Заключение Мир в XIX веке: исторические итоги и обращенность в будущее

Заключение

Мир в XIX веке: исторические итоги и обращенность в будущее

В XIX в. человечество пережило эпохальные перемены: изменения в экономике и обществе были настолько сильны и столь значительно воздействовали друг на друга, что можно по праву говорить о «рождении современного мира».

По мере того как мировые процессы становились все более взаимосвязанными, формы действия людей по всему миру начали походить друг на друга, наметилась тенденция глобальной унификации. Возрастающее единообразие проявлялось не только на примере таких крупных институтов, как армия, церковь или суд, но и в том, как люди одеваются, разговаривают, едят, ведут себя в семье. При этом усложнилась внутренняя структура самих обществ и государств.

К началу «долгого XIX столетия» сравнительно малочисленная группа аристократов, священников, «людей пера» доминировала над огромным количеством крестьян и ремесленников. Накануне Французской революции аббат Сийес вопрошал: «Что такое третье сословие? Всё. Чем оно было до сих пор при существующем порядке? Ничем. Что оно требует? Стать чем-нибудь». К концу XIX в. подобные вопросы могли поставить новые классы. В мире появилось почти 100 млн промышленных рабочих. Аристократия не исчезла, но теперь не только она, но и буржуазия, средние слои, рабочий класс стали определять облик эпохи.

Менялся социальный и культурный ландшафт, место и роль культуры в обществе. Люди все еще читали Библию, труды Пророка, аналекты Конфуция, произведения классиков греческой и латинской литературы, но уже стремились получать и современные научные знания.

Исторические пейзажи начала и конца XIX в. радикально отличаются. В 1800 г. в Индии были религиозные нигилисты, а к 1900 г. там появились атеисты. Ранее, на рубеже XVIII–XIX вв., пожалуй, только узкий круг людей в Японии мог переживать по поводу вреда, наносимого природе. К 1900 г. в мире возникли экологические объединения и активные борцы за охрану природы. В конце XVIII в. американцы могли лишь задумываться над тем, что собой представляют религии Востока, в то время как в конце XIX в. появились даже белые американские общины Бахаев.

Наиболее ярко изменения эпохи представлены в искусстве: импрессионизм, кубизм, атональная музыка сменили академизм в живописи и доминирование гармонии в музыке. Творчество Поля Гогена, Густава Климта и Пабло Пикассо стало успешно конкурировать с наследием классического искусства.

«Долгий XIX век» возвестил приход нового времени для судеб мира и человека. Он стал временем невиданных ранее в истории перемен; временем утверждения ценностей, без которых немыслим современный мир — свобода и демократия, рыночная экономика и капитализм.

Демографический взрыв

Историческая материя XIX в. многослойна. Один из таких слоев — глобальная история народонаселения, или демографическая история. С этой точки зрения мир XIX в. предстает миром новых популяционных реалий. Человеческий вид в масштабах целой планеты впервые вышел за пределы биологических границ, в которых он пребывал на протяжении многих веков. Рост численности людей начался уже во второй половине XVIII в., а к 1800 г. совокупное количество обитателей мира достигло 1 млрд человек. Произошел грандиозный рывок к новому демографическому порядку. При этом распределение людей на планете Земля продолжало оставаться неравномерным. Как две тысячи лет назад, основная их масса жила в Азии. К 1800 г. совокупное число китайцев, японцев, индусов и других азиатских народов составляло немногим более 650 млн человек. Второе место по численности занимала Европа — чуть более 200 млн человек. В Африке, обескровленной тремя веками работорговли, проживали немногим более 100 млн. На этом фоне Австралия с Океанией были почти пустынными — всего 2 млн человек. Население Америки, чей этнический состав после проникновения туда европейцев качественно изменился, было распределено неравномерно: если в северной ее части проживали 7 млн человек, то в центральной и южной — 24 млн.

Демографическое преимущество Азии над всем остальным миром было обусловлено наличием большого числа многотысячных городов, а также огромного количества сельских поселений, обитатели которых были способны прокормить и самих себя, и всех горожан. Более или менее благоприятный климат в сочетании с продовольственными возможностями были важными факторами, позволяющими обеспечивать поддержание высокой плотности населения в таких странах, как Китай, Индия, Япония и Таиланд. На азиатском фоне демографические характеристики Европы выглядели достаточно хорошо, поскольку, уступая ей по площади более чем в четыре раза, население Европы было меньше азиатского всего лишь в три раза. Последнее обстоятельство в исторической перспективе стало одной из причин перенаселенности европейского континента и все возрастающей миграции европейцев за его пределы.

Весь XIX век европейская перенаселенность (к 1850 г. численность европейцев превысила 275 млн человек) подпитывала исход огромной массы «лишних людей» в Новый Свет. Особенно интенсивно заселялась Америка, ставшая для миллионов выходцев из Европы настоящей «землей обетованной». После того как в результате первых контактов европейцев с индейцами подавляющее большинство коренных американских народов либо было истреблено, либо вымерло от незнакомых для них болезней, американский суперконтинент почти опустел, и для огромных масс переселенцев открылся путь на запад. Темпы заселения обеих Америк были различными. Если в XVI, XVII и XVIII столетиях основной поток европейских мигрантов направлялся в страны Центральной и Южной Америки, то приблизительно с 1840 г. переселенцы стали активно заселять североамериканский континент, в том числе к западу от Аппалачских гор. Всего за одно-два десятилетия численность североамериканцев увеличилась почти в 4 раза, достигнув к 1850 г. около 26 млн человек. Темпы роста населения Центральной и Южной Америки тоже были высокими, но уже отставали от севера. К 1850 г. общее количество латиноамериканских народов составило 38 млн человек.

По сравнению с Азией (к 1850 г. — более 800 млн человек), Европой и обеими Америками демографическая ситуация в остальных частях мира почти не изменилась. В Африке к 1850 г. численность населения едва перевалила за 110 млн, а в Австралии и Океании она и вовсе осталась на уровне начала века. Африканский застой был обусловлен многовековой политической нестабильностью, которая и в XIX в. продолжала оставаться основным фактором, подрывающим возможность демографического роста. Свою роль играл и тяжелый тропический климат, который на большинстве территорий не располагал к развитию продуктивного сельского хозяйства. Что касается Австралии и островов Тихого океана, то там вплоть до середины столетия все еще сохранялись первобытные условия существования, и лишь прибытие европейцев было способно заложить новые основы хозяйственной жизни, а следовательно, и обеспечить последующий демографический рост.

К 1900 г. тенденции, наметившиеся к середине столетия, проявили себя еще в большей мере. Особенно это касалось Северной Америки, которая по демографическим характеристикам обогнала центральную и южноамериканскую часть суперконтинента. Теперь там проживали 82 млн человек, тогда как к югу от границы США и Мексики — 74 млн. Население Азии к этому моменту уже приблизилось к 950 млн, а в Европе перевалило за 400 млн. Тем самым только за одно столетие численность населения в Старом Свете удвоилась, в Южной Америке — утроилась, а в Северной Америке она выросла более чем в 10 раз. Поистине XIX век стал веком Европы и ее миграционных проектов по другую сторону Атлантического океана. Лидерство Азии по демографическим показателям все еще продолжало оставаться бесспорным, но почти непрекращающийся приток выходцев из Европы во все части света превратился в проблему и для азиатских стран. Тот незначительный демографический сдвиг, который к 1900 г. был отмечен в Австралии и Океании (6 млн человек), также следует приписать европейской экспансии. В свою очередь, сравнительно небольшой прирост населения в Африке (немногим более 130 млн человек к концу столетия) свидетельствовал о том, что Африка продолжала оставаться негостеприимной к выходцам из Европы, и в западной прессе ее с отчаянием называли «могилой для белого человека». Тем не менее быстрое развитие тропической медицины к концу столетия и особенно появление все более надежных средств против малярии впервые открывали шанс для расширяющегося европейского присутствия и в этой части света.

В целом XIX век стал первым столетием устойчивого демографического роста. Всего за 100–150 лет численность людей на Земле удвоилась, достигнув к 1900 г. 1,6 млрд (в 1750 г. она едва составляла 790 млн человек). Это открывало новые перспективы социального, экономического и культурного развития для всего человечества, но при этом ставило перед ним и новые проблемы глобального плана. Значимость этих проблем в полной мере была осмыслена лишь во второй половине XX в., но и в XIX в. такие умы, как Томас Мальтус, уже задавались вопросом о том, к чему приведет эта новая и устойчивая демографическая тенденция. В определенном смысле человечество вновь сталкивалось с тем, что было около 5000 лет назад, когда рост народонаселения вошел в противоречие с недостаточностью ресурсов. Тогда выход из этого противоречия был найден в развитии новых форм хозяйственной жизни. В XIX в. также был сделан шаг к построению совершенно новой экономической реальности.

Технологическая революция

В XIX в. человечество впервые перестало жить в условиях господства ручного труда, а экономическое развитие определялось не только потенциалом земледельческого хозяйства. В этом столетии произошли одна за другой несколько технологических революций, следствием которых стало появление новых видов промышленности, транспорта, энергетики, военного дела и даже искусства, а также высвобождение большого количества свободного времени и социальной энергии.

По сравнению с финальной частью столетия его начало выглядит почти неподвижным. Повсеместно основным источником энергии выступает мускульная сила человека и домашних животных — там, где они существуют. В Европе и Азии, кроме того, привычно пользуются силой ветра (парус, ветряная мельница) и проточной воды (водяная мельница). Подавляющее большинство применяемых технологий появилось много веков назад и почти не претерпело изменений. Однако инновации уже налицо. Изобретенная Джеймсом Уаттом паровая машина быстро находит себе применение в Англии и уже в первые десятилетия календарного XIX в. стимулировала развитие целого ряда отраслей экономики. Еще при жизни своего создателя сила пара начинает использоваться в работе мощных насосов, откачивающих воду из угольных шахт, что, в свою очередь, дает новый толчок росту каменноугольного производства и всей энергетики, как бытовой, так и промышленной. Почти тогда же сила пара начинает приводить в движение механизмы на фабриках (первоначально текстильных, но не только), и это высвобождает массу свободных рук для других полезных занятий. К 1820 г. британские инженеры придумывают способ использования парового котла в транспортной отрасли. Появляются пароход и паровоз, движущийся по железнодорожным рельсам. Начинается эра скоростного сообщения. Еще почти целых двадцать лет эта технологическая инновация остается монопольной собственностью Британской короны, но в 1840-е годы ей находится применение в Северной Америке, а затем и в других частях света. Вся вторая половина столетия становится временем бурного железнодорожного строительства и развития пароходства. В результате человечество достигает новых пределов скорости, расстояния между удаленными частями света неожиданно сокращаются, а мир по-настоящему становится глобальным.

В те годы, когда энергия пара уже начала изменять качество технических средств, появилась еще одна технологическая инновация, которой было суждено кардинально преобразовать мир. Речь идет об использовании электричества. В той или иной мере об электричестве было известно давно, однако умение обращаться с ним было приобретено в XIX в. Первый электрический конденсатор («Лейденская банка») был изобретен в 1745 г., и лишь после этого эксперименты с электричеством стали по-настоящему возможны. В 1831 г. англичанин Майкл Фарадей открыл явление электромагнитной индукции, лежащее в основе работы электрического трансформатора, и вслед за этим началось развитие электротехники. Первые электрические устройства были несовершенны, но все же они сразу находили себе применение. В первой половине 1830-х годов появился электрический телеграф, который сначала был всего лишь техническим курьезом, пока через десять лет Сэмюэл Морзе не нашел ему достойное применение, догадавшись соединить его с печатающем устройством. В результате возникло первое средство дальней связи, которому нашлось применение и в диспетчерских пунктах железнодорожных станций, и в системе государственного управления. В середине столетия трансатлантический телеграфный кабель впервые связал Америку и Европу, позволив передавать информацию между континентами с невиданной ранее скоростью.

Исследование свойств электромагнитного поля дало начало техническим экспериментам по созданию первых электромоторов, и уже в 1834 г. Борис Семенович Якоби в Санкт-Петербурге сумел сконструировать первый действующий электродвигатель, который вскоре был применен на водном, а затем железнодорожном транспорте. Однако маломощность первых электромоторов еще долго была причиной того, что они оставались слабой альтернативой для паровых котлов. С конца 1830-х годов изобретатели разных стран включились в работу по созданию эффективной электрической лампочки. Предлагавшиеся варианты решений долгое время были неэффективны, пока в 1879 г. американец Томас Эдисон, наконец, сумел запатентовать первую лампочку с платиновой нитью, способную работать продолжительное время. К этому времени искусственное освещение уже стало частью городской культуры, но возможности применения электрической лампы оказались более разнообразны. Электрическое освещение стали активно использовать на предприятиях, на транспорте, а с 1895 г. и в работе кинопроекционного аппарата.

К началу 1880-х годов умами ведущих инженеров овладела идея поиска нового типа двигателя, который был бы более компактным, чем паровой котел, используемый на паровозах и пароходах, но более мощным и легко обслуживаемым, чем электромотор. Итогом бесконечной череды проб и ошибок в 1885 г. стало изобретение немецкими инженерами Готтлибом Даймлером и Вильгельмом Майбахом бензинового карбюраторного двигателя, который вскоре был успешно опробован на всех видах наземного транспорта, а спустя несколько лет стал использоваться и в авиации. Появление двигателя внутреннего сгорания дало мощный импульс развитию нефтедобычи и нефтепереработки, что, в свою очередь, привело к глобальным изменениям в экологии; около 1890 г. «ископаемое топливо» начало доминировать во всемирном масштабе. Подобно тому, как паровой двигатель привел к быстрому развитию пароходства и железнодорожного транспорта, а самые простые электромоторы стали частью электротехнических инноваций, двигатели внутреннего сгорания запустили маховик развития автомобильного транспорта, авиации и военной техники. В последнем случае подавляющее большинство достижений относятся уже к XX в., но условия для их появления были заложены еще в XIX столетии.

Все упомянутые технологические инновации оказали глубокое влияние на все сферы экономической, социальной и культурной жизни XIX в. Паровая энергетика стимулировала развитие целого ряда отраслей промышленности, начиная с горнодобывающей и текстильной, напрямую способствуя появлению первых форм крупного производства. Электротехника, двигатели внутреннего сгорания, производство нефти в еще большей степени расширили эту тенденцию. Новая энергетика рождала новые формы промышленности и транспорта, а те, в свою очередь, влекли за собой изменения в способах организации труда и в экономическом укладе все большего числа стран. К середине XIX в. безоговорочным лидером в сфере технологических инноваций была Великобритания, но уже с середины столетия в соперничество с ней включились США, Германия, Франция, Россия, а к концу века — Италия, Япония, Швеция, Бельгия. Триумфальный технологический и экономический успех Великобритании был отмечен первыми международными выставками, такими, как выставка в Хрустальном дворце 1851 г. под Лондоном. На ней, как и других подобных мероприятиях, вниманию общественности представлялись самые разнообразные изобретения и технические новинки. XIX век оказался одним из самых счастливых столетий по части технологических инноваций, но подавляющее большинство их нет возможности даже упомянуть. Среди тех изобретений, что вошли в золотой фонд человеческой цивилизации, назовем только некоторые: фотоаппарат, телефон, радио, электроннолучевая трубка, рентгеновская установка, мотоцикл, автомобиль, велосипед, швейная машинка, кинокамера.

Урбанизация

Индустриализация и механизация коренным образом изменили трудовую сферу, революция коммуникаций сделала возможной миграцию из деревень и урбанизацию. Мир XIX в. был миром растущих городов. До наступления этого столетия подавляющее большинство населения жило в сельской местности, а немногочисленные города играли роль центров локальной торговли и традиционного производства. Наиболее крупные из них были расположены в Азии, а в Европе к началу XIX в. только Париж и Лондон могли претендовать на звание мегаполисов. Технологическая революция в Англии и последующий за ней промышленный переворот вызвали развитие промышленности и потребность в свободной рабочей силе. В первой трети XIX в. благодаря неиссякаемым потребностям угольной и текстильной индустрии быстро выросли Манчестер, Ливерпуль, Лидс, Глазго и другие британские города.

По мере того как волны промышленного развития распространялись за пределы Великобритании, там тоже начинался бурный городской рост. С середины XIX в. быстро увеличивалось население Парижа, Берлина, Мюнхена, Гамбурга, Санкт-Петербурга, Одессы. В Новом Свете ситуация во многом была схожей. Становление мясной промышленности стало причиной стремительного роста Буэнос-Айреса и Чикаго, «золотая лихорадка» 1840-х годов дала стимул развитию Сан-Франциско, а производство и экспорт кофе — развитию Рио-де-Жанейро, который к концу столетия был обойден Сан-Паулу. Такая же ситуация в последней четверти века наблюдалась в Токио, Иокогаме, Осаке и Гонконге.

Быстрый рост городов происходил за счет притока в них пришлого сельского населения, пополняющего ряды рабочего класса. Вокруг заводов и фабрик повсюду возникали трущобы, поэтому санитарное состояние новых индустриальных центров было удручающим. Хозяева промышленных предприятий зачастую не обращали внимания на бедственное положение рабочих, имея возможность в любой момент заменить недовольных на новых работников, в том числе из подростков и женщин. Монотонная изматывающая работа на предприятиях, оснащенных машинами, часто не требовала высокой квалификации, и оплата труда была невысокой. Это регулярно вызывало недовольство и сопротивление рабочих. Они громили заводские цеха, ломали промышленное оборудование, строили баррикады, брались за оружие. На протяжении XIX в. волна классового противостояния прокатилась по многим странам мира. В историю этот век вошел как время ожесточенной классовой борьбы и городских революций. Последствием этих драматических событий стало осознание рабочими своих классовых интересов. С середины XIX в. в Европе начинают возникать первые политические партии, выражающие интересы рабочих. Широкую популярность среди рабочих получили идеи марксизма, анархизма, тред-юнионизма и других идеологий.

В свою очередь, городские власти и хозяева предприятий все чаще осознавали, что необходимо улучшать условия труда и жизни рабочих и их семей. С середины XIX в. во многих западных странах стали осуществляться санитарные преобразования: улицы очищались от мусора, строились общественные туалеты, прокладывались водопровод и канализация. Наиболее просвещенные представители общественности рекомендовали создавать специальные школы для рабочих и их детей, чтобы повышать их грамотность и побуждать отказываться от вредных привычек, таких, как пьянство. Наряду с этим все большее значение приобретала борьба с мелкой преступностью как порождением бедности и нищеты. Стремление к улучшению нравов стало важной частью жизни огромного числа образованных представителей среднего класса, которые охотно посвящали свое свободное время работе в системе образования, санитарно-медицинских учреждениях, занимались благотворительностью и журналистикой. В целом XIX век был не только временем революций, но и веком разнообразных социальных реформ, которые благотворным образом сказались на общественной жизни.

К концу XIX в. уровень материального благополучия горожан в западных странах понемногу повышается. Во многом это было вызвано изменениями в характере организации производства. Первоначально «дикие» условия труда сменились более рациональным и эффективным управлением. Увеличивались производительность труда, зарплата рабочих. Из трущоб и подвалов семьи рабочих начали переселяться в отдельные квартиры. Эти позитивные сдвиги, ставшие итогом разнообразных социально-экономических реформ, произошли главным образом в Северной Америке и странах Европы. Однако в большинстве стран мира до подобного положения было ещё далеко. По этой причине протестные настроения там не успокаивались. С неистовой силой они дали о себе знать целой чередой революций, которые прокатились по миру в самом начале XX в.

Стандартизация

XIX век справедливо назван эпохой «ускорения», увеличения глобальной однородности и стандартизации жизни. Ярким свидетельством становления единых национальных и общемировых рынков была стандартизация — времени, валюты, техники, одежды. Не случайно именно в XIX в. появилась идея всемирного языка: в 1879–1880 г. немецкий католический священник Иоганн Мартин Шлейер (1831–1912) предложил не очень удачный проект искусственного языка под названием «воляпюк», а в 1887 г. врач из Варшавы Людвик (Лазарь) Заменгоф (1859–1917) выпустил на русском языке учебник эсперанто — языка, ставшего весьма популярным.

Стандартизация измерения времени — ответ на «транспортную революцию», в первую очередь на появление железных дорог. Логика развития железных дорог и планов движения форсировала координацию времени, но реализация этой программы затягивалась. Согласование времени являлось техническим вызовом, лишь изобретение передачи электронных импульсов через телеграф сделало проблему принципиально разрешимой. Унификация времени шла в двух плоскостях: внутри государств и между ними. Международная координация нередко предшествовала национальной.

Еще в XVIII в. английские моряки начали ориентироваться по Гринвичскому меридиану (в Гринвиче близ Лондона с 1675 г. располагалась Королевская обсерватория). К 1855 г. Гринвичский меридиан использовался повсеместно на территории Британской империи в качестве начала отсчета географических долгот и для определения нулевого часового пояса; с 1880 г. подобное использование стало обязательным. В 1884 г. на международной конференции в Вашингтоне делегаты рекомендовали опираться на Гринвичский меридиан. К 1893 г., следуя выступлению в рейхстаге военного стратега Гельмута Мольтке (1800–1891), Гринвичский меридиан в качестве нулевого принимают все составные части Германского рейха, а в 1911 г. — Франция, до этого двадцать лет не желавшая признавать приоритет северного соседа, жившая при Парижском меридиане. Российская империя продолжала пользоваться Пулковским меридианом.

Эксцентричный математик Кирико Филопанти (1812–1894) и канадский железнодорожный инженер Сэндфорд Флеминг (1827–1915) независимо друг от друга в 1858 г. и 1879 г. предложили разделить мир на 24 часовые зоны, по 5° каждая. В США железнодорожные компании договорились о разделе материковой части страны на 4 часовых пояса уже в 1883 г., но официально это деление было утверждено Конгрессом только в 1918 г.

Вслед за первой железной дорогой Манчестер — Ливерпуль (открыта в 1830 г.) во многих странах утверждается единая ширина колеи 1435 мм. (за исключением, в частности, Российской империи).

В 1801 г. американский изобретатель Эли Уитни (1765–1825), более известный как создатель хлопкоочистительной машины, предложил делать стрелковое оружие из взаимозаменяемых стандартных деталей. С 1880-х годов все более унифицируется и производство строительных материалов.

В 1875 г. в Париже представители семнадцати стран подписали Метрическую конвенцию, за которой последовало создание единой международной системы измерений. В ее основе лежала метрическая система, принятая в качестве обязательной во Франции в 1837 г. На протяжении XIX в. продолжают уточняться эталонные значения метра и килограмма.

В последней четверти XIX в. своего рода символом финансовой состоятельности государства стал золотой стандарт, обеспечивавший стабильность курса, отсутствие инфляции, легкость валютного обмена. Еще в 1821 г. к золоту был приравнен британский фунт стерлингов. В 1865 г. Франция, Бельгия, Италия и Швейцария создают Латинский валютный союз, провозгласивший с 1866 г. биметаллический стандарт, но из-за кризиса 1873 г. и резкого падения цен на серебро после начала добычи на месторождениях в Неваде его члены, а также Германия, Дания, Швеция переходят на золотой стандарт. В 1879 г. золотой стандарт вводят де-факто США (де-юре в 1900 г.), в 1897 г. — Россия, в 1902 г. — Австро-Венгрия, в 1901 г. — Япония (первая попытка была предпринята в 1871 г.).

Рационализация веры

Формализация и стандартизация касались не только производства и быта, но и мировоззрения, верований, отношений между людьми. Не религиозная традиция, а разум начинает рассматриваться «последним источником авторитета» (Г.-Г. Гадамер). Функциональное отношение к Богу, распространившийся атеизм, развитие естественных и точных наук подрывали основания веры. Церковь, приспосабливаясь к новой ситуации, старалась не вступать в конфликт с наукой и прогрессом. Эмоциональность веры явно угасала, религиозность становилась трезвой.

«Долгий XIX век» стал эпохой утверждения свободы совести, а затем и отделения церкви от государства в христианских странах, ранее наиболее нетерпимых к иным конфессиям. В революционной Франции свобода совести вводится Конституцией 3 сентября 1791 г., но окончательно идеал французской «светскости» (la?cit?) — отделения церкви от государства — восторжествовал в 1880-е годы. В США свобода совести, наряду со свободой печати, собраний и петиций, была утверждена Первой поправкой к Конституции (1791), однако это решение оставалось на уровне федерации, а не штатов. Так, в Массачусетсе налог в пользу конгрегационалистской церкви собирался вплоть до 1833 г., в Нью-Гемпшире только в 1876 г. было отменено требование, согласно которому все избранные должностные лица могли быть только протестантами, а мормонская территория Юта была принята в состав США в 1896 г., через полвека после первого ходатайства (1847), после согласия на запрет многоженства. Только в 1925 г. Верховный суд своим решением по делу «Гитлов против штата Нью-Йорк» распространил действие Первой поправки на власти штатов, и тем самым стало возможным говорить об окончательном отделении церкви от государства.

В Великобритании терпимость к антитринитариям (унитариям) была провозглашена в 1813 г., католики были в основном уравнены в правах с протестантами в 1829 г., но налоги в пользу англиканской церкви платили все жители Ирландии (в основном — католики) вплоть до 1871 г. Евреи были уравнены в правах с христианами в Британской империи актами 1846 и 1858 гг. Вплоть до сегодняшнего дня пресвитерианская церковь Шотландии и англиканская церковь Англии остаются государственными.

В Российской империи, в целом традиционно значительно более веротерпимой по сравнению с другими европейскими державами, православие было государственной религией, причем каждый подданный империи не мог не принадлежать к какому-либо вероисповеданию. Императорский указ от 17 апреля 1905 г. «Об укреплении начал веротерпимости» разрешил, в частности, переход из православия в другие христианские конфессии и уравнял в правах старообрядцев. 14 декабря 1906 г. из Уголовного уложения была изъята статья, каравшая за переход из христианства в другие религии. Следствием стали невиданный, трагически краткий расцвет старой веры, ее «золотой век» (1905–1917) и масштабный переход в католицизм в когда-то униатских западнорусских (белорусских) землях. Окончательное уравнение в правах всех жителей страны и де-факто отделение церкви от государства были утверждены постановлениями Временного правительства «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений» (20 марта 1917 г.), «О свободе совести» (14 июля 1917 г.).

Из ключевого мировоззренческого института, часто единственной связи между народом и образованными верхами, религия постепенно становилась одной из общественных систем, подобных праву, хозяйству, политике. Впрочем, ослабление материальной власти христианской церкви после секуляризации подчас усиливало ее духовную силу, превращая епископов из светских политиков и собственников в искренних людей церкви и веры. Все мировые религии учились отвечать на новые вызовы времени.

Несмотря на, казалось бы, сокрушительные удары по традиционному авторитету религии, важнейшим из которых стала теория эволюции, подавляющее большинство населения Земли оставались верующими, более того, во второй половине столетия в большинстве европейских стран вольнодумство в вольтерьянском духе вышло из моды среди образованных верхов. К примеру, британский премьер-министр Уильям Гладстон (1868–1874, 1880–1885, 1886,1892–1894), в отличие от своего предшественника лорда Пальмерстона (1855–1858, 1859–1865), был глубоко религиозен. В России к началу XX в. разрываются сословные границы духовного сословия: в монахи уходят и дворяне, среди которых, к примеру, — будущий неутомимый борец за чистоту церкви, архиеп. Уфимский Андрей (Ухтомский, 1872/1873-1937), будущий патриарх Алексий I (Симанский, 1877–1970). Подчас вера представлялась своего рода викторианской смесью романтических средневековых образов и необходимой обществу моральной дисциплины. В отличие от революционной эпохи рубежа XVIII–XIX вв., именно верхи порой оказывались набожнее низов.

Позитивистское, на первый взгляд, рациональное XIX столетие породило не только новые религии — мормонизм и бахаизм, но и христианских аскетов и мистиков «средневековой» силы и чистоты. В православии достаточно вспомнить св. Серафима Саровского и оптинских старцев. В 1858 г. по всему католическому миру прокатилась весть о явлениях Девы Марии 14-летней девушке в маленьком городе Лурд в Пиренеях на юге Франции; заговорили о чудотворных исцелениях. В 1867–1908 гг. только зарегистрированных паломников в Лурд насчитали более 4,9 млн.

Либерализация политики

В эпоху, пришедшую на смену политической стихии Просвещения, политика обретает новые измерения. Власть становится публичной, а люди из подданных превращаются в граждан. Развитие рыночных отношений, разграничение функций церкви и государства, рационализация мировоззрения приводят к окончательному оформлению сферы политики, политические отношения приобретают «прозрачность». Одновременно с укреплением и совершенствованием государственной машины возникают новые институты политики, связанные с притязанием человека на участие в осуществлении публичной власти (парламенты, конституции, партии и т. п.). Сфера политического все более приобретает характер соревнования многообразных групп за власть. «Механизмы» такой политики призваны обеспечить оптимальную интеграцию несовпадающих групповых интересов.

В XIX в. меняется представление о характере взаимоотношений политической власти и общества: народ провозглашается в качестве безусловного источника власти (суверена). Именно он наделяется правом изменять государственный строй в соответствии с его представлениями о безопасности и счастье. Соответственно, важной нормой эффективности государственной власти и одновременно способом контроля за ее деятельностью провозглашается разделение власти на законодательную, исполнительную и судебную. Эта норма призвана была содействовать профессионализации политической деятельности и одновременно противодействовать концентрации власти в руках немногих.

В XIX в. в передовых индустриальных обществах распространяются либеральные политические принципы, на роль базовой нормы политической культуры начинает претендовать идеал правового государства. Его символическим отображением становится образ «государства — ночного сторожа», которое не вмешивается в частную жизнь человека и стоит на охране его прав: на жизнь, свободу и собственность. В соответствии с подобными ценностными установками видится вся государственная система, которая предполагает верховенство законодательных органов над исполнительными, независимость судебной власти, соревновательность избирательной системы. Право граждан на выбор форм власти, открытая дискуссия с ее представителями существенно видоизменили традиционные институты власти, создали новые, позволявшие предотвратить политическое насилие в его «абсолютных» проявлениях.

Оборотной стороной автономизации и рационализации политики стало нарастание формализма и обезличивание политических отношений. Лицемерие, продажность, бюрократическая волокита довольно быстро стали естественными спутниками новых демократий и причиной их внутренней неустойчивости. Происходит резкая поляризация общества, сопровождающаяся масштабными социальными конфликтами, нашедшими свое отражение в росте социалистических и анархистских идеологий.

После периода революций, социальных потрясений и продолжительных волнений середины века в 1880-е годы во многих крупных странах мира произошла стабилизация власти и консолидация политического устройства. Суть и причины этой консолидации различались: завершение процесса объединения страны (Германия, Япония); отход от предыдущих попыток реформ (США после окончания периода Реконструкции в 1877 г.); возвращение к строгому автократическому правлению (в Российской империи при Александре III, в Османской империи при султане Абдул-Хамиде II); переход к авторитарным реформаторским режимам (Мексика при Порфирио Диасе, Сиам при короле Чулалонгкорне, Китай в период «политики самоусиления»); новые попытки заложить фундамент парламентских демократий (Франция периода Третьей республики, Великобритания после избирательной реформы 1884 г.). Однако результаты этих процессов были поразительно похожи: до вспышки новых революционных волнений начала XX в. режимы власти во всем мире переживали период стабильности по сравнению с предшествовавшими десятилетиями. Это можно оценивать негативно — как усиление государственного аппарата, но и позитивно — как восстановление государственной дееспособности и сохранение внутренней стабильности (Ю. Остерхаммель). Также в это время осуществлялись первые попытки системного социального обеспечения под эгидой государства: в последней трети XIX в. были заложены основания социального государства в Германии, Великобритании и даже в США, где пытались преодолеть долгосрочные гуманитарные последствия Гражданской войны.

Русский XIX век

В XIX в. Россия вошла в качестве одной из великих держав. Тончайший европеизированный слой высшей бюрократии и дворянства возвышался над многомиллионной массой крестьянства и мещан. Социальной середины Россия была лишена, страна не имела развитых демократических и городских традиций. Вплоть до 1905 г. Россия не знала ни конституции, ни парламента, ни политических партий, ни современной политической жизни в целом. Естественно, что политика преобразований, реформы, модернизация сталкивались в России с особыми трудностями.

В XIX в. продолжилось дальнейшее расширение территории империи, Россия становится поистине «миром миров» (М. Гефтер). Российская империя — бескрайняя, плохо структурированная, представлявшая собой относительно слабо упорядоченное объединение земель, юрисдикций, народов — казалась просвещенным современникам, как и многим сегодняшним историкам, архаичной и отсталой. Историографические дискуссии последнего времени, новые научные данные не подтверждают концепты «отсталости» России, некомпетентности царской власти, бесперспективности крестьянского («архаичного») общества. Историки попытались пересмотреть чересчур негативный баланс русского XIX в. и переосмыслили империю как «современное», жизнеспособное государство, способное реагировать на вызовы модернизации и вырабатывать эффективные практики управления различиями.

История Российской империи XIX в., особенно после «Великих реформ» показывает, что она принципиально не описывается каким-то одним доминантным нарративом: ни традиционалистским, ни модернизационным, ни полумодернизационным, ни национализирующим, ни революционным. Русский XIX век, сохраняя «пережитки» имперской архаики, постоянно вырабатывал новые формы политической, общественной и культурной жизни. Россия отвечала во многом на те же вызовы, на которые реагировали европейские общества.

Финал «долгого XIX века» принес с собой конец монархическому государству в России, за которым последовали долгие споры историков о телеологии неизбежности революции и падения монархии. В ходе этих дискуссий оценки «зрелости объективных условий» революции, исторической «закономерности» насильственного переворота были подвергнуты сомнению. В этом плане «1913 год» представляется иногда в качестве некоего магического узлового пункта, который мог расставить вехи и совсем по-иному.

Мировой порядок XIX века

Согласно одному из распространенных мнений, XIX в. был веком без войн. Это верно, но с очень серьезными оговорками. Глобальных вооруженных конфликтов после Наполеоновских войн в этот век действительно не происходило. Однако локальные и региональные военные столкновения происходили постоянно и повсеместно. Во многом причиной этого являлась международная политическая система, которая сложилась в первой четверти столетия. Мир XIX в. был миром больших империй — континентальных и колониальных, которые избегали серьезных конфликтов между собой.

Великие державы соперничали друг с другом и не испытывали уважения к малым государствам, которые они рассматривали как потенциальных возмутителей спокойствия. Такие страны, как Испания, Бельгия или Швеция, мало занимали образованных британцев, французов или немцев и на самом деле не воспринимались ими всерьез. Ирландия, Норвегия, Польша и Чехия вообще не существовали еще как самостоятельные государства. Идею европейского плюрализма государств любой величины, лежавшую в основе различных проектов мира эпохи Просвещения, в позднем XIX в. невозможно было помыслить. В так называемую эпоху «национальных государств» наиболее крупными и важными действующими лицами международной политики были империи. Это придавало европоцентричную тенденцию международным отношениям и связанным с ними пространственным перспективам. Никогда еще такая большая часть мира не была зависима от «маленького мыса Азии», каковым является Европа, и никогда мир не был таким разнообразным, сочетая уклад, рожденный индустриальной революцией и традиционные культуры, еще не готовые к контактам. Европа добилась безусловного превосходства, гегемонии; однако такой мировой порядок не мог быть стабильным и устойчивым в масштабах долгого времени.

XIX век был эпохой Realpolitik и явил миру категории геополитики, ставшей наукой в конце столетия. В XIX в. изменилось понимание роли границ как маркеров территориальных пределов легитимности государств и регуляторов трансграничных потоков. Однозначно маркированная, усиленная символами власти и охраняемая полицейскими, солдатами и таможенниками граница как «периферийный орган» (Ф. Ратцель) суверенного государства возникла и распространилась в XIX в. Она была побочным продуктом и одновременно приметой процесса территоризации власти: контроль над пространством становится важнее контроля над людьми. Территории должны были быть взаимосвязанными и оформленными пространствами. Разбросанное владение, анклавы, города-государства (Женева стала кантоном Швейцарии в 1813 г.) и политические «лоскутные ковры» расценивались как анахронизмы. Еще в 1780 г. то, что Нёвшатель в Швейцарии находился в подданстве у короля Пруссии, никому не бросалось в глаза. Накануне его присоединения к конфедерации в 1857 г. это уже воспринималось как курьез.

Европа, Северная и Южная Америка были первыми континентами, где территориальный принцип стал базовым, а регулярные государственные границы — нормой. В пределах старых и новых империй отношение к границам и территориальности было менее ясным. Внутриимперские границы часто воспроизводили административное деление и не имели глубокой территориальной укорененности. В отдельных случаях, прежде всего в условиях «косвенного управления», они были свидетельствами доколониальных отношений власти. Границы между империями редко физически маркировались на местности сплошной линией и не могли быть столь же плотными, как европейская государственная граница. Каждая империя имела свои открытые фланги: Франция — в алжирской Сахаре, Великобритания — на северо-западной границе Индии, Российская империя — на Кавказе (Ю. Остерхаммель).

Характерное для XIX в. представление о границах в полной мере реализовалось только во второй половине XX в.

Fin du si?cle

XIX век к своей середине обнаружил устойчивость мощного экономического и культурного развития целых регионов и стран. Но очень скоро начались потрясения, цивилизационный прогресс стал ускоряться рывками научных, технических, промышленных подвижек. Это ускорение, воспринятое оптимистами с энтузиазмом и обещавшее человечеству благоденствие и грандиозный рост, привело к глобальному кризису.

Ибо не только в метаморфозах искусства «высокого модерна» все явственнее проступали черты грядущих перемен. Как всегда, несколько опережая время, отдельные художники и мыслители видели их приближение. В их сознании мир, все еще казавшийся обывателям устойчивым и надежным, предстал неравномерно, неровно и быстро движущимся, готовым катастрофически обрушиться, обнажающим в своем развитии бездны, провалы. В реальности все это начало подтверждаться лишь с начала Первой мировой войны, а в науке — с открытий ученых-физиков, проникавших в микро- и макромиры. То, о чем в 1907 г. в книге «Творческая эволюция» размышлял французский философ А. Бергсон — многовариантность и сложность мира и его движения, его фундаментальная неустойчивость, нестабильность, — чуть раньше по-иному выразили Ф. Ницше и З. Фрейд. Они были услышаны широкой аудиторией, поначалу эпатированной, почти оскорбленной небывалой откровенностью и странностью их утверждений. Два мыслителя, каждый по-своему, опрокидывали представление о разумности существующей цивилизации и культуры, о разумности как главной ценности бытия. Ф. Ницше прямо обрушился на незыблемость идеалов святости, добра, красоты. Он увидел, что, несмотря на внешне вполне благополучное развитие европейской цивилизации, вся система ее ценностей умирает. В христианской Европе с ее наружной благопристойностью, кажущейся устойчивостью религиозных верований Ницше заявил: «Бог умер», вера не является больше действительной движущей силой и принципом поведения людей. И «смерть Бога» знаменовала собой не только умирание традиционной религии, а главное — гибель безусловных ценностей традиционной жизни и культуры. То, что при этом выдвигалось немецким мыслителем в качестве новых идеалов и ценностей (воля к власти, идея сверхчеловека, настоящее серьезное искусство), выглядело очень поэтичным, было слишком многозначным и не могло стать реализуемым.

Художественная форма, в которую облекал свои идеи Ницше, допускала разнообразие трактовок смыслов высказанного. Оценки Ницше поэтому колебались от признания его то бунтарем-революционером, то чуть ли не религиозным пророком, вплоть до третирования философа как идеолога фашизма. Ницше, конечно, не ответственен ни за революцию, ни за фашизм, который пытался использовать его наследие. Этот поэт-философ раньше других разглядел признаки грозящих человечеству духовных тупиков и катастроф и сумел привлечь внимание к болезненным проблемам индустриальной цивилизации.

В 1883 г. Ницше закончил книгу «Так говорил Заратустра». В том же году русский революционер Г.В. Плеханов создал марксистскую группу «Освобождение труда», начавшую пропаганду идей марксизма в России. Искусство конца XIX в., идеи Маркса, Ницше, Фрейда и ряда других мыслителей — вместе и порознь — свидетельствовали, что мир подходил к 1900 г. с явным ощущением своего предгрозового или предкризисного состояния.

В понятии fin du si?cle отражаются апокалиптические настроения, рожденные из завороженности датой «1900» и страхом кризиса в промышленных государствах. При этом с пессимизмом «декадентских» литературных и художественных групп конкурировала эйфория «прогрессистских» движений (Н. Катцер). Из этой диалектики модерна родились представления о времени, характерные для начала XX в. Мотивы апокалипсиса мы находим в картинах художников, они перемежаются с футуристическими предсказаниями, возвещавшими накануне 1914 и 1917 гг. золотой век техники и благосостояния или говорившими о последней решающей войне в истории человечества, которая принесет вечный мир.

Август 1914