§ 1. Подготовка к встрече неприятеля Беломорская кампания 1854 года

§ 1. Подготовка к встрече неприятеля

Беломорская кампания 1854 года

Главным театром обоюдно несправедливой войны 1853–1856 гг. был Крымско-Черноморский район. Там происходили основные сухопутные и морские сражения, решившие исход всей кампании. Было бы, однако, неправильно на этом основании умалять роль побочных районов боевых действий, в частности побережья Белого и Баренцева морей.

В коалиционной войне против России, какой была Крымская война, Великобритания стремилась, как говорит французская пословица, таскать каштаны из огня чужими руками и прежде всего руками Франции. Верные традиционной политике, английские стратеги предпочитали вести войну на Востоке силами сухопутных армий союзников, а свой вклад в «общее дело» стремились ограничить операциями на морских коммуникациях, главным образом против коммерческих судов и отдельных слабозащищенных пунктов растянутого морского побережья России. Так английское адмиралтейство рассчитывало дезориентировать царское правительство, заставить его распылить силы и ценой минимальных потерь со своей стороны сковать максимально большее число русских дивизий действиями вдали от Крымского полуострова. Помимо того, Англии нужно было продемонстрировать свою мощь и убедить европейское общественное мнение в том, что война против России ведется на широком фронте: от Севастополя и Карса до Аландских островов, от Колы до Петропавловска-на-Камчатке.

Главная же цель пиратских действий на море состояла в желании союзников ослабить экономический потенциал России блокадой ее портов и нарушением морской торговли.

Тактика, рассчитанная на предательскую внезапность нападения, на то, что Россия будет застигнута врасплох, деморализована и склонит голову перед нападающим, в итоге была авантюристической. Она не могла обеспечить прочных и стабильных успехов.

Важным объектом атак англо-французского флота в годы Крымской войны был Европейский Север нашей страны, бассейны Белого и Баренцева морей. В здешних водах «цивилизованные» корсары бесчинствовали в течение двух навигаций 1854 и 1855 гг. К. Маркс и Ф. Энгельс считают, что на северном театре военных действий неприятель мог преследовать лишь две военные цели: «помешать каботажному и прочему торговому судоходству русских в этих водах и при благоприятном случае взять Архангельск».[316] Если осуществить вторую задачу агрессоры не сумели, то торговые связи Севера России с европейскими державами в период военных действий были фактически прерваны.

Не ограничиваясь блокадой Архангельска и других портов, рейсов, бухт, гаваней, не довольствуясь разорением городов, сел, промысловых становищ и захватом жалких пожитков поселян, агрессоры пытались овладеть Кронштадтом Белого моря — Соловецким монастырем, но были отогнаны от островов и позорно бежали.

Перекликающаяся с героической обороной Севастополя славная защита Соловецкого монастыря в июльские дни 1854 г. — яркая страница в летописи ратных подвигов северян.

…В феврале 1854 года Приморский район Архангельской губернии, то есть побережье Белого и Баренцева морей, был объявлен на военном положении, а со 2 марта, по распоряжению правительства, военное положение распространялось на всю губернию.[317] Край подчинялся военному губернатору и главному начальнику порта вице-адмиралу Р. П. Бойлю, которому предоставлялись права командира отдельного корпуса.

Понукаемый из столицы, самоуверенный и кичливый сибарит Бойль, англичанин по национальности, вынужден был по долгу службы начать торопливую подготовку к встрече неприятеля, хотя сама идея защиты русского Севера от англо-французской интервенции была непонятной и чуждой ему. Справедливости ради, отметим, что только центр губернии попал в поле зрения Бойля.

В первую очередь была приведена в боевую готовность и объявлена на осадном положении Новодвинская крепость. В мае спустили на воду гребную флотилию в составе 20 канонерских лодок, каждая из которых вмещала до 40 человек экипажа и имела на вооружении 2 пушки. Из 40 пушек 24 были 18-фунтового калибра, а 16 орудий 24-фунтового калибра. Канонерские лодки должны были помогать береговым батареям защищать устье Северной Двины, подступы к Архангельску и Новодвинску. Всего оборудовали и вооружили 6 береговых батарей: при Архангельском адмиралтействе из 10 пушек 12-фунтового калибра, на окраине Соломбалы из 8 пушек 36-фунтового калибра, в Лапоминской гавани из 8 пушек 36- и 18-фунтового калибра, при реке Маймаксе на острове Повракульском из 8 пушек 18-фунтового калибра; при деревне Красной из 8 пушек 18-фунтового калибра, при деревне Глинник из 10 пушек 12-фунтового калибра.[318]

2 марта 1854 года, то есть еще до того, как западные державы официально объявили России войну, Бойль обратился к населению с воззванием, в котором находим такие перлы адмиральского красноречия: «Зная, что жители Архангельской губернии народ смышленый, бесстрашный и всегда отважный, я надеюсь, что они, с божьей помощью, не дадут себя в обиду какому-нибудь сорванцу-пришельцу, который бы, желая поживиться чем-либо нажитым трудами, вздумал напасть на них; я вполне уверен, что они при своем уме и всегдашнем удальстве постараются даже завладеть неприятелем, если он осмелится показаться на заветных водах нашего Белого моря».[319] И так всегда, даже в самые критические для наделения дни, Бойль старательно обходил такие слова, как пушки, ружья, боеприпасы, солдаты, не говоря уже об оказании реальной помощи уязвимым с моря прибрежным пунктам. Военный губернатор больше всего уповал на загадочный для него русский характер, на дубины, топоры и самодельные крестьянские пики, считая, видимо, эти предметы национальным русским оружием. Вместо помощи оружием и людьми Бойль советовал своим подчиненным внушать жителям, что «нечего бояться неприятеля, который храбрится только издалека и знает, каковы архангельские удальцы».[320]

Обращения Бойля к населению, написанные псевдонародным языком, могли в конечном итоге создать только превратное представление о противнике, расхолодить защитников беломорского побережья. Начальник губернии всерьез уверял жителей, что у врага «нет ни силы, ни умения», и он «ни весть как боится русских, и если баба какая, хотя в шутку, аукнет из-за угла, то у неприятеля ноги подкосятся, да что-нибудь и больше сделается».[321]

Бойль полагал, что поморский крестьянин легко кулаком пришибет троих врагов, если только не потеряет присутствия духа, и тем оправдывал свою преступную халатность в укреплении Колы, Онеги, Кеми, Пушлахты, Кандалакши и других поморских городов и сел, которые оказались беззащитными. Военный флот на Севере был немощным. В пушках и ружьях ощущался острый недостаток. Печальное состояние обороны Беломорья отражало общую неподготовленность страны к войне и было частным проявлением той гнилости и того бессилия крепостной России, о котором писал В. И. Ленин в статье «Крестьянская реформа» и пролетарски-крестьянская революция».[322]

Местные и центральные власти проявили ничем не оправданную беспечность в вооружении Соловецкого монастыря, хотя он, наряду с Новодвинской крепостью, продолжал оставаться одним из основных укрепленных узлов в системе обороны Севера. Первоначально предусматривалась лишь одна мера по усилению сопротивляемости Соловков: «Из орудий, которые останутся свободными после вооружения города Архангельска и Новодвинской крепости, отделить для защиты Соловецкого монастыря несколько орудий малого калибра».[323] Такое решение не нуждается в комментариях. Надо лишь добавить, что военный губернатор предложил монастырю перевезти на остров ненужные Архангельску пушки на соловецких судах, заявив, что у него нет для этой цели транспорта.

Не проявляло должной заботы о безопасности монастыря и духовное ведомство. Синод занялся им только после напоминания о сокровищах, имевшихся на острове, которые нужно было спасать.

26 марта 1854 года синод по предложению обер-прокурора Протасова вынес решение, обязывающее Соловецкого архимандрита Александра до наступления в Белом море навигации отправить на материк и поместить там в безопасное место все движимые монастырские драгоценности. Настоятелю предписывалось: а) не единолично, а коллегиально, вместе со старшей братией, назначить вещи, рукописи, старопечатные книги, подлежащие вывозу из обители; б) составить подробную опись всех дорогих предметов, заверить ее, затем упаковать ценности в особые ящики и, опечатав их монастырской печатью, отправить на соловецких судах под надзором благонадежных людей из числа монахов в пункт, который укажет военный губернатор с тем, однако, чтобы сопровождающие клад лица находились при нем до указания синода; в) самому же настоятелю вместе с монахами и всеми теми, кто живет на острове, оставаться там безвыездно и принять «при содействии лиц, от военного начальства назначенных, все возможные меры как к защите монастыря, в случае нападения неприятельского, так и к самому бдительному надзору за находящимися в оном арестантами, адресуясь в потребных случаях за разрешением и содействием к г-ну Архангельскому военному губернатору».[324]

Из архивных документов видно, что соловецкие узники доставили властям много хлопот.[325] Даже среди лиц, от которых зависела их судьба, не было единомыслия. Светские и духовные власти долго колебались, прежде чем приняли окончательное решение об арестантах, сформулированное в постановлении синода. Первоначально царь и синод придерживались того мнения, что арестантов необходимо вывезти из Соловков и передать в ведение военного начальства. Еще 16 февраля 1854 года Протасов писал военному министру, что, на его взгляд, нужно убрать из Соловецкого монастыря не только заключенных, но и «всех тех лиц, о совершенной благонадежности коих тамошнее начальство не имеет полного удостоверения».

Военный губернатор придерживался иного мнения. Он не хотел, видимо, брать на себя лишнюю обузу и просил правительство оставить арестантов на острове, мотивируя это тем, что «в Архангельске и в уездных городах Архангельской губернии тюремные помещения столь тесны, что едва достает места и для незначительного числа наличных арестантов, а поэтому нет возможности разместить в оных арестантов, находящихся в Соловецкой обители, между тем как при монастыре они содержатся в отдельно устроенном корпусе и отдельных помещениях под надзором находящейся там воинской команды и, следовательно, заключение их там надежнее, чем в другом каком-либо месте».

5 марта 1854 года военный министр Долгоруков сообщил Бойлю, что царь согласился с его доводами о соловецких арестантах и распорядился не переводить их в другие места, а «оставить в этом монастыре под надзором находящейся там военной команды». Решение Николая I было доведено также до сведения синода, и тот 26 марта 1854 года вынес окончательный приговор по этому вопросу. 3 апреля Протасов сообщил содержание постановления синода Бойлю.

Весной 1854 года в застенках монастырской тюрьмы томилось 25 арестантов. Среди них были такие опасные враги самодержавно-крепостнического строя, как член Кирилло-Мефодиевского общества Е. Андрузский. Подвергаясь военным опасностям, арестанты оставались в монастыре под строжайшим надзором караульной команды. Причем охране ссыльных и заключенных придавалось большее значение, чем обороне крепости от нападения интервентов. Даже в часы внешнеполитических конфликтов военные враги казались царизму менее опасными, чем классовые.

Отрезанный от мира, окруженный льдами Соловецкий монастырь не знал, что делается на белом свете, и жил своей жизнью. 16 апреля 1854 года на остров с трудом пробрался гонец с известием о том, что Архангельская губерния объявлена на военном положении. Он же привез указ синода о немедленной отправке на твердую землю всех церковных и монастырских движимых драгоценностей. Только сейчас монастырь понял, какая опасность угрожает ему.

Монастырское имущество было спешно упаковано в ящики и бочки, опечатано монастырской печатью, на каждом месте проставлены начальные буквы хозяина добра — «С. М.» 25 апреля 1854 года, 26 ящиков,[326] 4 бочки с драгоценностями и 16 ящиков с рукописными и старопечатными книгами погрузили на новое монастырское гребное судно «Александр Невский». Корабль повел к Архангельску опытный наемный кормщик из поморских крестьян Лука Репин. Сопровождать и сторожить имущество «до самого возвращения его опять в Соловецкий монастырь» были выделены ризничный иеромонах Макарий с тремя монахами и одним послушником монастыря.

Из приложенного открытого листа видно, что среди перевозимых вещей были ризы парчовые и бархатные, блюда, ковши, сахарницы серебряные, кубки, подсвечники, бокалы, посохи и другие, предметы церковного обихода, ящик ломового серебра, а в библиотеке 1356 рукописных и 83 старопечатные книги.[327]

7 мая 1854 года «серебряное судно» пришвартовалось в Архангельском порту, а через 5 дней, 12 мая «Александр Невский» с драгоценностями в трюме отошел от городского причала в Антониев-Сийский монастырь Холмогорского уезда, находившийся в 150 верстах от Архангельска по Петербургскому тракту. Бойль предложил Архангельской портовой таможне без задержки выпустить монастырское судно, не осматривая его имущества. В пути и на стоянках за грузом наблюдали монастырские старцы, старший из которых имел на руках предписание военного губернатора, обязывающее городскую и сельскую полицию, волостные и сельские власти «оказывать всевозможное содействие к успешной перевозке имущества к месту назначения».

После недельного путешествия, 20 мая, судно прибыло на Сийскую станцию, благополучно доставив сюда все 46 единиц хранения. Вещи были выгружены и помещены в специально оборудованной кладовой. Два штатных соловецких смотрителя «денно и ночно» караулили кладь, пока ее уже после окончания войны, 8 августа 1856 года, не вернули на прежнее место. Только монастырскую библиотеку (16 ящиков) в 1855 году перевели в Казанскую духовную Академию, где она застряла надолго.[328]

17 апреля 1854 года начальник первого округа корпуса жандармов направил графу Орлову хвастливый доклад, в котором, ссылаясь на сообщения архангельского жандармского штаб-офицера подполковника Соколова, щедро перечислял меры, предпринятые в последние месяцы губернскими властями по укреплению обороноспособности северного Поморья, и выразил уверенность «в несомненной победе русских в правом деле над врагами».

О боевой готовности Соловецкого монастыря в докладной сказано, что он «укреплен кругом древнею прочною каменною стеною и на оной поставлены орудия, следовательно имеются достаточные средства к обороне».[329]

В отношении ограды, окружающей монастырь, жандарм был, бесспорно, прав, а что касается орудий, расставленных на ней, то их существование следует полностью приписать фантазии сочинителя рапорта. Никаких пушек, хотя бы таких же древних, как сама стена, на монастырской ограде не было в апреле и в помине. Остается неясным, сознательно ли вводил жандармский начальник своего шефа в заблуждение, или он на самом деле не был осведомлен о вооружении Соловков. Впрочем это не имеет значения.

Губернские власти не считали вооружение Соловков первоочередной задачей и до нападения неприятеля на монастырь полагали, что островитяне смогут удержать крепость своими силами, отсидеться за ее каменными стеками без дополнительной помощи.

Монастырь, брошенный на произвол судьбы, самостоятельна принимал все возможные меры предосторожности и перестраивал свою жизнь на военный лад. Нужно отдать должное архимандриту Александру. В прошлом полковой священник, не лишенный личной храбрости, он неплохо справлялся с обязанностями военного коменданта Соловецкого кремля и начальника его гарнизона.

Большой патриотический подъем царил среди жителей Соловков. На помощь 53 старым инвалидам, охранявшим заключенных, поднялось все население: работники, богомольцы, бывшие чиновники и солдаты, ссыльные и заключенные. На острове, кроме арестантов и охраны, находилось 200 монахов, послушников и штатных служителей, 370 человек вольнонаемных и работников,[330] а всего, включая арестантов, около 650 человек. Монастырь имел свыше 70 мореходных парусных и гребных судов.

Проживавший в монастыре 60-летний богомолец отставной коллежский асессор Петр Соколов, имевший кое-какие знания по фортификации и артиллерии, по собственной инициативе и с большим энтузиазмом стал приводить в оборонительное состояние монастырские укрепления. Послушник отставной лейб-гвардии унтер-офицер Николай Крылов сам попросил зачислить его на вторичную службу в Соловецкую команду. Предложил свои услуги еще не растерявший военных навыков отставной гренадер Петр Сергеев. Так поступали и другие жители острова. Взрослым подражали дети. Они тоже брали в руки оружие.

Соловецкий настоятель поступил вполне благоразумно, когда на свой страх и риск пригласил некоторых арестантов принять участие в защите монастыря. Многие из тех, кому не доверял царизм, отличились в боях с врагами. Из 20 человек охотников-добровольцев сформирован был отряд в помощь инвалидной команде, находившейся под начальством прапорщика Николая Никоновича.

Патриотический порыв защитников монастыря частично компенсировал явный недостаток вооружения, хотя, разумеется, не мог полностью заменить оборонительные средства. Хранившиеся в арсенале старинные ружья оказались непригодными для стрельбы, а извлеченные из оружейной палаты древние секиры, бердыши, копья, пики, шпаги, как бы старательно ни подновляли их самые искусные монастырские кузнецы, также не годились для дела.

Из 20 пушек, разысканных в монастыре, способными выполнять свои обязанности оказались только два трехфунтовых чугунных орудия. Остальные, произведенные на свет в дни покорения Казани и Северной войны, рвались при пробных выстрелах или крошились, когда с них снимали вековую ржавчину. Пороху в монастыре имелось 20 пудов.

При таком положении дел с вооружением защитники крепости восприняли как приятный сюрприз доставку в монастырь из Новодвинского артиллерийского гарнизона 8 маленьких старинных пушек шестифунтового калибра с комплектом боевых снарядов по 60 штук на каждую. Их привезли на Соловки монастырские суда 16 мая 1854 года.[331] Это был тот излишек, который образовался после вооружения ближайших подступов к губернскому центру. Вместе с пушками, по повелению Петербурга, на остров прибыли инженерный офицер Бугаевский и фейерверкер 4-го класса Новодвинского гарнизона В. Друшлевский, первый — для устройства и вооружения батареи, второй — для обучения стрельбе из посланных орудий инвалидной команды и охотников, и командования батареей.[332]

Привезенные 8 орудий были расставлены по западной стороне крепостной стены (вот когда на ограде появились пушки!), в башнях и амбразурах, а из двух маленьких монастырских пушек соорудили на краю острова передвижную батарею. 26 мая 1854 года Друшлевский докладывал Бойлю, что «вооружение Соловецкой батареи окончено 25 числа сего месяца».[333]

Под руководством прапорщика Никоновича и фейерверкера Друшлевского начались ежедневные военные учения рядовых инвалидной команды и волонтеров, многим из которых до этого не приходилось держать в руках оружия. По утрам нижние чины, а в вечерние часы охотники обучались приемам штыкового боя, меткости стрельбы.

Монастырский скот был загнан в глубь острова, чтобы в случае высадки десанта можно было перестрелять его и выбросить в море. Пусть лучше пропадет, но только бы не доставался врагу.

В дни, когда подготовка к защите Соловков шла полным ходом, но далеко еще не была закончена, монастырь атаковали с моря английские многопушечные винтовые корабли. Вот как это произошло.