдеконова, что Вигила ни в чем не лгал, велел его сковать и грозил, что не освободит его, пока он не пошлет сына назад, для привезения ему еще пятидесяти литр золота на выкуп себя. Вигила был скован, а сын его возвратился в Римскую землю»495.

Надо отметить, что Аттила поступил исключительно гуманно и дальновидно. Навряд ли дипломатическая неприкосновенность могла распространяться на человека, который сам признался в намерении убить правителя, к которому он был послан для переговоров. Тем более что Вигила был всего лишь переводчиком. Однако и он, и его сын отделались испугом и сравнительно небольшой суммой денег. Что касается Феодосия, чье участие в заговоре не вызывало у Аттилы особых сомнений, к нему гунн отправил послов Ислу и Ореста, которым надлежало устыдить императора.

«Оресту было приказано повесить себе на шею мошну, в которую Вигила положил золото для передачи Эдекону; в таком виде предстать пред царя, показать мошну ему и евнуху и спросить их: узнают ли они ее? Исле велено было сказать царю изустно, что Феодосий рожден от благородного родителя, что и он сам, Аттила, хорошего происхождения и, наследовав отцу своему Мундиуху, сохранил благородство во всей чистоте; а Феодосий, напротив того, лишившись благородства, поработился Аттиле тем, что обязался платить ему дань. Итак, он не хорошо делает, тайными кознями, подобно дурному рабу, посягая на того, кто лучше его, кого судьба сделала его господином. Притом Исла должен был объявить, что Аттила не перестанет винить Феодосия в этих проступках против него, пока евнух Хрисафий не будет к нему выслан для наказания»496.

Впрочем, Хрисафий тоже отделался в этой истории легким испугом. Феодосий не хотел выдавать своего сановника, тем более что «все благоприятствовали ему и ходатайствовали за него». Поэтому император пошел на моральные уступки и сформировал посольство из тех самых знатных людей, которых гуннский вождь давно хотел видеть в своих землях. «Евнух послал от себя много золота варвару, чтоб смягчить его и тем отвести его гнев». «Таким образом, Анатолий и Ном были отправлены к Аттиле, для укрощения его гнева и убеждения его хранить мир на постановленных условиях»497. Аттила «из уважения к их сану» встретил послов у своих границ, чтобы «не подвергать их трудам дальнейшего странствия».

«Сначала он говорил с ними надменно; потом они укротили его множеством даров и убедили ласковыми словами. Он поклялся в сохранении мира на прежних условиях: обязался уступить Римлянам землю, которая граничила Истром, и не беспокоить более царя насчет беглых, если только Римляне не станут снова принимать к себе других бегущих от него людей. Он отпустил и Вигилу, получив пятьдесят литр золота – такое количество привезено было сыном Вигилы, приехавшим в Скифию вместе с посланниками. Аттила отпустил без окупа и многих военнопленных, из уважения к Анатолию и Ному. Он подарил им коней, звериные меха, которыми украшаются царские Скифы и отпустил их»498.

Так, ко всеобщему удовлетворению, завершились переговоры Аттилы с Феодосием, положившие конец затяжной войне. Впрочем, Аттила вовсе не собирался переориентировать своих подданных на мирный пастушеский труд. Но теперь его взгляд устремился на запад.