Глава 8 Наступление Аттилы и уход из Италии

Глава 8

Наступление Аттилы и уход из Италии

Несмотря на все вышесказанное, довольно трудно ответить на вопрос, был ли Аттила окончательно разгромлен в Галлии или нет. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что отступление от Орлеана до лагеря в Шалоне было для него катастрофой, и в великой битве, последовавшей за ним, он спасся от полного уничтожения лишь из-за ухода вестготов. Аттила спас то, что осталось от его армии после отступления и битвы, и без промедления решил вторгнуться в Италию. Его подгоняла необходимость доказать, что он остается «всеобщим тираном» и «бичом Божьим».

Историки падения и краха империи, хроникеры вторжений варваров дружно выражают удивление, часто смешанное с презрением и насмешкой, что Аттиле вообще позволили уйти. Но необходимо помнить, что такова была практически неизменная характеристика войн с варварами – захватчики отступали. Так Аларих постоянно избегал уничтожения от меча Стилихона; и, если уж у вестготов была возможность уйти, насколько больше она была у Аттилы, армии которого состояли большей частью из всадников. Можно сказать, что превосходство варваров крылось именно в их мобильности. Кроме того, грубые и жестокие люди, которые и составляли его воинство, жили за счет страны, в которую они вторгались. Они не зависели, как имперские армии, от своих баз и линий снабжения и всегда были в полной готовности пуститься в очередную авантюру. В правительстве империи, раздираемом интригами и постоянными ссорами и развращенном коррупцией, было много тех, кто из личной ненависти и амбиций, а то и из-за измены осуждал и поносил Аэция за бегство Аттилы, хотя в глубине души сам рассчитывал на него. Годится любое оружие, чтобы пустить его в ход против выдающегося военачальника, который не был ни дураком, ни предателем и, кроме того, обладал такими же способностями и амбициями, как и Стилихон. Как только на него не клеветали! Вспомнили, что он был в близких отношениях с Роасом, дядей Аттилы, было высказано предположение, что он сознательно спас гуннов от разгрома.

Вся эта грязь усугублялась и действиями самого Аэция. Безмерно гордый, как и Стилихон, он намеревался просить руки принцессы Евдоксии, дочери императора Валентиниана, для своего сына; более того, среди мер, принимаемых им против нового нападения Аттилы, был и замысел перемещения императора в Галлию, – чтобы самому занять его место, как заявляли враги Аэция. Оппозиция так яростно протестовала против этого замысла, что от него пришлось отказаться. Аэций согласился, чтобы император перебрался в Рим, пока он со своей армией будет оборонять Равенну и границу по реке По.

В первой главе этой книги я кратко объяснил имперскую теорию обороны Италии. И здесь я должен очень бегло напомнить, что по этой теории русло По, вся Цизальпинская долина, лежащая между Альпами и Апеннинами, совершенно правильно считалась защитой Италии. Голые и в то время непроходимые хребты Апеннин противостояли вторжению, их неприступность защищала от прорывов с востока, где дорога Виа Эмилия шла между горами и морем в Римини. Этот узкий проход удерживался не городом Римини, оборонять который было невозможно, а Равенной. Учитывая ее положение среди болот, Равенну невозможно было ни захватить, ни даже подступиться к ней. Именно своевременная и мудрая оценка всех этих факторов и заставила императора Гонория перенести свою резиденцию в Равенну, когда Аларих перешел через Альпы. И с тех пор этот город считался ключом ко всей системе обороны Италии; оставался он таковым и сейчас, хотя Аэций отошел от него, собрав свою армию вдоль Виа Эмилия за По, где и остался ждать последней авантюры Аттилы.

Тому не удалось разгромить Восточную империю, неудачей кончилось его вторжение в западные провинции, и теперь Аттиле оставалось лишь одно – попытаться изнасиловать и уничтожить дух и цитадель цивилизации, Италию и Рим. Это было сложнейшей задачей из всех, за которые он брался, тем более при его осторожности, которую он никогда не терял. Этот удар был его последним шансом. Если он потерпит поражение, то оно будет настолько сокрушительным, что в сравнении с ним его кампании на Востоке и Западе будут выглядеть триумфами. Аттила возмещал недостаток реальных сил хвастовством и проклятиями. Он не имел достоверной информации, не обращал внимания на подлинную природу и мощь противостоящих ему сил; он преувеличивал уровень коррупции в империи, полагаясь на нее; и кроме того, он отказывался видеть, что будущее, нахмурившись, мрачно смотрит на него из-за Альп.

Аэций правильно учел традицию, гласившую, что оборона Италии должна осуществляться в Цизальпинской Галлии; он настаивал, что именно она должна стать полем битвы. Он решил держать оборону по реке По, так же как оборонял границу по Луаре; и не стоило сомневаться в его успехе. Сколько варвары ни вторгались сюда, их всегда ждал разгром на этих бескрайних полях. Тем не менее Аэций подстраховал и себя, и Рим. Сделал он это с помощью Константинополя. На восточном троне больше не восседал Феодосий Каллиграф; он принадлежал Маркиану, воину. К нему Валентиниан и отправил послов. Маркиан выслушал их и пообещал войско. В том случае, если Аэций сможет заманить Аттилу достаточно далеко, – но не слишком, чтобы не подвергать Италию опасности, – и если сможет остановить его на Цизальпинских полях, Маркиан успеет подойти из Паннонии и отрезать Аттиле путь к отступлению. Наконец гунн будет разгромлен наголову, и груды костей его орды будут белеть на берегах рек Ломбардии. Во всяком случае, таково наилучшее объяснение последовавших событий.

Еще до окончания зимы 451/452 года Аттила, покинув земли варваров над Дунаем, двинулся на юго-запад, по широкой римской дороге наконец пересек Паннонию, как Аларих до него перевалил через Альпы и осадил первую большую итальянскую крепость Аквилею, столицу провинции Венеции, что, может быть, уберегло Равенну. Стены этой могучей крепости, которая располагалась примерно в шестидесяти стадиях от моря, омывались реками Натисо и Туррус. Равенна считалась самым укрепленным поселением во всей Италии. Она была таковой к концу четвертого столетия, но и с давних пор считалась третьей среди итальянских крепостей, уступая только Милану и Капуе. Хотя расположена она была на равнине, ее защищали такие мощные стены и башни, что Равенна считалась неприступной. И Алариху, и Радагайсу пришлось отступить от нее, но Аттила осадил ее ранней весной 452 года. Три месяца он тщетно пытался справиться с ней. Ни одна из осадных машин не могла проломить эти римские стены, и, что бы он ни придумывал, на какие бы хитрости ни шел, ворота крепости оставались нетронутыми. Он надеялся уморить осажденных голодом, но через три месяца состояние его войска, уже опустошившего и разграбившего всю окружающую местность, стало беспокоить его куда больше, чем осажденный город. Он мог голодать вместе с воинами, жившими за счет сельской местности, но тут в этих болотах стала усиливаться жара, а в его армии возникло разочарование. Гунны, которые рассчитывали на добычу в Италии, стали вспоминать осаду Орлеана и битву у Шалони.

Разъяренный и отпором осажденных, и настроением своих войск, а может быть, больше всего злясь на самого себя, гунн уже был готов отступить, как в свое время Аларих, хотя сейчас опасность была куда больше, чем во времена готов. Но как рассказывает легенда, как-то вечером, когда спала дневная жара, он мрачно ехал верхом в виду стен и башен добычи, до которой никак не мог добраться, и случайно увидел аиста. Тот вместе с выводком собирался покидать гнездо на одной из башен и улетать в глубь страны. Его вид внушил Аттиле уверенность в победе. На рассвете он в очередной раз погнал своих гуннов на приступ; и с того дня никому из живущих не удавалось найти даже руины Аквилеи. Это было не просто поражение. Это было полное уничтожение – город сровняли с землей и подожгли со всех сторон. Жестокость гуннов была ужасна. В истории остался рассказ о молодой и красивой девушке Дугне. Спасаясь от преследования банды гуннов, она обернула голову накидкой и бросилась со стены в воды Натисо.

Падение Аквилеи, уничтожение ее жителей и другие злодеяния сковали ужасом Венецию. Аттила двинулся дальше. Алтинум и Конкордию постигла та же судьба – они исчезли со страниц истории. Падуя и Модена были разграблены и сожжены. Верона, Брешия, Бергамо, Милан и Павия открыли ворота, и их жители, пусть и ограбленные, сменили смерть на рабство. В течение этой долгой ночи каждый, кто мог убежать, скрывался, и ему оставалось полагаться лишь на милость Господа.

Глядя на оставленные им руины, Аттила считал, что уже одержал победу. Одна из фресок на стене дворца в Милане изображала двух римских императоров, которые, облаченные в пурпур, восседали на тронах, а у их ног, моля о милости, были покорно простерты какие-то варвары, гунны или скифы. Эту картину Аттила приказал содрать со стены, а на ее месте изобразить самого себя на троне, у подножия которого два римских императора высыпают золото из больших мешков, которые они притащили на спинах. Насмешка была пусть и грубой, но остроумной – и, тем не менее, тщетной, потому что вдоль По по-прежнему блестели орлы легионов Аэция, а из-за Альп уже доносились слухи о подходе армий Византии.

И скорее всего, в сердце Аттилы было больше страха, чем надежды, страха перед гневом богов этой странной и прекрасной страны, которую он уничтожал, богов этих болотистых пространств, что насыпали на его воинов лихорадку, этих богов – Петра и Павла (в Галлии он уже понял, что их стоит опасаться), чей город, самый древний и самый святой город мира, он всем сердцем хотел разграбить и разрушить. В нем жил страх перед своими собственными ордами, отягощенными награбленными богатствами и добычей. Они рвались домой, но им угрожал голод, потому что они разграбили и опустошили страну. А еще он больше всего боялся своей собственной судьбы. «А что, – спрашивал он сам себя, – если я все завоюю, как Аларих, только для того, чтобы, как и он, погибнуть?»

Не стоит сомневаться, что само имя Рима наводило ужас на варваров. Они боялись его. Тем не менее гордость Аттилы и его амбиции преодолели страх его воинов перед именем Рима и опасения за свою судьбу. Он решил двигаться дальше и приказал своим войскам собраться из Падуи, Вероны, Брешии, Бергамо, Милана и Павии к Мантуе, где решил форсировать По, скорее всего, у Хостилии, откуда по Виа Эмилия выйти к Болонье.

Это его намерение, похоже, серьезно обеспокоило Рим. Враги Аэция пользовались большим доверием императора, и их влияния на правительство было достаточно, чтобы выразить глубокое беспокойство стратегией выдающегося военачальника. Они помнили Алариха и Радагайса, они упоминали судьбу Орлеана и отступление после битвы у Шалони, кроме того, они перешептывались об Аквилее, Альтинуме и Конкордии, которых больше не существовало. В таком паническом состоянии они отказали Аэцию в доверии. Они забыли об армии Маркиана, которая уже была на марше; они целиком отвергли стратегию собственного полководца и свои же собственные традиции. Они решили послать беспрецедентное посольство к Аттиле и предложить ему выкуп за безопасность Италии. Послом они избрали папу.

Это решение не должно нас удивлять, потому что нам часто доводилось видеть нечто подобное в Галлии. Поступки Аниана из Орлеана, Люпуса из Труа должны были подготовить нас к выдающемуся деянию святого Льва Великого. И что бы они ни делали, мы уже убедились, что не в состоянии полностью понять то время. Более того, это великое посольство было не первым, в котором Лев принял участие ради благополучия императорского двора. Во время понтификата Сикста III (432—440 гг.), когда Лев занимал высокий церковный пост в Риме, Валентиниан III послал его в Галлию, где ему предстояло разобраться в ситуации и добиться примирения между Аэцием и главным военным начальником этой провинции. Сикст III умер 19 августа 440 года, когда Лев был в Галлии, и посол был избран его наследником.

Великий папа не в одиночку отправился в свою последнюю и столь важную миссию. Вместе с ним были два блестящих патриция – консул Геннадий Авиен, который после императора считался самым знаменитым патрицием на Западе, и префект Тригетий. Из Рима они направились по Виа Фламиниа. Как и собирались, они встретились с Аттилой до того, как тот форсировал По, в Минциа рядом с Мантуей – место это называлось Кампус Амбулейус. Именно здесь и состоялась одна из самых важных и серьезных встреч в Европе того времени.

Послы были в официальной одежде. На Льве было папское облачение, золотая митра, пурпурная риза и плащ архиепископа. Мы не знаем, как он вел разговор с Аттилой, но тот увенчался полным успехом. Не только армии Аэция спасли Италию и вместе с ней все ценности мира, но и этот старый безоружный человек, папа Лев, ибо потом гунн утверждал, что видел, как высоко в небе его оберегают могучие фигуры святых Петра и Павла, – и он склонил голову. Аттила согласился отступить и вывести свои войска из Италии и империи. Этого потребовал от него новый глава церкви, цивилизации и христианства. Им был папа.

Условия заключенного договора были весьма сомнительны и даже позорны для старых римских идей, потому что они безоговорочно оговаривали ежегодную дань гуннам и, более того, не было оговорено никакой компенсации за разрушения, причиненные Аттилой. Но все это меркло перед тем главным, чего добился Лев. Италия, воплощавшая дух Запада, была спасена. И хотя, как можно предполагать, Аэций не имел прямого отношения к этому успеху, и он, и Маркиан косвенным образом способствовали ему не меньше, чем сам Лев. Разве римские армии ничего собой не представляли, разве не существовало угрозы Византии перерезать линии снабжения Аттилы?

Аттила отступил потому, что, как и другим варварам, ему «не оставалась ничего иного». Но даже и в этом случае он не осмелился пересекать Альпы по своим старым следам, потому что Маркиан уже в полной готовности был в Мёзии, горя желанием столкнуться с Аттилой и покарать его. Вместо этого путь отступления гунна лежал через Верону, которую он разрушил; там же он пересек Альпы и, опустошив Аугсбург, пропал, как выяснилось, навсегда, уйдя в темноту своих варварских краев, где бушевали северные бури.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.