ГРЕКИ

ГРЕКИ

Классический и эллинский периоды. Первой великой европейской цивилизацией, которую познал Крым, была древнегреческая. Выше говорилось, что полуостров, его население и природа стали известны грекам, вообще народам Малой Азии довольно рано. Трудно сейчас сказать, когда на землю Тавриды впервые ступила нога греческого путешественника — рыбака, купца или воина. Но что касается первых греческих поселений, то они возникли здесь не ранее VIII в. до н. э. И еще одно бесспорно — страсть к познанию и открытиям, владевшая этим энергичным народом не менее, чем дух предприимчивости, стала еще в классической древности причиной появления греческих колоний в Крыму задолго до того "прорыва" Эллады в культуру Востока, который мы связываем с походами великого Александра.

Итак, это были мелкие поселения рыбаков и торговцев, приютившиеся на южной границе опасного мира неведомых племен кочевников-скотоводов, племен менявшихся и мало надежных для прочного торгового партнерства. Ситуация меняется в VII в., когда крепнет и усиливается экономически держава скифов. Лишь теперь в стратегически и экономически важных пунктах, в устьях богатых ценной рыбой рек, в проливах и на лиманах на месте факторий возникают города с греческим населением. На берегу обширной бухты в 600 г. до н. э. милетцы основывают Феодосию. Затем в самом узком, позволяющем установить контроль за проходом судов месте Керченского пролива разрастается Пантикапей. Этот порт стал перевалочным пунктом для товаров, шедших через Азовское море из Скифии, с севера и северо-востока Крыма, а также с Урала, из Сибири и Средней Азии. При этом важную роль играла и гавань с ее вмести[58]тельным и хорошо защищенным рейдом, а также пресноводные источники в городе и окрестностях.

Не столь удобными были южные и юго-западные берега Крыма. Две наиболее привлекательные для стоянки бухты у южной оконечности полуострова, без сомнения, использовались с глубокой древности, но лишь в 422 г. до н. э. на берегу одной из них выходцами из Гераклеи был заложен город Херсонес. Отсюда, как и из соседнего Символона (Балаклава), за море отправлялись продукты горного Крыма и рыба, которую ловили тут же, в Балаклавской бухте.

И конечно, вдоль всей береговой полосы — от Азова до Тарханкута — рассыпалась цепь новых и старых мелких рыбопромышленных станций и торговых факторий, крупнейшей из которых была Каркинитида, основанная греками же лет за сто до Херсонеса (Драчук В.С., Кутайсов В.А., 1985, 82 — 83). Отсюда шел на юг и хлеб — главным образом в города, отправившие некогда своих посланцев в Крым, ведь анатолийское побережье, да и Архипелаг никогда зерном особенно богаты не были.

Какими были взаимоотношения колонистов с местным крымским населением? Вначале межэтнические контакты были, как это случалось в других районах греческой экспансии, скорее всего деловыми и сдержанными. Греки осваивали территорию, особенно не вникая в глубоко чуждую и непонятную им культуру и идеологию "варваров", которых они, естественно, опасались. Вероятно, они эту культуру глубоко презирали — Аристотель в IV в. лишь сформулировал распространенное у греков убеждение в том, что "варвары" — прирожденные рабы.

Однако потенциальные эти "рабы" многократно превосходили новопоселенцев численностью и военной мощью, и с этим приходилось считаться. Неясная угроза таилась в сердце "варварской" тьмы, в неизведанных глубинах полуострова, век за веком остававшегося для греков загадочным. Угроза эта заставляла их робко жаться к берегам родного Понта, не позволяла продвинуть ни один форпост в глубь Тавриды.

Несколько иным было положение на берегах Керченского пролива, где греки встретили "варварское" население, обладавшее весьма высокой культурой даже по греческим меркам, ибо со 2-го тыс. оно находилось[59] под мощным культурным влиянием Востока, а Восток был далеко не чужд Греции. Племена эти были подвластны скифам, но, во-первых, скифы и сами были культурным народом, а во-вторых, не подавляли местную культуру.

Поэтому неудивителен двойственный характер греческого влияния на местное население в классический период — от почти незаметного культурного обмена на юге и юго-западе до интенсивного процесса аккультурации на берегах Керченского полуострова, в районе Боспора Киммерийского. Судя по некрополю Пантикапея, здесь возникает настоящий греческий город, достигший расцвета в конце VI — начале V в. до н. э. Соседний же Нимфей стал в V в. центром не только торговли, но и культуры: здесь чеканилось превосходное художественное серебро, расходившееся по всему Крыму и вообще по Скифии. По-гречески образованные пантикапейцы, фанатически поклонявшиеся Гомеру и Платону, прекрасно знавшие Гесиода и Геродота, возбуждали всеобщий почет и удивление (Ростовцев М.И., 1918, 174). В самом городе жили вожди крымских племен, которые не могли не впитывать богатую греческую культуру — об этом говорят особенности их погребений в нимфейском некрополе. Греческие вазы и другие произведения искусства найдены, кстати, и в погребениях других древних городов и селений Крыма той эпохи. В наиболее крупных из них греки начинают с IV в. до н. э. записывать местные исторические предания и мифы (Ростовцев М.И., 1919, 93), очевидно интересуясь и другими областями крымской культуры. Это было неизбежно: ведь здесь уже появляются свои ученые и писатели, риторы, поэты и философы. Однако и в этот период по-прежнему неоднозначной остается проблема этнического взаимопроникновения.

Известно, что греки с конца III в. до н. э. обладали более широкими, чем ранее, взглядами на возможность контактов с чуждыми народностями. Именно в эту пору начинается первое оставившее след культурное движение с Востока на Запад. Это касается прежде всего заимствований религиозных ритуалов, суеверий и т. п., но также и научных, философских концепций, большей терпимости вообще. Современник Александра Македонского Исократ утверждал, что этноним "эллин" означает уже не столько при[60]надлежность к грекам, сколько человека определенного культурного круга. И чистота расы играет здесь роль второстепенную: смешанные браки среди аристократов давно стали делом привычным.

Но именно в Тавриде процесс этот пока развивался слабо. И очевидно, не из-за греков. Тавры — но не скифы — упрямо не поддавались "цивилизующему" влиянию эллинов. Причина здесь — в чрезвычайно замедленной социальной и имущественной дифференциации этих крымчан. В среде колонистов торговля давно уже выделила весьма зажиточные прослойки судовладельцев, купцов, землевладельцев, городских патрициев, а ведь именно эта городская элита наиболее склонна к культурному и этническому смешению. Но к смешению со стратами, стоящими на равном уровне, а отнюдь не с малообеспеченными, с их точки зрения, таврскими пастухами, землепашцами или рыбаками.

Не менее важным принцип эквивалента был и в духовном обмене. Лишь на первый взгляд может показаться необъяснимым вопрос, отчего греки эллинского периода легко воспринимали культурные сокровища весьма неблизких стран, а скифская цивилизация оставалась им по сути малоизвестной. Дело в том, что Крым не настолько привлекал греков-интеллектуалов, как, скажем, далекая Индия. Он не мог пока предоставить ни сочинений, способных восхитить Запад, как "Вавилоника" халдейского жреца Бероса, ни развитой, богатой и сложной религиозной системы, настолько пленившей мыслящих эллинов, что смог возникнуть целый грекоегипетский культ (Сераписа) — недаром грека Птолемея I называли даже "македонским фараоном" (Светлов Э., 1983, 89). Нет, ничего подобного в бесписьменном Крыму не было и быть не могло — отсюда более прагматичное отношение к нему греков.

Много сил отнимало и соперничество между колониями, прежде всего экономическое. И оно также накладывало отпечаток на греко-тавро-скифские отношения. Так, стоило Пантикапею попасть под власть боспорских царей (середина IV в. до н. э.), как херсонеситы, которых не могли удовлетворить оставшиеся на их долю скудные излишки экономики юго-восточных тавров, распространяют свои притязания на плодородный северо-западный Крым. Они вытес[61]няют обосновавшихся было здесь гераклеотов и надолго включают Каркинитиду в состав своего государства, возводят вокруг нее укрепление, самое мощное среди известных эллинистических памятников херсонесской Хоры (городище Чайка близ Евпатории). Конечно же это не могло содействовать укреплению упомянутых связей с таврами, снова оказавшимися на периферии греческих интересов.

Устоявшиеся эти довольно вялые отношения стали на рубеже IV и III вв. меняться. Скифская аристократия после укрепления государства усиливается и богатеет. Она уже не заинтересована, как ранее, в посреднической деятельности греческих колоний, но сама стремится к захвату торговли и, следовательно, к вытеснению колонистов. К тому же сарматы, появившиеся в это время в Причерноморье, теснят скифов с севера, а это также ведет в свою очередь к усилению скифского нажима на греческие города.

Начинаются военные столкновения, в которых, как правило, побеждают скифы — остатки сгоревших имений херсонеситов встречаются в раскопках середины III в. до н. э. во множестве. Об этом же говорят Полиен и другие античные авторы (Сапрыкин С.Ю., 1986, 142 — 143); в знаменитой присяге херсонеситов о многих владениях Хоры уже говорится в прошедшем времени. Да и сам факт этой присяги — свидетельство возросшей военной опасности. Обострилась в греческих городах и внутриполитическая борьба, связанная с недовольством населения его олигархически настроенными правителями.

Короче, к середине II в. до н. э., когда уменьшившийся хлебный вывоз из Крыма ослабил связь колоний с метрополией, скифы овладели всем Северо-Западом, оставив бывшим его хозяевам лишь Гераклейский полуостров с прилегающими угодьями. Столь же сильно были сужены границы колоний Восточного Крыма. Отсюда — понятное сближение этих двух ранее конкурировавших греческих областей с целью противостояния скифам. Сблизились они и с понтийскими царями, в частности с Фарнаком. Когда же воцарился Митридат VI Евпатор, то отношения его с крымскими колонистами стали настолько тесными, что в 110 г. до н. э. в некоторых греческих укреплениях Крыма уже стояли понтийские гарнизоны, помогавшие охранять города от скифов (Сап[62]рыкин С.Ю., 1986, 213), а полководец Диофант руководил обороной Херсонеса и даже выступал в совместный с херсонеситами поход в глубь Скифии.

Диофантовы войны были удачными, и по окончании их греки возобновили не только прекратившуюся было чеканку монеты, но и вывоз хлеба с Северо-Запада. Установившийся позже новый статус колоний как автономных государств-полисов в рамках Понтийской державы предусматривал взамен относительной свободы и господства в возвращенных областях уплату огромной дани Евпатору.

Однако понтийские цари недолго пожинали плоды победы над скифами — в 47 г. до н. э. их войско было разбито Юлием Цезарем и Боспорское царство отошло к Риму. Впрочем, и при новой власти Херсонес и Пантикапей сохранили свою относительную независимость и даже усилились. А спустя три века Херсонесу уже подчинился весь Южный берег Крыма.

Несмотря на свою трудную политическую историю (а может быть, и благодаря испытаниям), греческие города, колонисты-греки являли образцы экономической и политической предприимчивости и настойчивости в освоении прибрежной полосы, а кое-где и хинтерланда. Экономика их была многосторонней, чтобы не сказать универсальной. Большую роль наряду с хлеборобством играл рыбный промысел. В те времена в Черном и Азовском морях, по словам Страбона, в сети шли осетры, величиной "почти равные дельфинам", водился и тунец. Добывались огромные массы мелкой рыбы — султанки, тарани, бычка, а также камбалы и сельди.

Население городов охотно использовало в пищу мидий и других моллюсков. Рыбный промысел был нацелен на экспорт — об этом свидетельствуют, например, огромные комплексы рыбозасолочных ванн в относительно небольшой Тиритаке (ДТ, 1969, 53). К началу нашей эры все большее значение приобретает вывоз кож и шерсти.

Однако в полном объеме сохраняется значение товарного хлеба. Греки выращивали сами или закупали у степняков различные сорта пшеницы, ячмень, просо. Культивировались гречиха и чечевица, вика шла на корм и зеленые удобрения. И на боспорских монетах чеканились символы экономики Крыма — плуг или колос хлеба.

Все большую площадь зани[63]мали виноградники, а винные цистерны достигали вместимости 5 тыс. л, что говорит о промышленном характере виноделия. Анализ обуглившихся семян винограда показал, что это были морозостойкие, стелющиеся лозы в предгорьях и элитные, вьющиеся сорта в долинах Южного берега и Восточного Крыма. Греки создали на основе гибридизации (кстати, проводившейся централизованно) привозных отборных сортов с местным мелкоягодным, продуктивным и выносливым виноградом новые, крымские сорта, сохранившиеся до наших дней. Очевидно, они обладали искусством, которого не было у русских, пытавшихся в 1770-х гг. привить в Судакской долине токайские и греческие сорта — все они быстро выродились (Янушевич З.В., 1986, 62). Колонисты разводили сады, где росли не только алыча, яблоки и груши, но и инжир и даже гранат — об этом также упоминают античные авторы.

Высокого уровня достигало гончарное и строительное искусство. Неоднократно описаны прекрасные амфоры и пифосы, изготовленные из местных глин. Токарные изделия из местных пород дерева обнаруживаются в греческих захоронениях Крыма, датируемых IV в. до н. э. и позднее. Металлические инструменты, еще в VI в. до н. э. привозившиеся из метрополии, в IV в. до н. э. уже производятся в Боспоре в таком количестве, что их экспортируют на север. Очевидно, благодаря крымским грекам многие виды инструментов позднее стали известны и в соседних славянских странах (Сокольский Н.И., 1971, 185, 188, 194).

Реконструированы впечатляющие общественные и культовые здания Пантикапея и Херсонеса; многие из них сохранились под слоем земли и даже на ее поверхности в малоповрежденном виде. Не меньший интерес представляют обычные жилые дома. Вот описание одного из них, стоявшего некогда на склоне горы Митридат: высота каменных оштукатуренных стен — 2,5 м; прочный фундамент на материковой скале; три помещения — жилое, кухня и кладовая — общей площадью 40 м. Судя по инвентарю, дом принадлежал небогатому рядовому горожанину, до нас дошло и его имя — Кой (ДТ, 1969, 58). Имелись и многоквартирные дома на несколько семей.

Жизнь в греческих колониях на рубеже двух эр[64] мало чем отличалась от общеэллинской действительности. На полях наряду с немногочисленными рабами, закупленными в причерноморских степях, трудились свободные крестьяне. Часть этого слоя уже не была чисто греческой по крови, среди них было немало и тавров, и скифов, и представителей других племен, связанных с колониями экономической зависимостью. Со временем изменяют свой облик и сами города. Исчезают черты полусельской застройки — улицы спрямляются и в плане становятся не столь хаотичными. Однако важнее перемены социального и политического характера. Последние три века своего существования Боспор превращается в типичную торговую державу, стоящую на границе между кочевыми племенами и угасавшим греческим миром. И государство полностью зависело от регулярного товарообмена между ними, весьма напоминая в этом отношении, скажем, семитический Карфаген на берегах Африки. Боспор существовал, пока в этом были заинтересованы как Афины (они сохраняли здесь верховную власть), так и крымские племена (боспорцы обеспечивали их неподчинение скифам и возможность торговли).

Такое пограничное положение не могло не сказаться на самих греческих городах. Теперь в них концентрируется многонациональное по происхождению искусство, ремесла и наука. Почти полное прекращение притока свежих сил из Эллады, вызванное войнами (в том числе и гражданской с Римом), этой интернационализации культуры весьма содействовало. Сквозь греческую оболочку в социальной, политической, экономической и культурной жизни все сильнее проступает местный колорит, крымские элементы. Наряду с этим растет грамотность, под местным влиянием меняются основы религии, зарождается массовая культура, отражающая в вульгаризованном виде идеи великих греческих и зарубежных мыслителей, ученых, политиков. Создается почва для вселенского, экуменического сознания, которое греки назовут космополитическим. Логично предположить, что такого рода воззрения были переданы последними эллинами своим соседям и потомкам. Тем, кто нес это наследие и тогда, когда Древняя Греция исчезла с исторической карты мира.[65]

Византийский период. После раздела Римской империи на Западную и Восточную (рубеж IV и V вв. н. э.) последняя сравнительно легко распространила свое влияние на Причерноморье, в том числе на Крым. В авангарде новой волны экспансии шли дипломаты, являвшиеся в то же время христианскими миссионерами и купцами. Они искали путь к сказочным богатствам Востока, в том числе даже Китая, а путь этот мог идти через Крым и далее, по степям Прикавказья и Прикаспия. Поэтому уже в 520-х гг. Херсонес подчиняется императору Зенону, а вскоре, опираясь на этот форпост, византийцы овладевают и остальной частью Юго-Запада, затем Востока Крыма.

Херсонес и Боспор должны были служить заслоном от нападений на владения византийцев со стороны кочевников в будущем, но у греков были и более актуальные задачи. Эти города становятся центрами культурных сношений с аборигенами. В отличие от первых колонистов византийцы осознали плодотворность контактов с коренным, тавро-скифским по происхождению населением, а также с укоренившимися на полуострове к тому времени готами, аланами, гуннами и их потомками смешанной крови. Теперь не только сырьевые товары интересуют греков — через города побережья в Византию идут нескончаемым потоком отряды нанятых императором в Крыму и Северном Причерноморье солдат, необходимых державе для почти непрерывных войн на Западе и Востоке. И города эти вновь расцветают, византийцы расширяют и перестраивают их, как того требовали новые задачи.

Теперь Херсонес, Феодосия, Пантикапей более не узконаправленные экспортирующие базы. Они приобретают значение потребляющих центров, а также пунктов транзитного ввоза. Теперь уже именно сюда везут греческие и иноземные купцы разнообразные товары, в том числе восточные драгоценные камни, жемчуг, златотканые и шелковые ткани. Узкие улочки крымских городов, припортовые кварталы окутаны незнакомыми ранее запахами ароматных смол и пряностей Востока, слышна не только греческая или азиатская, но и западноевропейская речь. Среди гостей крымского города нередко встречаются и кочевники Севера — гунны, которые закупают здесь и более скромные товары, предметы первой необхо[66]димости — свинцовую и стеклянную посуду, керамику, прочные, теплые ткани.

В портах стоят суда, готовые везти за море, в Константинополь и дальше — в Архипелаг, в иные, негреческие пределы, меха, выделанные кожи, скот, соль. И все меньше — хлеб, которого становится мало даже для населения разросшихся крымских городов. И все больше — рабов, которых в изобилии поставляют кочевники причерноморских степей (История Византии, I, 335). Да, именно греки, а не аборигенное население проложили, а затем постоянно расширяли этот канал, сохранившийся на много веков, по которому "живой товар" шел на невольничьи рынки Византии, Западной Европы и Востока.

Разворачивалась и духовная экспансия. Здесь, как и в других объектах своей колонизации, византийцы широко использовали с целью идеологического внедрения подкуп, политическую интригу. Местным вождям жаловались имперские должности, пышные титулы, ценные привилегии. Огромное значение придавалось христианизации крымчан, которые, надо сказать, оказывали весьма стойкое сопротивление опытным миссионерам. Но лишь когда эпоха стала более соответствовать идее Бога живого и новым этическим идеалам, чем сохранению языческих систем, отражавших старые, отжившие социально-экономические отношения, т. е. не ранее VII в.[33], христианство стало более или менее массовым, да и то лишь в городах.

Век VII н. э. отмечен новым упадком городов, в том числе и Херсонеса. Слабела экономика — хирели ремесла, прекратилась чеканка монеты. Взамен неуклонно возрастает значение крымской периферии, мелких земледельческих поселений и монастырей, населенных в основном выходцами из Византии. Именно здесь в VIII в. сосредоточиваются наиболее перспективные отрасли крымской экономики. Города же становятся по большей части не производительными, а чисто военными центрами. Мощно укрепленные, они играют роль форпостов, откуда византийцы внимательно следят за тревожным ростом сил причерноморских кочевников, а с X в. — и русских городов. Раньше городское самоуправление в Крыму было высокодемократичным, теперь в демократии не заинтересованы императоры — и уже в[67] первой половине IX в. они создают новую административную систему — фем. Отныне фемой климатов правит не херсонесский, скажем, чиновник-протевонт, но назначенный Константинополем и послушный высшей власти стратиг.

Возможно, такая реформа была вызвана оборонными задачами: ведь в 960-х гг. войска князя Святослава охватили крымские владения Византии с севера и востока. Но подобные меры не могли сдержать русской экспансии — в 1016 г. Василий II захватил чуть ли не весь Крым, причем в плен попал и Георгий Цул, тогдашний стратиг Херсонеса.

Но вот пал Константинополь, и право верховной власти над Крымом перешло к Трапезундской империи. Когда и как утвердилась эта новая зависимость, мы пока в точности не знаем, но известно, что Херсонес с фемой климатов и внутренняя область Готия отныне регулярно вносят в имперскую казну налог, а крымский верховный чиновник — архонт полностью послушен новому императору. Положение это сохранялось в общих чертах до падения империи в XIII в.

Наследие Греции. Греческие города-колонии Крыма сыграли огромную роль в культурной истории европейской цивилизации в целом. В этих космополитических центрах представители народов Европы входили в прямой контакт с Элладой, ее религией, искусством, литературой. Продолжался этот процесс и в византийскую эпоху. Неизвестно, как сложился бы культурно-мировоззренческий облик той же России, не имей она с глубокой древности у своих южных границ столь широко распахнутых ворот в цивилизованный мир. Именно через крымские города в русские пределы вливался полноводный поток культуры древности, а в более поздние периоды именно Крым был последней "станцией" для многонациональных культуртрегеров Восточной империи, ее миссионеров на их пути к предкам современных русских, украинцев и белорусов, которых они готовились просветить — и просвещали.

Так, перед прибытием в Новгород, а затем в Москву именно в Крыму на длительное время остановился Максим Грек (Obolensky P., 1971, 280). Крымские греки стали передаточным звеном и для древних культур Азии и Африки в пору, когда о непосредственном^] проникновении этих культур в Европу еще и речи не могло идти. Трудно, хотя и не невозможно, проследить пути миграции отдельных идей, скажем, из Египта в Европу. Но гораздо легче исследовать "путешествия" вещей материальных. Так, древнеегипетские инструменты, проникшие в Грецию классического периода, в IV — III вв. до н. э. оказываются уже в Пантикапее (отвес, ватерпас, циркуль), затем в соседних славянских землях, избежав при этом, в отличие от некоторых идей, кружного пути через Западную Европу (Сокольский Н.И., 1971, 187). Но конечно, гораздо более заметным византийское влияние было в самом Крыму.

Собственно, влияние греческой культуры в целом на крымскую было далеко не односторонним. Точнее, было не всегда односторонним. Дело в том, что и Крым, при всей его весьма относительной "отсталости" в сравнении с великой культурой Греции, внес весомый вклад на заре ее становления — это давно зафиксировано историками-культурологами (История Византии, III, 325). Но достаточно разработано и более для нас интересно обратное влияние — Греции на Крым, наблюдавшееся в значительно позднейшие времена.

Самые зримые памятники этого влияния — жилища. И речь идет не только об остатках их, обнаруживаемых лишь в ходе раскопок. Глазам современного путешественника по Крыму предстают удивительные, исчисляемые десятками и сотнями кельи пещерных монастырей, высеченные в скале в эпоху массовой иммиграции греческих монахов, изгнанных иконоборцами в VIII — IX вв. из Византии. Эти соты-жилища целы и долго еще будут придавать горному Крыму облик таинственный и неповторимый.

Более ранние, хотя и не столь заметные памятники великой греческой культуры мы находим вдоль береговой полосы, в отдельных частях которой греки составляли на протяжении многих веков основную часть населения (Суперанская А.В., 33). Цивилизация эта ни в чем не уступала тем, что сложились у наиболее развитых европейских народов. Говорить о том, что она на протяжении всего "греческого" периода влияла на самые разные стороны культуры аборигенов, пока удавалось лишь немногим авторам. И только по поводу отдельных, часто разрозненных культурных фе[69]номенов. Тем не менее, сведенные воедино, такого рода мазки складываются в весьма полную и цельную картину многоплановой аккультурации. Причем во многих своих фрагментах картина эта не нуждается в сугубо научном рассмотрении — они предстают во всей своей органичной взаимосвязи перед глазами и зрителя неискушенного, но умеющего мыслить логически.

Тех, кто бывал в странах Ближнего Востока, Восточного Средиземноморья, у нас на Кавказе, в Румынии и Болгарии, не могла не поразить удивительная схожесть традиционных жилищ, хотя населены эти края разноязычными и разноплеменными народами, мусульманами и христианами. Характерен этот тип жилища и для Крыма: глухая стена с калиткой на улицу, окна дома, обращенные во двор, почти плоская крыша, галереи на уровне второго этажа — вот основные его черты. Обычно тип этот выводят из традиций турецкой, татарской или караимской архитектуры, что не совсем верно. Интересный в этом отношении материал дают раскопки не парадно-общественных или культовых, но жилых построек западной части Херсонеса.

Мы видим здесь резко отличающиеся от классической античной прямоугольной планировки старого города вьющиеся узкие уютные улочки, неправильной формы кварталы, внутрь которых (отнюдь не на улицы!) обращены выходы из внутренних двориков отдельных жилых комплексов. Оттого-то здесь и преобладают замкнутые в неправильные каре внутриквартальные площадки-тупики, огражденные глухими стенами с немногими воротами и соединенные с близлежащей улицей нешироким переулком. Система, чрезвычайно характерная и для сохранившихся до наших дней средневековых татарских кварталов той же Евпатории.

До мелочей подобны древним херсонесским и немногие сохранившиеся татарские дворы. Отделенные от внешнего мира высокой каменной стеной, они, собственно, представляют собой единый жилой комплекс "дом-двор". Выложенная плоскими каменными плитами, сквозь которые пробиваются виноградные лозы и стволы плодовых деревьев, поверхность двора неотличима от каменных же или глинобитных полов нижней части собственно жилища. В теплую пору, т. е.[70] большую часть года, жизнь херсонеситов проходила во дворе. Здесь на ручных мельницах мололи зерно в пищу, готовили корм скоту, чьи стойла находились тут же, в каменных сараях или под навесом. Во дворе копали колодцы, огражденные каменными кольцами метровой высоты, здесь строили летние печи — все это в точности соответствует более поздней татарской традиции. Вплоть до материала для постройки печей — на них не тратили дорогостоящий кирпич, а использовали осколки черепицы (Якобсон Л.А., 1973, 87).

Стены домов и херсонеситы, и их наследники — татары обмазывали глиной, а затем белили; так же характерны, особенно для бедных жилищ, саманные стены с горизонтальными прокладками из отесанных брусьев или даже каркасом типа фахверка. Такого рода постройки можно встретить во многих деревнях и в наши дни — например, в Восточном Крыму. Дома, даже довольно скромной площади, были двухэтажными. При этом в нижнем, каменном, как правило, невысоком помещении устраивались кладовые и сеновалы, иногда — стойла для скота.

В нижних же помещениях и подвалах греки устанавливали свои знаменитые пифосы — кувшины в рост человека и более, диаметром до 1,3 м. Эту посуду для хранения вина или зерна использовали позднее татары. Автору известен случай, когда один такой пифос продолжал использоваться и нашими современниками — он был вкопан на огороде близ перекрестка ул. Некрасова и В. Короткова в Евпатории в 1950-х гг., в нем держали воду для полива. Сколько веков прослужил он человеку? Или тысячелетий? Но пифосы встречались не только вдоль побережий, там, где некогда были греческие колонии, они проникли в глубь полуострова — ими пользовались, например, тавры Бельбекской долины в VIII — IX вв., а затем татары. Не прерывалась, кстати, с приходом татар и греческая традиция производства поливной посуды — ее делали в Фуне и в XIII, и в XIV в., и позднее (Мыц В.Л., 1988, 315 — 316). Более легкий и высокий второй этаж строили деревянным или саманным. Почти повсеместно над двором (иногда и над улицей) нависала широкая, просторная веранда. Стропильная система, земельноглиняное покрытие крыш также были заимствованы татарами у византийцев без всяких изменений.[71]

А желобчатая черепица, которая и ныне встречается в крымской глубинке и которую зовут татаркой, на самом деле не татарского, а византийского происхождения — особенно ярко доказывают это раскопки Алустона IX — X вв. (Мыц В.Л., 1988, 315).

Духовное, идеологическое влияние греков не менее ощутимо, чем в области материальной культуры. Интереснейшего феномена — поклонения татар христианским святым — мы коснемся ниже, а здесь отметим факт перенесения греками на крымскую почву своих святых с их последующим органичным омусульманиванием. Приведем лишь один пример — в крымский пантеон вошел святой (азис) Гази-Мансур-султан, грек по происхождению (Гудзий Н., 1919, 103). Сказалась на крымском обществе и византийская образованность в целом (подробнее см.: История Византии, III, 340).

Наконец, известную роль сыграли греки и в складывании социальных отношений, в частности сельской общины, в средневековом Крыму, уже после того, как угасли византийские колонии. Еще в VIII — IX вв. в Таврике были широко распространены земледельческие общины со свободным населением. Для крымской общины были характерны распределение земли по паям (и наряду с ними общинная запашка), круговая порука, право предпочтительной покупки освобождавшейся земли общиной и т. п.

Такие черты абсолютно аналогичны правам византийской земледельческой общины VIII в. Позднее в Византии коллективная собственность на землю распалась, сменившись частной, но не в Крыму, где она уцелела до татарского периода, став органичной составляющей института территориальной общины "джемаат" с общим владением сенокосами, выпасами, колодцами и дорогами (Пашков Ф.Ф., 1887, 9, 13, 37, 45).

Высказываемое иногда предположение, что право джемаат было занесено в Крым татарами, малонаучно. Кочевники, как известно, стали медленно переходить к оседлости лишь в XVI — XVII вв. Оседая же на земле, они во всех без исключения областях Таврики принимали единообразный, сохранившийся, судя по всему, с византийских времен закон общины.

И уж конечно дотатарское происхождение имеет крымская городская ремесленная традиция, сохранившаяся[72] до XIX в. (Гордлевский В., 1928, 56 — 65). Многочисленные татары-ремесленники, среди которых было немало иноязычного элемента[34], объединялись в 32 цеховые корпорации. Как и в европейском городе, во главе цеха стоял старший мастер (уста-баши). Согласно вполне четко прослеживающейся византийской традиции, мастера и их помощники ведали всей экономической и кадровой деятельностью цеха — закупкой сырья, установлением цен на готовую продукцию, приемом учеников (шергит), экзаменами на мастерство и т. п. Избрание уста-баши или посвящение в мастера сопровождалось, как и в Византии, цеховым праздником, иногда превращавшимся в общегородские торжества, причем с отчетливой религиозной окраской, — и этот обычай сохранился почти до наших дней (Никольский Н.В., 1927, 12 — 24).

В целом же, очевидно, в Крыму имела место не только "передача по наследству" старых греческих обычаев и прав частично новому населению ушедшими за море византийцами. Ведь после ослабления Византии и ее позиций в Крыму многие греки-земледельцы здесь остались. Ширился неизбежный в такой ситуации процесс межэтнического смешения, как известно максимально ускоряющий аккультурацию. А о том, что смешение имело место, причем даже в скифской столице, не говоря уже о деревне побережья, говорят результаты краниологического анализа материала раскопок Неаполя. В слоях, относящихся к VI — VII вв. н. э., здесь обнаружены черепа высокого и узкого типа с большим выступом носовых костей, чем это наблюдалось у более однородного провинциального населения горных районов, например Чуфут-Кале (Соколова К.Ф., 1958а, 64). Примерно тот же вывод можно сделать и в отношении более поздних могильников (VIII — IX вв.) Коктебеля и Судака (там же, 74).

Конечно, смешение шло не столь быстро, как это бывает в местах сселения массы мелких разноязычных групп. Оно затянулось на столетия; не только в XVI[35], но и в конце XVIII в. в Крыму жила масса потомков византийцев и более ранних колонистов, частью отатарившихся, частью сохранивших язык и религию. И даже после того, как в 1779 г. часть греков была выселена в Мариупольский уезд (см. ни[73]же), в горной части и на Южном берегу Крыма осталось 66 греческих по преимуществу деревень, входивших в состав Бахчисарайского, Мангупского, Муфти-Арпалыкского, Акмечетского, Карасубазарского, Судакского и Ширинского кадалыков (Лашков Ф.Ф., 1895, 39).

В XIX в. число крымских греков резко возросло в результате переселения сюда так называемых архипелагских греков, т. е. жителей островов Мраморного и других морей (см. ниже). Это были представители иной, новогреческой культуры и языка, но и они продолжали оказывать весьма неоднозначное влияние на культуру, быт, идеологию местного населения.

Влиянию этому был положен конец лишь в XX в., точнее — страшной весной 1944 г., когда греческому населению Крыма был нанесен самый жестокий в истории этноса удар — оно было депортировано по известному указу в Среднюю Азию, разделив участь коренного населения, вместе с которым было прожито столько столетий. Но в отличие от татар греки не обвинялись во всенародной измене Советской власти — здесь геноцид не был прикрыт и такой смехотворной маской, их просто обрекли на лишения и смерть в изгнании, исходя единственно из национальных признаков.

Обычно бывает нелегко смоделировать даже предположительный ответ на такой "антиисторичный" вопрос, как: а что было бы с греками, если бы их не выселяли при царе и при Сталине? Но в данном случае у нас есть редчайшая возможность такой ответ дать. Дело в том, что колония выселенных в XVIII в. греков сохранилась, не смешавшись с местным населением. Они сберегли и остатки своей культуры. Недавно здесь были собраны "десятки народных песен, баллад, танцевальных мелодий" (Лисовенко Н., 1988), и была даже выпущена стереофоническая пластинка с ними. Поэтому мы ненамного ошибемся, если предположим, что если бы не шовинистические эскапады Екатерины II, а также Сталина, то до сих пор, как ранее, крымская культура обогащалась бы последним отблеском великой греческой цивилизации, давно угасшей в самой Греции, но сохранившей поразительную жизнеспособность на земле Тавриды.[74]