ПО СЛЕДАМ ШАМИЛЯ В РОССИИ

ПО СЛЕДАМ ШАМИЛЯ В РОССИИ

Царское правительство отнеслось к Шамилю благосклонно и предупредительно. Бывший имам находился в России 10 лет, и все эти годы, до самого выезда в Аравию, жизнь его во всех отношениях была вполне обеспеченной. В Калуге, куда Шамиль прибыл на постоянное жительство, ему предоставили трехэтажное здание в центре города (ныне там 8–летняя школа) и небольшой сад. К его услугам были карета, кучера, повара, переводчики. Шамиль и его семья получали на расходы в год 20 тысяч рублей серебром. Любая просьба исполнялась быстро. В честь пленного дагестанца устраивались балы, приемы, вечера, скачки. Шамиль имел право переписываться с любым лицом, вплоть до военного министра России. Он имел также право вступать в контакт с кем пожелает. Шамиль посетил окрестные места Калуги, Москву, Петербург, Кронштадт. Ему доставлялись газеты, в том числе и русские, выписывались книги, которые имам хотел иметь в домашней библиотеке. Распорядок дня и другие правила — когда вставать, есть, совершать поездки и так далее — составил сам Шамиль по своему желанию и разумению. Умерших могли похоронить в Калуге или, как это было с дочерью Нафисат, за счет казны отправить в Дагестан. Сыновьям и дочерям имама давалась возможность получить образование, а один из сыновей — Мухаммед–Шеффи поступил на царскую службу и дослужился до чина генерала.

Но плен есть плен. Какие?то ограничения все же были. К примеру, переписка проверялась цензурой, а в некоторых случаях письма Шамиля редактировались. Свидания с посторонними лицами происходили непременно в присутствии пристава или переводчика. Далее чем за 30 верст от Калуги дагестанцам ездить не разрешалось, если это не предусматривалось «расписанием». Запрещено было Шамилю и возвращаться на родину. Закономерен вопрос: почему Шамиля, 25 лет воевавшего с царской Россией, не казнили, не сослали, скажем, в Сибирь или вообще не изолировали? Более того, в каждом городе, через который проезжал этот человек (по пути в Калугу), ему устраивали шумные встречи, на которых произносили речи, вручали подарки и затем, обычно, следовали теплые проводы. В Чугуеве сам император удостоил его вниманием.

Простым людям Шамиль казался человеком, который хотел избавить горцев, таких же, как и они сами, тружеников, от господ. По России тогда имели хождение самые различные легенды и рассказы, были и небылицы, в которых имам представал народным героем. Видимо, их сочиняли солдаты, вернувшиеся с Кавказской войны. Как бы то ни было, простой народ относился к дагестанцу с неподдельной симпатией.

Царскому правительству приходилось учитывать и тот факт, что, невзирая на поражение восстания, дагестанский народ не отвернулся от Шамиля, а всю вину переложил на наибов, которые «предали имама генералам за мешок золота».

Правительство не могло не учитывать и то, что с окончанием Кавказской войны не исчезли идеи освобождения от ханов, беков и от колониального режима. Коль скоро так, то в любое время имя Шамиля могло стать знаменем борьбы. Царь и его окружение понимали, что оттого, как они будут относиться к бывшему имаму, события в Дагестане, как стрелка чуткого барометра, будут клониться то в одну, то в другую сторону.

Некоторые страны Запада, в том числе Англия и Франция, в годы борьбы горцев за свою независимость находились во враждебных отношениях с царской Россией. Поэтому европейской общественности Шамиль преподносился как борец против их общего врага. Кроме того, имя Шамиля было популярно в Италии, Германии и США, где складывались самостоятельные государства. Со всеми этими факторами Петербургу также приходилось считаться. Вот, пожалуй, по этим причинам царское правительство поступило с Шамилем так, а не иначе: не казнило, не сослало, не изолировало, а держало в Калуге, введя в его жизнь лишь некоторые ограничения.

Я специально ездил по некоторым местам в России, где бывал Шамиль. Видел дома и дворцы, заводы и фабрики, сады и библиотеки, которые посетил дагестанец. Шагал по улицам, по которым век назад ходил Шамиль, садился на скамью в тени деревьев парка, где любил отдыхать Шамиль, стоял на берегу Оки, откуда он глядел на реку и уходящие дали, вспоминая, вероятно, потерянную Родину. Посетил я и старинную больницу Калуги, где Шамиль в 1859 году случайно встретился с раненым дагестанцем. Я также познакомился в лечебнице со своим земляком, но не больным, а видным ученым, врачом. Заходил Шамиль и в гимназию, где учились русские дети. Ныне там институт. И там я нашел своего земляка — он руководил одной из кафедр института.

Но достаточно воспоминаний! Не будем забегать вперед, а продолжим повествование о тех событиях, на которых мы остановились в предыдущем рассказе.

25 августа 1859 года в четыре часа пополудни на Гунибе закончилась Кавказская война — после 25 лет борьбы Шамиль сложил оружие. Поздно вечером того же дня пленник спустился в Средний Гуниб, а затем к лагерю царских войск на Гудул–майдане, где для него была приготовлена суконная палатка и ужкн, состоящий из плова и чая.

Шамиль был взволнован до предела. Подполковник Алибек Пензулла–ев, приставленный к нему, как мог утешал его. Успокоился Шамиль лишь тогда, когда отправил весточку в Гуниб. Глубокой ночью принесли медвежью шубу. Подарок от князя Барятинского — объяснили ему. На следующий день с Гуниба спустились Кази–Магомед, Мухаммед–Шефи и другие члены семьи. Женщины шли с закрытыми лицами. Слухи, будто у Шамиля имеется пять миллионов рублей серебром, оказались выдумкой. У вчерашнего имама не нашли даже хорошего белья. Всех пленников заново обмундировали. И, как вспоминал впоследствии зять имама Абду–рахман, «тогда впервые мы могли стряхнуть с себя вместе с боевым пылом и ту не поддающуюся описанию грязь, которая наслоилась на нас в течение 5–6 месяцев, протекших со времен падения Ведено». Шамиль все время беспокоился о книгах, так как большую часть личной библиотеки растащили еще перед осадой Гуниба.

На Гудул–майдане в присутствии Шамиля состоялся парад войск. , Князь Барятинский поблагодарил солдат — и скалы Кегера и Гуниба огласились громом орудийных залпов.

Утром 27 августа пленника и его семью повезли в Темир–Хан–Шуру. Их сопровождали два эскадрона драгун, батальон пехоты и две сотни Дагестанского полка — всего приблизительно одна тысяча человек. Лично к Шамилю приставили полковника Трамповского. Предостережения не были излишними. Где?нибудь на 125–километровом пути от Гуниба до Темир–Хан–Шуры фанатичная толпа могла попытаться отбить Шамиля. Но этого не случилось, хотя, как рассказывал один из очевидцев, «отовсюду выходили навстречу тысячами горцы и женщины..» Последние оплакивали имама, а мужчины целовали полы его черкески. Многие старались, держась за уздечку лошади, как можно дальше от аула проводить дорогого человека. Так было в Куппе, Хаджал–Махи, Левашах, Ур–ме и Дженгутае. В последнем Шамиль почувствовал себя плохо; боялся, что отравили. Но русский доктор дал какие?то капли, и скоро боль прошла. Шамиль был очень благодарен ему.

Бывший имам в сопровождении охраны въехал в Темир–Хан–Шуру со стороны Муслим–аула (ныне Атланаул). Его встречали войска и большие толпы гражданского населения. Воздух огласился криками «ура!» Пленника устроили у скалы Кавалер–Батарея на квартире командующего Прикаспийским краем барона Врангеля. Пять дней, с 29 августа по 3 сентября, находился бывший имам в Темир–Хан–Шуре. Эти дни ушли не только на приемы и другого рода церемонии, но и на покупки. Всей семье приобрели новую одежду, Шамилю, кроме прочего, — черкеску из черного сукна. Затраты были довольно солидные — семь тысяч рублей.

В Темир–Хан–Шуре умерла одна из внучек Шамиля. Там же пленникам сообщили, что в Россию на первых порах поедут только Шамиль, старший сын Кази–Магомед и два мюрида. Остальная семья на время задержится в Дагестане. Было отчего прийти в уныние.

Из Темир–Хан–Шуры выехали 3 октября. Ехали на трех тарантасах. Шамиль находился в экипаже, подаренном ему Врангелем. К нему попеременно садились то сын Кази–Магомед, то полковник Трамповский, то переводчик Алибек Пензуллаев. Как и из Гуниба, его сопровождал конвой: два эскадрона драгун или две сотни казаков. Дорога шла по руслу реки Шура–озень. В Кумторкале пришлось задержаться на несколько часов. Сюда специально прибыли знатные дамы и господа из Петровска (Махачкалы). Пленника угощали чаем, печеньем, фруктами; играл духовой оркестр. Дамы осаждали Шамиля, задавая самые разные вопросы. Пленник был любезен со всеми. День был на редкость жарким, и сердобольные женщины стали даже предлагать ему свои зонтики. Расставались тепло. Далее дорога шла мимо громады песчаного бархана Сарыкум, а затем резко поворачивала на север.

В Чирюрте Шамиля пригласил к себе командир Драгунского полка граф Ностиц. 3 сентября 1859 года имама сфотографировали. Шамиль попросил отправить снимок и его семье в Темир–Хан–Шуру.

Следующая остановка произошла в Хасавюрте в доме Клингера, командира Кабардинского полка. В Червленой навстречу экипажам вышли девушки станицы. Они все были красивы как на подбор, и это очень удивило дагестанца. Здесь же Шамилю сообщили новость, которая его обрадовала: чтобы увидеть его, толпы чеченцев, русских прибыли из Грозного. Он приветствовал их поклоном.

5 сентября был днем особых волнений: приехали на родину Шуанет — в Моздок. Гостей из Дагестана принял брат Щуанет — армянский купец Яков Иванович Улуханов. Собрались все родственники жены Шамиля. На прощание имам сказал, что в часы пребывания в семье Улухановых он чувствовал себя как в родном доме.

Далее ехали стремительно. Недолгие остановки в Георгиевске, затем в Екатеринодаре. Последний запомнился тем, что какая?то экспансивная дама исполнила песню, специально сочиненную к приезду Шамиля.

Жителям Ставрополя еще 1 сентября стало известно, что дагестанца провезут через их город. Слухи, один невероятнее другого, витали здесь. Например, будто 15 тысяч вооруженных горцев собираются освободить пленника.

По случаю приезда Шамиля 7 сентября все горожане высыпали на улицы. Стояла прекрасная погода. Вдруг на Николаевском проспекте раздались крики: «Едет, едет!». Курьерские лошади промчались вверх по улице, и многие из публики так ничего и не увидели. Сутки прожил даге-•анец в доме Воскресенского на углу улиц Воронцовской и Госпитальной. Шамиля с почестями приняли офицеры местного гарнизона в Бабиной роще. Здесь?то широкая публика могла близко увидеть знаменитого пленника. Шамилю показывали город. Толпы людей бегали по улицам за его экипажем. Горец удивлялся: такого не было на его родине. Экстренно собрали местных любителей искусства, и с их помощью показали какую?то комедию. Кази–Магомед, хотя и не понимал русского языка, громко смеялся, чем основательно позабавил присутствующих. После спектакля давали бал, был фейерверк. Дамы и мужчины танцевали попарно обнявшись. Приезжие, пораженные увиденным, сидели не шелохнувшись.

8 сентября поехали дальше. Шамиль все еще волновался. Полковник Трамповский на ладони старика видел маленький компас: имам все пытался определить по нему: не в Сибирь ли везут его. Ехали день и ночь. Невзгоды переезда пленник переносил без жалоб. Скорость, с которой мчались путники, была предельной. Дорогу от Ставрополя до Харькова покрыли за пять дней и 13 сентября 1859 года прибыли в этот город. На следующее утро их отвезли в Чугуев, где состоялась встреча с императором Александром II. Шамилю показали маневры царских войск. Ему дали лошадь. Бывший имам Дагестана показал драгунам, уланам и гусарам, как, по его представлению, надо сидеть в седле и скакать настоящему воину. «У вас, — сказал Шамиль императору, — кавалеристы густо скапливаются в одном месте. Их нетрудно будет противнику вашему поразить из пушек». Слушавшие его генералы согласились с мнением дагестанца.

16 сентября Шамиль и его спутники — сын Кази–Магомед и два мюрида — снова возвратились в Харьков. Их повели в цирк. Снова удивились горцы: впервые в своей жизни видели они женщин–наездниц. «Наверное, здесь не обошлось без волшебства», — сказал имам, покидая цирк. Вечером был бал у губернатора Харькова. Женщины в декольтированных платьях танцевали с мужчинами. В промежутках между танцами дамы собирались вокруг приезжих из Дагестана. Шамиль давал остроумные ответы. Один из них был описан во всех газетах. Шамиля спросили, как находит он бал и танцы.

— Вы не будете в раю, — отвечал он.

— Отчего же?

— Оттого, — сказал Шамиль, — что у вас здесь, на земле, рай, какой нам Магомед обещал на небе. Меня в особенности удивляет, что мужчины (открыто — Б. Г.) обнимают женщин, но, впрочем, пророк обещал это и нам, правоверным, в будущей жизни[69].

19 сентября путники были в Курске. В беседе с местным губернатором Шамиль поделился впечатлением: русские города один красивее другого. Только здесь, на подступах к Москве, пленник убедился, что его дорога не ведет в Сибирь. Вечером того же дня горцев повели в театр, где шла итальянская опера. Из?за того, что публика была занята Шамилем, долго не могли начать спектакль. Итальянские мастера исполнили фрагменты из «Травиаты». Пение Элеоноры изумило Шамиля, Кази–Магомед и мюриды тайком вытирали глаза. Кто знает, что подействовало на них: чарующий ли голос певицы, или они вспомнили оставшуюся за тысячи верст родину, жен, детей, близких.

Следующий день, 20 сентября, застал их по дороге в Тулу. Здесь Ша — «миль впервые увидел действие паровых машин. С грустью припоминал рассказы Джамалутдина обо всем этом. В Туле Шамиль осматривал оружейный завод. В год здесь производили до 40 тысяч ружей.

22 сентября дагестанцы увидели колокольни московских церквей. Мост через Москву–реку казался бесконечно длинным. 23–го состоялась встреча с Алексеем Петровичем Ермоловым. Хотя на поле боя им не приходилось встречаться, Шамиль был наслышан о нем. На следующий день гостя повели в Кремль. Он и его товарищи пришли в истинный восторг, увидев царь–пушку и царь–колокол, Оружейную палату. Огромный сапог Петра Первого в Оружейной палате Шамиль долго не выпускал из рук. Его интересовало все. Вечером в театре смотрели балет «Наяда». Горцев поразила большая люстра, свисающая с потолка, но еще более того — то, что разыгрывалось на сцене. Шамиль смотрел через зрительную трубу, которой пользовался еще на войне. Время от времени он передавал ее сыну Кази–Магомеду. Конец балета сильно опечалил приезжих. На следующий день Кази–Магомед просил отвести его к тому месту на реке, куда бросилась Наяда..

За 19 дней Шамиль проехал путь длиною в две тысячи верст! Выехав 3 сентября 1859 года из Темир–Хан–Шуры, преодолевая в день более двухсот верст, 22 сентября он уже приехал в Москву. В Москве горцы пересели в поезд. Шамиль и его спутники являлись, пожалуй, первыми дагестанцами, увидевшими паровоз и вагоны. Их пригласили осмотреть локомотив. Шамиль поздоровался с машинистом и попросил продемонстрировать возможности машины. Паровоз стал двигаться то вперед, то назад. Имам одобрительно кивнул головой, поблагодарил и ушел в свой вагон. Уже в пути кто?то спросил у него:

— Вас должна удивлять железная дорога?

— Конечно! — отвечал имам. — У нас в Чечне такой нет! Но эта дорога должна была удивлять и русских, так как она у них одна![70]

В Петербурге его ждали с 20 сентября. Каждое утро громадные толпы людей собирались на вокзале Николаевской железной дороги, но «с прибыванием поезда, почетного имама в оном не оказывалось. И народ расходился в досаде на себя за напрасное ожидание… Между тем, почти никто из публики наверняка не знал дня его приезда, и потому, говорят, сравнительно немногим удалось увидеть прибытие его утром 26 сентября. Однако вечером того же дня уже все до одного человека в Петербурге знали, что Шамиль приехал»[71]. И все дни, пока он находился там, столица была занята целиком его персоной, но, как писал один из очевидцев, и Шамиль «вполне овладел любопытством и… с честью завоевал право занимать здешнюю публику»[72]. Его несколько раз катали в коляске по улицам города и в том числе по Невскому проспекту. Чтобы разглядеть лицо имама, дети и взрослые бегали взапуски. Шамиль смеялся от души.

В Петербурге, кроме прочего, ему показали музей Академии наук, публичную библиотеку, памятник Николаю 1, оперу. Особое внимание Шамиль уделил Исаакиевскому собору. Он подробно расспросил, кто, когда и в честь какого события построил храм. При имени Петра I Шамиль почтительно наклонил голову. О царе России он слышал еще в Карате от своего сына Джамалутдина. Колонны собора и картины вызвали одобрение имама. «Хорошо, хорошо», — говорил он. В военно–топографическом депо ему показали рельефную модель Кавказа. Шамиль обратил внимание научных сотрудников на маленькую неточность. Они ошиблись в месторасположении его родины — аула Гимры: «Самый аул, — сообщил через переводчика имам, — должен стоять внизу, у слияния рек»[73].

Около Шамиля всегда собиралась громадная толпа. Иногда любопытные вели себя неделикатно, но он будто понимал их, старался удовлетворить их желания. Держался он предельно просто, смотрел на людей с улыбкой чуть прищуренными глазами. Ответы его немедленно передавались из уст в уста. Многие из публики задавали вопросы. Были они разные. И, как отмечает один из корреспондентов газеты «Кавказ», «не раз и не одному европейцу становилось неловко, когда на какой?нибудь наивный вопрос Шамиль отвечал просто и умно»[74].

Встречаясь с чудесами техники, Шамиль не клал пальца в рот от удивления, как дикий горец, и не приписывал все это шарлатанству, в «с толком осматривал незнакомый предмет» и молча выслушивал объяснения. Корреспондент газеты «Кавказ» В. И. — ский к концу пребывания Шамиля в Петербурге, как бы выражая мнение широкой публики, писал: «Что такое Шамиль? Признаюсь… как вероятно и многим, думалось, что в предводителе воинственного народа я увижу какого?нибудь нового Тамерлана или Чингис–хана, перенесенного в ХIХ век… Сознавая всю его даровитость, даже гениальность, я ожидал, впрочем, увидеть его совершенно чуждым всякой европейской цивилизации, но с первого шага в России Шамиль поразил всех своей сообщительностью и… тактом…[75] " Среди сотен разных вопросов, которые ему задавали и простые люди, и знатные, был, если можно так выразиться, один «главный» вопрос: почему Шамиль не сдался раньше? И вот что услышали жители Петербурга от него: «Если бы я захотел вступить в переговоры с русскими два года назад, то я был бы, может быть, теперь ханом дагестанским. Но я был связан своей присягой народу. Что сказали бы тогда про меня? А теперь я сделал свое дело. Совесть моя чиста, весь Кавказ, русские и все европейские народы отдадут справедливость… я сдался только тогда, когда в горах народ питался травою»[76].

В Петербурге Шамиль встретился с двумя интересными личностями: ученым, преподавателем Петербургского университета, уроженцем Дербента — Казем–Беком и полковником Д. Н. Богуславским. Последний — блестящий знаток арабского языка был гидом Шамиля в столице России. Оба они, Шамиль и Богуславский, сразу почувствовали симпатию друг к другу. В этой главе коротко расскажем о первом из упомянутых лиц.

Казем–Бек и Шамиль виделись в Петербурге несколько раз. Будучи человеком высокообразованным (он преподавал на факультете восточный языков), Казем–Бек не мог оставаться равнодушным к событиям на Кавказе. В печати появились его статьи, правдиво освещающие движение горцев под руководством Шамиля. Это было тем более важно, что многие авторы того периода утверждали, будто фанатизм и кровожадность, а не борьба за свою независимость являлись причинами выступления дагестанцев и чеченцев…

Всего неделю пробыл имам в столице. За эти дни он встретился со многими людьми, был на приемах, посетил десятки примечательных исторических мест Петербурга, и, как писал один из очевидцев всех событий, «Шамиль видел все, что только есть в столице замечательного и что видел далеко не всякий петербуржец, проживший здесь своей век»[77].

2 октября 1859 года Шамиль выезжал в Калугу. Перед отъездом его окружила громадная толпа. Здесь также задавали вопросы. Один из них звучал так: «Что более всего нравится Шамилю в России?» И Шамиль ответил тотчас: «Великодушие русских, так ласкающих своего бывшего врага».

Когда поезд тронулся, раздались крики: «Прощайте, Шамиль!» Имам стоял у окна и с грустью смотрел на провожавших. Рядом находились сын и два мюрида. С ними ехал теперь вместо Трамповского гвардии полковник Д. Н. Богуславский. «Скажите ему, господин Богуславский, — обратились к нему дамы, — что мы очень его любим!» Шамиль не остался в долгу и ответил комплиментом на арабском языке:«… Скажите им. — … что внимание их… доставляет такое удовольствие, какого не доставляли мне успехи 43–го года в Дагестане»[78].