Массовое насилие и армия

Массовое насилие и армия

Если позиция гражданских властей была изначально вполне ясной в стремлении сохранять правопорядок, то позиция военных — абсолютно иной. Уже в сентябре 1914 г. ряд инцидентов показал, что командование всех уровней поощряет участие солдат в погромах, грабежах и насилии над местным еврейским и другим гражданским населением в прифронтовой полосе. Часто местное население собиралось на окраинах городков и поселков с тачками и телегами и вместе с солдатами отправлялось грабить покинутые деревни сразу же после насильственного выселения жителей. Армейское командование редко вмешивалось, а тем более наказывало участников еврейских или немецких погромов на территориях, на которых было объявлено военное положение{52}. Уже 15 августа 1914 г. варшавский генерал-губернатор, описывая масштабный еврейский погром на подведомственной ему территории, информировал Совет министров о широком распространении среди местного населения слухов о массовых еврейских погромах после войны{53}. Генерал-губернатор утверждал, что, несмотря на принятие всех возможных предупредительных мер, он совершенно уверен, что участие местного населения в подобных акциях невозможно контролировать, особенно если к ним присоединятся солдаты. Действительно, провоцирующая роль армии ни в коем случае не ограничивалась прифронтовыми районами и распространялась на всю империю путем опустошительных насильственных выселений, проведением массовых антишпионских кампаний, секвестрованием и конфискацией всех видов имущества.

Армия играла здесь столь важную роль во многом благодаря закону, принятому в первый день войны, который предоставлял широчайшие полномочия военным властям во всех районах, находящихся на военном положении. Это означало, что все военные циркуляры, объявления, распоряжения и приказы становились обязательными для гражданских властей на всей территории под военным управлением, включавшей Польшу, Кавказ, район Петрограда, прибалтийские губернии, Финляндию и обширные районы Центральной Азии и Сибири (см. карту 3){54}.

На самом высшем уровне дела сферы гражданского управления координировала Ставка Верховного главнокомандующего. Уже к октябрю 1914 г. стало очевидным, что задачи гражданского управления весьма запутаны и обширны, и поэтому для согласования различных проблемных вопросов, связанных с гражданскими лицами, было создано специальное управление при Ставке (Военно-политическое и гражданское управление при Верховном главнокомандующем). Это учреждение было наделено широкими полномочиями в сфере гражданского управления далеко за линией фронта, и прежде всего это были права по ограничению влияния «неприятельских подданных». Совет министров имел возможность отменять распоряжения Ставки, только заручившись для подобного вмешательства поддержкой самого царя. Одним из самых важных официальных полномочий военных властей по отношению к гражданским лицам было практически неограниченное право высылать всех «подозрительных лиц» или целые группы населения без суда. Более того, военные пользовались практически неограниченным правом реквизиции (т.е. могли официально требовать получения необходимых товаров и имущества с уплатой вознаграждения) и секвестра (конфискации всех видов имущества для государственных или военных нужд без формальной смены собственника){55}.

Действующая армия использовала свои немалые возможности для организации масштабной кампании против шпионов, которая частично совпала с мобилизацией общественных сил против вражеских подданных, что имело серьезное влияние на общественное сознание, официальную риторику и направленность всей внутренней политики в течение войны. Обеспокоенность шпионской опасностью быстро росла в последнее десятилетие перед войной не только в обществе, но и среди прогрессионалов. Между 1905 и 1914 гг. по всей империи была раскинута обширная сеть разведывательных пунктов, особенно густая в приграничных районах и западных губерниях{56}.[18] В армии твердо решили не допустить повторения того, что считалось полным провалом контрразведки во время русско-японской войны. Поэтому армия и полиция империи уже в 1910 г. приступили к сбору данных о численности и местах проживания иностранных граждан в западных приграничных районах, включая информацию о возможности прохождения ими военной службы в Германии или Австрии{57}.[19] Уже в мае 1914 г. российская правовая система подготовилась к войне, лишив судебной защиты лиц, заподозренных в шпионаже{58}.

По мере нарастания международной напряженности в предшествующие мировой войне несколько лет шпиономания стала не только влиять на деятельность военных и полиции, но и захватывать воображение широких общественных слоев по всей Европе{59}. Однако в Российской империи общество оказалось в крайней степени охваченным шпиономанией лишь с началом войны. Начальник штаба Ставки Николай Николаевич Янушкевич четко приказал, чтобы и военные и гражданские власти были максимально бдительны и стремились выкорчевать шпионство не только из среды вражеских подданных, но и среди находящихся в русском подданстве немцев и евреев, предлагая денежное вознаграждение за достоверную информацию о тайных телефонных линиях, радиостанциях, сигнализации, подготовке секретных аэродромов или любом подозрительном поведении{60}. Официальное воззвание, широко распространявшееся в войсках, предупреждало, что любой этнический немец — потенциальный шпион, а военная печать указывала, что подобные предупреждения относятся также и к евреям, и ко всем иностранцам вообще{61}. Положение о полевом управлении войск предоставило военным властям широкие полномочия для высылки как отдельных лиц, так и весьма свободно определяемых групп, «заподозренных в шпионаже». Никаких доказательств и даже постановления военного суда для подобных депортаций не требовалось; как мы увидим, военные власти широко пользовались столь щедро предоставленными полномочиями[20].

Янушкевич множеством различных способов доказал свое первенство в роли главного вдохновителя целого ряда кампаний против шпионов и вражеских подданных. Несколько членов Совета министров позднее подтверждали, что Янушкевич был одержим идеей тотального изменничества, и как его действия, так и переписка подтверждают твердую уверенность начальника штаба Ставки в том, что евреи, немцы и вообще все поголовно враждебные подданные — предатели и против деятельности этих «внутренних врагов» должны быть приняты строгие предупредительные меры, включая массовые выселения{62}.

Более того, среди армейского командования Янушкевич был в своих взглядах далеко не одинок. Не менее важно, что его непосредственный начальник, Верховный главнокомандующий вел. кн. Николай Николаевич, разделял многие приоритеты своего начальника штаба и лично поддерживал командующего Петрофадским военным округом Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича, одного из самых агрессивных исполнителей кампаний против шпионов и вражеских подданных (а позже — одного из виднейших командиров большевистской Красной Армии и деятелей советского военного образования). Формально власть Бонч-Бруевича распространялась только на район Петрограда, балтийское побережье и Финляндию. На практике же великий князь неофициально наделил его особыми секретными полномочиями по руководству преследованием шпионов по всей империи и приказал быть его особо уполномоченным по вопросам арестов и высылок «подозрительных» подданных вражеских государств и российско-подданных немцев{63}.

В охоту на шпионов оказалась вовлечена не только армия. Нет оснований сомневаться в том, что шпиономания быстро охватила все общество и вызвала целый девятый вал статей в периодической печати. Периодические скандалы, раздуваемые в прессе, весьма серьезно подогревали общественное недоверие к гражданам враждебных государств. Армейские газеты, журналы и издаваемые Военным министерством брошюры содержали массу страшных выдуманных историй о предателях среди немцев, евреев, мусульман и т.д. Например, в конце декабря 1914 г. «Новое время» опубликовало статью, утверждавшую, что немецкие «колонисты», проживавшие в районе города Аккерман в южной Бессарабии, приютили и прячут в своих домах вражеский десант, состоящий из пяти турок и немцев, переодетых турками{64}. Статья подробно повествовала о том, как местные немецкие общины скрывали вражеских солдат от властей и даже устроили праздничный обед в их честь. Статья произвела сенсацию, и в качестве ответных действий МВД дало указание начать расследование. Вся история оказалась сплошным вымыслом, и месяц спустя «Новому времени» было приказано напечатать опровержение{65}. Однако уже в течение этого месяца начались массовые выселения немцев из западных и южных районов империи под влиянием подозрений и обвинений в измене — враждебной атмосферы, созданной отчасти и «аккерманской эпопеей».

В апреле 1915 г. полковник С.Н. Мясоедов был в спешном порядке осужден военным судом и казнен за шпионаж после громкого скандала в печати, подробно освещавшей все данное дело. Многие историки, заново исследовавшие все обстоятельства и материалы дела, пришли к выводу, что он был практически наверняка невиновен{66}. Тем не менее «дело Мясоедова» привело к волне арестов его коллег и других лиц, обвиненных в шпионаже. Данное дело было лишь одним из массы примеров того, как обвинения в шпионстве и измене становились основной частью текущего политического дискурса. Подобные обвинения нередко были направлены и на известных лиц, носивших немецкие фамилии. В январе 1915 г. поражения на Северном фронте вызвали распространение слухов об измене командующего 10-й армией генерала В.Ф. Сиверса и его начальника штаба Будберга, что чуть не довело их до военного суда{67}. Генерал П.К. Ренненкампф был уволен из армии после неудачи осенней кампании 1914 г. в Восточной Пруссии, а также в свете распространившихся слухов и начала официального расследования в связи с обвинениями в измене. Хотя расследование выявило полную невиновность генерала, его результаты не были опубликованы по причинам полной убежденности общественного мнения не только в виновности Ренненкампфа, но и в том, что другие члены «немецкой партии» в правящих сферах покрывают его{68}.[21] Слухи и рассказы об измене быстро стали основной чертой российского политического пейзажа. Представители властей и вольные публицисты предпочли превратить кампанию против шпионажа в массовую шпиономанию, воплотившуюся в преследовании целых категорий населения империи.

Приемы российской периодической печати в известной мере повлияли на взрывоопасный характер некоторых шпионских скандалов и вообще способствовали нарастанию угарно-патриотической и шовинистической волны во время войны. В течение первой недели войны власти закрыли целый ряд критически настроенных по отношению к войне органов печати (в большинстве своем — социалистических), однако субсидировали и поощряли все «патриотические» газеты и отдельные статьи, даже если они открыто провоцировали враждебность к представителям национальных меньшинств внутри империи[22]. Это говорит о том, что цензурные органы вполне могли и перестараться. Кампании против вражеских подданных в печати были обычным явлением практически для всех воюющих стран, причем в ряде случаев с гораздо менее строгой военной цензурой. В России даже наиболее терпимые и прогрессивные массовые газеты, как, например, «Газета-копейка», издатель которой до войны ставил своей целью способствовать развитию терпимости, образования и просвещения народных масс, внезапно перешли на весьма своеобразную позицию по убеждению своих читателей в выгодах войны и необходимости мобилизации низших классов общества против врага. Основной задачей цензуры в этом вопросе стало препятствование открытому выражению взглядов немногих противников насильственных мер, применяемых к вражеским подданным[23].