8. «…папирос дайте!», или кто такие «запечные тараканы»

8. «…папирос дайте!», или кто такие «запечные тараканы»

Дым табачный воздух выел…

В. В. Маяковский. Лиличка!

Иногда возникает ощущение — особенно когда смотришь на фотографии двадцатых, тридцатых, сороковых годов прошлого века, — будто в советское время курили все, кроме младенцев, пионеров и Владимира Ильича Ленина. Наркомздрав Н. А. Семашко (в этой главе будет много порожденных советской властью аббревиатур, так что читателю придется поднапрячь воображение, дабы догадаться, что к чему) вспоминал: «Владимир Ильич не только не курил сам, но строго запрещал курить другим во время заседания. Закоренелым курильщикам, томящимся выдерживать пост во время длительных заседаний СНК, разрешалось курить лишь за печкой, где они пускали дым в печную отдушину. Ильич в шутку тогда называл курильщиков «запечными тараканами».

А однажды при встрече с Семашко Ленин сказал ему: «Что вы не поведете борьбу с табачным зельем? Я поддержу вас». И, наверное, поддержал: в 1920 году Семашко убедил военное руководство страны, что курение вредно, и выдачу табака в армии отменили.

Однако широким фронтом советская власть так и не вступила в неравную борьбу с табакокурением. К тому же «чадили» врачи, твердившие о вреде курения, пускали дымок члены правительства, попыхивали часовые и пограничники, дымили с экранов и в жизни артисты набиравшего популярность кино, «важнейшего из искусств».

А певцы? «Шаляпин жадно курил», — пишет мемуарист. Это не прошло мимо внимания Маяковского. «Что вы делаете? Разве вам можно курить?» — упрекнул как-то Владимир Владимирович Федора Ивановича. А между тем, и сам Маяковский был не безгрешен. Тот же мемуарист (А. Н. Тихонов, писавший под псевдонимом Н. Серебров) увидел однажды Маяковского таким: «Голову он подпирал кулаком, а в углу рта висела папироса». Образ Маяковского с папиросой настолько вжился в сознание всех знающих его по фотографиям и мемуарам (хотя поэт бросил курить в 33 года), что народный художник СССР Н. А. Соколов изобразил поэта в 1988 году с папиросой во рту.

Вот еще любопытный факт из истории поэзии: одно из самых известных стихотворений в русской поэзии XX века, написанное в 1930-е годы Александром Кочетковым, со знаменитыми строками «С любимыми не расставайтесь» (не менее известна и пьеса А. Володина под таким же заглавием) называется… «Баллада о прокуренном вагоне».

Вывод напрашивается такой: и поэты курили. Как и писатели. Как-то группа известных литераторов собралась для встречи Нового, 1924 года. Б. А. Пильняк (мы-то, читавшие его, думали — человек серьезный) подошел, по свидетельству мемуариста К. Л. Зелинского, к Л. Ю. Брик и «папироской прижег (воздушный) шар — глушительная вспышка». А вот еще случай: именины В. Д. Розановой. Те же двадцатые годы: «Сыт, пьян и нос в табаке! — вот как полагается. Вымазал я нос Вяч. Иванову. А после ужина перевернул с помощью именинницы качалку с Н. А. Бердяевым». Вот как, по воспоминаниям А. М. Ремизова, жилось в то время курящим людям.

«Смолили» шпионы — в жизни, на страницах книг и на киноэкранах, еще больше чадили контрразведчики, размышляя в прокуренных кабинетах над тем, как этих шпионов изловить; а размышляя, непременно свешивали голову над пепельницей, полной окурков (эту гору специально сооружали все курящие члены съемочной группы — а курили все киношники — для того, чтобы продемонстрировать, сколько дум передумал хозяин кабинета). А еще курили (и в кино, и в книгах, и в жизни) шахтеры, учителя, геологи, рыбаки (о, эти вообще страшные куряки!), сексоты, футбольные тренеры, старпомы, завучи, помрежи, торгпреды, комсорги, физруки, повара, комэски, главбухи, старлеи, землепашцы, сталевары, парторги, комдивы (как командующие дивизиями, так и комсомольские дивы), ассенизаторы (этим без табаку никак нельзя), патологоанатомы (а поставьте-ка себя на место одного из них, если вы некурящий, а вам предначертано по долгу службы произвести вскрытие), гэпэушники, энкавэдэшники, кагэбэшники, гаишники и представители множества других нужных и ненужных, редких и распространенных профессий, населявшие необъятный СССР. Курили даже пенсионеры, оседлавшие все завалинки необъятной Родины, окутанной клубами табачного дыма! Пожарники, и те курили — работа такая, хотя могли бы и не курить — столько дыма, бывало, за смену наглотаешься.

Притом надо заметить, что «наверху», во властных структурах (там, между прочим, тоже курили и курят до сих пор), отдавали себе отчет в том, что советский человек без курева не может. В 1931 году нарком пищевой промышленности А. И. Микоян в одном из своих выступлений заявил от лица представителей многих рабочих профессий: «Рабочий, крестьянин изнывают в труде и просят: дайте хоть немножко покурить. Трактористы, шахтеры хотят покурить — ведь без этого тяжело… На лесозаготовках говорят: «Дайте махорки!» На уборке — то же самое. Зернотрест прямо заявляет: «Хотите наладить уборку — папирос дайте». Инженеры, приезжая с новостроек, говорят: «Все сделаем, дайте только папирос». Нам заявляют: «Нужно заготовить масло, яйца и так далее — дайте папирос — все сделаем». Вот какое орудие теперь для экономической политики государства папиросы… А без махорки даже воевать нельзя. Махорка — это оборона. Это, правда, не пушка, не аэроплан, но и без нее на фронте трудно. После хорошего боя надо хорошо закурить. Считаться с этим надо… Когда люди перестанут курить — другое дело, а сейчас нужен табак».

Нужен-то нужен, да вот как сделать так, чтобы хоть в этой области обошлось без взлелеянного советской властью дефицита, пустившего корни даже там, где прежде было полное изобилие?

Перемены в области табачной промышленности начались после принятия декрета Совета народных комиссаров от 28 июня 1918 года, по которому все табачные фабрики перешли в собственность государства. Некоторые фабрики были национализированы (в Петрограде — только в сентябре), некоторые закрыты, оставшиеся получили порядковые номера (то же было большевиками проделано с банями — а ведь бани веками были известны по фамилии владельца либо по месту расположения, и вдруг разом вся их история, все своеобразие были зачеркнуты).

С 10 по 15 октября (целую неделю!) в Москве проходил первый Всероссийский съезд работников табачного дела. Из протоколов съезда видно, с какими трудностями столкнулась налаживавшаяся десятилетиями табачная промышленность страны. Прошел всего год после «победоносного» большевистского переворота, и вот какими ощущениями от работы в новых условиях делится один из депутатов съезда: «Если мы хотим вывезти какой-нибудь товар из Петрограда… и обращаемся в Совет Народного Хозяйства, то мы ходим по 380 комнатам 5 или 6 недель и не можем добиться разрешения этого вопроса». Эх, знал бы товарищ депутат, что для того, чтобы добиться разрешения этого, да и многих других, крупных и мелких вопросов (и не только в близком ему табачном деле), придется ходить «по комнатам» еще много десятков лет! Табачная промышленность, по словам другого депутата, «представляет собою разбитое корыто». Жаркие прения разгорелись даже по поводу того, «где продавать и кто должен продавать папиросы». Видимо, депутаты успели за год забыть, как это было организовано совсем недавно. Наверное, в перерыве бегали в табачный ларек, на котором еще сохранилась вывеска какой-нибудь знаменитой прежде фирмы.

В 1921 году было образовано товарищество «Ларек» для розничной продажи табачных изделий. И сделано это было по инициативе Ф. Э. Дзержинского. Тогда он был председателем Деткомиссии ВЦИК. «Ларек», собственно, был создан главным образом с целью борьбы с возраставшей детской спекуляцией. Табачные изделия, особенно в пору дефицита на них, — ходкий и доходный товар, и дети первыми это понимают (пенсионеры — вторыми, после них в дело вступают правоохранительные органы, но очень неохотно, очень). В 1922 году Петротабактрест открыл в Петрограде шесть табачных магазинов. Оставалось ждать, когда наладится работа фабрик.

К 1918 году в стране осталось 11 табачных фабрик (из них 5 в Петрограде). Вот несколько характерных фраз из полемического выступления на съезде еще одного депутата: «Главное, что нас подкузьмило в Петрограде, это отсутствие электрического тока. Все фабрики в Петрограде зависят от различных электрических обществ, и благодаря отсутствию тока некоторые фабрики работают 2 дня, как «Лаферм», правда, по 24 часа, другие работают 4 дня». Не было тока, не было также фанеры для ящиков, не было папиросной бумаги (стали завозить из Финляндии), и, главное, «подкузьмили» специалисты, которые растворились, как табачный дым, вместе с током и фанерой.

Еще в 1917 году в Петрограде была не одна сотня табачных лавок (только Е. А. Семенова и П. С. Андреев держали по 10 магазинов), не говоря уже об уличных киосках, фирменные магазины были у Шапшала, «Оттомана», Богданова. А к 1918 году вдруг встал вопрос — «где продавать папиросы»? (Вопрос «что продавать» был менее актуален, т. к. оставалось множество старых запасов.)

6 октября вышло постановление петроградских властей о «муниципализации» (т. е. принудительной передаче в ведение органов местного самоуправления) торговли табачными изделиями с запрещением продажи их частными торговыми предприятиями. Вслед за тем появилось правительственное распоряжение, установившее полную государственную монополию на ряд товаров, и среди них видное место принадлежало «изделиям фабрик желтых Табаков, махорочных, сигарных и гильзовых».

Одним из следствий этих распоряжений и запрещения частной торговли (на смену которой пришел натуральный обмен, то есть советское государство взяло на вооружение экономический порядок первобытного общества) явилось то, что только на толкучих рынках можно было «разжиться» «старорежимными» папиросами и махоркой-самосадом, производившейся в деревнях. В годы нэпа сигареты не курили, но разнообразных папирос, остававшихся от прежнего времени было немало. Торговали ими в ларьках Лентабакторга (Петротабактрест, как водится с трестами, лопнул). Обыкновенно в таком ларьке сидел инвалид Первой мировой войны, торговавший «Сафо» (эти сигареты курил С. А. Есенин до отъезда в Ленинград в декабре 1925 года, и есенинская пачка сохранилась до сих пор!), «Невой», «№ 6», «Трезвоном», «Октябриной», «Купишь-куришь», «Тары-бары». В табачных магазинах выбор папирос был больше — тут были еще и «Сальве» (что, кстати, в переводе с латинского значит «Здравствуй!» — несколько, я бы сказал, язвительное пожелание любителю подымить), и «Каприз», и «Зефир», и «Жемчужина Крыма», и «Америкен», и «Коминтерн», и «Дюбек». А еще были «Пушки», «Медок», «Эльтет», «Смычка», «Совет», «Ада», «Степан Разин», «Выгодные», «Штандарт», «Осман № 3», «Босфор», «Деловой клуб», «Новый сорт», «Кадо» (от французского «cadeau» — «подарок»), «Ю-ю», «Бабочка», «Цыганка» — кури не хочу!

Перемены затронули и названия табачных фабрик. Число фабрик сократилось, а те, что остались, стали называться так: фабрика Шапошникова в 1918 году стала «3-й государственной табачной фабрикой им. тов. Троцкого». В1917и1918 годах в городских справочниках указывалось, что здание по Клинскому проспекту, 25, по-прежнему принадлежит товариществу табачной фабрики «А. Н. Шапошников и К°». В документах архивного фонда Земельного подотдела Ленинградского губернского отдела коммунального хозяйства, в описании земельного владения по Клинскому проспекту, 25, указано: «Бесплатно предоставлено 3-й государственной табачной фабрике им. Троцкого отдельных зданий или строений числом — 1».

В документах архивного фонда Ленинградского табачного треста, в деле о регистрации устава треста за 1927–1928 годы, в описи земельных участков, предоставленных ленинградскому государственному табачному тресту, имеются сведения, что постановлением Ленинградской губернской комиссии по рассмотрению списков национализированных строений Ленинграда от 19 января 1927 года участок по Клинскому проспекту, 25, признан национализированным и закреплен за 3-й гостабфабрикой имени Троцкого.

В 1920 году на этой фабрике было произведено около 285 миллионов папирос и 1,2 миллиона фунтов табака, а в 1921 году папирос — 390 миллионов и табака — 1,8 миллиона фунтов. С введением новой экономической политики (НЭП) табачное производство стало расти, но к концу 1920-х годов оно резко пошло на спад. Тут еще и перемена в названии фабрики произошла. В 1928 году, в связи с тем, что Троцкий попал в опалу, фабрика стала называться «3-ей табачной фабрикой им. Клары Цеткин».

В 1930 году, 1 мая, вышел в свет первый номер «газеты рабочих и служащих 3-й государственной табачной фабрики им. К. Цеткин» — «Голос табачника». Тон газете задал материал, опубликованный в номере от 15 мая под названием «Молодцы, сигарочницы!»: «На первомайской демонстрации комсомольская ячейка сигарного цеха послужила примером всем остальным. В то время как другие комсомольцы, постояв продолжительное (курсив мой. — И. Б.) время у Технологического института, понемногу стали расходиться, комсомолки сигарочницы до конца были на демонстрации.

Молодцы, сигарочницы! Стыд и позор комсомольцам других цехов, покинувшим нашу колонну».

Почерпнуть какую-то информацию о производстве табачных изделий из этой напичканной пропагандистcкой шелухой газеты с портретами большевистских вождей невозможно. Перелистываешь номер за номером, год за годом — и все одно и то же: «…комсомолки-ударницы сознательно приходят на работу с накрашенными губами и намазанные». «В рабоче-крестьянской стране нет места эксплуататорскому празднику рождества христова» (именно так, с маленькой буквы!). В цехах, между тем, пыль столбом («за 3 шага не видно работницы»), кругом «вредители», прогульщики, пьяницы, воровство… Картина по прочтении этих газет складывается такая, будто люди только тем и занимались, что постоянно боролись с мнимым врагом или друг с другом и не помышляли ни о чем другом. Жуткая, безрадостная, мрачная картина под названием «социализм»… Пролистав эту газету за несколько лет, я лишь однажды наткнулся на сообщение о том, что табак на фабрику поступал из Кахетии, Мингрелии, Гурии и Аджарии, что на фабрике производились папиросы «Нева», «Девиз». Все остальное — лозунги, призывы, требования:

Чтоб качества кривая вверх летела, —

Не стой в цеху, разинув рот без дела!

Находились — в духе Маяковского — поэтические строки и для ударниц:

Штрихами своего пера

Я имя ваше

В памяти дней

Готов высечь

За то, что миллион папирос

Ты дала вчера,

А сегодня — миллион и сто тысяч.

«Лаферм» в 1918 году, по предложению правления Петроградского табачного комитета, превратился в «1-ю народную табачную фабрику». В ноябре 1923 года она стала «1-й табачной фабрикой им. Урицкого». Моисей Соломонович Урицкий был убит в 1918 году. Ему так и не доведется узнать, что его фамилия еще долгие десятилетия будет жить в названии одного из крупнейших табачных производств страны. Не узнаем и мы, кому пришло в голову назвать табачную фабрику, известную всей Европе, именем председателя петроградской ЧК.

В 1918 году на фабрике появился первый рабочий клуб, названный в честь большевика Д. Яковлева, некогда трудившегося на «Лаферме» (погиб в Гражданскую войну). И в том же году на фабрике была создана одна из первых комсомольских организаций в городе.

А вот с производством табачных изделий дела здесь шли плохо. В 1921 году оно составило 15 % от уровня 1913 года. Зато в 1924 году на фабрике была открыта поликлиника, ставшая со временем одной из лучших в Василеостровском районе.

В ноябре 1924 года вышли в свет первые три номера стенной газеты табачников 1-й государственной фабрики им. тов. Урицкого (сохранились до сих пор, хотя и стенные). В 1925 году газета была переименована в «Табачник Урицкого», в 1926 году не выходила вовсе, а в 1927 году стала называться «Красная табачница».

После нескольких лет застоя в табачной промышленности в 1920-е годы началось оживление частного предпринимательства, что способствовало насыщению рынка табаком — поначалу, правда, одной махоркой. На прилавках петроградских магазинов стало появляться курево московского и ростовского производств. Постепенно встали на ноги и задымили фабрики им. Урицкого и Клары Цеткин, год от года увеличивавшие объемы производства. В 1925 году фабрика им. Урицкого превысила объем производства на «Лаферме» 1913 года.

В 1926 году возобновился экспорт табака в Финляндию. Так называемый «сигарный» табак, культивировавшийся в Автономной социалистической советской республике Немцев Поволжья, поставлялся в Ленинград, и здесь его доводили «до ума» — готовили для продажи финским крестьянам для изготовления ими жвачки и трубочного табака.

Что же до самих трубок, то и они стали достоянием прошлого. Их никто не делал, да и мало кто курил. Ностальгией пронизаны строки И. Г. Эренбурга в одном из рассказов цикла «Тринадцать трубок»: «Трубку содержал в должном виде, счищая перочинным ножом нагар, вытирая дерево старым носком, оставшимся после давней стирки во вдовстве и служившим для многих посторонних целей. Трубка обкурилась, утратив элегантность, приобрела солидность, добротность».

Перечисленные качества — солидность, добротность — принадлежали прежней жизни…

В 1928 году на фабрике им. Урицкого были установлены самые совершенные по тем временам папиросонабивные и папиросоукладочные машины, а на фабрике Клары Цеткин в том же году впервые в советской практике было налажено производство сигарет, которые, правда, еще долгие годы не будут пользоваться спросом.

Снабжение Ленинграда табачными изделиями, да и не только ими, было куда лучше, чем других городов страны, не говоря уже о глубинке, откуда народ периодически наезжал в столицы, в частности, и за табаком; однако когда в конце 1920-х годов частника, основного поставщика сырья в эпоху НЭПа, вновь объявили вне закона (и уже навсегда), ситуация в целом по СССР стала безрадостной, как намокшая сигарета. Табака постоянно не хватало, и в него подмешивали суррогаты: хмель, бадыль (растительный стебель, часть волокон которого сильно одеревенела), кукурузный лист. Постепенно к концу 1930-х годов удалось наладить работу больших табаководческих хозяйств в южных регионах СССР (на Украине, Северном Кавказе, в Средней Азии). К тому времени в табачную промышленность стали вкладываться значительные средства, и это дало возможность выпускать не только папиросы, курительный табак, но и сигареты, и даже сигары (что советскому человеку, в общем-то, не к лицу, ибо сигара, если верить художникам единственного в СССР русскоязычного юмористического журнала «Крокодил», — непременная принадлежность буржуя). Наркомпищепрому приходилось денно и нощно следить, какую продукцию производят на фабриках, ибо там старались сбыть некачественное курево, и главным образом это касалось папирос.

В 1930-е годы прекратила свою деятельность фабрика А. Н. Богданова. После 1917 года там еще какое-то время выпускали табачные изделия, а потом на ее производственных площадях разместилась фабрика «ТЭЖЭ», где витали совсем иные запахи — парфюмерные. В 1937 году она была переименована в 4-ю парфюмерную фабрику, а в 1982 году стала комбинатом «Северное сияние».

Между тем, в центральной печати в начале 1930-х годов появилось большое число публикаций, в которых восхвалялись новинки табачного рынка, и прежде всего ленинградских фабрик. Вот, например, что говорилось о «безмундштучных папиросах» (т. е. сигаретах), перейти на которые ленинградцы не спешили: «Они имеют бесспорные преимущества перед мундштучными папиросами: портативны, имеют большую курку, — следовательно, обладают большей насыщаемостью для курильщиков; более гигиеничны, так как все процессы их производства полностью механизированы; они более транспортабельны благодаря занимаемому ими меньшему объему… Правда, испокон веков у нас курят мундштучные папиросы. Но, с одной стороны, умело составленная реклама, а с другой стороны — большая гибкость нашей товаропроводящей сети создадут необходимые условия для появления спроса на безмундштучные папиросы. Кроме того, советский курильщик настолько уже культурно вырос, что сам очень быстро сориентируется во всех преимуществах сигарет, в совершенной ненужности бумажного мундштука, который с успехом можно заменить постоянным дешевым деревянным мундштуком». Пользоваться популярностью сигареты будут только после войны, в 1950-е годы.

В 1920-1930-х годах табаком занялся известный русский селекционер, заядлый курильщик Иван Владимирович Мичурин (1855–1935), недовольный тем, что советские люди курят самосад. Ученый стал культивировать некоторые сорта табака в северных широтах, и это ему блестяще удалось. Кроме того, он изобрел бытовую машинку для резки табака. Его изобретение пользовалось в СССР успехом долгие годы. В последние годы жизни Мичурин курил только свой табак. Он также является автором нескольких научных статей о культивировании табака. Интересующихся отсылаем к его полному собранию сочинений 1934 года, а не к школьным учебникам, где он представлен как автор гибрида яблони и груши.

В 1930-1940-е годы в Ленинграде производились папиросы «Ракета», «Норд», «Пушки», «Дели», «Красная звезда», «Спорт», «Парашютист», «Селям», «Казбек». В знаменитом стихотворении Владимира Агатова «Шаланды, полные кефали…» есть и такие строки:

Тогда достав «Казбека» пачку,

сказал ей Костя с холодком:

«Вы интересная чудачка,

но дело, видите, не в том…»

Эти строки впервые спел Марк Бернес (курильщик) в фильме «Два бойца».

Главный курильщик СССР И. В. Сталин набивал трубку табаком, который сам извлекал из дорогих папирос «Герцеговина Флор», являя собою, надо заметить, дурной пример для физкультурников, ибо был их лучшим другом. Однажды он уснул, забыв погасить трубку, но на помощь пришла жена. Трудящиеся страны Советов о происшествии ничего не узнали, как не знали вообще ни о каких происшествиях, ибо руководство страны происшествий не любило.

В 1932 году на базе фабрики им. Урицкого был создан Ленинградский учебный комбинат табачной промышленности со ВТУЗОМ, техникумом и рабфаком. Во ВТУЗЕ готовили инженеров-технологов, в техникуме — техников-регулировщиков. Выпускники этих заведений со временем стали начальниками цехов, бригадирами.

В связи с постоянными изменениями государственной структуры управления, или, лучше сказать, полнейшей неразберихой и в этой области, отличавшей советское время, фабрику Клары Цеткин передавали из одного ведомства в другое. В 1936 году она стала называться Ленинградской табачной фабрикой имени Клары Цеткин. За несколько лет до этого эпохального, но, в общем-то, ничем не примечательного события, в 1933 году, была произведена реорганизация фабричного управления, вследствие чего административный аппарат сократился на 30 человек и усилилось единоначалие. К 1934 году на фабрике была сформирована вертикальная система управления. Доведись дожить до этих печальных времен Е. Н. Шапошниковой, ее бы никто не спросил, как так получалось, что под ее началом фабрика работала как часы, постоянно наращивая объемы производства и улучшая качество и ассортимент продукции.

На фабрике Клары Цеткин сохранялись машины образца начала XX века, однако они были столь надежны, что позволяли достигать нужной большевикам производительности. Так, в 1933 году среднедневная норма бригады по производству папирос «Автодор» составляла 2 025 тысяч, а папирос «Балтиец» — 675 тысяч при 7-часовой рабочей смене. При перевыполнении задания на 103 % и при снижении плановой себестоимости продукции каждый член бригады получал дополнительно до 25 % от основной зарплаты. Премия бригаде выплачивалась 22-го числа каждого месяца за предыдущий месяц. Или должна была выплачиваться — так точнее, ибо при Советах отчеты и цифры утратили всякую объективность.

В 1930-е годы на фабрике К. Цеткин, как и на большинстве более или менее крупных предприятий СССР, выходила многотиражка — «Голос табачника». Тираж газеты был 1800 экземпляров, и работники фабрики обязаны были покупать ее по 5 копеек за экземпляр. Как и все тогдашние подобные издания, оно носило пропагандистский характер и было призвано настраивать работников исключительно на положительную динамику производства, ориентируясь на идеи светлого коммунистического будущего. Среди множества безликих стандартных материалов в глаза бросается статья, посвященная Ефиму Сковороде, который проработал на фабрике 50 лет. Рабочего премировали двухмесячным окладом, путевкой в санаторий, а дома ему установили радио.

В 1937 году на фабрике Урицкого приступили к производству сигар. С легкой руки Гоголя, их куривал еще Хлестаков, но об этом после 1917 года как-то забылось. И о сигарах пришлось рассказывать как о диковинке: «Это, по существу, для большинства нашего населения продукт новый. Не зная о том, что сигарой не надо затягиваться или о том, что зажигаться она должна обязательно с обрезного конца — иначе развалится в руках, — курильщик, испытав неприятности, связанные с его неосведомленностью, может после первой неудачной попытки отказаться от дальнейшего употребления сигар».

Настоящий знаток сигар точно бы отказался, ибо технология их производства на этой фабрике по сравнению с тем, как это делали в предыдущем веке — предварительно растирая табачные листья на обнаженном бедре, — была упрощена до предела. Любителей сигар местного производства в СССР так и не завелось, хотя высокие чиновники и любили подымить «гаваной» за высокими же кремлевскими стенами или у себя на даче, на террасе, о чем мечтал еще Илья Ильич Обломов.

Хочешь не хочешь, а задумываться над оформлением табачной продукции ее производителям приходилось. Такого разнообразия табачных изделий, которое существовало в старом, прокуренном не одним поколением ядреного «Жукова табака» Петербурге, — в Ленинграде, разумеется, не было, к тому же то, что выпускалось, советские курильщики покупали и так, не обращая особого внимания на то, красивая пачка или нет. Дядя Михей советской власти не понадобился.

Были, правда, и дорогие изделия, красочно оформленные, но в советском обществе было не принято «красоваться», да и денег лишних у большинства курильщиков не было, поэтому дорогая продукция составляла незначительную долю в общем объеме производства. К тому же печатники десятилетиями испытывали нехватку сырья должного качества, и им приходилось довольствоваться «макулатурной» бумагой, которая иногда шла даже на папиросные мундштуки. Рабочий люд (шоферы, например), купив пачку папирос, перекладывали ее содержимое в металлический портсигар с серпом и молотом, иначе пачка, положенная в карман, тотчас превращалась в кулек с рассыпавшимся табаком. Остатки табака невозможно было извлечь из кармана никакими силами и подручными средствами, и тем более курильщики старались не привлекать на помощь жену, ибо можно было нарваться на ее неудовольствие.

В специальном журнале, посвященном табачной промышленности, в 1938 году отмечалось, что «внешний вид и качество пачечной бумаги почти всех фабрик непригодны для печатания этикеток литографским способом, а также для изготовления готовых пачек… Применение макулатуры, забитой клеем, грязью и углем, пропитанной смолой и маслом, неизбежно сказывается на готовой бумаге, а это, естественно, ухудшает внешний вид этикета, и, что особенно нетерпимо, препятствует получению нормальных оттисков».

На табачных фабриках обсуждались не только решения коммунистической партии, но, даже, случалось, и производственные вопросы — элементы упаковки, шрифт, орнамент и сюжетный рисунок; не забывали и о культурно-исторической особенности города, идеологических установках и тотальной цензуре, после чего рабочие материалы передавались на утверждение в наркомат.

Наркоматом, между тем, были предъявлены жесткие требования к оформлению табачных изделий: «Названия и этикет для папирос должны: а) быть легко воспринимаемы; б) быть легко запоминаемы и в) удовлетворять вкусам широкой публики. Поэтому при выборе названия и этикета необходимо найти лучший вариант удовлетворения вкуса публики; папироса с удачным названием и удачным этикетом сразу нравится, сразу запоминается и пользуется спросом со стороны широких масс. С другой стороны, массовое распространение папирос дает возможность при помощи этикета воздействовать на развитие художественного вкуса у потребителя. Однако это воздействие ни в коем случае не должно перерастать в самоцель».

Уму непостижимо, как предшественники ленинградских табачников умудрялись обходиться до 1917 года без подобной назидательной демагогии и при этом насыщать рынок яркими, красочными коробками, при оформлении которых было проявлено немало творческой фантазии, не скованной указаниями сверху, сбоку или снизу.

Первое время после 1917 года продолжали жить названия, завоевавшие популярность в предыдущие, богатые на выдумку и широкий ассортимент разнообразных товаров годы — шапошниковские «Тары-бары», «Добрый молодец», прославленный ценителями продукции «Лаферма». В 1920-е годы им на смену пришли папиросы «Сафо» 2-й Государственной табачной фабрики, «Смычка», символизировавшие «союз рабочего класса и трудового крестьянства», «Красная звезда» с двумя инертными красноармейцами на этикете (фабрика им. Урицкого) — один за рулем мотоцикла, другой в мотоциклетной коляске, «Северная Пальмира», «Нева»; потом появились «Трактор», «Совет», «Блюминг» и даже «Шарикоподшипник»!

Во второй половине 1930-х годов, в эпоху «больших строек», советские курильщики получили марку папирос, затмившую все другие на долгие десятилетия — «Беломорканал». Если человека — курящего, не курящего, неважно — спросить, какие ассоциации у него вызывают слово «папиросы», он непременно скажет: «Беломор». Вот это, говоря современным языком, брэнд! Беломорканалу, таким образом, посвятили не только книгу, хотя бы подержать в руках которую до сих пор мечтают многие библиофилы (Беломорско-Балтийский канал имени И. В. Сталина. М., 1934), но и лучшую марку папирос. А поколения курильщиков отдали за него свою жизнь.

Художники фабрики им. Урицкого, где впервые в 1937 году начали производить эти папиросы, прочертили на папиросной коробке с изображением географической части Европы и Средиземноморья трассу сооруженного в 1933 году руками зэков Беломорского канала, помельче обозначив крупнейшие зарубежные каналы, появившиеся намного раньше советского, — Кильский (в Германии, соединяет Балтийское и Северное моря, построен в 1895 году) и Суэцкий (открыт в 1869 году). Спустя полтора десятка лет на коробке осталась только карта европейской части СССР, а к Беломорскому каналу прибавился очередной искусственный водный путь — Волго-Донской канал им. Ленина (открыт в 1952 году) и канал им. Москвы (до 1947 года — канал Москва-Волга). На коробке папирос в конечном итоге остались упомянутыми три канала — «Беломорский», «Им. Москвы» и «Волго-Дон». Эта карта изучена не одним поколением курильщиков, да, наверное, и многими некурильщиками, которым случилось полюбоваться «замечательной картинкой».

В дальнейшем производство «Беломорканала» было налажено на десятках советских табачных фабрик — от Молдавии до Сибири и Средней Азии; завоевавшие невиданную популярность папиросы пользуются огромным спросом и в наши дни, а иноземцы уже не одно десятилетие изумляются, как можно курить такое. Наших это не смущает. По некоторым источникам, четыре процента российских курильщиков просто не признают ни легких папирос, ни сигарет с фильтром, — по причине дешевизны, по идейным соображениям, ну, и, разумеется, в силу привычки (какой же курильщик без нее) — и отдают предпочтение куреву, ставшему в СССР культовым.

«Беломор» фабрики Урицкого, по мнению знатоков, всегда отличался от «Беломора» других фабрик, ибо считался «настоящим». Говорили — «затянулся урицким» — и все ясно. В общежитиях всей страны на «Беломор» Урицкого играли в карты чаще, чем на деньги. «Беломор» — не просто отражение эпохи великих строек и грандиозных жертв; это — отличительная черта, характерная примета, «марка» огромного промежутка времени, известного как «советское». «Беломор» такой же «советский», как полет человека в космос, Чернобыль, как «Столичная» водка, автомат Калашникова, как все достижения и неудачи страны под названием СССР.

А папирос, между тем, в пачке двадцать пять штук, а не двадцать — если курить по одной в день, так почти на месяц хватит, особенно если этот месяц — февраль, но кто же такое удовольствие будет на месяц растягивать? Пачка в день — вот доза настоящего любителя «Беломора»! Даже шоферы-дальнобойщики, большие охотники подержать в зубах беломорину (руки-то заняты), и те не ограничивают себя ни в удовольствии, ни в привычке.

Поклонников «Беломора» можно смело разделить на две группы: представители первой отрывают уголок пачки и потом как бы скручивают ее в трубочку по мере уменьшения. Другие открывают пачку сразу и извлекают из нее первую попавшуюся папиросу. Приверженцев «Беломора» можно разделить и по другому принципу — по тому, как одни, прежде чем закурить, дуют в мундштук (раньше его называли еще и «куркой»), а другие постукивают по коробке, чтобы вытряхнуть попавший в мундштук табак. Некоторые еще и сжимают пальцами мундштук, делая своего рода фильтр или создавая помеху дыму, который предстоит запустить в легкие. А есть и такие, кто сжимает мундштук дважды, крест-накрест. Вот сколько возможностей к собственной трансформации таит в себе обыкновенная, на взгляд непосвященного, папироса! Главное для папиросы — попасть в руки настоящего поклонника и ценителя, и крепкий союз — без измен, скандалов, упреков и подозрений — обеспечен на десятилетия. Одно сплошное удовольствие!

Оформление пачек «Беломора» (а также популярных в свое время «Севера», «Байкала», «Прибоя») было весьма неказистым и не требовало сколько-нибудь значительных затрат. А вот «Казбек» в твердой картонной упаковке выглядел солиднее; эти папиросы курили представители высшего звена советской номенклатуры.

В 1930-е годы на Ленинградской государственной табачной фабрике им. К. Цеткин начали выпускать… лечебные папиросы «Астматол» из лиственной травы под названием «дурман» (выпускались несколько десятилетий). Дело, меж тем, шло к войне не только с астмой, но и с совсем другим врагом, и на фабрике наладили выпуск папирос «Краснофлотские», «Борцы», «Охотники», «Боевые». Иногда на фабрике случайно перемешивали табаки, но потребители этого не замечали — все эти папиросы были в принципе одинаковые на вкус, лишь пачки разные.

В декабре 1940 года на фабрике Цеткин прошла дегустация папирос собственного изготовления, и первое-третье места заняли «Борцы», «Прибой» и «Дели», а сталинская «Герцеговина Флор» не попала в тройку призеров, уступив даже «Боевым» (время было боевое). Среди сигарет первые два места заняли «Прибой» и «Дели».

В феврале 1941 года на этой фабрике выпустили папиросы «Делегатские» — для делегатов XVIII Всесоюзной партийной конференции, а также приступили к выпуску папирос «Дерби», «Палехский Баян» (отличались качеством оформления, но не содержания); ко Дню международной солидарности трудящихся появились «Первомайские». В мае задумали было порадовать советского курильщика тонкоформатными папиросами «Сулико» и «Звездочка», но до 22 июня оставалось меньше месяца…

На фабрике им. Урицкого в 1940 году выпускались папиросы «Тачанка», «Ракета», «Спорт». В среднем дневная норма составляла 250–255 тысяч папирос. «Дадим 1 миллион папирос в день!» — с таким устрашающим (с точки зрения противников табака) лозунгом вышел один из последних номеров многотиражки «Красная табачница». Кстати, непонятно, почему многотиражка фабрики, носившей женское имя, называлась «Голос табачника», а фабричной газете, рупору фабрики с мужским именем, дали название «Красная табачница».

В 1941 году пришлось притормозить с миллионом, так как потребители «урицкого» стали жаловаться на качество товара, и в одной из городских газет даже появился такой стишок:

«Звездочку» в киоске я купил,

Дым глотнул,

дымок необычайный,

вкуса тухлой редьки и чернил.

Вечером с приятелем собрались.

Точный мы произвели анализ

внутренности горьких папирос.

Мы работали без микроскопа,

но нашли букетики укропа,

пакли пук и завитки волос.

В одном из выступлений главный инженер фабрики П. И. Эбер заявил: «В 1941 году фабрика должна работать так, чтобы потребитель сказал:

…от Ленинграда до Турксиба

плотники, танкисты, слесаря —

«Фабрике Урицкого — спасибо!» —

говорили, «Звездочку» куря.

Может, кто-то и говорил спасибо, «Звездочку» куря, но проколы в работе случались чаще, чем хотелось бы: то забыли доложить папиросы в пачках (сортировщицы раскладывали их по пачкам руками, захватывая разом ровно 25 штук, но ровно не всегда получалось даже у передовиков производства), то случайно напечатали на пачках «Норда» «Нордер». А потом в свет выпустили папиросы, запомнившиеся только названием — «Альпениада». Впрочем, разве такое название запомнишь, даже если вчера эти папиросы покупал…

Но прежде чем продолжить рассказ о советском куреве и курильщиках, вспомним, каково было положение в Ленинграде на табачном фронте в годы блокады.