Глава двенадцатая. Пистолеты и звезды с полосами — дуэли в Соединенных Штатах Америки
Глава двенадцатая.
Пистолеты и звезды с полосами — дуэли в Соединенных Штатах Америки
Продолжение (дуэльной) практики в Англии по сей день должно приписываться исключительно превалированию аристократического влияния и власти, возвышающихся над общественным устройством и порядком… установившимися в стране.
Так утверждал Сэмьюэл Прентис в 1838 г. в ходе дебатов о дуэлях в Конгрессе. Ситуация в республиканских Соединенных Штатах — в «свободном» обществе — складывалась, однако, в представлении Прентиса, иным образом.
Он [народ] никогда не станет признавать и терпеть существование класса, в силу привилегий поставленного над законами государства, действующего по правилам кодекса, вознесенного над правом страны и отрицающего и попирающего авторитет правительства и волю Небес{567}.
Независимо от того, прав ли был Прентис или не прав в мнении в отношении воли народа, факт остается фактом — как до, так и после 1838 г. дуэли в Соединенных Штатах оставались обычным явлением. Не раньше и не позднее 1780 г. Дженет Монтгомери из Нью-Йорка писала кузине Саре Джей: «Сама можешь судить, как модны стали теперь дуэли, поскольку у нас их состоялось пять на одной неделе». Клэйпулский «Дэйли эдвертайзер» в июне 1800 г. насчитывал 21 дуэль, имевшую место в Соединенных Штатах на протяжении полутора месяцев. Вещественным результатом стала гибель шестерых и ранение 11 человек{568}.
Нельзя не подивиться парадоксу истории дуэлей — тому, что такой древний институт сохранился, а на самом деле не только сохранился, но и процветал в новой свободной республике. Отцы-основатели сбросили оковы британского правления, упразднили монархию и взяли на вооружение идеалы свободы и конституционности, но все же дуэли — аристократический реликт и привилегия — не ушли в прошлое. Поединки чести не только уцелели при переходе к республиканскому устройству, но и заняли особенное место в кипучей повседневной жизни демократизированных территорий на Западе. Дуэль перестала служить единственно прерогативой элиты, став для многих пропуском к социальному и профессиональному росту. Как выразился один историк дуэлей Американского Запада: «В Миссури дуэли, часто лишенные черт цивилизованности, стали боковой магистралью направленного в рост движения развития этого явления»{569}.
У истории дуэлей в Соединенных Штатах есть две отличительные особенности, на которые необходимо обратить внимание. Перво-наперво следует помнить о важности разграничения между дуэлями — поединками, проходившими по правилам, — и перестрелками шпаны из дикого пограничья. Умопомрачительных стрелков, разборки которых так близки и милы Голливуду, и дуэлянтов, назначавших рандеву в Буа-де-Булонь или Финике-Парке, разделяет пропасть шириною в мир. Первые хватались за оружие под влиянием импульсивного толчка и дрались почти без правил, вторые, напротив, встречались по предварительному уговору и с соблюдением формальностей. Данная книга строит доводы на том, что дуэли — когда бы и где бы они ни происходили — обладают или обладали повсеместно схожими характеристиками, которые, собственно, и делают их дуэлями в строгом смысле этого слова. Кое-где — особенно на неспокойном пограничье — многие поединки, которые фигурируют в историях дуэлей, больше походят на свары хулиганов и головорезов, чем на встречи джентльменов-дуэлянтов. Это жизненно важное различие не может сбрасываться со счетов в дискуссии о дуэлях на Американском Западе.
Другая особенность американских дуэлей состояла в географическом делении страны, что способствовало росту, а позднее и спаду дуэльной практики. Если говорить в широком смысле, дуэли в Америке самобытно развивались в трех имевших свои особенности регионах. Возьмем Новую Англию и восточную часть страны, где, как мы уже отмечали, практика укоренилась в ранний колониальный период, но где первыми и начали набирать силу движения по противодействию дуэли. Теперь посмотрим на Старый Юг, включающий в себя южные штаты восточного побережья — Виргинию, Северную и Южную Каролины и Джорджию, — вместе с территориями так называемого Глубокого Юга, которые отошли к Соединенным Штатам в результате приобретения Луизианы в 1803 г. Земли эти прежде были французскими и испанскими колониями, и они принесли в Союз свои собственные культуры. Как мы уже видели в восьмой главе, в колониальную эпоху в Саванне (шт. Джорджия) проходило довольно много дуэлей. Новый Орлеан оставался городом дуэлянтов до конца девятнадцатого столетия. Ну и наконец, последнее — территории, тянувшиеся по границам, которые на протяжении девятнадцатого века постепенно отодвигались на запад. Такие земли иногда называют «Запад Старого Юга»: они включают в себя Миссури, Арканзас, Техас, Теннесси и прочие западные штаты. В 50-е гг. девятнадцатого столетия свое место среди американских территорий занимает и Калифорния. Вот в отношении таких-то краев как раз часто и возникает путаница, когда дуэли смешивают с банальными побоищами и откровенными убийствами.
В этой главе мы будем иметь дело с историей дуэлей в Соединенных Штатах с момента обретения страной независимости и до исчезновения рассматриваемого явления. Часто за водораздел принимается Гражданская война 1861–1865 гг. Лоренцо Сабине, писавший в 1859 г., озвучил тезис, состоявший в том, что дуэль «как всем известно, есть реликт «Темных веков».
И все же она по сей день не изжита и даже тревожно выросла, а все потому, что и закаленные войной ветераны, тела которых покрыты шрамами, и судьи в мантиях, и священники в рясах, и государственные мужи, кои возглавляют законодательные органы или предстательствуют в исполнительных советах, продолжают потакать попустительством либо поддерживать примером. Такие люди формируют и направляют общественное мнение и могут положить конец дуэли раз и навсегда.
После Гражданской войны дуэли (в отличие от свар и перестрелок) стали, судя по всему, куда более редкими. Как выразился один историк:
К последней трети девятнадцатого столетия южная официальная дуэль с ее вежливостью и педантичным соблюдением формальностей по большей части уступила место западной — импровизированному поединку, чаще и справедливее называемому разборкой с применением огнестрельного оружия{570}.
В текущей главе мы также исследуем процесс роста оппозиции дуэли в США и то, какие меры принимались для ее искоренения, кроме того, остановимся на связи, которую видели противники явления между ним и рабством, и на том, как отмена последнего отразилась на судьбе дуэли, а именно повлияла на ее быстрый уход в прошлое.
Самым памятным поединком в американской истории стала встреча между Александром Хэмилтоном и Аароном Бёрром. Бой этот настолько покрылся теперь наростом мифологии, фольклора и просто выдумок, что нелегко отыскать под всем этим грань, где кончаются факты и начинается легенда. Джозеф Дж. Эллис в мастерски написанном очерке, названном просто «Дуэль», предлагает наиболее короткую версию событий, которые могли, вполне вероятно, развиваться следующим образом:
Утром 11 июля 1804 г. Аарон Бёрр и Александр Хэмилтон в отдельных гребных лодках перебрались через реку Гудзон в укромное местечко поблизости от Уихокена (шт. Нью-Джерси).
Там, действуя в соответствии с уложениями дуэльного кодекса, они обменялись пистолетными выстрелами с десяти шагов. Пуля попала Хэмилтону в правый бок, отчего он скончался на следующий день. Хотя и не получивший ни царапинки, Бёрр нашел, что репутации его нанесена в равной степени смертельная рана. Если смотреть на случившееся с такой позиции, то обоих участников самой знаменитой в американской истории дуэли следует занести в разряд безвозвратных потерь{571}.
Дуэль послужила развязкой продолжительного и очень непростого политического соперничества и личной неприязни. Хэмилтон являлся вторым после самого Вашингтона лицом и соответственно очень важной фигурой в партии федералистов — ее «мотором». Бёрр с 1800 г. занимал пост вице-президента при Томасе Джефферсоне. История вражды между двумя высокопоставленными господами длилась, по меньшей мере, 15 лет, но весной и летом 1804 г. она обострилась настолько, что выходом стала дуэль, вызов на которую Бёрр прислал Хэмилтону, устав терпеть уколы и выпады последнего.
И вот двое, сопровождаемые каждый своим секундантом и врачом, заняли позиции на расстоянии 10 шагов под Уихокеном на нависающем над водами Гудзона выступе. Пистолетная дуэль, особенно та, в которой участники делают всего по одному выстрелу, протекает очень краткосрочно. «Деловое свидание» Бёрра и Хэмилтона не стало исключением. Как бы там ни было, однако появились две совершенно противоречивые версии происходившего в те считаные секунды между тем, как прозвучала команда открыть огонь, и моментом, когда Хэмилтон упал на землю. На этих несхожих вариантах и основан противоречивый миф, окружающий дуэль. По версии стороны Хэмилтона, Бёрр выстрелил первым, и попадание пули привело к тому, что Хэмилтон непроизвольно разрядил пистолет вверх и в сторону. В лагере Бёрра предпочитают числить первый выстрел за Хэмилтоном, который по какой-то причине — все равно по какой — промахнулся, дав Бёрру секунду-другую на то, чтобы остояться и отправить в полет роковую пулю.
Придирчивый анализ Эллиса отвергает версию дуэли по Хэмилтону, приходя к выводу, что первым выстрелил все-таки Хэмилтон, но промахнулся, вероятно, из-за принятого накануне решения выстрелить широко (или не очень широко, но специально не целясь). Бёрр, не знавший о намерении Хэмилтона послать пулю «в молоко», наблюдал лишь выстрел Хэмилтона в него и посему, следуя дуэльному этикету, обязывавшему его сделать ход, выстрелил в противника{572}.
Хэмилтон умер во второй половине следующего дня и был предан погребению со всеми подобающими почестями. Тем временем Бёрр позорно бежал из Нью-Йорка, стремясь избежать обвинения в участии в дуэли и в убийстве. Какой бы ни был исход столкновения, Хэмилтон выиграл пропагандистскую кампанию. Как считает Эллис: «Подавляющее мнение общественности состояло в том, что Бёрр просто хладнокровно убил Хэмилтона»{573}. Нельзя сказать, что вердикт истории как-то отличался от такого заключения.
Дуэль Бёрра и Хэмилтона прочно обосновалась в историческом сознании американцев. Она настолько значительна для американской истории, что не идет в этом разрезе в сравнение ни с какой другой дуэлью, когда-либо происходившей в другой стране. Ни во Франции, ни в Британии — в странах, если так можно выразиться, наживших куда более значительный дуэльный опыт, чем Соединенные Штаты, нет ничего сравнимого с встречей Бёрр — Хэмилтон по печальной знаменитости события и его историческому резонансу. Подыскивая параллели во Франции, вероятно, можно назвать поединок Клемансо с Полем Деруледом или b?tise — безделицу — между графом д’Артуа и герцогом де Бурбоном. Лучший кандидат от Британии в этом смысле герцог Веллингтон и его дуэль с лордом Уинчелси. Но ни одна из встреч не может претендовать на ту же славу, что и поединок Бёрра с Хэмилтоном. В июле 2004 г., отчасти в ознаменование двухсотлетней годовщины дуэли и в каком-то смысле (как ни забавно) для увековечения символического примирения между потомками Бёрра и Хэмилтона, бой был заново инсценирован и сыгран.
11 июля Дуглас Хэмилтон — прямой потомок Александра и торговый агент компании IBM из Огайо — и Антонио Бёрр, прослеживающий свой род от одного из кузенов Аарона Бёрра, сошлись на берегу реки Гудзон. Облаченные в костюмы той эпохи и при участии секундантов они обменялись выстрелами — по всей видимости, холостыми патронами — перед лицом толпы из более чем тысячи зрителей. Репортаж «Дэйли телеграф» о событии наглядно показывает историческую потенцию дуэли. Вот что пишет газета:
На протяжении месяцев комментаторы считали, что политики в Америке оставляют друг другу больше синяков и шишек, чем когда бы то ни было ранее. Прошлым месяцем либеральные критики прочитали лекцию вице-президенту Дику Чейни за использование «F-word» (телеканал в США. — Пер.) против оппонента из демократического лагеря. Но историки использовали сведение счетов Хэмилтона и Бёрра для проведения параллелей (между тем событием) и ожесточением президентской кампании 2004 г.{574}.
Мистеру Чейни предстояло стать вторым вице-президентом (насколько это известно) после Аарона Бёрра, который стрелял в человека, пусть хотя бы и случайно, когда в феврале 2006 г. он дробью «припудрил» коллегу на охоте в Техасе[68]. Для изучающих тему дуэлей саммит Бёрр — Хэмилтон важен по двум причинам. Во-первых, он служит значительным водоразделом в отношении к дуэлям. Во-вторых, являет собой самый выдающийся пример как американская политическая дуэль — феномен, уродовавший лицо общественной жизни в Соединенных Штатах на протяжении большей части девятнадцатого века. Смерть Александра Хэмилтона вызвала подъем настоящего штормового вала беспрецедентной антидуэльной риторики: к громогласному хору критиков присоединились памфлетисты, священнослужители, адвокаты, даже ректор Йельского университета. По выражению Эллиса: «Стигмат поединка Бёрр — Хэмилтон заставил дуэльный кодекс как национальное явление переходить в оборону»{575}. Один памфлетист, подписавшийся «Филантропос», выразил неодобрение дуэлям вообще и поединку поблизости от Уихокена в частности и особенно — в форме открытого письма Аарону Бёрру. Озаглавленное так, чтобы ни у кого не оставалось сомнений касательно адресата и темы, «Письмо Аарону Бёрру… в отношении варварского происхождения, криминальной природы и пагубности последствий дуэлей» представляло собой вдохновенную лекцию на тему зла, кое являют собой дуэли. Поединок с Хэмилтоном «опалил самыми болезненными чувствами сердца всех патриотично настроенных граждан от северных рубежей Мэна до самых южных окраин Джорджии». Судьба Бёрра, как уверял автор, станет ужасом и проклятьем грядущих поколений. «Разве не нанесли Вы, — вопрошал памфлетист, — громадного, я бы даже сказал, непоправимого вреда своей стране?» Бёрру напоминали: «Еще не рожденные ныне поколения будут скорбеть о преждевременном уходе доброхота Америки и предавать поношению руку, которая лишила родину его. Народ понес утрату, а вина за нее — на Вас»{576}.
В сентябре 1804 г. Тимоти Дуайт, ректор Йельского университета, во всеуслышание выступил против дуэлей. Проповедь, которую прочитал он в воскресенье, накануне начала учебного года, совершенно очевидным образом стремилась стать посланием, которое будет услышано. Имея подзаголовком «Глупость, вина и злодейство дуэли», проповедь развернула атаку против традиционных тезисов, выдвигаемых в оправдание поединков, и полила ушатом презрения общепринятые понятия о чести. Ректор назвал дуэлянтов «высокомерными, чванливыми, вздорными, необузданными и негуманными, причиняющими беспокойство соседями, неудобными друзьями и нарушителями общего благосостояния»{577}.
Поскольку речь произнес не кто-нибудь, а фигура такого масштаба, как ректор Йельского университета, она — что и неизбежно — привлекала большое внимание. С помощью бумаги и типографской краски слова покинули узкие пределы Йеля, чтобы стать достоянием более широкого мира. Считалось и считается, что она, несомненно, оказала заметное воздействие на антидуэльное мнение в Новой Англии. Дуайт, однако, не остался единственным из выдающихся представителей духовенства, обличавших дуэли с кафедры. В Америке, как и в Европе, клир выступал одним из самых несгибаемых противников дуэли.
Среди же светских господ мало кто рвался в бой за искоренение дуэли более рьяно, чем генерал Чарльз К. Пинкни — кандидат в президенты от федералистов в 1804 г. (то есть от партии Хэмилтона). Пинкни и сам дрался на дуэли, в которой получил ранение, а также дважды принимал на себя обязанности секунданта, а посему, что называется, приобрел некоторый личный опыт. «Дуэль, — писал он в августе 1804 г., — не есть мерило храбрости. Я видел и трусов, которые дрались на дуэлях, и убежден, что отвагу можно зачастую продемонстрировать отказом от брошенного вызова, а не его принятием»{578}.
Во время президентской избирательной кампании в 1804 г. генерал активно ратовал за антидуэльное движение. Именно он обратился ко всем священникам в родном штате Южная Каролина с воззванием проповедовать против «греха и глупости дуэли». Он также играл роль в обращении к законодателям штата с просьбой о наложении запрета на дуэли{579}.
В 1805 г. памфлетист, не подписавшийся никак, кроме «Постумий», разразился трактатом в защиту существующих в Южной Каролине законов против дуэлей. Он же приводил оценки, в соответствии с которыми в то время в Соединенных Штатах три четверти подобного рода ссор, выливавшихся в поединки, происходило по политическим мотивам. Как и в случае большинства статистических данных, которые попадаются нам в истории дуэлей, подобные выкладки следует принимать с определенной долей скептицизма. Тем не менее, «Постумий» не ошибался, утверждая, что политика служила значительным источником дуэлей в Америке так же, как в действительности и происходило в Старом Свете. Американские законодатели ни на федеральном, ни на местном уровне — что совершенно точно — не страдали от избытка сдержанности, когда дело касалось защиты их чести на дуэли. Поединок Бёрра и Хэмилтона — самая знаменитая американская политическая дуэль, но были и многие другие.
31 июля 1802 г., еще ранее встречи Бёрр — Хэмилтон, состоялся бой между Джоном Суортваутом и сенатором от Нью-Йорка — Девиттом Клинтоном. Суортваут поддерживал как единомышленника Аарона Бёрра и обвинил Клинтона — члена соперничающей фракции Республиканской партии — в клевете на Бёрра в собственных интересах. Клинтон за словом в карман не полез, обозвав Суортваута «лгуном… подонком и негодяем». Дуэль, состоявшаяся в Хобокене (шт. Нью-Джерси), примечательна непримиримой воинственностью обоих главных участников. Они обменялись ни много ни мало пятью выстрелами с дистанции в 10 шагов. Поединок в итоге удалось остановить, но не ранее, чем Суортваут получил две раны в ногу{580}.
Среди людей, которые добрались до самого верха скользкого столба — достигли политических вершин в Америке, — тоже попадались дуэлянты. Джордж Вашингтон, будучи искусным фехтовальщиком, тем не менее, никогда не дрался на дуэли. В отличие от него, Авраам Линкольн чуть-чуть не оказался участником такого рода поединка. В 1842 г. тогда еще недавно разменявший четвертый десяток Линкольн практиковал в суде в Иллинойсе и делал все более уверенные шаги на поприще политика пока местного уровня. В этом году рухнул банк Иллинойса, а ценные бумаги его превратились в макулатуру. В связи с крушением Линкольн публично оскорбил аудитора штата, мистера Шилдса, назвав его «дураком, а также и лжецом», усугубив сделанное заявление замечанием, что, если вести речь об аудиторе, «правда вообще не есть уместное слово». Шилдс — что, учитывая времена и нравы, кажется резонным — тут же написал Линкольну с требованием опровержения и полного извинения. Линкольн же — вероятно, под влиянием более горячих голов из числа друзей и товарищей — сделать это отказался, тогда Шилдс вызвал Линкольна. Стороны договорились о рандеву на противоположном берегу Миссисипи, в Миссури, поскольку в Иллинойсе дуэли считались незаконными. Линкольн, как вызванный, выбрал палаши и 22 сентября в сопровождении секунданта переправился через реку в условленное место. Однако перед самым началом дуэли друзья двух господ вмешались и предотвратили бой. Линкольн и Шилдс помирились и, пожав друг другу руки, возвратились в Иллинойс. В отличие от большинства дуэлянтов, гордившихся поединками как некими знаками чести, Линкольн впоследствии глубоко стыдился своей необдуманной глупости. Он сам поражался тому, что, будучи адвокатом и судейским чиновником, совершенно намеренно нарушил закон. И верно, Авраама Линкольна, богобоязненного президента времен Гражданской войны, трудно — особенно при всем его аскетизме — представить себе участником дуэли{581}.
Самым знаменитым дуэлянтом среди президентов по праву считается Эндрю Джексон. «Олд Хикори»[69] на протяжении раннего этапа карьеры адвоката и солдата дрался на нескольких дуэлях. Большинство источников считают, что к моменту избрания Джексона президентом в 1828 г. в его послужном списке числились, по крайней мере, 14 поединков, но некоторые авторы склонны поднимать планку куда выше. Томас Харт Бентон, который и сам «убил своего человека», шутил: «Да-да, я дрался с Джексоном, он любил это дело, да и кто тогда не дрался?»{582} Наиболее известна дуэль Джексона 30 мая 1806 г. с Чарльзом Дикинсоном — коллегой-адвокатом из Теннесси. Хотя утверждать с точностью трудно, вызов, судя по всему, последовал после того, как Дикинсон допустил явно не походившее на комплимент замечание в адрес горячо любимой жены Джексона, Рейчел. Оба джентльмена — что совершенно противоречит дуэльному этикету — откровенно готовились прикончить один другого. Чтобы не иметь неприятностей с властями Теннесси, где дуэли считались незаконными, они пересекли границу штата и оказались в округе Логан (шт. Кентукки).
Стороны сошлись в поединке с отмеренных секундантами восьми шагов. По команде Дикинсон выстрелил. Пуля его угодила Джексону в грудь, но, сумев удержаться на ногах, Джексон поднял пистолет, выстрелил и убил Дикинсона. В определенных кругах дуэль вызвала пересуды и подозрение, будто Джексон словчил. Сомнения проистекали из того факта, что Дикинсон, судя по всему, угодил Джексону прямо и точно в грудь, но тот, тем не менее, как-то ухитрился не упасть и ответить оппоненту огнем. Поединок, несмотря на слухи о предстоящей разборке, ходившие в прессе до него, тем не менее, вызвал шок добропорядочных жителей Нашвилла. Если, однако, смотреть в долгосрочной перспективе, событие никак не повредило карьере Джексона. Юридическая практика шла достаточно успешно и принесла ему высокое судейское кресло. Военная карьера складывалась в равной мере удачно: кампания против индейцев во главе американских войск и особенно победа над британцами в битве при Новом Орлеане в 1815 г.[70] сделали Джексона национальным героем. И, конечно же, в итоге он достиг главного кресла Белого дома.
На Старом Юге и на новых территориях к юго-западу репутация дуэлянта явно не служила препятствием для продвижения по политической лестнице. И в самом деле, если просмотреть длинный список законодателей штатов, конгрессменов, губернаторов и прочих особ, занимавших важные посты в государстве, но дравшихся на дуэлях, представляется оправданным считать такого рода боевитость скорее подспорьем, чем помехой на пути того, кто хотел пробраться куда повыше. Многие имели право сказать о себе и дуэлях: «I have been out» (можно перевести: «Мне приходилось». — Пер.). Генри Фут, губернатор Миссисипи, участвовал, по меньшей мере, в трех боях в родном штате и в одном — в Алабаме. В 1819 г. А.Т. Мэйсон, один из сенаторов от Виргинии, и Джон Маккарти, конгрессмен от того же штата, ухлопали друг друга на дуэли. Так же в поединке убил своего заместителя Джеймс Джексон, губернатор Джорджии. В 1827 г. Роберт Вэнс, конгрессмен от Северной Каролины, пал от руки коллеги-конгрессмена, С.Р. Карсона{583}. Сэм Хьюстон, удачливый генерал и соратник Эндрю Джексона, славился как дуэлянт со стажем. История рассказывает нам, что когда после битвы при Сан-Хасинто[71] Хьюстон получил вызов, этот бравый вояка, отмечая, что на тот момент для него поступившее приглашение уже «за № 14», будто бы заметил: «Разгневанному джентльмену придется подождать своей очереди»{584}.
Еще одной из наиболее знаменитых американских политических дуэлей следует назвать состоявшуюся в апреле 1826 г. встречу между Джоном Рандольфом из Роанока и Генри Клэем. Рандольф происходил из очень старого и пользовавшегося влиянием рода Виргинии, тогда как Клэй являлся ведущим представителем новых жителей Запада. Оба были членами сената США: Рандольф от Виргинии, а Клэй от Кентукки. Политические разногласия между двумя высокопоставленными господами закипели весной 1826 г. по причине несходства взглядов на вопросы внешней политики. Рандольф оскорбил Клэя прямо в сенате, причем используя выражения, совсем не подходящие для стен такого важного собрания. На следующий день Клэй послал Рандольфу вызов, вследствие чего оба с пистолетами встретились на правом берегу Потомака — на земле Виргинии — и стрелялись с 10 шагов. После не принесшего никакого результата первого обмена выстрелами Клэй не пожелал считать себя удовлетворенным. Вторая пуля прошла через длинные белые одеяния Рандольфа очень близко к бедру. Рандольф, в свою очередь, выстрелил в воздух, и оба сенатора официально помирились{585}.
Дэйвид Б. Митчелл — на сей раз из Джорджии — стал еще одним господином, убившим на дуэли человека, но, тем не менее, поднявшимся до политических высот. Митчелл закончил срок на посту мэра Саванны, когда ему довелось сойтись в поединке с Джеймсом Хантером — бывшим деловым партнером. 23 августа 1802 г. они встретились на еврейском кладбище, расположенном за городской чертой. Уговорились биться на пистолетах, начиная с расстояния в 10 шагов, делая затем по два шага навстречу друг другу после каждого выстрела. С первого раза Митчелл промахнулся, а Хантер лишь немного зацепил противника. Вторая попытка Митчелла убить оппонента, но уже с шести шагов (каждый сделал два шага вперед), закончилась успешно, он уложил Хантера. Впоследствии Митчелл дорос до командующего милицией (ополчением) Джорджии, а также проработал два срока в должности губернатора штата.
Эндрю Стейнмец — дуэльный хроникер девятнадцатого века — придерживался весьма невысокого мнения в отношении уровня стандартов, бытовавших у дуэлянтов Нового Света. «Среди них, — писал он с явным неодобрением, — никто не возражает против охотничьих ружей, винтовок и длинных ножей; последние у них всегда наготове». С точки зрения Стейнмеца, американцы в недостаточной степени сковывали себя узами приверженности внешним приличиям, подобавшим для благородных господ, как это водилось (по большей части) среди европейских дуэлянтов. «В гостиницах в Вашингтоне или где бы то ни было можно видеть следы от пуль на стенах — выстрелов, не попавших в цель»{586}.
Стейнмец явно не одобрял дуэлей вроде той, на которой в июне 1840 г. в Новом Орлеане схлестнулись между собой Ипполит Труэт и Полен Прю. Условия почти не оставляли шансов обоим выйти из боя живыми и невредимыми: они стояли спина к спине, держа по пистолету в каждой руке, затем оба делали по пять шагов в противоположном направлении, разворачивались и стреляли по разу. Если ни тот, ни другой не добивался успеха, они должны были повторить попытку со вторым пистолетом. Месье Кроза, служивший в местном бюро регистрации рождений и смертей, выступал в роли секунданта Труэта. Оба выстрелили, а когда перекладывали вторые пистолеты из левой в правую руку, оружие Прю самопроизвольно разрядилось, что расценили как выстрел. Труэт получил право стрелять никем и ничем не тревожимый. Прю театральным жестом разорвал на себе одежды и, обнажив грудь, призвал Труэта не щадить его. Несмотря на протесты кое-кого из присутствовавших, секунданты дали разрешение продолжать. Прю погиб. Труэта судили за убийство, но оправдали{587}.
Несмотря на всю предубежденность Стейнмеца в отношении якобы неготовности американских дуэлянтов придерживаться этикета, на Старом Юге, где дуэли являлись неотъемлемой частью жизни высшего класса, наблюдалось иное отношение к правилам. Один историк Старого Юга писал: «С самого раннего детства отцы готовят мальчиков к тому, чтобы те блюли правила, которыми поддерживается честь, ибо все это важная составляющая положения и основание для притязания на руководство»{588}.
В обществе южан, где всем заправляли плантаторы, положение и репутация имели самое выдающееся значение, ведь не кто иной, как бывший губернатор Южной Каролины, Джон Лайд Уилсон, в 1838 г. составил американский кодекс чести. На относительно новых территориях Запада дуэли носили, мягко говоря, более свободный характер и куда менее подчинялись этикетам. В довольно недавно сложившихся, словно бы в наспех сколоченных, обществах поселенцы принимали дуэли с воодушевлением. Как мы с вами уже наблюдали, в таких, позволительно сказать, младших сообществах поединки являлись существенным показателем положения. В 1821 г. «Миссури интеллидженсер» отмечал, что дуэли представляли собой «самый недорогой и небольшой капитал, дававший человеку возможность стать современным джентльменом»{589}. Юристы, политики и редакторы газет с готовностью хватались за дуэльные пистолеты, чтобы отстоять честь.
Исследование Дика Стюарда, посвященное дуэлям в Миссури, превосходным образом позволяет протиснуться в ментальность первых дуэлянтов пограничья. Миссури отошел к Соединенным Штатам после покупки Луизианы в 1803 г. Согласно Стюарду, до 1803 г. Миссури почти не знал дуэлей — хотя и являлся французской колонией, — однако после перехода территории в собственность США практика нашла быстрое распространение в штате. Первый дуэльный поединок «американского» Миссури отмечался в 1807 г. между Уильямом Оглом и Джозефом Макферраном. Разногласия возникли из-за поведения Огла по отношению к жене Макферрана. Когда оба встретились на Кипарисовом острове (Сайприс-Айленде) на Миссисипи, Огл погиб после второго выстрела. Хотя Макферран не подвергся аресту, он счел себя обязанным оставить должность служащего суда общегражданских исков. Однако его довольно быстро вернули обратно, и впоследствии он даже сделал неплохую карьеру. В следующем году некий Ричард Дэвис был отпущен под залог в $500 судом, перед которым предстал за направление вызова.
Отметим два поединка на новых территориях с участием дуэлянтов высокого общественного статуса. В 1811 г. Томас Т. Криттенден, главный прокурор Луизианы, дрался с преуспевающим врачом, доктором Уолтером Фенуиком. Секундантом Криттендена выступал Джон Скотт, депутат этой территории в конгрессе США, а позднее первый конгрессмен от штата Миссури. Обязанности секунданта Фенуика исполнял местный шериф, которому предстояло служить в должности генерала во время войны 1812 г., а также представлять в сенате США Висконсин. Уже первый обмен выстрелами стоил Фенуику жизни.
Спустя пять лет поединок Генри С. Гейера и капитана Джорджа X. Кеннерли вновь подтвердил прочность связи между дуэлями и политическими успехами. Оба джентльмена активно участвовали в войне 1812 г. и сделались видными гражданами Сент-Луиса — Гейер как адвокат, а Кеннерли как торговец. В схватке их Кеннерли получил ранение в ногу, но позднее поправился. После дуэли Гейер сделал блестящую политическую карьеру. В 1822 г. он прошел в Палату представителей штата Миссури, где он позднее стал спикером, выбирался и в сенат США, получил предложение президента Филмора занять пост в Кабинете. В случае Гейера (как и во многих других) факт участия в дуэли совершенно никак не повредил его политическому росту{590}.
Однако самой памятной дуэлью в истории Миссури следует, видимо, считать встречу между Томасом Хартом Бентоном и Чарльзом Лукасом в 1817 г. Фактически надо выделить целых две дуэли. Лукас, получив ранение от Бентона в первом поединке, собрался поквитаться с противником через полтора месяца, но трагически погиб. Встреча эта характерна для дуэльной культуры новых территорий на западе Соединенных Штатов и очень многое может рассказать о том, какое общество складывалось там. Поединок иллюстрирует трения между новыми людьми — теми, кто приехал сразу же на волне смены политического подчинения в 1803 г., и теми, кто представлял собой старую колониальную элиту. Он также наглядно показывает важность дуэли как средства измерения уровня общественной значимости. Поединок определял — помогал определять — или подтверждал статус человека. И в самом-то деле, в рассматриваемом случае оба его участника являлись адвокатами, конфликт между которыми разгорелся по поводу взгляда на улики в суде. На сем, правда, сходство между героями драмы и заканчивается. Бентон приехал в Миссури около 1814 г. с более удаленных к востоку земель, где у него не все сложилось гладко — его, например, выгнали из университета за кражу денег. Затем он успел поссориться с Эндрю Джексоном в Теннесси, после чего и отправился искать счастья в Миссури. Обосновавшись в Сент-Луисе, он преуспел за счет способности много трудиться и умения обхаживать влиятельных людей.
Чарльз Лукас, в отличие от Бентона, был сыном прочно укоренившейся в Миссури фигуры. Старший Лукас (или Люка, если произносить его фамилию по-французски. — Пер.) — отпрыск старинного французского рода — приехал в Соединенные Штаты в 1784 г., а после 1803 г. получил назначение на высокий судебный пост в Миссури. Чарльз пока оставался на Востоке, где заканчивал образование, и прибыл в Сент-Луис почти одновременно с Бентоном. Несмотря на разделяемую отцом патрицианскую брезгливость в отношении грубых методов и неразборчивости в средствах юристов-оппортунистов новой волны, валом валивших в Сент-Луис делать карьеру на судейской скамье, младший Лукас занялся юридической деятельностью и скоро преуспел. Кроме того, он начал включаться и в местную политику. Сцена для спектакля по имени конфронтация между Бентоном и Лукасом была таким образом подготовлена. Зарядом для взрыва выступала мощная смесь из мелкотравчатых амбиций, политических противоречий, социальных устоев и профессиональных расхождений.
Искрой-детонатором послужил спор в суде в ходе процесса в октябре 1816 г., на котором Лукас и Бентон представляли противоположные стороны. Хотя началось все с разногласий чисто юридического свойства, вопрос этот оказался скоро оттесненным на второй план, поскольку джентльмены принялись осыпать друг друга обвинениями в недобросовестности. То обстоятельство, что Лукас выиграл дело, только еще сильнее распалило Бентона. Лукас фактически обвинил его во лжи, и, как получалось, присяжные вынесенным вердиктом подтвердили заявления противника. Бентон решил поэтому послать вызов Лукасу, который, тем не менее, отклонил предложение о встрече. Поступая так, Лукас исходил из отсутствия оснований для выяснения отношений: он выполнял обязанности, взятые на себя в отношении доверителя, к тому же жюри решило в его пользу, а значит, и делить нечего. Почему он должен принимать вызов на поединок из-за ведения дела в суде? Как бы там ни было, самым оскорбительным аспектом отказа Лукаса драться с Бентоном являлся намек на то, что он (Лукас) не чувствовал себя обязанным выходить на поединок с тем, кого считал ниже себя по положению. Амбициозный адвокат вроде Бентона, стремившийся к тому же высоко подняться в Сент-Луисе, просто не имел права стерпеть подобное. Горечь пощечины еще больше усугублялась тем, что нанес ее представитель давно и прочно обосновавшейся там городской элиты.
Двое господ напоминали два поезда, на полных парах мчащихся навстречу друг другу по одной и то же колее. В августе 1817 г., во время территориальных выборов, Лукас оспорил избирательное право Бентона — наличие у него надлежащей имущественной собственности, — в ответ на что Бентон обозвал Лукаса молокососом. У Лукаса не осталось выбора, кроме как искать удовлетворения за столь откровенное оскорбление, и он соответствующим образом направил обидчику вызов. Они встретились 12 августа 1817 г., и после первых же выстрелов Лукас получил попадание в шею — потенциально очень опасную рану. Бентона не без некоторого нежелания с его стороны удалось все же отговорить от продолжения дуэли, так как подразумевалось, что они встретятся вновь, когда Лукас поправится, если поправится вообще. Требование Бентона о второй встрече являлось нарушением дуэльного кодекса, поскольку долг его как лица, нанесшего оскорбление, состоял в даче сатисфакции оскорбленному. Похоже, Бентон откровенно стремился к мести.
23 сентября Бентон вновь послал вызов Лукасу, который, к тому времени оправившись от раны, решил драться после того, как попробовал исчерпать междоусобицу мирным путем. Спустя четверо суток стороны встретились на Кровавом острове (Блади-Айленде) на Миссисипи в виду Сент-Луиса. Условленное расстояние составляло 10 футов. Рассказы о случившемся винят секундантов в недостаточности предпринятых ими для предотвращения дуэли усилий. Есть предположение о подаче неясного сигнала. Каковы бы ни были недочеты или просчеты, результат получился печальным: первая же пуля Бентона угодила в Лукаса, который вскоре скончался{591}.
Если адвокаты, практиковавшие на новых землях Американского Запада, показали себя как завзятые дуэлянты, что говорить о более традиционном сегменте поклонников дуэльной традиции — морском офицерстве? Несмотря на небольшие размеры, ВМФ Соединенных Штатов отличался эффективностью и, как говорится, заслужил шпоры[72] в войне 1812 г. В этом конфликте, имея в противниках располагавший подавляющим превосходством британский Королевский ВМФ, который — находясь на взлете славных традиций — к тому времени почти не переставая воевал около 20 лет, американский флот сполна отстоял свою честь. Морское противостояние американского и британского флотов в 1812–1814 гг. складывалось преимущественно из отдельных стычек между кораблями: «Юнайтед Сшейте» (United States, «Соединенные Штаты») и «Мэсндоннэн» (Mac?donien, «Македонец»), «Конститьюшн» (Constitution, «Конституция») и «Геррьер» (Guerriere, «Воительница»), «Конституция» и «Джава» (Java, «Ява»), «Хорнет» (Hornet, «Шершень») и «Пикок» (Peacock, «Павлин»), «Чесапик» (Chesapeake) и «Шэннон» (Shannon) — вот названия только некоторых из них. Во многих этих боях успех достался американцам — искусство судовождения, а в некоторых случаях лучше управляемые и обладающие более тяжелым вооружением корабли сыграли решающую роль. Поединки судов один на один чем-то, безусловно, напоминали дуэли: противники, выжидая, маневрировали, ища возможности достигнуть какого-то преимущества, стараясь найти слабины в обороне противника, чтобы ударить наверняка.
В случае между «Чесапиком» и «Шэнноном» сходство с дуэлью, можно сказать, полное. Капитан «Шэннона» Брук командовал двумя британскими фрегатами, блокировавшими Бостон в мае 1813 г. В гавани Бостона запертым стоял американский фрегат «Чесапик», находившийся под началом капитана Лоренса. Бруку очень хотелось спровоцировать Лоренса на вылазку и бой, посему он послал противнику письмо с вызовом на дуэль корабль против корабля. Согласно американскому историку ВМФ, А.Т. Мэхэну, хотя письмо и служило образцом учтивости, «учтивость эта очень напоминала обходительность французского дуэлянта, до дрожи в руках озабоченного тем, как бы не ошибиться с ударением в имени человека, которого он собирается вынудить к бою [sic] и убить»{592}.
Теперь нам известно, что Лоренс так никогда и не прочитал того письма, но, тем не менее, он покинул безопасные воды гавани Бостона{593}. 1 июня Лоренс вышел из Бостона, чтобы сойтись в поединке с Бруком и его «Шэнноном». После краткого, но ожесточенного боя, продлившегося 11 или 12 минут, «Чесапик» был взят на абордаж и отправлен в Галифакс. Победа стала заметным торжеством Королевского ВМФ, «Шэннона», его команды и, конечно, лично Брука{594}.
Вызов Брука, направленный Лоренсу, вовсе не единичен. В ходе войны 1812 г. подобное стало привычной практикой. Американский историк Генри Адамс, писавший в конце девятнадцатого столетия, объяснял «привычку, которая возникла у обоих флотов в 1813 г., вызывать на дуэль корабли».
Война приняла нетипичный характер, когда офицеры вроде Харди и Брука взяли на вооружение подобную практику спорить и договариваться о дуэлях между сходными по классу судами на таких условиях, которые подразумевали, что Англия признала полдюжины американских фрегатов равными по ценности всему британскому ВМФ{595}.
Суть, конечно же, состояла в том, что британцы в отличие от американцев могли позволить себе нести потери. Как высказался Адамс: «Первая обязанность британского офицера заключалась в поиске риска, тогда как первая обязанность американского офицера в том, чтобы избегать его»{596}. Чего стоила для британского правительства потеря фрегата, когда у него в море находилось более сотни таких кораблей (не считая множества других и больших боевых судов)? Для американского правительства утрата «Чесапика» равнялась гибели четверти флота.
Дуэльный характер поединков кораблей один на один зеркально отражал смертоубийственный вкус офицеров ВМФ США к дуэлям, к которым те охотно прибегали. Коммодора[73] Стивена Декейтора нужно, наверное, назвать самым выдающимся морским командиром у американцев. Еще молодым офицером он отличился на войне против Триполи, однако только его победа над британским фрегатом «Мэсидониэн» как капитана «Юнайтед Стейтс» в октябре 1812 г. сделала Декейтора по-настоящему популярным. Согласно Ч.С. Форестеру, Декейтор пользовался репутацией «взрывоопасного человека»; что ж, его карьера помнила множество ссор и драк, и в итоге он нашел смерть не где-нибудь, а на дуэли{597}.
Поединок Декейтора с коллегой — морским офицером, Джеймсом Барроном, произошел в 1820 г., хотя предыстория уходила корнями в происшествие июня 1807 г., когда британский фрегат «Лепод» (Leopard, «Леопард») обстрелял американский фрегат «Чесапик», а затем захватил его. Британское судно занималось осуществлением заявленных прав Британии на обыск американских кораблей на предмет наличия там британских дезертиров. Хотя обе страны в ту пору не находились в состоянии войны, британцы открыли огонь по «Чесапику», нанеся некоторые потери команде и повредив матчасть. Баррон — несомненно, решивший, что осторожность лучшая составляющая отваги, — спустил стяги и позволил британцам подняться на борт. Впоследствии суд трибунала отстранил Баррона от занимаемых обязанностей сроком на пять лет за неоказание должного отпора британцам. Во время войны 1812 г. Баррон находился за пределами Америки. Возвратившись домой в 1818 г., он подал рапорт о восстановлении во флоте. Просьбу отклонили на том основании, что Баррон не воевал за свою страну в трудную минуту, когда она так нуждалась в нем. Декейтор с его незапятнанным послужным списком участвовал в составе трибунала, который отстранил Баррона, и как морской комиссар он возражал против восстановления этого офицера в 1818 г.
В начале лета 1819 г. Баррон вступил в длительную переписку с Декейтором, заявив в одном письме следующее: «Вы травили меня, преследовали и гнали всей властью и всем влиянием Вашей должности, Вы заявляли о Вашей решимости изгнать меня с флота». В конечном итоге разочарованный во всем Баррон отважился на вызов. Декейтор принял его с достойным sang-froid — с вполне подобавшим ему хладнокровием. Он отвечал:
Я должен сожалеть о необходимости сражаться с любым человеком, но, по моему мнению, человек, избравший военную профессию, не вправе сделать иного выбора, кроме как принять приглашение от любого лица, которое не считает не стоящим своего внимания.
Декейтор предпочел встретиться с Барроном в Бладенсберге, поблизости от Вашингтона, где жил. Выбор его объяснялся «неудобством для человека лежать раненым вдалеке от дома». Утром 22 марта 1820 г. Баррон и Декейтор сошлись на дуэльной площадке в Бладенсберге. Очевидец записал, что
оба выстрелили так близко по времени один за другим, что казалось, раздался один выстрел… Оба упали почти в тот же миг… оба… судя по всему, считали себя смертельно раненными. Коммодор Баррон сказал коммодору Декейтору, что прощает его от всей глубины души.
Декейтора отнесли домой, где он к вечеру умер. Газета «Нэйшнл интеллидженсер» объявила о смерти Декейтора такими словами: «Скорби, Коламбия! Ибо одна из ярчайших звезд твоих закатилась»{598}.
Двумя годами ранее Декейтор взял на себя обязанности секунданта при Оливере Хазарде Перри, другом герое войны 1812 г., обеспечившем себе место в пантеоне морских богов Америки решительным разгромом британцев в битве на озере Эри в сентябре 1813 г.[74] Перри пришел на поединок с офицером морской пехоты Джоном Хидом из-за происшествия, имевшего место на борту «Джавы», когда та курсировала в Средиземном море в 1816 г. Командуя тогда «Джавой», он обвинил Хида в небрежении обязанностями и затем ударил его. Вопрос о поведении обоих рассматривал трибунал, который поставил офицерам на вид, но вернул их на службу. Так или иначе, на сем дело не кончилось, а сердце не успокоилось. По возвращении в Соединенные Штаты случай получил широкое публичное освещение. В общем, в результате всего Хид вызвал Перри на дуэль. В полдень 19 октября 1818 г. они, сопровождаемые секундантами — Перри представлял Декейтор, — встретились у Уихокена, на месте памятного поединка Бёрра и Хэмилтона 1804 г. или около него. Хид и Перри сначала стояли спина к спине, затем стали расходиться, чтобы в определенный момент повернуться и выстрелить. Хид сделал это первым, но промахнулся, в ответ на что Перри, в соответствии с принятым решением дать Хиду шанс ухлопать себя, но не отвечать огнем на огонь, разрядил пистолет в воздух{599}.